Текст книги "Ручьи весенние"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Глава пятнадцатая
В незабываемую зиму 1953/54 года страна двинулась в поход за изобилие – на Алтай, в Казахстан, в дальнюю путь-дорогу на освоение целинных земель Москва провожала лучших своих сыновей и дочерей. По почину столичных комсомольцев движение разрасталось: на веками дремавшую целину наваливались всем миром.
Молодых людей увлекала романтика преодоления трудностей, неукротимая жажда деятельности, святая готовность первыми броситься в самое жаркое место схватки.
– На целину – зовет партия, так как же я могла усидеть?!. Только чур, на Алтай, на Алтай, девочки! Вот уж где степи, горы, леса, красота! – Груня Воронина говорила захлебываясь, спеша, точно боясь, что ей помешают рассказать все, что она узнала об Алтае из книжек и газетных статей.
Но подруги не перебивали, слушали, загораясь ее восторгами.
– А озера, а водопады, а реки Чарыш, Бия, Ка-а-ту-унь! – протянула Груня. – Подумайте, по-алтайски Катунь значит девушка! Влюбленная девушка, понимаете? И такая есть легенда про эту реку – чудо! – Груня упоенно махнула рукой.
Коренастая, но обидно маленькая, с лицом подростка, комсомолка Груня Воронина с двумя подругами – Ниной и Леной Гридневыми – шла в райком комсомола за путевками на алтайскую целину. Все с Московского завода малолитражных автомобилей: Груня – технический контролер, Нина и Лена – токари по металлу.
Все эти дни Груня и работала и спала плохо: грезился Алтай. Не закрывая глаз, она видела себя глухой ночью на диком скакуне с важным поручением от МТС. Путь ей преграждают то дымящиеся пропасти, то бурные речки; конь стрижет ушами, храпит; Груня рвет поводья, пригибается к самой его шее, и только ветер поет в ушах… А по степи рыщут волки… Страшно! Мурашки бегут по телу… Но будь что будет, Груня не повернет вспять, не выполнив поручения, от которого зависит подъем целинных земель!
…То, что произошло в райкоме, оглушило Груню. Сестер Гридневых оформили, ей отказали. Уж как просила Груня, как требовала, даже плакала, – не помогло.
– Детей на целину не посылаем, подрасти. – с улыбкой сказал ей председатель комиссии; рослый и даже длинный парень с толстым, как показалось Груне, на редкость несимпатичным лицом.
– Ка-ак подрасти?! – у Груни помучнело лицо, но парень не склонен был ни слушать, ни объяснять.
– Следующий! – крикнул он.
Проплакавшись, Груня с нескрываемой злостью сказала поджидавшим ее подругам-сестрам:
– Везет же блондинками!
В тот момент Груне почему-то показалась, что будь она тоже блондинкой ее оформили бы. Ведь вот же перед ней, двум блондинкам путевки дали, а сухонькой болезненного вида брюнетке, машинистке тоже отказали…
«И все равно завтра снова пойду!.. Не примут – до ЦК дойду, а добьюсь!» Но ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю оформиться ей не удалось.
Тогда она пошла на хитрость: надела туфли сестры на высоченных каблуках, поверх ватной телогрейки натянула замасленный комбинезон, нахлобучила на голову папаху, нос, щеки и руки вымазала машинным маслом и назвалась токарем. Но и маскарад не помог. Председатель комиссии, тот же угрюмый здоровяк, засмеялся:
– Ты эти штучки брось! Я тебе сказал, подрасти! Такие недоростки на целине не нужны.
И тут произошло неожиданное: Груня схватила своего мучителя, взметнула вверх и снова посадила. Лицо девушки при этом побагровело, короткая шея напружинилась.
– Сам ты недоросток! – зло выдохнула она. – Не дашь путевку, драться буду!
Все засмеялись и хохотали долго: на весь райком. Потом «недоросток», председатель комиссии выписал Груне путевку.
По длинным очередям, толкучке, по возбужденному оживлению в райкоме комсомола казалось, что на целину едет вся молодежь Москвы.
– Алтайцы-целинники – это, черт возьми, звучит гордо!
– А чем хуже – Солнечный Казахстан?!. Где еще есть такие ковыльные степи?! А какая там охота!..
