Текст книги "Ручьи весенние"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Глава шестая
Присланного вместо пьяницы Шпанова нового главного инженера, курносого белокурого Игоря Огурцова, все мастера ремонтной мастерской, точно сговорившись, стали звать «Огурцом». В его «зелености», в наивной доверчивости, в манере лихо носить шапчонку – во всем его облике было что-то задорное, как у молодого петушка. И, как петушок, он часто срывался с голоса.
Уж очень он был молод не только годами, а и сердцем и характером, обидно неустойчив: быстро соглашался с чужим мнением, если только оно было высказано авторитетным тоном. За всякое дело Игорь брался, не обдумав его как следует, но с неизменным жаром.
– Мигом! Эт-то мы мигом! – говорил он обычно. И только много позже убеждался, что дело, за которое так легко брался, «мигом» сделать нельзя. И когда ему намекали на это, он смущенно краснел и забавно, по-ребячьи шмыгал носом.
Многое искупал юношеский его задор, горячее желание как можно быстрее наладить захламленное, расстроенное хозяйство ремонтных мастерских. И частые ошибки прощались ему за искренность добрых намерений.
– Старанье-то у него золотое, а вот розмыслу не хватает. Разок-другой расшибет нос, повзрослеет. У молодого учеба на боках, – говорили о нем механизаторы.
Хозяйство же Игорю Огурцову действительно досталось «аховое». Мастерская – четыре стены. Тракторный парк в подъем зяби наполовину не работал. Надвигалась зима. С покрытых первым снегом полей трактористы потащили «Огурцу», по фигуральному выражению мастеров, «трактора в мешках» – на ремонт. А над мастерской – морозное небо.
Стали «мигом» крыть крышу, делать и вставлять рамы и двери в большой кирпичный корпус. Но нагрянула новая беда.
Своего предшественника, горького пьяницу, мстительного, вконец разложившегося человека, доверчивый Огурцов оставил на должности контролера по ремонту. И Шпанов с первых же дней стал обдуманно пакостить.
– Начинай ремонт с колесных тракторов, – посоветовал Шпанов Игорю.
– Очень хорошо! – согласился Огурцов и отдал приказ о ремонте колесных тракторов.
Мастерские завалили деталями разобранных колесных тракторов, и тут оказалось, что к ним нет запасных частей, заявку на которые составлял Шпанов. Все наличные средства он загнал на «неликвиды». Одних только «шпор» выписал пятьсот штук, а их требовалось всего пятьдесят.
Шпанов посоветовал Огурцову оборудовать мастерскую новыми верстаками и стеллажами. Огурцов загорелся: «Мигом!» – и приказал все старые верстаки и стеллажи выбросить. Выбросили, а новые сделать было не из чего. И «Огурец» отдал новый приказ: «Затаскивать старые верстаки и стеллажи».
– И вот, Андрей Никодимович, денежную статью мы на ненужные запчасти ахнули: остались, как говорится, без копья. Да и нужных запчастей в Гутапе, будь он тысячу раз проклят, этот распронесчастный Гутап, никаких нет. Кочкин уехал на совещание в край. По слухам, чертит на свободе спирали. – Игорь любил щегольнуть подхваченным на лету хлестким словцом. – Что мне теперь делать, Андрей Никодимович?
– Первым долгом выбей из мастерской Шпанова. Второе – немедленно иди к секретарю партийной организации. Собирайте всех партийцев, комсомольцев, стариков мастеров – одним словом, большой хурал. Посоветуйтесь. Выход найдется.
Все еще сильно припадавший на правую ногу, Андрей, поддерживаемый Верой, направился в мастерскую, откуда доносился гул множества голосов.
О кадрах надежных механизаторов, о ремонте тракторного парка главный агроном не раз думал во время своей болезни.
«На Игоря надежда маленькая, значит и на этот участок необходимо налечь. Главный агроном с хромающими тракторами в посевную – все равно, что командир с подбитыми пушками…»
С волнением Андрей открыл дверь мастерской. Собравшиеся разместились на верстаках, на грудах тракторных деталей. Посредине – стол, за столом – председательствующий Огурцов в сбитой на затылок шапчонке, рядом – секретарь партбюро, слесарь Евстафьев, и несколько усатых стариков в засаленных до блеска фуфайках. Тут же был и курчавый черноволосый Поль Робсон – Шукайло.
На скамье потеснились: Андрей с Верой сели за некрашеный, испачканный маслом стол.
В мутные окна мастерской били струи сухого сыпучего снега: разыгрывалась первая пурга. Вместе с входящими она врывалась в большое помещение облаками морозной пыли.
