Текст книги "Ручьи весенние"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
А вот перед взором Саши Фарутина уже не степь, а новые невиданно прекрасные города: алтайская пшеница обернулась в стадионы, в каналы, в гладкие как стекло асфальтовые дороги, спиралью убегающие к вершинам зеленых гор… Бегут по дорогам разноцветные, как елочные игрушки, автомобили с веселыми, счастливыми девушками и парнями, и в одном из них – он и рядом с ним, в белом платье, «она», самая умная, самая честная, самая добрая, самая маленькая Груня Воронина… Но как, как все это сложить в стихи?
…И директор и гости замешкались на стане: оттуда доносились громкие голоса. Должно быть, председатель райисполкома парит прибывших, наконец, Высоких и Кургабкина…
Саша рад был, что начальство задержалось немного: ему так хорошо было мечтать!
– Нина! – высунувшись из кабинки трактора, крикнул он прицепщице. – Ну как, волнуешься?
– Есть немножко, – созналась девушка и беспокойно задвигалась на сиденье.
– Самое главное, не суетись, не делай – рывков.
– Знаю, Саша, а все-таки волнуюсь.
Наконец к трактору подошли все.
– На склоне переключи, посмотри, как он отзовется на вторую скорость, – сказал Саше Шукайло.
Дизель дрожал, как горячий конь, ожидающий команды. Дрожь прокатывалась и по телу казавшегося каменно-спокойным тракториста.
– Ну, в добрый час! – сняв пыжиковую шапку, махнул председатель райисполкома.
Саша дал газ. Трактор, сминая вешку, рванулся на загонку. Бледная, со стиснутыми зубами, Нина Гриднева дрожащими руками повернула штурвал полевого колеса и запустила плуг в дернину. Толстые сальные пласты всползли по отвалам лемехов и один за другим тяжело, будто нехотя, опрокинулись навзничь.
Среди пепельной степи зачернелся удлиняющийся на глазах пятиленточный след.
Люди пошли за трактором и, дойдя до блестящих на линиях среза зернистых черных пластов, склонились над ними: от только что раскупоренной целины шел острый, пьянящий дух.
– Настоялась, матушка! – жадно вбирая спиртовый запах вспоротой земли, сказал обмякший, подобревший Гордей Миронович и окинул увлажненными глазами стоящих в торжественно-строгом молчании механизаторов.
– От души поздравляю с первой бороздой, Константин Садокович! – старик крепко пожал большую руку Боголепова.
От бригадного стана мчался на подпрыгивающем по кочкам мотоцикле человек в кожаном шлеме.
– Ястребовский! – обрадованно сказал Боголепов. – Не вытерпело-таки сердце!
Директор и бригадир, а потом и подъехавший Ястребовский стали напряженно вслушиваться в ритмические звуки удаляющегося на первой скорости трактора. Все трое уловили изменение в тоне и переглянулись.
– Пробует вторую – не получается, – определил Боголепов.
– Не тянет, жалко! – подтвердил Шукайло.
А на отсвечивающую на утреннем солнце узкую жирную ленту поднятой целины уже летели неизвестно откуда появившиеся стайки грачей и галок. Извечная степь на глазах превращалась в поле, привлекающее к себе спутников земледельца – пашенных птиц.
После того, как Фарутин еще несколько раз безуспешно пытался переключить скорость, Боголепов, Шукайло и Ястребовский окончательно убедились: «ДТ-54» на второй скорости пятикорпусный плуг не тянет. Это было печально: планировали именно вторую скорость.
Подошел Гордей Миронович.
Не получается на второй?
– Не тянет…
– Снимем пятый корпус – потянет, – уверенно сказал Ястребовский.
– Как, как? – заинтересовался Гордей Миронович.
– Я сегодня плохо спал – все гадал: «Потянет, не потянет?» И вот что придумал: если на второй не потянет – а нам теперь ясно, что не тянет, – снимем пятые корпуса. На второй скорости и четырьмя норму выполним.
– А выполните ли, Илья Михайлович? – усомнился председатель исполкома.
– Выполним, Гордей Миронович.
Подошли Андрей и Уточкин.