– Нет, мы на голубой Алтай!..
Они познакомились в райкоме комсомола.
К Груне Ворониной и сестрам Гридневым, рассматривавшим свои путевки и громко разговаривавшим про Алтай, подошли три девушки-трактористки из подмосковных МТС, строгая, как сразу определила ее Груня, «застегнутая на все пуговицы», светловолосая Фрося Совкина, ее напарница, такая же замкнутая Валя Пестрова и полная противоположность им – подвижная, веселая, с небольшим миловидным, чуть тронутым оспой личиком, говорунья Маруся Ровных.
– Давайте, девочки, будем дружить… И чтобы обязательно в одну МТС, – затараторила Маруся.
– Ну, конечно, конечно, чего там! – чуть приокивая, веско сказала маленькая Груня и пожала руки трактористкам.
В этот момент и появился высокий худенький парень с большими голубыми глазами.
– На Алтай, девушки?
– На Алтай! – за всех ответила Маруся Ровных.
– Александр… Сашка Фарутин… Тоже туда, – отрекомендовался парень. – Тракторист… Принимайте в свою компанию, – чуть тише закончил он и окинул девушек такими обрадованными глазами, как будто дружил с ними уже много-много лет и только что вернулся откуда-то издалека.
– Пожалуйста, – опередив Марусю, согласилась Груня Воронина и первая протянула Сашке руку.
Пожимая жесткую его ладонь, девушка не отводила взгляда от глаз молодого тракториста. Казалось, Груня утонула в них: так они были глубоки!
– Для скрепления дружбы вношу предложение вместе сходить в кино, – сама дивясь своей смелости, сказала Груня и уставилась на Сашу.
– В кино, в кино! – подхватила Маруся Ровных.
– Там когда еще доведется… Да и будет ли… На целину едем… – с явным удовольствием произнося слова «на целину», говорила Груня.
И они всей гурьбой направились в ближайший кинотеатр.
В эту ночь Груня спала без сновидений, как в детстве. Проснулась и в постели запела.
…На вокзале собрались все заводские. Приехала и старшая сестра Люсечка в крохотной зеленой шляпке с огромным ярким пером и дорогой сумкой в руках. Груне почему-то было стыдно своей «расфуфыренной» сестры, и она не познакомила ее ни с кем из целинников.
Гремел оркестр. Парни и девушки плясали, пели. Некоторые, обнявшись, стояли парами и, не стесняясь, целовались – прощались.
– По вагонам, товарищи! Отходим!
Под звуки марша поезд медленно тронулся. Ребята и девчата стояли на подножках и махали шапками, платками, кепками.
Груня никого из провожающих не искала глазами, как это делало большинство отъезжающих. «Он» ехал вместе с ней.
Громыхая на стрелках, поезд набирал ход. Нина Гриднева, стоявшая рядом с Груней, сказала:
– Когда-то увидим тебя, Москва… Милая! – добавила она и смахнула слезу.
Потом начали разбирать и укладывать вещи. Чемодан Груни оказался тяжелее всех.
– Да что у тебя в нем, Грунька? – спросила Фрося Совкина.
– Книги. Там, я слышала, ничевошеньки… Сама понимаешь – целина… – Что-то большое, светлое трепетало в душе Груни: начиналась новая жизнь!
В марте в Войковскую МТС приехал новый директор, Константин Боголепов.
– Орел вернулся в свое гнездо, – обрадованно сказал по этому поводу друг Боголепова еще по тракторной бригаде добродушный Поль Робсон.
Когда-то о дружках говорили: «Верблюды: запряги парой в тракторные сани – «С-80» перетянут».
Врид директора Илья Ястребовский назначался главным инженером, а радисту Игорю Огурцову поручалась организация диспетчерской связи со всеми двадцатью четырьмя тракторными отрядами. Через неделю прислали и секретаря райкома партии по зоне МТС ленинградца Тимофея Павловича Уточкина.
Ястребовский отпросился у нового директора на несколько дней к семье в город. Как человеку, связанному с тракторным заводом, ему была поручена отгрузка в МТС крупной партии новых машин.
