Текст книги "Ручьи весенние"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– Рад познакомиться. Все поджидал. Думаю, свежий человек. А новая метла чисто метет… – Боголепов, показав снежную белизну зубов в улыбке, как-то братски доверчиво посмотрел на секретаря райкома и на Андрея, точно говоря: «Принимайте меня таким, каков есть, а кривить душой я не буду». – Заглянут же, думаю, когда-нибудь и руководящие партийные работники и эмтээсовцы к нам, на нашу памирскую крышу…
– Еще до снегов собирался ознакомиться с почвами и с рельефом ваших полей, да не справился и с ближними колхозами, – смутился Андрей.
– Конечно, мы не под руками у эмтээс, мы бедны, натуроплаты с нас не много, значит, зачем к нам в первую очередь… – Великан помолчал немного. – Вот так всегда и получается с нами, горцами, – грустно заключил Боголепов. Во время разговора он не отводил глаз в сторону, а смотрел, как когда-то учил Андрея отец, в глаза собеседнику. – Буду прямо говорить: прежний главный агроном за все годы ни разу к нам не заглянул. Как-то даже слышал я такой разговор стариков… – Боголепов осмотрелся по сторонам и чуть утишил свой бас. – «Почему это оттудова, с самого верху, никто не приедет к нам, не посмотрит, как мы с обманной этой пустоколосой, туманом хваченной пшеницей да с полеглой рожью мучаемся… Ездят все к Гринькову, к Серенкову, к Лойко – одним словом, к миллионщикам. А у них и без того всего полно, а к нам даже и районные работники редко заглядывают… Тракторы, и те дают нам в последнюю очередь и всегда самые заплатные…» Вот что говорит народ. И, буду прямо говорить, верно рассуждают. Мы тут больше бумажками руководствуемся. А бумага…
– …бумагой и останется, – закончил фразу за него Леонтьев. – Народ у вас отличный. И колхоз свой, видать, горячо тут любят. А это самое главное. С таким народом и горы понизить можно…
– Народ-то, буду прямо говорить, хороший, но очень меня волнует ваша точка зрения на пересмотр посевных планов по нашему колхозу. Прежние руководители боялись и заикнуться об этом в крае. Говоришь с ними – соглашаются, поддакивают, а как до дела – в кусты. Хребтюк, видно, жидковат, смелости маловато, что ли, Василий Николаевич? – не сводя глаз с Леонтьева, наседал на него Боголепов. Чувствовалось, что вопрос этот не дает ему покоя.
Андрею очень понравилась чуждая политиканства прямота Боголепова. Он вместе с ним волновался: «А какую позицию займет Леонтьев?»
Секретарь райкома отлично понимал волнение Боголепова и главного агронома и продолжал все так же улыбаться, точно испытывал их терпение.
– Я слышал, Константин Садокович, что вы о машинах сильно тоскуете? – вдруг спросил он Боголепова.
– Тоскую! Даже очень. Да и как не тосковать о машинах человеку, который понюхал масляного, машинного воздуха мастерской! Не верите, все ещё коробки скоростей, шатуны и магнето снятся. Да что там, буду прямо говорить; недавно увидел целую картину. Будто кошу я сцепом двух комбайнов… Пшеница – по грудь! – Боголепов отмерил высоту хлеба. – Колос к колосу, как перемытая! Четыре трехтонки на ходу с трудом управляются с бункерами. И так мне радостно глядеть на комбайны и на поле! А уж поле – с мостика не оглянешь… И вдруг – не шумело, не гремело – черная-пречерная; с белым подбрюшьем градобитная туча. Близится, наплывает: уже холодом, как с ледника, пахнуло… А я жму и жму! И вдруг слышу, молит меня Лизок: «Да пусти! Пусти же Костя!» Вот, она, техника-то, как заедает нашего брата!
После перерыва в прениях выступал секретарь райкома. Слушая его выступление, Андреи думал, что в работе агронома недостаточно знать все связанное с обработкой земли, важно научиться понимать людей, уметь «читать в их душах», как говорил сейчас Леонтьев.
– Из того, что я услышал здесь, ясно видно что новую обстановку, сложившуюся после сентябрьского Пленума ЦК нашей партии, вы все отлично понимаете: хорошо знаете, к чему стремиться, видите свои завтрашний день, знаете, что мешает вам… И на мой взгляд, – секретарь приумолк, как бы еще раз выверяя свои мысли. – на мой взгляд, верно намечаете путь дальнейшего развития вашего колхоза как животноводческого. На серпе, косе и лобогрейке к коммунизму путь дальний…
Андрей и Боголепов, сидевшие после перерыва рядом, переглянулись, и облегченно вздохнули: «Василий Николаевич за нас!»