– Сегодня же докажем это на деле, – загорячился Ястребовский. – И вот еще, что пришло мне в голову, – главный инженер как-то загадочно посмотрел на окружающих, – снятыми мы увеличим на один корпус плуги к более мощным тракторам «С-80», и они как миленькие потянут шестикорпусные по любой дернине, не только на второй, а и на третьей скорости.
– А чем же ты его, шестой-то корпус, к пятикорпусному приклеишь? – с волнением вступил в разговор Боголепов.
– Нужда, Константин Садокович, и железо гнет, а это – плевое дело! Сделаем даже и в полевых условиях. Поставим на болты накладку к раме, а к ней шестой корпус.
– И выдержит?
– Головой ручаюсь!
Гордей Миронович одобрительно похлопал Ястребовского по плечу.
– А я было собрался ругаться с тобой… Выйдет, Илья Михайлович, по-твоему, – не знаю, что для тебя сделаю!.. Это если удастся, а я чую, что непременно удастся, – вновь заговорил Гордей Миронович. – Надо будет в нашу районную газетку…
Старик развеселился.
– Слушайте, расскажу вам случай со мной… Дело было лет пятнадцать тому. Я тогда еще совсем молодой был, первый год на партийной работе. А в технике, как говорится, ни в зуб ногой. Тракторов были единицы, и зябь мы пахали до белых мух. Приезжаю однажды на отдаленное поле – и вижу, стоит трактор и около него тракторист мается… – Гордей Миронович загадочно покосился на Ивана Анисимовича Шукайло. – А уж стужа была. Ветер с ног валит, снег слепит. Меня, только я вылез из машины в ватном пальтеце, насквозь пробило… Как сейчас помню, молоденький, лет восемнадцати-девятнадцати, тракторист был, а здоровяк – на голову меня повыше. Лицом черный-пречерный и кучерявый, как баран… Н-да… Стоит весь измазанный, в солидоле, в бензине, со сбитыми в кровь пальцами, с синими от холода губами и злым лицом. Оказывается, уже полсуток он бьется и не может исправить остановившийся в борозде трактор. Поздоровался, спрашиваю: «Что стоишь? В чем дело?» – «Сам не знаю в чем. Должно, заболел мой трактор». – «А чем заболел?» – «Черт его знает чем. Похоже на грипп и кашляет и чихает, а ни с места…» Покрутился я возле трактора, покрутился и пошел от него в машину, а бедолага в поле на холодном ветру около трактора остался, возможно голодный как волк. И разобрало его тут: зло выругался он от всего сердца и проворчал: «Ездиют тут, мешают только, казенные машины бьют, бензин жгут…»
Старик говорил и все косился на Шукайло, а тот краснел. Все повернули головы на смущенного Ивана Анисимовича.
– Много времени прошло, а как вспомню про этот случай, всегда говорю: «Прав был парень». Ездить нашему брату и не помогать народу – значит жечь понапрасну бензин, и, главное, обманывать себя и других.
Глава вторая
Не одну бессонную ночь провел Андрей со дня отъезда Неточки. Ему казалось, что о его позоре узнали в МТС все и что дольше оставаться ему здесь нельзя. Потом, когда немного оправился, пришла тупая тоска. У людей с пылким воображением ошибка превращается в преступление. Так было и с Андреем. Прежде всего он чувствовал себя виноватым перед Верой. Написал ей два письма, но ответа не дождался.
– Позвоню!
Но и дозвониться не удалось. К телефону подходила Маша Филянова и, как казалось Андрею, подчеркнуто холодно и неправдиво отвечала: «Вера Александровна в поле…» Дважды он порывался попасть в колхоз «Знамя коммунизма», но разлившаяся река отрезала работавшие в этом колхозе отряды от МТС.
Оставаясь один, Андрей мысленно все время возвращался к Вере. Вспоминал полный страдания взгляд девушки, ее крик: «Ты, конечно, пойдешь к ней! Пойдешь!».
Работать… Только работать!
И Андрей ушел в спасительную работу. Он метался по пахотным массивам, помогал колхозным агрономам организовывать подвозку семян, проверял работу полевых и тракторных бригад. Большие и малые дела делал с одинаковым жаром. Ему казалось, что там, где появлялся он, – убыстрялись темпы пахоты и сева.
