Текст книги "Вековые конфликты"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Такая раздвоенность была присуща и Ватикану. Папство выступало вдохновителем лагеря контрреформации. Пий V, посылая вспомогательный отряд на помощь французским католикам, дал приказание его командиру графу Сантафиоре: «Никого из гугенотов не брать в плен, а всякого, попавшегося в руки, тотчас же умерщвлять»10. Пий V рекомендовал Филиппу II подавить нидерландское восстание силой оружия, одобрил кровавые меры Альбы и послал ему освященные шляпу и меч. Во время разгула террора в Нидерландах папский нунций заявил, что он «совершенно доволен» действиями испанских властей". В 70-е и 80-е годы папа Григорий XIII не скрывал, что ставит целью общее нападение на еретическую Англию, и вел об этом переговоры с Филиппом II и Гизами12. В 1590 году папа Григорий XIV отлучил от церкви «прелатов, дворян и людей третьего сословия, которые упорствуют в том, чтобы оставаться верными еретику». Случалось даже, что для испанской дипломатии, эксплуатировавшей «дух контрреформации», но преследовавшей собственные цели, создавали немалые сложности прямолинейность и слепая ненависть к еретикам, которые утверждались в Ватикане, когда политика сменял узколобый фанатик вроде Пия V.

Этот первосвященник, 73-летний суровый аскет, монах-доминиканец, инквизитор и профессор теологии, был известен своей ненавистью к еретикам и еретическим сочинениям. Испанский посол сообщал в Мадрид, что «церковь не имела лучшего главы за последние 300 лет»13. Заняв римский престол, он отправил пожизненно гребцом на галеры казначея святого престола, запускавшего руку в папскую сокровищницу. Расправившись с рядом высших сановников, Пий V установил в Риме режим террора против всех подозреваемых в склонности к отступлению от истинной веры. Объявив центральной задачей борьбу против мусульман и протестантов, Пий V обнаружил признаки ереси среди римских жриц свободной любви, под видом которых якобы скрывались тайные кальвинистки. Многочисленным представительницам «самой древней профессии», нередко располагавшимся буквально у дверей папского дворца, был предложен выбор между изгнанием и пострижением в монахини. Однако у «древней профессии» нашлись влиятельные защитники. Депутация из 40 видных жителей города разъяснила первосвященнику, что его приказ может серьезно повредить римской торговле и, следовательно, апостолическим финансам. Ходатаями выступили также послы Испании, Португалии и Флоренции. Папе пришлось отступить перед таким, несколько неожиданным, проявлением единства сил контрреформации. Жесткие меры должны были, по мысли Пия V, исправить нравы римского духовенства и всех обитателей «вечного города». Папа неустанно охранял свою паству и от других искушений, например от светской музыки и поэзии, и даже ополчился на вводящие в соблазн античные статуи, некоторые из них он предписал отослать в подарок дружественным монархам.

В 1570 году Пий V отлучил от церкви Елизавету I, что было очень неуместным действием, с точки зрения Филиппа II. Он в течение почти всего первого десятилетия правления королевы, по сути дела, блокировал планы, которые были направлены на ее насильственное свержение и торжество контрреформации в Англии. В 1561 году Филипп добился отказа Рима от намерения отлучить Елизавету от церкви в связи с ее отказом принять нунция – посла римского престола. Через два года (в 1563 г.) Филипп принял меры, чтобы обсуждение вопроса об отлучении Елизаветы на Тридентском соборе также окончилось безрезультатно. Даже в 1570 году, когда Пий V наконец все же отлучил Елизавету, король выразил протест римскому первосвященнику и писал Елизавете, что еще ни одно из действий папы не вызывало у него, Филиппа, такого неудовольствия. Причина была очевидной: торжество католической контрреформации в Англии привело бы на престол шотландскую королеву Марию Стюарт, которую Елизавета держала в заключении, а Мария Стюарт была родственницей Гизов – в то время еще не связанных с Мадридом – и французского королевского дома Валуа. От победы контрреформации в Англии могла выиграть, как тогда казалось Филиппу, не Испания, а Франция.