Леонтьеву очень хотелось сейчас же прямо заявить дорогим ему людям: вертеть тракторы по «заплаткам» в два-три гектара, втаскивать комбайны на крутики – нелепо. Это похоже на анекдотическую бывальщину о предприимчивых пошехонцах, затаскивавших корову на баню, потому что на крыше бани росла трава… Но он этого еще не мог сказать сейчас: «План закон. Надо суметь обоснованно, как это сделал сегодня Боголепов, доказать в крае неразумность такого планирования».
– Однако… – секретарь окинул внимательным взглядом ждущих от него помощи людей. – Однако пренебрегать и живым тяглом и простейшей машиной, как лобогрейка, тоже нельзя. Когда нам было трудно, мы пахали и на коровах, жали серпами; косили литовками. Но мы всеми силами будем добиваться изменения порядка планирования посевов в горных районах…
Когда выдвигали кандидатов в новое правление колхоза, и колхозники дружно закричали:
– Боголепова!
– Константина Садоковича!
Секретарь райкома вновь попросил слова.
– Районный комитет партии рекомендует на должность председателя вашего колхоза; хорошо известного нам по работе, выступавшего сегодня перед вами инструктора райкома, агронома по образованию Семена Семеновича Рябошапку, – и Леонтьев дал подробную характеристику, выдвинутому им кандидату.
Андрей видел как колхозники недоуменно заозирались, вполголоса заговорили между собой.
– А что же Константин Садокович? Чем он провинился? – громко спросила Варвара Фефелова.
– Константин Садокович как специалист, заочно окончивший техникум механизации предполагается к выдвижению на более ответственную и близкую его душе работу, связанную с подъемом и вашего колхоза.
…Собрание близилось к концу. В новое правление колхоза вошли: Рябошапка, Заплаткина, Калабухова, Фрол Седых и совсем еще молоденькая телятница комсомолка Анюта Суховерхова.
В этот момент и появился в передних рядах музыкант Фотька-бубнач. Андрей с удивлением рассматривал озорноватого вида мужичонку с заячьей губой-раздвоешкой, в вытертой солдатской шинели.
Фотька-бубнач о чем-то оживленно разговаривал с доярками. Андрей видел, как во время разговора кончик языка и два длинные желтых зуба бубнача мелькали в мясистом красном разрезе губы. Вдруг Фотька выдернул из-под полы шинели бубен и со всей силой грохнул в него кулаком над головой крепко спящего на скамейке счетовода. Кривоносов сорвался со скамьи и, тараща растерянно глаза на колхозников, закричал:
– Где свадьба? Кто угощает?
Все дружно рассмеялись. И долго еще слышался смех колхозников, расходившихся по спящим улицам родной деревни.
Постель Андрею Аграфена Парамоновна постелила на лавке, у окна, Леонтьеву и Рябошапке – на полу.
Усталый Андрей заснул сразу, лишь только положил голову на подушку. На рассвете проснулся, а Леонтьев и Рябошапка, лежа в постелях, все еще обсуждали колхозные дела. Разговаривали они вполголоса, но Андрей слышал их притушенные голоса, видел бледно-голубоватые от зимнего рассвета лица.
С Рябошапкой Леонтьев говорил как со старым близким другом, и невольная зависть к этому суховатому на вид человеку шевельнулась в душе молодого агронома.
– Так что, Семен, ты теперь понимаешь, как мне было стыдно, когда я слушал его слова: «Говоришь с ним – соглашается, поддакивает, а как до дела – в кусты: хребтюк, видно, жидковат, смелости маловато».
Леонтьев долго лежал молча, потом приподнял на локоть голову и заговорил громче:
– Нелегкая это будет битва, Семен. Но вот тебе мое слово: или я партийного билета лишусь, или добьюсь. Не могу я видеть этих забитых фанерой, заткнутых соломой окон в избенках. – И опять замолк.
Рябошапка закурил.
– Народ тут добрый. Для этого народа, Василь Николаич… Эх, да что там! – немногословный Рябошапка махнул рукой.