Но первая же пятидневка разочаровала молодого агронома. Андрей был уверен, что во всех бригадах, наученных тяжелым опытом прошлых лет, начнется борьба за сжатые сроки сева, высокое качество работ. «Пришла весна – тут не до сна». В действительности же тракторы и сеялки простаивали. То не подвезли семена, то люди явились в бригаду лишь к одиннадцати часам, то с водовозкой что-нибудь случилось, то обед опоздал, то запасных частей не оказалось в наличности. Неполадкам не было числа.
План сева, расписанный Андреем не только по дням, а и по часам, летел кувырком. «Может быть, во всем этом повинен только я? Не умею организовать народ?» – думал главный агроном. Он вставал до солнца, так же как и Боголепов, спать ложился не раньше одиннадцати, а число неполадок не уменьшалось.
С тайной завистью наблюдал Андрей за работой директора. Боголепов делал все играючи просто. Иногда с бранью, иногда с шуткой, но всегда уверенно и споро. Вот он, большой, сильный, красивый, направился в строительную бригаду на строительную площадку – «Площадь целинной весны», как назвали ее москвичи-комсомольцы, прибывшие в МТС со второй партией, – издали зорким глазом окинул «площадь», заметил происшедшие за день изменения и сейчас же сообразил, что от него, от директора, требуется…
Боголепов вдруг убыстрил шаг и уже не идет, а бежит к клубу. Через минуту Андрей увидел его наверху размахивающим руками. Рядом с ним – бригадир строительной бригады, проворный, узкоплечий комсомолец-москвич. Он что-то объясняет директору и тоже машет рукой.
Андрей подошел ближе, стал слышен бас Боголепова:
– А еще техник! Да тут и без ватерпаса, на глаз видно… Мал угол: кровля получится плоской. Зимой ее продавят снега, весной и осенью прольют дожди – и тес сопреет вдвое быстрее. Круче ставь стропилины!
А через минуту широкая спина Боголепова мелькнула у столовой, и уже там он дает указания каменщикам, растворяющим известь, плотникам, врубающим дверные косяки. «Откуда у него, у механизатора, опыт прораба?» – дивился главный агроном.
Андрей любил бывать на строительной площадке. В заметно определяющихся ее контурах он, как и строители-комсомольцы, уже видел будущую «Площадь целинной весны» с газонами в центре, с тротуарами у домов, у клуба, у магазина. Любил слушать разговоры строителей-плотников, рослых, большеруких, веселых ребят. «Что-то простое, прочное и красивое в них», – думал Андрей. Ему нравились новые слова и поговорки, которыми сыпали строители: «вязать венцы», «класть матицы», «срубим, как чашу выточим, хоть воду наливай – не потечет»… Но задерживаться на площадке в дни посевной главный агроном не мог. Он отправлялся в ближние от центральной усадьбы бригады, где тракторы поднимали целину и залежь, а сеялки стояли, ожидая, когда соберутся «засыпальщицы».
Шли дожди, дули резкие северные ветры. А если стихало, то с ближних гор в долины, в степь наплывал такой туман, что в десяти метрах ничего нельзя было рассмотреть.
Задумавшись, Андрей стоял на крыльце конторы. Подошел Огурцов.
– Не весна, а сплошная перепелесица! – блеснул он подхваченным где-то новым словцом.
Андрей посмотрел на Игоря, одетого в какой-то несуразно длинный бешмет и в растоптанные валенки, на смешную его козлиную бородку и не сдержал улыбки.
– А ты, вместо того, чтоб на весну сердиться, разозлился бы на свою связь. И вчера и сегодня от семи отрядов сведений не поступало. И живем мы с твоей связью» как в тумане. Рассердись-ка! – И пошел в степь: природа всегда умиротворяла его.
Он бродил и думал: «Как заставить людей почувствовать ответственность за простой техники, за срыв сроков сева?»
Встретился знакомый чабан Семен Яковлевич. Высокий немолодой мужик, в бараньей папахе, в ватнике и резиновых сапогах, брел с пустым ведром и толстой книгой в руках. Поздоровались.
– А ведре зачем? – спросил Андрей.
– Норку суслика встречу – залью. За десять шкурок трудодень начисляют. И между делом – посидеть, почитать… Степь-то весной мокрая.
Андрей посмотрел заглавие: «Петр Первый».