Холодно и грязно было на дворе, холод и грязь царили в неотапливаемой мастерской. Пар от дыхания людей вспыхивал султанчиками и таял. Механизаторы негромко переговаривались. Кое-кто пробовал шутить, но веселья не было: все отлично понимали серьезность положения МТС.
Игорь объявил собрание открытым.
– Слово предоставляется секретарю партбюро товарищу Евстафьеву.
– Он, конечно, пообедал и теперь разведет на два-три часа, – услышал Андрей насмешливый бас Шукайло. Видимо, он имел в виду Евстафьева.
Губастый, с обветрившимися темными скулами, невозмутимо спокойный, Евстафьев неторопливо снял кепку и положил ее на стол. Потом выжидательно помолчал и, не повышая голоса, точно читая по написанному, начал:
– Партийная организация совместно с комсомольцами и беспартийным активом ставит перед вами, товарищи механизаторы, вопрос о ремонте тракторов. Положение на сегодняшний день, товарищи механизаторы… – и утомительно подробно стал перечислять то, что было известно всем.
– Тракторы надо ремонтировать, потому что уже сейчас колхозы каждый день требуют подвозить корма… Потому что тракторы надо…
– В постный понедельник в погребе зачала тебя мама! Что надо, это мы и без тебя знаем, – опять услышал Андрей тот же насмешливый бас Шукайло.
Злился на Евстафьева и Андрей.
«Не с того конца… Не так. Нет у тебя ни огня, ни соображения», – нервничал главный агроном.
– Темпов мы набрать не можем, – продолжал меж тем докладчик. – Партия и правительство в сентябрьском решении говорят нам…
Наконец Евстафьев сел, и все облегченно вздохнули, задвигались, негромко заговорили.
– А ну-ка, Игорь, дай мне словечко! – раздался молодой женский голос.
К столу быстро пробиралась маленькая девушка с приятным лицом. Стремительная энергия сквозила в каждой ее черте, в изломах тонких губ, в подвижных темных бровях. Несмотря на ватник и тяжелые сапоги, она выглядела собранной, легкой и стройной. На загорелом ее лице выделялись умные строгие глаза.
То была назначенная вместо Шпанова на должность механика-контролера бригадир комсомольско-молодежной женской бригады Маша Филянова.
Имя Маши Филяновой уже хорошо было известно в Алтайском крае: год тому назад ее бригада завоевала первенство. Тогда Маша работала в другой, передовой МТС, теперь переехала в отсталую Войковскую, но добрая слава шла за ней следом и опережала ее.
– А ну-ка, Маша, белый груздок, поживей, поконкретней, – не удержался опять Шукайло и оскалил зубы в улыбке. – А то тут ехал Ананьин внук из Великих Лук… У меня от его бурды что-то в животе закрутило, – под общий смех закончил Иван Анисимович.
Огурцов и Евстафьев сердито покосились на шутника, но тот, казалось, не замечал их взглядов и продолжал улыбаться то ли Маше Филяновой, то ли тому, что, как всегда, нашел в себе мужество сказать в глаза «присяжному водолею»: «болтун!»
– Нет, товарищи, бобы разводить и рассаду садить я не буду, – начала Маша. – Я скажу по-комсомольски: худо у нас дело, все видим, а вот с какого конца к худу приступиться? – Маша оглядела внушительную рать механизаторов. – По-моему, надо начинать с создания человеческих условий для работы людей на ремонте.
– Справедливо, Машутка! – закричал сивоусый токарь Созонтыч; его, как и Шукайло, любили за прямоту и резкость. – В мастерской сейчас волков морозить: без рукавиц ни резца, ни ключа в руки не возьмешь. В кузню к горну греться бегаем. Стоят люди, как у костра в пещере, и закоченевшие пальцы над огнем оттаивают. Каменный век какой-то, – сердито сверкнув глазами из-под мохнатых серых бровей, закончил Созонтыч.
– Как в пещере! Картинно отмочил старик! – крикнул кто-то из трактористов с места.
– Котельная у нас есть, а трубы нет, – перекрывая шум, усилила голос Маша. – Поставим трубу, отеплим мастерскую…
– В самый клин бьешь, Машенька! – не утерпел Шукайло.
– Второе: прекратить ремонт колесных тракторов и начать с дизелей. Шеф – Алтайский завод – запасные части даст.
– Правильно.
– И надо, товарищи, немедленно браться за укрепление производственной дисциплины… Предлагаю ввести заводские бирки явки и ухода: время приучаться по заводскому счету вести на минуты, а не на дни, как это делается у нас…
Машу Филянову проводили дружными аплодисментами.