На протяжении 70-х годов Филипп II решительно отвергал многочисленные предложения папы Григория XIII попытаться силой вернуть Англию в лоно католицизма, несмотря на то что английские пираты нарушали связи Испании с ее заморскими колониями и Елизавета оказывала помощь Нидерландам. Вместе с тем испанские планы превращения контрреформации в орудие создания универсальной монархии чем дальше, тем больше наталкивались на скрытое или открытое противодействие римского престола. Правление Филиппа II началось с объявления ему войны папой Павлом IV и закончилось, когда Климент IX стал оказывать поддержку врагам короля во Франции. Григорий XIII пытался предотвратить захват Филиппом II Португалии, а Сикст V отказался оказать содействие планам Испании в Нидерландах. Филипп писал своему доверенному советнику и министру кардиналу Гранвелле: «Мне ясно, что, если бы Нидерландами правил кто-либо другой, папа совершил бы чудеса, чтобы воспрепятствовать их потере для церкви. Но так как это мои владения, я полагаю, что он готовится увидеть их потерянными, поскольку они тем самым будут потеряны и для меня»14. В Мадриде, в свою очередь, не допускали расширения власти Рима над испанской церковью. «В Испании нет папы» , – заявил председатель Королевского совета Кристобаль Суарес де Фигуэроа.

Действие второе

После битвы при Лепанто Филипп II считал, что у него развязаны руки для подавления восстания в Нидерландах, для попыток помочь Марии Стюарт овладеть английским престолом, для поддержки партии воинствующих католиков во Франции – все это мыслилось как шаги на пути к полной победе контрреформации. Альба писал, что он намеревается в Нидерландах «не выкорчевать, а только очистить виноградник». «Очищение» было кровавым. С 1567 по 1573 год Совет по делам беспорядков осудил 12 302 человека, из них 1105 были казнены или изгнаны из страны. Никто из лиц, даже пользовавшихся каким-либо влиянием, не мог быть спокойным за свою жизнь. Исход борьбы казался предопределенным иследствие колоссального неравенства финансовых и людских ресурсов. В 1574 году только около 20 небольших городов, общая численность населения которых не превышала 75 тысяч человек, поддерживало Вильгельма Оранского. Даже Амстердам до 1578 года сохранял лояльность К испанскому королю1. Да и впоследствии, каковы бы ни были торговые успехи Голландии, территориально и в демографическом отношении она оставалась малой страной. В 1617 году голландский публицист К. Р. Хоофт, вспоминая о прошедших десятилетиях борьбы, писал: «По сравнению с королем Испании мы были как мышь по сравнению со слоном»2.

Держава Филиппа II была, несомненно, самым богатым государством тогдашней Европы. Король имел в распоряжении доходы, далеко превосходившие те, которыми могли располагать даже французский или английский монархи. В течение длительных войн Испания создала централизованную систему подготовки, обучения и снабжения крупных войсковых контингентов, которыми не обладало ни одно из западноевропейских государств и которые обеспечили испанской армии славу лучшей в Европе. Испанский военный флот по тоннажу и вооружению также не имел равных в странах Запада. К тому же надо учесть, что Испания могла для ведения войны против гезов широко использовать экономические возможности большей части самих Нидерландов, то есть, по сути дела, ресурсы буржуазного уклада.

И тем не менее такая оценка соотношения сил оказалась неправильной, поскольку не учитывала главного и решающего – с каждым годом все более проявлявшихся экономических потенций восставших провинций, что было выражением непреодолимости нового общественного строя. Именно на этой основе проявлялось действие других факторов, и прежде всего менявшихся международных условий, в которых протекала борьба.

Английский историк М. Роберте выдвинул тезис о «военной революции» в 1560-1660 годах3, которая включала изменения в тактике и стратегии, потребовавшие создания постоянных армий, увеличения масштабов военных действий, численности войск, усиливала воздействие войны на жизнь общества и т. д. На многие из этих изменений еще за столетие до Робертса обратил внимание в ряде своих произведений Ф. Энгельс. Работа Робертса вызвала дискуссию, его оппоненты небезосновательно отмечали, что некоторые эти явления берут начало за несколько десятилетий до 1560 года4. Однако бесспорно, что главная и основная часть этих нововведений приходится на полтора столетия, охватываемых вековым конфликтом. Стоимость войны намного возросла во вторую половину XVI века.