– Книги – моя страсть, людишек не люблю…
– За что же вы их не любите, Семен Яковлевич?
– За хитрость. Только и норовят, как бы от работы отбиться, попьянствовать, на легкую ваканцию пристроиться… А работай бабы, извиняюсь, женщины… Урожай на девках да на бабах только и выезжает. Зимой кто скот спасал? Девки и бабы. Сейчас кто на сеялках под кулями? Девки и бабы. А теперь и бабы у мужиков учатся хитрить.
– То есть как же это хитрить, Семен Яковлевич?
– А так. Ей еще и сорок не стукнуло, а она уже норовит справку достать: «пятьдесят пять», чтобы по преклонности лет от работы отбиться.
Андрей с явным огорчением смотрел в степь. Чабан уловил его взгляд и замолк. Молчали долго.
– Может быть, это только в «Урожае», – сказал чабан. – Мне кажется, хуже этого «Урожая» во всей стране колхоза нет. Дисциплинки никакой. Председатель и полевой бригадир – пьяницы, трудодень легкий, незавлекательный; вот народишко больше на свой огород и норовит. Три года была засуха – оборвались, обносились. Ну, а рядом рабочие эмтээс. Они живут: хлеб, жалованье получают. Вот колхозничек и соображает, как бы и ему на жалованье. Потому и мужиков в деревне нет, а одни бабы да девки. Если бы не бабы – закрывай наш «Урожай»… И еще беда – сознательности мало. Гибнут нынче овцы, решили их по домам раздать, никто не берет: «Сколько начислите?» А в овцах – наше спасение. Матки захудал ли, от ветра качаются. Ягненок еще в утробе затощал, родился и кончился… Сено гнилое: заготовляли спустя рукава, а возили и того хуже – половину под снегом в остожьях оставили.
– Что в «Красном урожае» плохо, я давно знаю, – отозвался Андрей. – А что же вы, Семен Яковлевич, не критикуете руководство на собраниях?
– Насчет самокритики оно, конечно, хорошо бы… Да как? Критикнул я здешнего председателя раз-другой, а он меня потом с хлебом так прижал, что я чуть богу душу не отдал… – Чабан посмотрел на огорченного агронома и решил его ободрить: – Теперь вся надежда на правительство: большие льготы дает колхознику и техники нагнало видимо-невидимо… На целину-матушку надежда: земелька уважительная. И вот уж если уродит – а надо думать, уродит, – все будем с хлебушком и с деньгами. Тут и сознательность и дисциплина приподнимется. Думаю, придется тогда обратные справки здешним бабам брать, «обмолаживаться».
Чабан улыбнулся.
– Народ, милачок, как и везде, разный. Есть и хитрецы, и лодыри, и пьянчужки бросовые, а есть и труженики, у которых мозоли в горсти не умещаются. Для таких колхоз – родной дом, и болеют они за него, как лойковцы. Извиняюсь, как колхозники из «Знамя коммунизма». По председателю. Я ведь тамошний, третий год только в «Урожае»: дочка замуж вышла в «Урожай», ну и меня перетянула. А тот, наш-то, вот скажу, колхоз, вот порядок! – Лицо чабана оживилось. – Отговаривал глупую девчонку, не послушалась. Ну что ж, не хотела шить золотом, бей молотом! От Лойки не побегут, к нему из «Урожая» до десятка семей уже прибилось. – И, утишив почему-то голос, чабан добавил: – Скажу по совести, заело меня, и дочку, и зятя… Думаем овец добрых развести и в «Урожае».
Старик засмотрелся в степь. Потом, спохватившись, словно вспомнив что-то, повернулся к Андрею.
– Вторительно говорю: не расстраивайся. Народ и здесь есть старательный. И ты, милачок, к простому народу жмись, учи его работать на самих себя. Он еще который есть темный, как пивная бутылка…
Андрей попрощался с чабаном и, не возвращаясь в контору МТС, отправился в дальние отряды. Там он провел пять дней.
…Контора колхоза «Новый путь» находилась на берегу. Река заливала луга. Коловертью ходила пена, в тальниках крякали дикие утки. Андрей любил половодье. В юности он часами простаивал на берегу. Сейчас спешил в контору.