Леонтьев подвинулся к новому председателю колхоза:
– Работай уверенно. Будут, будут и ждановцы миллионерами!
Андрей неосторожно повернулся на своей лавке, она скрипнула. Леонтьев поднял голову и взглянул в окно.
– Спать, спать, Семен. Только сам я не засну теперь… – Леонтьев закинул руки за голову и широко открытыми глазами уставился в потолок.
«Вот он какой, этот Василий Николаевич!» – Андрей понял, что теперь уже и сам он не заснет до раннего деревенского завтрака.
Глава четырнадцатая
Поездка с Леонтьевым по району обогатила молодого агронома: он прожил как будто лишний десяток лет.
Лежа в постели, по укоренившейся со школьных лет привычке, Андрей решил разобраться в знаменательном для его жизни «отрезке времени».
«Что я увидел и приобрел за эти дни?» Перед ним встал Василий Николаевич Леонтьев. Потом его обступила целая толпа доярок, свинарок, телятниц, полевых бригадиров, председателей колхозов, с которыми он познакомился во время поездки. И, словно раздвигая их всех, на переднем плане – Боголепов. Андрей не мог забыть юношеского восторга, который испытал, когда первый раз увидел богатыря. Думать о Боголепове было приятно.
И это его «я буду прямо говорить», и внешность, и черты характера, которые, как показалось Андрею, он «рассмотрел до дна», – во всем было так много яркого, привлекательного.
«А вот Василий Николаевич опять чуть было не попался на удочку клеветников. Конечно, и он человек, и у него бывают ошибки… С Игорем поспешил, с Ястребовским, по сути, тоже ошибся, с Боголеповым чуть было не ошибся». «Чужую душу – не ковш с водой, сразу не разглядишь», – вспомнились слова старика Беркутова.
«Допустимо ли так часто ошибаться секретарю? В книжках – недопустимо, а в жизни, как видно, случается. Вот о чем поговорю с Верой… Как хорошо, что я вернулся домой!»
Андрей сел на постели.
За окном лениво занимался мутный зимний рассвет. Предметы в комнате выступали все отчетливее. С каким-то новым ощущением Андрей осмотрел маленькую, в одно окно, комнатушку. Она уже стала мила ему, напоминала о первых днях его приезда в МТС, о планах, которые строил он в бессонные ночи, о встрече с Верой Струговой.
«Нет, все-таки что ты приобрел, мой друг, за это время? – вновь заставил он себя вернуться к разбору пережитого. – С кем соприкасался ты в министерстве? С инструкциями, с мертвыми столбцами цифр в таблицах. Ну, положим, не с мертвыми, – поправил себя Андрей, – но все же с цифрами только. Со знакомыми-перезнакомыми, высохшими над составлением сводных таблиц «чиновными» агрономами… А, тут только Леонтьев и Боголепов чего стоят! А жена Боголепова Елизавета Матвеевна! А донская казачка, Аграфена Парамоновна! Но почему и та и другая, показались мне так похожими на Веру?
Опять отвлекся! На чем я остановился? А, Леонтьев! Чем он берет? У него нюх на дельных людей.
Да, как замечательно все-таки, что я выбрал именно Войковскую с такой дьявольски сложной экономикой… Здесь каждый день несет новое, Например, сегодня я увижу Веру Стругову… Какая красивая, однако, фамилия: Стругова! И почему я никогда раньше не думал, что у нее такая звучная фамилия…»
Андрея удивляло, что в дороге он много раз думал о Вере, а не о далекой Неточке. Но тогда мысль о Вере заслоняли новые люди. Теперь же он был бессилен, отогнать думы о ней, как ни старался сделать это. Захотелось поделиться с ней мыслями о Леонтьеве, о Боголепове, о Заплаткиной, о Наглядном факте.
«Вечером, пойду к ней в школу и просижу до конца занятий… Главный агроном обязан интересоваться агротехническими курсами». У Андрея стало радостно на душе, как в детстве, бывало в день рождения он просыпался и лежа в постели раздумывал, о том, что подарят ему родители.
Андрей вскочил, натянул валенки и выбежал во двор, чтобы обтереться свежим выпавшим за ночь снегом. Радостное душевное состояние усилилось от приятно бодрящего ощущения.
Натянув на разгоряченное тело нахолодавшую рубаху, он побежал к поленнице дров. Обычно Андрей вместо утренней зарядки любил наколоть и наносить дров, очистить крыльцо от снега. Ему нравилось наблюдать довольное лицо доброй немки. Кофе после такой зарядки всегда казался необыкновенно вкусным.