Игорь Огурцов, в начале собрания растерявшийся, теперь был неузнаваем: озирал всех с видом победителя.
– Чуешь, как расшевелили рабочий класс? – склонившись к Андрею, шептал он. – Вот подожди, я еще подбавлю пороху в заключительном.
Услыхавший эти слова Шукайло попросил:
– Не надо, Игорь Романович! А то еще начнешь чересчур густо кадить – и святых закоптишь.
– Оно и верно, что, пожалуй, нечего теперь на долото рыбу удить, – охотно согласился Игорь. И, поднявшись, сказал: – Товарищи механизаторы! Вносите деловые предложения.
Мастерские отеплили. В начале декабря девятнадцать тракторов вышли из ремонта и были отправлены в колхозы на подвозку кормов.
Окрыленный Игорь Огурцов снова носился из цеха в цех. Андрей радовался не менее Огурцова: он уловил более ускоренный ритм жизни МТС. Ему уже виделось то большое, что должно было прийти на истомленные трехлетней засухой алтайские поля.
В эти дни главный агроном работал над новыми картами полей севооборотов; приближалась пора разобраться с семенами. Но как ни был он занят, ежедневно заходил в мастерские.
– Самое главное – наращивать темпы, друзья, – говорил он Маше Филяновой, Игорю и особенно полюбившемуся ему переведенному в мастерские опытному ремонтнику Ивану Анисимовичу Шукайло, державшемуся всегда почему-то поблизости от Маши.
Андрея Поль Робсон встречал шуткой:
– Не засохли еще за планами? А Маша тут без вас тосковала, убивалась, да с горя и родила двойню сегодня…
На языке Ивана Анисимовича это значило, что механик-контролер Филянова выпускает из ремонта сразу два трактора.
– Воздух у вас тут здоровый, рабочий: звон, шум, маслом, железной окалиной попахивает. Весело, как на заводе! – подбадривал Андрей промасленных с ног до головы людей, возившихся в синих пыльных сумерках мастерской у разобранных тракторов.
Но первый маленький успех был омрачен язвительной заметкой, напечатанной в районной газете под кричащим заголовком: «Ни туда ни сюда». В заметке был разруган главный инженер Огурцов за нераспорядительность, техническую неграмотность и неудовлетворительный ремонт тракторов. Попало и Маше Филяновой за отсутствие достаточного контроля за ремонтом.
«…А новый главный агроном Корнев с первых же дней приезда на работу занялся охотой. На охоте упал с лошади и сломал себе ногу… Дела в Войковской МТС, как говорится, «ни туда ни сюда». Подпись: «Г. Мухоморов».
Прочитавший заметку первым, веснушчатый токаренок Витька Барышев прибежал с газетой к Огурцову:
– Смотри, как тут нас возвеличивают!
Игорь прочел и с газетой заспешил к Андрею. Еще на пороге он закричал:
– Братка!.. (Последние дни Игорь часто называл Андрея «браткой».) Братка! – потрясая газетой, повторил Игорь. – Прославились! На весь район прославились! На, читай!
Гнев и стыд охватили Андрея, когда он дважды перечитал заметку: «Сейчас эту гнусную ложь читает множество людей!»
– Как ты думаешь, кто это состряпал? – ничем не выдавая своего волнения, спросил Андрей Огурцова.
– И думать нечего: Шпанов.
– Этот пьянчужка?
– И еще, братка, – не в силах больше таить, перебил Огурцов, – свеженькая новость. – Как всегда, когда собирался сказать что-либо особенно важное, Игорь округлил глаза, таинственно помолчал и только тогда досказал: – Наш Кочкин получил по шапке. Едет новый директор.
Андрей выжидал: по глазам Игоря он видел, что тот еще не все сообщил ему.
– Говорят, инженер Ястребовский с АТЗ и с ним шефы шлют чуть ли не два вагона нового оборудования и запасных частей! – выпалил Огурцов.
Новость так обрадовала Андрея, такие розовые дали открылись за ней, что он мгновенно забыл и о Мухоморове и о заметке, обвиняющей в безделье.
– Как говорится, не бывать бы счастью, да несчастье помогло: видно, кто-то и впрямь поверил в заметку Шпанова и распорядился насчет директора (о своем письме в райком Андрей не говорил никому). Это здорово, Игорище! – Андрей на радостях встряхнул Огурцова. – И новый директор, и новое оборудование, и запасные части. Спасибо Мухомору! Теперь жми на все педали! Жми! – и Андрей шутливо подтолкнул Игоря к двери.