В большой полутемной комнате за столами лениво щелкали костяшками две женщины: бухгалтер и счетовод. В уголке вязала чулок уборщица.
– Привет женщинам! – сняв шапку, весело сказал Андрей и поздоровался с каждой за руку.
Серые, точно присыпанные пылью, лица женщин оживились.
– Проходите, товарищ главный агроном, присаживайтесь, – пригласила бухгалтер.
– И рад бы посидеть с вами, да посевная, вот как некогда! – Андрей провел рукой по кадыку. – Патнев здесь?
Бухгалтер кивнула на соседнюю дверь и с ухмылкой ядовито сказала:
– Жизнь отрада – умирать не надо: в кабинете сидит, газетки с утра до вечера почитывает.
Щеголеватый, любивший пустить пыль в глаза, недавно демобилизовавшийся из армии, Николай Николаевич Патнев сидел в некрашеном деревянном кресле и, склонив красиво причесанную черную голову, читал «Правду».
– Вы что же, Николай Николаевич, не организуете сев в две смены? – с ходу спросил Андрей. – Почему не выполняете распоряжений эмтээс?
– Людей нет, – с подчеркнутым спокойствием ответил председатель, не отрываясь от газеты.
– А ну-ка, давайте списки, поищем вместе.
Председатель неторопливо открыл стол и вынул списки. Поискали – нашли. Через полчаса из конторы пошли на работу бухгалтер, счетовод и уборщица. Нашлись люди в кузнице и в конюшне. За ночь вторая смена посеяла добавочные сто гектаров.
…В полевой бригаде Григория Николаева, мрачного, никогда не улыбающегося, заросшего черной щетиной мужика, Андрей застал агронома – веселую курносую одесситку Людочку Хрунину. Бригадир и агроном сидели на краю вспаханной полосы. Еще издали Андрей окинул поле и насчитал шесть незапаханных плешин. Он спрыгнул с коня и отправился к первой огрешине. На залежи были сложены скирды скошенной в прошлом году полыни. Зимой ее плохо подобрали, оставили метровый слой остожий.
Бригадир и агроном, заметив Корнева, подошли к нему.
– Этот заповедничек для развода сорняков и мышей оставили? – строго спросил Андрей посиневшую от холода, прятавшую в рукава новенького овчинного полушубка озябшие руки Хрунину.
– Да вот недоглядела, не сожгла… – залепетала Людочка.
– Ты не доглядела, не сожгла, полевой бригадир, тракторный бригадир не доглядели, а тракторист объехал, не запахал и не засеял. Несожженные сорняки заразят все поле. На шести остожьях, – Андрей махнул рукой в сторону, – не менее полугектара отличной залежной земли пропадает только потому, что нерадивый агроном и такие же бригадиры не подготовили землю к пахоте! – Андрей так был взбешен, что не стал слушать объяснений и, не попрощавшись, пошел с поля.
– Сожжем! – закричала вдогонку Людочка. – Я сейчас же сожгу, Андрей Никодимович!
Андрей вернулся. Злость распалила ему лицо.
– Не менее пяти центнеров будет стоить колхозу твоя оплошность, Людмила Анисимовна. А кто возместит? Сегодня же на бригадной летучке обсудим. Исправляйте хоть вручную. Такого поля я не приму.
Глава третья
Обсуждение итогов сева за первую пятидневку происходило в Предгорненской школе. Собирались медленно. Многие и вовсе не приехали из-за распутицы. День был холодный: лужи рябило от северного ветра. У заборов кое-где еще лежал немощно-серый снег. Уже с утра у школы толпился народ. Механизаторы, полевые бригадиры сбились в кучку на вытаявшем бугре, на том самом месте, где в прошлом году стоял ларек сельпо.
– Сколько здесь водочки выпито, мужики! – завел разговор председатель колхоза «Красный урожай» Высоких.
– Он, этот бугорок, так проспиртовался, что еще недели две тому назад вытаял… – поддержал председателя его друг, бригадир Кургабкин.
Максим Васильевич Высоких выделялся опухшим синюшным лицом и сизо-малиновым, в склеротических прожилках носом. Несмотря на то, что ему только-только перевалило за тридцать, у него уже, как у старика, тряслись руки.
«Заслуженный деятель бутылки», – титуловал его Шукайло.