Вот и сейчас, когда заспанная Матильда после десятидневного отсутствия Андрея впервые увидела его и, изумленно вскрикнув, бросилась варить свой «коф», агроном окончательно почувствовал себя дома. Он несколько раз глубоко вдохнул морозный, пахнущий расколотым спелым арбузом воздух и засмеялся.
На работу после поездки главный агроном набросился с жадностью! В конторе скопился ворох бумаг, к которым Творогов, по врожденной его осторожности, не решался приступать «без хозяина».
Теперь знакомые по Москве собратья, «чиновные агрономы», незримо, обступили Андрея. Но сегодня обилие предписаний и давно известных указаний не, раздражало его.
– Это что, опять о снегозадержании? В который уж раз! Вот нечего людям делать… Сообщите им, Петр Павлович, что даже на выдувах снег у нас нынче метровой толщины.
– Андрей Никодимович, у Ошкурниковой с председателем опять перепалка из-за коня вышла. Уж и закатила она ему концерт!
Не переставая работать. Андрей, выслушивал рассказы плановик (Творогов любил позлословить). Ворох бумаг таял.
– А как вы думаете, Петр Павлович, – добродушно улыбаясь, спросил он старика. – насчет того, чтобы искоренить еще одну застарелую вашу косность; начать подготовку семян немедленно,?
Лицо Творогова вытянулось, губы обиженно скривились.
– Вы что-то, Андрей Никодимович, фантазируете, – попробовал отшутиться Петр Павлович.
– То есть как же фантазирую, когда две зерноочистительные машины всю зиму ржавеют, а очистку семян по старинке относим чуть ли не на канун, сева?
– Помилуйте, кто же согласится сейчас дать рабочие руки?
– А мы попробуем! Я вот сегодня же переговорю об том с Верой Александровной. И уверен, красноурожаевцы начнут первыми. Полевые бригадиры привыкли собак кормить, когда на охоту ехать, а мы с вами, Петр Павлович, должны вырабатывать у них совсем другие навыки. – И вспомнив слова Леонтьева, Андрей добавил. – То, что можно, сделать сегодня, никогда не откладывай до завтра.
Было всего только четыре часа, хотя Матильда уже включила свет.
«Черт знает, что это со временем сегодня! – Андрей откинулся на стуле. – Целую вечность не видались!»
Милые серые глаза… Казалось, только любовь и нежность жили в них. Залитые счастливым румянцем щеки, черные, с синеватым отливом локоны…
Андрею не хотелось вспоминать о размолвке с Верой в тот вечер, когда она провожала его, не хотелось думать, что она обиделась и, вероятно, поэтому не появлялась в конторе МТС.
Пережитое с Верой в первые месяцы казалось ему сейчас таким расчудесным, что лишиться всего этого так, за здорово живешь, было бы ужасно глупо.
«В сущности, я же ничего обидного не сказал ей тогда… А Неточка теперь совсем, совсем для меня не существует. Да, наконец, я расскажу ей о Неточке. Конечно, расскажу…»
Андрей посмотрел на часы. Было без пяти минут пять. «В пять у нее начало. Пока соберусь, пока иду…»
Но, как ни старался он убедить себя, что между ними не произошло решительно ничего, чувство неловкости не проходило.
«Держался я тогда довольно глупо… Перешел даже с ней на «вы» и, кажется, не простился… Но ведь Вера умница, и не может же она до сих пор не простить мне этой заминки?..
Да и в чем я собственно виновен?.. Я только хотел чистосердечно сказать ей… сознаться, что когда-то был…» Даже с самим собой Андрей не мог, не хотел назвать сейчас своего чувства к Неточке любовью: «Как я мог любить такую… И совсем это не любовь была, а какой-то сплошной туман».
И все-таки холодок подступал к сердцу Андрея, когда он шагал по сильно выбитой, сугробистой дороге к Предгорному.
Надувы снега из белых на глазах становились сиреневыми, густо-фиолетовыми, голубыми. Высыпали звезды, из-за хребта выкатилась луна. Зимний вечер стремительно переходил в ночь. Деревня точно бежала навстречу. Через квартал – Верина школа. В домах зажглись огни. Свет из окон золотыми снопиками падал на пушистые белые завалинки. Как-то по-особенному хорош был этот безветренный лунный вечер. Леса и горы словно придвинулись к селу, манили в заколдованную свою глушь. Ими властно завладела зима: великая тишина царила там. Никогда в жизни лесистые горы, омытые лунным светом, не казались Андрею такими прекрасными.