Французский историк М. Шоню стремился увязать зигзаги в политике Мадрида в Нидерландах – ее успехи и неудачи, попытки достигнуть соглашения и возвращение к бескопромиссной позиции – с динамикой поступления доходов от торговли через порт Севилью с испанскими колониями в Новом Свете. Однако дальнейшие исследования показали, что финансовые ассигнования на войну не совпадали с этой динамикой – наиболее крупные военные расходы (например, в 1580-1585 гг., когда испанцы снова завоевали Южные Нидерланды – Бельгию) не раз приходились на годы резкого сокращения поступлений от торговли с Америкой.

Главную финансовую тяжесть войны несло на своих плечах население самой Испании, и прежде всего Кастилии5, которая уже к 1591 году переживала полный упадок. Начиная с первой половины 70-х годов Филипп II занимал огромные суммы под все более высокие проценты, пока банкиры не поняли, что его правительство не в состоянии платить по своим обязательствам, и не отказали ему в новых кредитах. Испанская казна к этому времени задолжала 36 миллионов дукатов, что равнялось государственным доходам за 6 или 7 лет. 1 сентября 1575 г. Филипп II после двух лет колебаний объявил об отказе от уплаты всех долгов и от передачи кредиторам поступлений от ряда налогов в погашение сделанных займов. Это финансовое облегчение было куплено дорогой ценой: исчезли возможности получения средств в счет будущих государственных доходов, и вдобавок был уничтожен кредитный механизм для перевода имевшихся денег из различных владений Филиппа II в Нидерланды на содержание испанской армии. Наместник в Нидерландах генерал Луис Ре-кесенс писал через два месяца после объявленного банкротства, 30 октября 1575 г.: «Даже если бы король и имел золота на 10 миллионов и захотел его все направить сюда, он не имел бы способа сделать это в связи с банкротством. Если деньги были бы посланы в звонкой монете морем, они были бы потеряны; невозможно послать их и в виде векселей, поскольку там (в Испании) нет купца, который бы выдал их, и нет никого здесь, кто бы мог учесть их и уплатить по ним». В ноябре 1576 года не получавшая жалованья испанская армия, численность которой на бумаге составляла 60 тысяч, сократилась до 8 тысяч, вспыхнули солдатские бунты. Испания должна была согласиться на требования повстанцев. Филипп II был принужден, как указывалось выше, нащупывать почву и для соглашения с султаном.

Обстановка, в которой началась нидерландская революция, создала для нее в целом неблагоприятные международные условия. Борьба нидерландцев за независимость, мнившаяся формой буржуазной революции, растянулась на 80 с лишним лет – с 1566 по 1648 год. Это было следствием действия ряда факторов, прежде всего того, что борьба велась против наиболее мощной феодальной державы, которая вместе с тем могла использовать экономический потенциал громадной колониальной империи, а также других своих владений в Европе (в некоторых из них – ресурсы значительного буржуазного уклада). Здесь надо упомянуть о переходе на сторону Мадрида дворянства Южных Нидерландов. В результате они остались в составе испанской монархии. Все же несомненно, что важнейшим фактором, делавшим возможной борьбу испанского правительства за достижение ставшей явно недостижимой цели, были социально-психологическая обстановка и структура международных отношений, порожденные вековым конфликтом.

Конфликт потенциально создавал идеологические и политические возможности для мобилизации против нидерландской революции европейской контрреформации. Вместе с тем относительно благоприятным для дела восставших нидерландцев было то обстоятельство, что вековой конфликт тогда не имел – как это было в первую половину XVI века – формы общеевропейской войны. Это сокращало масштабы помощи Филиппу II со стороны других сил католической контрреформации, в особенности австрийских Габсбургов, в то же время не ограничивалась активность всех главных противников Испании – Порты, Франции и Англии. Правда, гражданские войны во Франции, с одной стороны, мешали ей оказывать эффективное противодействие испанцам, но в то же время – с другой – сводили на нет возможность использования французской католической партии против восставших нидерландских провинций. Более того, поддержка Филиппом II французской Католической лиги отвлекала часть его ресурсов. Еще больше он тратил на борьбу против Англии в течение двух десятилетий, предшествовавших гибели Непобедимой армады. Борьба против Испании побуждала правительство Елизаветы I, хотя и с колебаниями, оказывать помощь голландским «мятежникам». Вмешательство Филиппа II во внутреннюю борьбу во Франции и Англии, вытекавшее из всей логики векового конфликта, в конечном счете свело на нет те шансы на победу, в Нидерландах, которые, казалось, оставались у испанцев.