С Огурцовым на пороге столкнулась Вера с тем же номером газеты в руках. Впервые Андрей увидел девушку такой возмущенной: брови Веры сбежались к переносью, в побледневших, трясущихся от гнева руках она комкала газету.
– Что случилось?
Вера швырнула газету на стол.
– Нет, какой подлец! Эт-то же Шпанов…
– Вера!
Но Вера, казалось, не слышала Андрея. Все негодовало в ней, все было оскорблено: умный, деятельный, чистый Андрей, которого она любила, который казался ей самым талантливым агрономом и самым нравственным человеком… Андрей, весь смысл жизни, все желания которого, как казалось ей, сводились к единственному – работе, и вдруг его поносят как бездельника!..
И кто? Отъявленный негодяй. Вера готова была сейчас же бежать к Шпанову и тащить его к прокурору.
– Слушай, Верочка! Игорю звонили: едет новый директор, везет оборудование… Заметка Шпанова выеденного яйца… Верочка!
– Нет, ты должен, Андрей! – закричала Вера. – Ты обязательно должен написать опровержение. Ведь это же вылазка, это же на весь район!
«Нет, какая, какая она!».. – думал Андрей, невольно любуясь горячностью Веры. Он улыбнулся: гнев его окончательно прошел.
Ему казалось: как можно волноваться по поводу явно лживой заметки, когда вместо алкоголика Кочкина едет новый директор, идут запасные части и оборудование, когда в МТС есть такие люди, как старик Созонтыч, Иван Анисимович Шукайло, Маша Филянова и вот эта взбешенная Верочка Стругова?
Но он видел взволнованное лицо Веры и, решив успокоить ее, с улыбкой сказал:
– Клеветника, Вера, мы, конечно, поставим на место…
– Нет, ты должен, ты обязательно должен написать опровержение! – твердила Вера.
Андрей подошел к ней вплотную и положил ей руки на плечи.
– Успокойся! Хотя Пушкин и сказал: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца!», – но мы его так оспорим, что и другим неповадно будет.
Глава седьмая
В воскресный день Андрей и Вера в легонькой кошевочке с впряженным в нее Курагаем по первому пушистому снегу ехали по полям и определяли, куда направить выходящие из ремонта дизели на снегозадержание и где на выдувах необходимо поставить щиты. Лошадью управляла Вера: она все еще держала Андрея на положении больного и решительно отобрала у него вожжи.
Вера была одета в черненую, охватывающую ее тонкую талию меховую поддевку, отороченную по бортам и у карманов мраморно-серой мерлушкой, в такую же мерлушковую шапочку, в валенцы и меховые рукавички.
И первый ослепительной белизны снег, и выезд в поле после двухнедельного лежания в постели, и Вера, как-то по-новому выглядевшая в зимней своей сряде, – все это настраивало Андрея по-мальчишески озорно. Хотелось опрокинуть кошевочку, вывалить в снег Веру, затеять игру в снежки.
В передке стояла бескурковка Андрея. С особым удовольствием сегодня утром он протер зеркально-чистые стволы и несколько раз вскинул ружье к плечу. «Говорят, тут и тетеревов и лисиц видимо-невидимо», – улыбнулся Андрей, вспомнив захлебывающийся рассказ охотника, токаренка Витьки Барышева.
…Уже порядочно отъехали от МТС. Белые косогоры с седыми, припорошенными снегом гривами бурьянов, вытянутые изложины и круглые, точно фарфоровые чаши, лога поглотили их.
В торжественной тишине всходило солнце. Тянул влажный южный ветерок. Кошевка бесшумно плыла по мягкому снегу, оставляя атласисто-розовый след. Андрей слушал тишину в природе и тишину в своем сердце. Он был одет поверх куртки, перепоясанной патронташем, в бараний тулуп внапашку (чтобы можно было быстро скинуть его), в шапку-ушанку и новые жесткие валенки.
Левее длинной гряды обындевелых бурьянов, недалеко от кошевки, на снежной глади вынырнул прерывисто четкий след. Вера по-охотничьи скосила на след глаза и, пригнувшись к самому уху Андрея, выдохнула:
– Смотри!
Блаженно улыбавшийся чему-то своему, Андрей вздрогнул, повернул голову и, с загоревшимися глазами, тоже полушепотом сказал:
– Лисица!
Склонившись через борт кошевки, Андрей внимательно рассмотрел сине-голубоватую в глубине оследий стежку.
– Свежехонький! На мышковье отправилась… Ветерок, тепло. Вот-вот наткнемся… – Андрей взял из передка кошевки заряженное ружье и скинул ставший вдруг тяжелым и жарким бараний тулуп.