«Взять бы сейчас две пары лыж и махнуть с Верой зон в тот глухой распадок! Только угонюсь ли за ней? Ведь я все-таки горожанин. А если отстану? Ну и пусть. Пусть обгонит… Даже рад буду…»
…Правление колхоза выросло перед глазами неожиданно.
Гулко и часто билось сердце.
Чтобы успокоиться, Андрей прошел мимо и вернулся. Окна в доме были ярко освещены: «Занимается, а я как неприкаянный шатаюсь». Но желание увидеть Веру было так велико, что Андрей решительно направился к крыльцу. «Вот сейчас открою и увижу».
Он уже держался за холодную дверную ручку. «А люди?.. Они же по глазам, по лицу поймут все». И Андрей решил еще раз пройти мимо дома. «Если подождать, когда она кончит, и потом встретиться, будто случайно? И проводить…» Но он отверг эту мысль. «Что еще за комедия? Нет, лучше я погуляю часок и к концу занятий зайду. А потом вместе домой…» Андрей пошел на другую окраину села. Он совсем не чувствовал мороза, не замечал ни домов, ни встречных: перед ним все время стояло лицо Веры, каким оно запомнилось в последний вечер.
И вот он снова у дверей. Во рту пересохло, дышать трудно. За обшитой войлоком дверью тихо. «Ну, раз, два…» – Андрей осторожно потянул на себя дверь, иона с пронзительным скрипом отворилась.
Прямо против входа, в большой комнате, где обычно происходили общие собрания колхоза, Андрей увидел Веру. Она держала в руках какой-то плакат. Сидящие спиной к вошедшему люди повернули головы.
«Мешаю! Дернуло же ввалиться до перерыва!» Но деваться было некуда: Андрей прикрыл за собой дверь и снял шапку.
Вера уронила плакат, наклонилась за ним, подняла и опять выпустила из ослабевших рук. В ее светлых глазах, как утренняя росинка на солнце, блеснула слеза и тотчас исчезла. К счастью, никто, кроме Андрея, не заметил этого: все смотрели на главного агронома.
Андрей молча, с достоинством, поклонился и сел на заднюю скамью.
– Продолжайте, Вера Александровна, я посижу, послушаю. Я зашел… Мне очень интересно… Хочется ваш опыт распространить… – Чувствуя, что весь багровеет, Андрей опустил глаза.
Вера забыла, о чем она, только что говорила. Мучительно силилась вспомнить, но, так и не вспомнив, словно проверяя внимание, слушателей спросила Наташу Бахареву:
– Ну, вот хоть вы, Наташа, скажите, на чем я остановилась?
Круглолицая румяная девушка встала и от растерянности только моргала плазами.
– Ну, как же это так, Наташа? – Вера укоризненно покачала головой.
Со скамьи поднялся дед Беркутов.
– Вера Александровна, дозволь внучку выручить.
– Пожалуйста, Агафон Микулович.
– Ты говорила о квадратно-гнездовой посадке картошки и показывала, как пропашной трактор «Белая Русь» обрабатывает промежрядья, – ответил дед и довольный, сел:
– Правильно. Я только что демонстрировала вам продольное и поперечное рыхление междурядий картофеля, посеянного картофелесажальной машиной марки «СКГ-4». Ну, а теперь, Наташа, не припомнишь ли, почему я стала показывать вам этот плакат и вообще все начало моей беседы.
– Теперь вспомнила, Вера Александровна, – обрадовалась Наташа. – Нынешней весной мы будем сажать картошку квадратным способом. И даже не только картошку, а и подсолнушки и кукурузу. Как есть он, этот квадратный способ, наиболее доходчивый; а также дозволяет ослобонить колхозные руки от прополки тяпкой и возлагает все это на чугунные крыльцы машин…
– Не крыльцы, а плечи, и не чугунные, а стальные, – уточнила оправившаяся от смущения Вера. – Но беседу ты, Наташа, поняла хорошо.
Довольная похвалой учительницы еще более порозовевшая, девушка опустилась на скамью.