Игорь Огурцов, в простоте душевной считавший, что понижен в должности из-за молодости, отпустил жиденькую белесую бороденку, начал курить трубку и глубокомысленно хмуриться.
– Давно бы нашего Огурца в радисты перевести! Теперь бы у него и разумности поднапрело и борода бы, как у старовера, до пупка вымахала, – смеялся Шукайло.
В Москву, на двенадцатый съезд комсомола, поехала назначенная бригадиром женской молодежно-комсомольской тракторной бригады Маша Филянова.
Иван Анисимович сразу же после ночной смены добровольно вызвался отвезти Машу до железнодорожной станции. И отвез и вернулся на работу минута в минуту.
– Ой, прищемила Машутка нашего верзилу! – подсмеивались над Шукайло.
А тот, казалось, не слышал, не понимал намеков. Новенькие тракторы, сеялки, тракторные плуги прибывали и прибывали. На подъем целинно-залежных земель молодежь ехала уже не только из Москвы, но и с Кубани, с Украины, с Урала. Размещать людей было негде. Временно их устраивали в колхозах. На площадке МТС спешно начали сборку трех стандартных домов, здания столовой, общежития.
Новый директор спал у себя в кабинете на старом продавленном диване. Как и Андрею, Матильда готовила ему «коф». Директор и главный агроном завтракали вместе и за кофе не переставали говорить о подготовке к первой «целинно-залежной», как все называли ее, весне.
Под влиянием ли Андрея или по своей инициативе, но хорошо знакомый войковцам, когда-то и сам «наступавший на пробку», бывший бригадир Костюха Боголепов приказал вынести с территории МТС ларек с водкой.
– На босу ногу теперь не завернешь, не заправишься, – шутили трактористы и ремонтники.
А зима, казалось, и не собиралась свертываться: даже в начале апреля трещали морозы, падал снег, завывала вьюга. Кое-где в колхозах уже потравили и гнилую солому с крыш. Начался падеж скота. Сказались и прошлогодняя засуха, и небывало суровая зима, и запаздывающая больше чем на месяц весна.
По гиблой осени, по завальным снегам, по вьюгам да по красному огню в печках весна должна быть поздняя, а лето мокрое, градобойное, говорили старики.
1954 год входил в летопись земледелия на Алтае как необычный по размаху намеченных работ, по тяжелой борьбе за спасение поголовья скота.
Директор собрал механизаторов в кабинете. Справа от него за столом – еще совсем юный, смущающийся своей молодости, секретарь райкома по зоне МТС Тимофей Павлович Уточкин; слева – большой, на полголовы только пониже Боголепова, Шукайло, рядом с Уточкиным – главный агроном Корнев. На передних рядах разместились бригадиры тракторных бригад, диспетчер-радист Огурцов с неизменной трубкой в зубах, Вера Стругова в низко опущенной на лоб морозно-дымчатой каракулевой шапочке, четыре, как на подбор, крупные девушки, только что приехавшие из Одесского сельскохозяйственного института, вернувшийся из города главный инженер Ястребовский и плановик Творогов. А у стенки – ввалившиеся скопом мастера-ремонтники, заведующий ремонтной мастерской Кочкин и сменивший Машу Филянову целинник-москвич механик толстяк Колобов.
Это было первое собрание в МТС под председательством Боголепова. Иван Анисимович Шукайло и Андрей волновались: «Какой возьмет тон?»
Директор поднялся.
– На повестке вопросы: качество ремонта машин и борьба с падежом скота. По первому разрешите мне…
Боголепов улыбнулся, но сведенные брови его не разошлись, а, казалось, сдвинулись еще больше. Такая «улыбка» не предвещала ничего хорошего ремонтникам и заведующему мастерской, и они беспокойно задвигались.
Директор крутил карандаш.
– Я буду прямо говорить: качество ремонта тракторов и прицепных орудий не-удовле-етворитель-ное! – и голосом и ударом огромной своей ладони по столу усилил он последнее слово.
«Правильно начал: нельзя давать спуску в этом деле», – одобрил Андрей.