Показалась машина директора МТС, и все повалили в школу. Размещаясь за партами, шутили:
– На заднюю, на «Камчатку», Максим Васильевич, – ты у нас самый шаловливый!
– В первый класс записался, дед? – крикнул Шукайло Беркутову, не пропускавшему ни одного совещания актива.
– А я и вправду, сынок, запишусь осенью. В младости не довелось, так теперь запишусь. Читать – читаю и пишу сходственно, а вот деления и умножения с дробями – хоть голову оторви, не соображаю. А мне в моем агрономическом деле без дробей, как без рук. Недаром сказано: ученое телятко разумнее неученого дитятки. И вот я что тебе расскажу, Иван Анисимович… – К столу президиума подошли Боголепов с Уточкиным, и словоохотливый старик замолчал. Но ненадолго.
– Экой же, братцы, гренадерище уродился! И сам я росточком не изобижен – в лейб-гвардии его величества служил, – но он бы и в гвардии на правом фланге стоял, – сказал дед Беркутов о Боголепове.
Константин Садокович снял шапку.
– Как работают, так и собираются. Я буду прямо говорить: ни к черту!
Действительно, председателей колхозов, неудачно начавших сев, и прогульщиков бригадиров все еще не было. Кто-то взглянул в окно и обрадованно крикнул:
– Патнев приехал!
– Выбьют сегодня пыли из нашего красавчика!
Вошел щеголь Патнев в темно-сером пыльнике с светлыми пуговицами и в военной фуражке. На боку – новенькая полевая сумка с компасом. Черноусый, молодой, румяный председатель, не глядя ни на кого, прошел в первый ряд и сел.
– Не заблудился, – указывая на сумку с компасом, шепнул Андрею Шукайло. – Прямо к боголеповским кулакам выпер. Дадут ему духу!
Но начал Боголепов не с Патнева, а с Высоких: тракторы и сеялки простаивали в его колхозе еще больше, чем у Патнева.
– Я буду прямо говорить, – глядя на Высоких, начал директор, – на севе в такую ответственную весну творятся преступления. Из трехсот гектаров поднятой целины у тебя, товарищ Высоких, засеяно только сто. Двести гектаров по твоей милости не засеяны. Сев, как правило, ты начинаешь со второй половины дня…
Высоких крутился на парте, порывался возражать, но сидящий сзади него многоопытный Кургабкин удерживал приятеля:
– Молчи, еще больше накладут!
После Боголепова выступали бригадиры тракторных и полевых бригад. Агроном Люда Хрунина, вырядившаяся в котиковое манто, жаловалась на Патнева: тот не выделил ей лошадь.
– Вот я и езжу на одиннадцатом номере. До полей семь километров да между тремя бригадами километров десять. Пока окружу разок – вечер. Где же тут следить за качеством? – Показывая хорошенькие ямочки на щеках, Люда мило улыбнулась собранию и пошла на место.
Игорь Огурцов жаловался на плохую работу учетчиков и на неаккуратную передачу сводок по радио. Из всех тракторных бригад только бригаду Шукайло, постоянно перевыполнявшую дневные нормы и регулярно дающую ежедневные сводки, диспетчер отметил как образцовую.
Игорь, как всегда, кому-нибудь подражал. Сегодня он играл под немногословного, глубокомысленного оратора. В левой руке держал трубку, правой пощипывал уморительную свою бороденку, глаза потуплены, брови нахмурены.
– Наша эмтээс дополнительно к плану должна поднять и засеять десять тысяч га целины и залежей… – сообщил он давно известные всем цифры и замолк. Казалось, сейчас он скажет что-то очень важное. – А вот бригада Ивана Мытного и вчера задержала сводку на четыре часа…
Люда не выдержала и громко сказала:
– Никак не скажешь, что умишка излишка. Молчал – на человека был похож, заговорил – унеси ты мое горе! И зачем только на трибуну вылезают такие?
Игорь постоял, похмурился и пошел на место.
– Я кончил, – оскорбленно проговорил он на ходу.
Андрей с виду казался спокойным, но внутренне был напряжен до крайности. С момента приезда в МТС и особенно в первые дни сева капля по капле у него скопилось столько злости, что он уже не в силах был дольше носить ее в себе. «Такая весна! Дети, которые сейчас в школу бегают, потом будут завидовать нам; что не они, а мы поднимали историческую целину, а тут эдакая разболтанность!»