Против католического лагеря в конечном счете выступали отнюдь не только революционные силы, являвшиеся носителями нового способа производства. Против оказались и те, отнюдь не революционные, элементы, которые в той или иной степени способствовали прогрессивному развитию общества. Это касается и английской монархии, возглавившей умеренную Реформацию, и французской абсолютной монархии, игравшей в то время позитивную роль в процессе национальной консолидации.

Нидерландская революция изменила развитие векового конфликта. Вместо того, чтобы служить одним из основных источников финансовой и военной мощи Габсбургов, нидерландские владения стали оттягивать, как губка, и денежные средства, и отборные войска испанской короны. Уязвимость разбросанных по всей Западной Европе владений Филиппа II, а позднее и заморских колоний резко увеличилась, причем в конце XVI века – во многом благодаря действиям на море тех же самых голландских «мятежников». Нидерландская революция оказала большое влияние на ход векового конфликта уже одним фактом перехода Голландии с ее растущими ресурсами в лагерь противников контрреформации. Можно по-разному оценивать вклад революции в идеологию передового лагеря, но при любых оценках его нельзя сбрасывать со счетов. Главное воздействие на ход конфликта революция оказала тем, что ликвидировала препятствия для развития голландского судоходства и торговли, что, в свою очередь, имело далеко идущие последствия для мировой торговли в XVII веке6. Надо учитывать и другую сторону того же явления: вековой конфликт не мог в конечном счете воспрепятствовать ни победе революции в Нидерландах, ни утверждению их господствующего положения в мировой торговле, которую так стремились удержать в своих руках Карл V и Филипп II в качестве материальной основы своей империи.

Мотивы для испанского вмешательства в разные страны все усиливались, но одновременно и сужались объективные возможности осуществить вооруженное вторжение. Одним из объектов испанского вмешательства стала Франция, где как раз в середине века Реформация достигла крупных успехов. В самый канун гражданских войн (которые протекали в религиозной оболочке и потому часто именуются религиозными войнами), в 1562 году, венецианский посланник доносил о быстром распространении среди французов воззрений «женевского папы» и их соотечественника – Кальвина. Дипломат добавлял даже, что «люди моложе 40 лет редко продолжают оставаться верными католицизму». Католическая историография пытается представить гражданские войны во Франции как следствие соперничества вельмож во время малолетства короля – так было после смерти Карла V (XIV в.) и Людовика XI (XV в.), а впоследствии – после кончины Генриха IV и Людовика XIII. Аналогичные войны во второй половине XVI века, «которые для дискредитации религии назвали в XVIII веке религиозными войнами, тогда как современники всегда именовали их гражданскими войнами или просто волнениями, – писал клерикальный историк Л. Кристиани, – были прежде всего войнами, проистекающими из малолетства или несостоятельности носителя центральной власти. Они были также войнами соперничавших феодалов – Гизов против Бурбонов и Ша-тийонов»7. Говорят, что частичной правдой прикрывают ложь. Здесь скорее частица лжи искажает всю правду.

Несомненно, что в основе религиозных войн лежали социальные причины, так же как и в основе средневековых междоусобиц или Фронды в середине XVII века (и эти причины были значительно более важными, чем малолетство короля). Ныне и многие буржуазные историки, с теми или иными оговорками, вынуждены признать то, что является аксиомой для марксистской историографии: религиозные войны были лишь формой гражданских войн, острой классовой борьбы. Религиозный фактор, имевший и относительно самостоятельное значение, в общем контексте оказывался идеологической оболочкой, обеспечивающей внутреннее сплочение столкнувшихся социальных сил и политических группировок8. По мере своего развития гражданские войны все более приобретали форму династической борьбы – между Бурбонами, возглавлявшими протестантский лагерь, и Гизами – руководителями крайних католиков, – борьбы за престол, который должен был стать вакантным после смерти последнего из сыновей Генриха II и Екатерины Медичи. Этот династический конфликт в не меньшей степени, чем религиозный, стал средством сохранения Франции в рамках векового конфликта – прежде всего потому, что он делал для Екатерины Медичи (фактической правительницы Франции при последовательно царствовавших трех ее сыновьях – Франциске II, Карле IX и Генрихе III) невозможным прочный союз ни с одной из партий для победы над другой.