– Буду прямо говорить: с отъездом Филяновой в Москву, а главного инженера – в командировку, новый контролер, – директор остановил суровый взгляд на покрывшейся капельками пота лысине толстяка Колобова, – проявил недопустимую беспечность. Не этого мы ждали от москвича, прибывшего по зову партии на подъем целинно-залежных земель. Нет, не этого! Не до конца еще, видимо, ты, Григорий Григорьевич, осмыслил великий поворот в сельском хозяйстве.
Механик вытащил платок и начал поспешно вытирать им взмокшую лысину.
– А товарищи ремонтники, буду прямо говорить, безответственно отнеслись к святому своему долгу: выпущенные из ремонта тракторы и прицепные орудия имеют серьезные изъяны. Моторы у тракторов после ремонта, буду прямо говорить, хрипят, как простуженные, прицепные орудия хромают на все ноги… И это называется ремонт! Халтура! Мое мнение… – Директор неожиданно повернулся к главному агроному. – Немалую долю вины несет за это и наш товарищ главный агроном…
Вся кровь прихлынула к лицу Андрея.
– Андрей Никодимович, увлеченный подготовкой семян, планировкой и отводом целинно-залежных площадей в колхозах, за последнее время был редким гостем в ремонтной мастерской. А вам ли, Андрей Никодимович, как специалисту не знать, что получается, если не отрегулированы диски или неисправны высевающие аппараты?!
Боголепов ни на секунду не отрывал горячих глаз от смущенного лица Андрея, а тому хотелось немедленно вскочить, попросить слова и оправдаться. Но он подавил это желание и продолжал сидеть.
– Если мы и дальше так же будем готовиться к получению высокого урожая, – продолжал директор, – то, я буду прямо говорить, высокого урожая нам не видать и посевную площадь – около ста тысяч га – вовремя не освоить… Второе… – Директор снова обратился к собранию, и главный агроном облегченно вздохнул. – Буду прямо говорить: увлеклись обновками. Дескать, дают и еще дадут! Махнули рукой на старые машины, без разбору начали валить их в лом. Иван Анисимович! – Услышав свое имя, Шукайло уставился на Боголепова. – Говорят, это по твоей вине уже рядом с кладбищем оказался выбракованный «С-80». А таких ли инвалидов мы с тобой поднимали в Отечественную войну? Я хорошо осмотрел машину. Нужно сменить только поршневую группу да муфту сцепления, трактор станет в строй и еще не одну тысячу гектаров вспашет…
Черное всегда улыбчивое лицо весельчака Шукайло посерело, в больших умных глазах были и смущение и стыд.
– Вот так-то, Иван Анисимович! Предлагаю, – уже спокойнее продолжал директор, – создать комиссию для строжайшей проверки отремонтированных машин… – Боголепов взял со стола бумажку и прочел: – «Главный инженер Ястребовский, главный агроном Корнев и вновь назначенный бригадиром первой тракторной бригады Шукайло». Думаю, товарищи учтут все, что я сказал. Кто еще желает по первому вопросу повестки?
Андрей дернулся, чтобы попросить слова. «Ведь я же делал свое, главного агронома, неотложное дело… Не так-то просто было зимой, под снегом, изыскать дополнительных десять тысяч гектаров под пашню…». Он вспомнил напряженные дни и бессонные ночи, когда и сам и Творогов валились с ног от усталости. Но другая мысль остановила его: «А что получится, если неисправные машины в разгар сева откажут? Правильно высек меня директор. Надо успевать всюду».
Главный агроном потупился и долго сидел, не поднимая головы: ему казалось, что все смотрят только на него. Тяжелее всего было взглянуть в третий ряд, где сидели девушки с Верой Струговой в центре. Андрей понимал, что Вере сейчас так же больно и стыдно, как и ему. И когда он, наконец, поднял голову, то поразился: все девушки смотрели на Боголепова, вытирающего белым платком лицо. Только Вера, словно не видя никого, глядела на него, на Андрея.
Поднялся Поль Робсон.
– Мне кажется, братишечки, сама себя раба бьет, коль не чисто жнет! Попало нам с легкой рученьки товарища Боголепова… – Шукайло покосился при этом на мощную руку Константина Садоковича. – А нам и крыть нечем: прав. При нужде, как говорится, и по яйцам пройдешь, ни одного не раздавишь, а мы и на ровном споткнулись. – Шукайло оглядел собравшихся. – Но, видно, на крепкий сук – острый топор. И этим топором, товарыщи, мы действительно должны зарубить себе на носу. Главное…
Иван Анисимович помолчал, собираясь назвать то, что нужно зарубить на носу.