– Не то, не то… – шептал Андрей Ивану Анисимовичу после каждого выступления.
Шукайло не отзывался на его слова, и Андрей воспринимал это как полное согласие с ним.
Но когда главный агроном не удержался и выкрикнул: «Разменялись на мелочи!» – Шукайло сердито проворчал:
– А ты выступи по-крупному, если можешь. Мелочи-то, как худая трава, ноги оплели. Все крупное из мелочей составляется.
Это осуждение точно кнутом подстегнуло молодого агронома, и он крикнул:
– Прошу слова!
Андрей поспешно вылез из-за парты и, ощущая какую-то невесомость во всем теле, легкими, быстрыми шагами пошел по длинному классу. От волнения он заговорил запинаясь:
– Недавно в колхозе «Новый путь» на мое замечание о прорванных мешках колхозницы сказали: «У нас были и председатель и полевой бригадир и ничего не заметили. Видно, уж пригляделись». Так вот, мне кажется, что и мы ко многим, но уже не мелким, а серьезным безобразиям настолько пригляделись, что как бы уже и не замечаем их.
– Справедливо, сынок, – не удержался Беркутов, – не замечаем безобразиев разных. В нашем колхозе дыра на дыре, можно сказать, язва на язве, а мы то воскресенье, то новоселье, пьем-гуляем, ни о чем не тужим…
– Агафон Микулович, мы вам потом слово предоставим, – остановил деда Боголепов.
– Да я ничего, я только немножко поддержать хотел, – смутился старик.
– Что сорвало нам план первой пятидневки? Распущенность, расхлябанность известной части наших механизаторов и некоторых руководящих работников колхозов, – Андрей знал, что каждое сказанное им слово будут тщательно взвешивать, поэтому всячески сдерживал себя от резкостей. И все-таки не сдержался. – Начну с претензий диспетчера к тракторным отрядам – они совершенно справедливы. Ежедневные сводки необходимы: без них нельзя руководить большим хозяйством. Лошадь агроному Хруниной, товарищ Патнев, также надо выделить. Без лошади контролировать сев на таких массивах практически невозможно.
Люда победительно взглянула на покрасневшего Патнева.
– Секретарь Центрального Комитета партии в одном из выступлений назвал агрономов организаторами борьбы за высокий урожай. А организовать – значит привести в движение все имеющиеся у нас силы и средства, использовать все резервы, поднять колхозников и рабочих эмтээс на хорошую работу… А все ли сделано нами? Нет ли у некоторых из нас равнодушия, лени, глупости, самодурства? Есть! – воскликнул Андрей и заметил, как задвигались на скамейках. – Колхоз «Красный урожай» – один из самых отстающих в нашей зоне. Недалеко от него ушел и колхоз «Новый путь». А председатели этих артелей, товарищи Высоких и Патнев, не только не организовали вывозку минеральных удобрений со станции, а, как мне стало известно, даже отказались от них, и их удобрения забрал себе хозяйственный Лойко. Как назвать эти факты – безрукостью или глупостью? – Андрей помолчал, глядя то на Высоких, то на Патнева.
– А теперь о некоторых наших механизаторах. Три дня тому назад бригада товарища Захарова пахала без предплужников. Бригадир объяснил, что в первые весенние дни якобы трудно работать с предплужниками, но когда агроном составил предупредительный акт, они поставили предплужники и работали отлично. Не преступное ли это самодурство, товарищи?
С нервно покашливающего, зябко ежившегося бригадира Захарова главный агроном перевел взгляд на маленького, с верткими глазками председателя колхоза «Заря» Черноозерцева.
– Председатель артели «Знамя коммунизма» товарищ Лойко, готовясь к севу подсолнуха, обеспечил себя семечками необыкновенной маслянистости: из пяти пудов – пуд масла, и предложил излишки семян вам, товарищ Черноозерцев. Вы отказались. А чем же собираетесь сеять? Агроном сообщила мне, что ваши семена и несортовые и наполовину невсхожие. Сводкой хотите утешиться? Посеяли, мол, и с плеч долой? Что это: нерадивость, бесхозяйственность или преступление? Не могу обойти и еще одного обстоятельства, сильно помешавшего нашей первой пятидневке: пьянства… – И снова Андрей заметил, как среди сидящих на партах людей дернулись, задвигались отдельные фигуры. – Повод у пьяниц всегда найдется. Таким поводом для некоторых, стыдно сказать, явился религиозный праздник пасха. Если не принять мер, то через два дня будет новый повод – Первое мая. А кому же неизвестно, что в сельском хозяйстве день год кормит?