Оправдание Екатерины Медичи

Екатерина не сразу достигла власти. При жизни мужа Генриха II она была вынуждена терпеть унижения, наблюдая, как им вертит его надменная фаворитка Диана де Пуатье, которая вдобавок была старше короля на 20 лет.

– Что Вы читаете, сударыня? – спросила как-то Диана Екатерину. – Я читаю историю Франции, – невозмутимо ответила итальянка, – и обнаружила, что во все времена шлюхи управляли делами королей1.

При правлении своих сыновей, одного за другим, Екатерина сумела нарушить этот «обычай». Она отказалась и от односторонней ориентации на силы контрреформации, которой следовал Генрих II (не без влияния той же Дианы де Пуатье).

Франция могла в любое время ожидать интервенции со стороны Испании, направленной против гугенотов, от нее спасало фактически лишь отвлечение сил Мадрида на другие цели. Строя завоевательные планы под маской заботы об интересах религии, Филипп II нередко стремился придать им и видимость обороны от наступления протестантизма. Жена испанского короля Елизавета, дочь Екатерины Медичи, в июле 1561 года, в самом начале гражданских войн, писала матери, что никто более ее мужа не озабочен угрозой для католической веры во Франции, поскольку «Фландрия и Испания находятся неподалеку»2. Попытки Екатерины достигнуть соглашения с гугенотами вызвали открытое и резкое вмешательство со стороны Филиппа. «Дайте понять королеве, – писал он испанскому послу во Франции, – что, следуя этому курсу, ее сын потеряет свое королевство и лишится повиновения со стороны своих вассалов»3.

Папский нунций писал про Екатерину Медичи: «Королева не верит в бога»4. Большинство современников были склонны абсолютизировать значение религиозных споров. Екатерина Медичи, напротив, придавала так мало значения спорам церквей как таковым, настолько привыкла считать их чем-то не очень важным по сравнению со сталкивающимися материальными интересами и политическими противоречиями, что порой принижала относительное значение религиозного фактора. Поэтому даже после того, как на третьей сессии Тридентского собора были сформулированы католические догматы, четко отделяющие римскую церковь от любой формы протестантизма, королева строила неосуществимые планы восстановления религиозного единства на основе примирения двух вероисповеданий. На деле реальной альтернативой было – поскольку речь шла о Франции, а не о Европе в целом – утверждение веротерпимости или уничтожение одной из борющихся сторон.

Первое решение, оказавшееся весьма выгодным для интересов короны, поддерживала так называемая (с 1563 г.) партия «политиков». Она решительно отвергала и старую идею о том, что власть базируется на религиозной традиции, и новую идею о происхождении власти из общественного договора. «Политики» придерживалась идеи божественной власти монарха, которая одна только способна отстаивать единство, стабильность и суверенитет государства, обеспечить осуществление законов и поддержание порядка. Для «политиков» проблемы религии имели второстепенное значение, и они были готовы пойти на утверждение веротерпимости, если это в государственных интересах. Нетрудно заметить, что теория божественного характера власти монарха имела в сочинениях представителей этой партии совсем иной общественный смысл, чем тот, который она приобрела впоследствии в XVII и XVIII веках. Для периода гражданских войн во Франции взгляды «политиков» являлись обоснованием защиты национальной государственности против претендентов на европейскую гегемонию, против ведущих сил католической контрреформации. Недаром такая позиция вызывала подозрения, перешедшие потом в открытую ненависть со стороны воинствующих католиков. Теоретические воззрения «политиков» были выражены в речах и письмах Мишеля Лопи-таля, в трактатах Жана Бодена и ряда видных юристов. К их партии, хотя и далеко не последовательно, примкнула и королева-мать.