– А главное для нас – высокое качество весенних полевых работ. За этим будет следить весь народ. А народ, как говорится, и сквозь жернов видит… Прошло времечко, когда наша забота сводилась только к тому, чтобы как можно больше вспахать «мягких» гектаров. Не для натуроплаты, а для ради высокого урожая наша работа. На то кузнец и клещи кует, чтобы руки не жечь. Партия выковала нам хваткие клещи – материальную заинтересованность в высоком урожае и тракториста и колхозника. И государству и нам с вами нужны не только гектары, а прежде всего высокий урожай. Вот тут я и кончу, по своему обычаю, шуткой: на чужую работу глядя, сыт не будешь, а давайте-ка мы все до единого так начнем ремонтироваться, чтоб не краснеть…
Иван Анисимович сел. Боголепов взглянул на часы.
– Я буду прямо говорить: предпосевное время дорого, штаны просиживать по этому вопросу больше не будем. Все ясно. Слово имеет товарищ Уточкин.
Секретарь райкома встал, полистал блокнот и закрыл его. Потом поднял к потолку глаза и, казалось, принялся рассматривать на нем хорошо оструганные сосновые доски.
Андрей уставился на Уточкина: он хотел определить этого незнакомого ему еще человека на глаз. «Умен или глуп? Вспыльчив или сдержан? Хвастлив или скромен? Образован или невежда?»
По возвращении из памятной поездки с Леонтьевым Андрей решил вырабатывать у себя уменье определять характер и способности человека по внешним признакам, но успеха пока не имел. И сейчас, глядя на обычное безусо-молодое лицо с небольшими голубенькими глазками, правда довольно светлыми и живыми, на невысокий, явно не сократовский лоб, на дробненькую фигурку, он мучился: кто же перед ним? Ординарная ли особь, чиновничьим усердием по части составления отчетов и радужных сводок выдвинувшаяся на ответственный поет, или это молодой, но уже смелый орленок, расправляющий крылья для самостоятельных смелых полетов?
«Бесцветный истолкователь чужих докладов, – решил Андрей. – Пороха не выдумает…» И он еще раз взглянул на Уточкина сбоку. «Ой, ошибусь! Опять ошибусь!»
– Товарищи! – чуть слышным голосом начал секретарь и тут же осекся.
Андрей беспокойно задвигался на стуле. «Да что он, как Евстафьев, жилы-то выматывает!»
– Товарищи, – немного громче повторил Уточкин и, покраснев до шеи, прокашлялся. – То, что я узнал здесь за несколько дней о Животноводстве в колхозах, настолько потрясло меня, что я попросил директора включить… вызвался выступить… Честно сознаюсь: я не совсем готов; не собрал еще всех цифр, не все еще выяснил по всей зоне. Но дело, настолько не терпящее отлагательства, что…
Голос Уточкина, вначале сиплый и неуверенный, от фразы к фразе очищался, крепчал, наливался волнением.
– Я думаю, вы простите мне неподготовленность. Во многих колхозах гибнет скот, падают рабочие лошади, супоросные свиньи, дорогие тонкорунные овцы… – Уточкин по-юношески облизнул спекшиеся губы. – Сегодня мне рассказали, как плакала доярка Анна Михайловна Заплаткина из колхоза имени Жданова о павшей корове-рекордистке… – У оратора как-то нервно передернулось лицо. – И это, товарищи, в год, когда партия подняла неслыханный по масштабам поход за крутой подъем всех отраслей сельского хозяйства! – Уточкин оглянул людей беспокойными глазами.
«Вот он, оказывается, каков наш секретарь!» – в глазах Уточкина и беспокойных и гневных в одно и то же время Андрей увидел горячего, страстного коммуниста, готового пойти на все за интересы народа, верным сыном которого он являлся.
«Этот, конечно, сам вызвался на целину!.. Таких, только таких сюда и надо, а не ожиревших Колобовых», – думал Андрей, почему-то с первого же дня невзлюбивший всегда равнодушно-спокойного толстяка Колобова, назначенного контролером вместо Маши Филяновой.