И снова дед Беркутов поддержал оратора:
– Одним словом, кто пьет да гуляет, а кого бьют да гоняют. Есть такие, что ежели водку учуют, то даже и на коленках черта обгонят. А за таких питухов-бегунцов добрый колхозник отдувайся!
Люди зашевелились, зашептались: то, что происходило на собрании, было в диковинку и механизаторам и руководителям колхозов: о недостатках в колхозах в Войковском районе обычно не говорили ни работники МТС, ни сами руководители колхозов, ни тем более рядовые колхозники. Боялись, как бы не заподозрили в очернительстве самой системы. И, вдруг, совсем еще молодой главный агроном, комсомолец – рубит с плеча!..
Андрей подождал, пока все успокоятся, и продолжил:
– До каких же пор мы будем глумиться над техникой? То тракторы без дела стоят, то плуги только царапают залежь, как это делали в тракторной бригаде Мытного, то выворачивают наружу глину, как это было в бригаде Кобызева. И ни полевой бригадир Вострецов, ни сидящий здесь Кургабкин не только не забраковали плохую работу трактористов, но даже и замечаний бракоделам не сделали. Почему? Может быть, потому, что пригляделись? А может, потому, что вместе пьянствовали?..
Чувство полного освобождения, потребность высказаться до конца все росли и росли в Андрее.
– Почему товарищ Евстафьев, – все повернулись к сидящему с забинтованной головой секретарю партбюро, – почему товарищ Евстафьев не поставил вопрос о партийной ответственности председателя колхоза Высоких за двухдневную пьянку? Уж не потому ли, что сам Евстафьев пьянствует? Как же он будет разносить Высоких за разбитый колхозный «Москвич», если сам в эти же пасхальные дни в пьяном виде разбил собственный мотоцикл и собственную голову!
Шукайло захлопал в ладоши. Казалось, народ только и ждал этого первого хлопка: зааплодировали горячо и дружно. Андрей смотрел и думал, что сказать ему нужно еще очень многое, но враз всего не выскажешь.
– Товарищи! Пахота и сев только начало сельскохозяйственного года. А как мы справимся с уборкой? Можно ли оставить на нынешнем уровне политико-воспитательную работу в тракторных бригадах и в колхозах? Серьезная работа с молодежью ведется только в бригаде Маши Филяновой, а вот в перехваленной бригаде Никанора Фунтикова – из рук вон плохо. Эта раздутая знаменитость никак не может понять, что оценивать труд механизаторов теперь будут не только по количеству, но и по качеству работы, по урожаю. Бригада Фунтикова нынче чуть ли не на самом последнем месте. Я думаю, товарищ директор, – повернулся Андрей к Боголепову, – этой бригадой надо заняться в первую очередь…
– А вот вас-то, Андрей Никодимович, мы к фунтиковцам и прикрепим, – сказал Боголепов.
Фунтиков покраснел.
– Я же на себя возьму бригаду Семена Вострецова. И, я буду прямо говорить, мы посоревнуемся с вами, Андрей Никодимович, кто из этих тихоходов вперед вырвется, – под взрыв смеха закончил свою реплику Боголепов.
– Ну что ж, посоревнуемся, Константин Садокович, – без улыбки ответил Андрей и заговорил о необходимости проведения опытов обработки почвы по способу Терентия Мальцева. – Земли наших предгорий и особенно горные склоны изобильны влагой и азотом. Хлеба растут здесь высокие и обычно полегают. Как правило, они сильно засорены осотом, молочаем и березкой. Работа по-мальцевски очистит почву от сорняков. Необходимы опыты глубокой, безотвальной пахоты. Мы не можем повторять ошибок прошлого: наши предки, поднимая целинные земли, через несколько лет уже истощали их. Работать по старинке – значит своими руками разрушать плодородие целинных земель!