Они ехали тихим шагом и больше уже не говорили. Щекочущий холодок подкатил к сердцу охотника, оно сладко замирало. Настроение Андрея передалось и Вере: она зорко смотрела вперед и по сторонам и так ловко правила лошадью рядом со следом, что, казалось, понимала каждую мысль своего спутника.
Подъем на изволок кончился, и на обширной, залитой розовым утренним солнцем полосе, метрах в восьмидесяти, они увидели лисицу.
Огнисто-золотая, распушив хвост, вытянувшись в струну, она кралась к кому-то. Каждое ее движение на сверкающей глади снежного поля было законченно красивым, полным неповторимой звериной грации. Временами она так низко пригибалась к снегу, что спина ее совершенно сливалась с полузасыпанным жнивником.
«К кому это она?» – напряженно думал Андрей, слыша биение своего сердца. Приподнявшись, он увидел остожье соломы и понял: «К зайцу или куропаткам на остожье!»
Лиса кралась к добыче тоже из-под ветра.
«Может, подъедем? Может, подъедем!» – настойчиво билась одна-единственная, отдававшаяся в висках мысль.
Андрей взглянул на Веру. Она, казалось, тоже забыла обо всем на свете. Подавшись вперед, с побледневшим лицом, девушка видела только лисицу. Как и для Андрея, для нее сейчас мир замкнулся на этом звере.
Неожиданно лиса остановилась, подняв, как собака на стойке, переднюю лапу. «Напугаем!» – просекло-сознание Андрея. Но в тот же миг послушный вожжам Курагай остановился и тронулся, лишь когда лиса снова пошла. Теперь стало уже заметно, что кончик пушисто-белого хвоста лисицы дрожит.
Андрей вскинул ружье: в обоих стволах у него была трехнолевка, пересыпанная крахмалом.
«Можно?.. Нет, нельзя!.. Можно? Нельзя! Еще с десяток… с пяток метров…» – точно нашептывал кто-то в уши Андрея. Но лиса опять легла, и жеребец снова недвижно замер.
– Веронька, дорогая!.. – беззвучно зашептал Андрей, не спуская горящих глаз со зверя, совершенно слившегося со жнивником. Из бурой щетки только, чуть видные, выступали треугольные черно-бархатные уши. – Веро-онька-а! – Андрей задыхался от нетерпеливого азарта. – Еще три метрика…
Курагай фыркнул, и, точно подкинутая пружиной, взвилась лисица. Раз за разом охотник выстрелил по ней.
Андрей и Вера во весь рост стояли в кошевке и понукали скачущую лошадь. Припадая на правую ногу и неестественно вихляя задом, лисица мчалась быстро, но уже через минуту стало ясно, что она ранена и сдает.
– Верочка, милая!.. Еще! Еще!.. – молил Андрей.
Бараний тулуп давно упал с кошевки. С головы Веры свалилась каракулевая шапочка, а она, ничего не замечая, кроме лисицы, все гнала и гнала Курагая, кидающего в передок кошевки ошметья снега из-под копыт. Лиса стремилась к гряде бурьянов, но Вера, поняв маневр зверя, побочила и погнала на «перестиг».
Трясущимися пальцами Андрей рвал застежку патронташа. На скаку, в ныряющих взметах кошевки он силился вставить новые патроны в стволы и совал их мимо патронников. Наконец, вставив, закрыл ружье.
Лиса вдруг легла. Вера сдержала жеребца, и Андрей спрыгнул в снег. Трясясь от возбуждения, старался унять дрожь, но мушка и стволы качались. На мгновенье он поймал треугольную голову зверя и нажал гашетку. Выстрела Андрей не слышал. Забыв о больной ноге, он скачками побежал к добыче. Вера, не доскакав несколько шагов до вытянувшейся на снегу лисицы, осадила жеребца. Выскочив из кошевки, она повернулась к Андрею и, вспомнив о его больной ноге, испуганно закричала:
– Тише! Тише, ты, сумасшедший!..
Андрей очнулся. Пьяными от азарта глазами взглянул на Веру и, соблюдая охотничье достоинство, пошел к убитому зверю шагом. Не спеша склонился над лисой и поднял ее за толстый пушистый хвост. Это оказался матерый, досиза выкуневший, горевший на солнце, как грач, лисовин. С лаково-черного носика, с жестких усов его сбегали рубиновые капли.
Андрей осторожно положил лисовина к ногам Веры.
– Это тебе моя первая лисица, – сказал он и опустил счастливые охотничьей удачей глаза.