Андрею показалось, что Тимофей Павлович вырос на голову. Даже плечи его как будто стали шире. «Ошибся! Опять ошибся!» – радостно думал об Уточкине молодой агроном.
А секретарь райкома уже разбирал причины, вызвавшие такой падеж скота в горных, местах, где, бывало, несмотря ни на какую засуху, по крутым логам и лесным полянам можно было заготовить кормов с избытком.
– Наш район больше чем наполовину животноводческий, горный… В погоне за товарным зерном его вот уже много лет карьеристы-очковтиратели искусственно стараются обратить в полеводческий… Нынешний падеж скота в горных колхозах – результат неумного планирования. Горе-плановики не желают учитывать ни недостатка рабочих рук в колхозах, ни невозможности производительно применять машины при обработке посевных площадей в горных местах.
Андрей и Боголепов многозначительно переглядывались. «Сам ли он так быстро разобрался, или это Леонтьев ввел его в курс?» – думал каждый из них.
– В падеже скота виноваты и мы, механизаторы. Да, товарищи, виноваты! До сего времени первостепенными мы считаем только работы, связанные с полеводством. Представьте на одну минуту, – Уточкин вышел из-за стола, – какая поднялась бы кутерьма, если бы где-либо в области погибал выращенный в течение пяти месяцев урожай? А молочный скот и лошади растут, как известно, не пять месяцев. И вот сейчас дохнет скот, а тревоги никакой. Не могу допустить, чтобы никто, кроме меня, не видел, не понимал нелепости положения с животноводством в горных районах. Вывод: необходимо драться за упорядочение этого… – Уточкин нервно сжал кулак.
Боголепов наклонился к Андрею и шепнул: «Характер-то, видать, у парня!» Андрей кивнул.
– Но сейчас, товарищи, не время заниматься анализом причин падежа в Алтайском крае: необходимо принять экстренные меры к спасению наличного поголовья. – Уточкин взял со стола какую-то бумажку. – Вот тут мы, посоветовавшись с директором, набросали кое-что для начала…
С Верой до собрания актива Андрею так и не удалось увидеться. Не раздумывая о «неловкости», он подошел к ней, стоящей в коридоре вместе с девушками из одесского института.
– Каков зональный-то секретарь, Веруша!
Вера подняла засиявшие глаза и, изо всех сил сдерживая дрожь в голосе, ответила:
– И секретарь и директор… Такой хозяин и тракториста и агронома всякий огрех на полосе лопатой вскопать заставит…
Подошел Игорь Огурцов. Не вынимая трубки изо рта и глубокомысленно наморщив лоб, он молча поклонился всем и встал против хорошенькой, курносой хохотушки Люды Хруниной. С отъездом Маши Филяновой, вокруг которой, по выражению Витьки Барышева, Игорь вертелся как «округовелый баран», влюбчивый Огурцов успел уже «втюриться» в Люду.
Девушки говорили о директоре: он поразил их воображение атлетической фигурой и красотой.
– А вы обратили внимание, девочки, какие у него черные-пречерные и густенные-прегустенные брови! Ну, словно кто кисть в голландскую сажу макнул и со всего размаха – раз вправо, раз влево! А руки – мать ты моя родная! Расперли гимнастерку круглые, как футбольные мячи, мускулищи! Да если он этими футболами хоть один разок обнимет… – и Люда звонко захохотала.
Все время молчавший Игорь вынул, наконец, трубку изо рта.
– Сколько нынче снегу на полях… обязательно урожай будет!
И так эти его слова всем показались некстати, что даже хохотушка Люда вначале опешила и, только оправившись, сердито отрезала:
– Я думала ты сейчас, Игорь, глубокую философскую истину откроешь миру, а ты – молоко скисшее суть простокваша… – И она снова залилась на всю контору.
Андрей и Вера стояли рядом. И, смеясь, они все время смотрели друг на друга, как после долгой разлуки.
«Куда делся твой чудесный загар? А глаза еще больше стали… Как похудела-то!» – думал Андрей.
А Вера ни о чем не думала. Сердце ее было переполнено до краев: он назвал ее, как прежде: «Веруша».