Андрей невольно задержался на лице молодой колхозницы: в ее глазах было столько радости оттого, что она, Наташа Бахарева, принимает участие в большой и важной работе! «Замечательная девушка! Как же я не разглядел ее раньше… вот из таких и сколачивать актив».
Вера вела беседу, не глядя в сторону Андрея, но все время чувствовала на себе его взгляд. «Пришел все-таки! – пело в ее душе. – Я докажу тебе, что за зиму мы не теряли времени напрасно…» И Вера перешла ко второй теме сегодняшнего занятия: – «Кукуруза и квадратно-гнездовой посев».
– Вы только всмотритесь в этот сочный зеленый лес! – говорила Вера. – Хорошо выхоженный стебель кукурузы достигает четырехметрового роста, а корень ее проникает в землю до полутора метров. До полутора! – повторила Вера. – Из злаковых кукуруза, без преувеличений, растение-гигант. В мировом земледелии она занимает второе место после пшеницы. Как же мы будем выхаживать эту драгоценную для животноводства культуру? А вот как… – и Вера подробно начала рассказывала о посевах кукурузы.
– Вот она какая, матушка-кукуруза?
Андрей понял, что слушатели горячо полюбили Веру. Да и сам он, как ему накаталось, впервые по-настоящему увидел тут эту девушку. Что-то строгое, величественное было и во всей ее фигуре, и в лучистых глазах.
«Не сорвись! Только не сорвись, милая!» – начал почему-то волноваться за Веру Андрей.
Но опасении его были напрасны: учительница в совершенстве владела материалом.
Вера не была хорошим оратором. Порой ее речь как бы засекалась, точно девушке не хватало воздуха, но она вкладывала в то, что говорила, столько души, так глубоко была убеждена в необходимости агротехнических мероприятий, что внимание слушателей не ослабевало.
«Какая, нет, какая она! А я, идиот, о такой белоручке Мечтал! Да и можно ли вообще сравнивать?»
Вера взглянула на часы и спохватилась: время занятий давно кончилось.
– На сегодня достаточно. Будем собираться домой, – произнесла она обычным голосом, но Андрей радостно вздрогнул от этих слов. «Сейчас все уйдут, и мы останемся вдвоем!..»
Но все получилось по-иному. Слушательницы и даже дед Беркутов не тронулись с места, пока Вера не спеша собирала и скатывала в две большие трубки плакаты.
Только когда она оделась и потушила лампу-«молнию», все одновременно, как говорят на Алтае, «в одну дверь», вывалились на морозный воздух.
«Ну, теперь-то уж разойдутся!» – подумал Андрей, но Наташа Бахарева и Авдотья Тетерина, державшие в руках по свертку плакатов, пошли вместе с Верой и Андреем, позади них.
Андрей собрался было начать разговор о подготовке семян, но сразу возникло затруднение: в «тот» вечер они расстались на «вы», а теперь ему хотелось сказать: «Мне с тобой, Веруша…» И не мог.
Молчали. Только Наташа и Тетерина беспечно смеялись по всякому поводу.
«Заговорю о Леонтьеве, – решил Андрей. – Но как?»
Все внимание он, казалось, сосредоточил на том, как удобнее пройти по глубокому, рыхлому в переулке снегу.
«Как ему тяжело со мной! – думала меж тем Вера. – Но что я могу поделать?»
Дом, где жила Вера, был уже близко, и она убыстрила шаги. Ей хотелось как можно скорее покончить с этим тягостным молчанием.
«Сейчас они проводят ее и уйдут», – думал Андрей.
– Какая нынче снежная зима, Вера, – нашелся он наконец.
– На редкость снежная, Андрей Никодимович.
И опять замолчали.
У ворот Вера остановилась.
– Ну, девушки, давайте мои плакаты. Теперь уж я как-нибудь сама справлюсь. – И Вера попыталась улыбнуться.
– Вера Александровна! А вы обещали нам выкройку кофточки. Той, с прошивочкой…
– Верно, верно. Заходите, девушки… До свиданья, Андрей Никодимович. Спасибо, что заглянули в школу, – и Вера протянула ему холодную маленькую руку. Андрей крепко сжал ее, стараясь вложить в это короткое рукопожатие все, что скопилось в его душе.
Хлопнула калитка. В соседнем дворе залаяла собака, и не стало слышно удаляющегося скрипа Вериных валенок.
«Поговорили, называется!» – Андрей надвинул шапку на горячий лоб и медленно побрел домой.