Признанным главой партии «политиков» стал Мишель Лопиталь, с 1560 по 1568 год занимавший пост канцлера Франции, последователь взглядов Эразма и настолько решительный сторонник прекращения религиозных войн, что партия Гизов сомневалась даже в его приверженности католической вере5. Его поддерживали люди, вышедшие из школы гуманизма, отдельные влиятельные представители гугенотов и католиков, считавшие, что интересы страны следует поставить над интересами религии и что они властно требуют известной степени веротерпимости. Екатерина Медичи, одобрявшая деятельность Лопиталя, после его отставки то приближалась, то отходила от рекомендованного им курса.

Участие Франции в вековом конфликте превращало неизбежную религиозную и династическую форму внутриполитической борьбы в серьезное препятствие для сохранения достигнутого национального объединения и самого независимого существования страны. Внутреннюю борьбу во Франции сразу же попытались использовать другие державы.

Первоначально Англия… Дипломат и разведчик сэр Николас Трокмортон – сторонник решительной борьбы с противниками Елизаветы – был в мае 1559 года назначен постоянным послом в Париж. Как раз в это время был заключен Като-Камбрезийский мир, закончивший длительную войну между Валуа и Габсбургами. Возникла угроза создания коалиции наиболее мощных католических держав, тем более серьезная, что родственница Гизов Мария Стюарт, ставшая женой французского короля Франциска II (1559-1560), должна была занять шотландский престол и имела династические права на английский трон. Франция действительно направила в январе 1560 года военную эскадру в Шотландию для помощи регентше Марии Гиз (матери Марии Стюарт) в борьбе против сторонников Реформации. Буря рассеяла эту эскад-ФУ, избавив Елизавету от опасности, быть может, не меньшей, чем состоявшийся через 30 лет поход Непобедимой армады против Англии.

Ответным ударом английской секретной дипломатии и разведки было разжигание религиозных распрей между католиками и протестантами во Франции. К открытому столкновению там шло, конечно, и без британских интриг, но Н. Трокмортон одним из первых усмотрел возможности, которые это открывало для Англии. Он писал, что при умелом ведении дела королева Елизавета «окажется в состоянии стать арбитром и правителем христианского мира»6. В 1562 году в Гавре высадились английские войска для поддержки гугенотов в начавшейся войне. Однако британская помощь запоздала и была недостаточной, чтобы предотвратить неудачу гугенотской партии fem этом первом этапе гражданских войн, растянувшихся с перерывами на три с половиной десятилетия. В июле 1563 года протестантский Гавр капитулировал, английской дипломатии пришлось спешно заключать соглашение с французским двором (т. е. фактически с Екатериной Медичи).

Филиппу II, со своей стороны, также было крайне важно не допустить соглашения между французскими католиками и гугенотами, которое позволило бы обратить энергию дворянской вольницы, занимавшейся после мира в Като-Камбрези внутренними распрями, на новую войну против испанской армии в Нидерландах.

В начале гражданских войн, в 1562 году, Карл IX сам призвал на подмогу испанские войска, чтобы подавить народные выступления на юге Франции, но уже в следующем году поспешил отказаться от этой опасной помощи7.

…24 августа 1572 г. Варфоломеевская ночь – избиение в Париже сотен и тысяч гугенотов – всех подряд: мужчин, женщин, древних стариков и младенцев на руках у их матерей. Екатерине Медичи приписывали изречение: «Быть с ними жестокими – человечно, а быть милосердными – жестоко». Испанский посол с радостью доносил Филиппу II: «Когда я это пишу, они убивают всех, они сдирают с них одежду, волочат по улицам, грабят их дома, не давая пощады даже детям. Да будет благословен господь, обративший французских принцев на путь служения его делу! Да вдохновит он их сердца на продолжение того, что они начали!» А папа Григорий XIII, получив известие о Варфоломеевской ночи, воскликнул, что оно ему более приятно, чем 50 побед при Лепанто8. Кровавая ночь поразила воображение современников и потомков. (Отчасти поэтому редко упоминались избиения католиков протестантами еще до Варфоломеевской ночи, например – в Ниме в День святого Михаила в 1569 г.– так называемые «мишеляды».)

«На протяжении 400 лет Екатерина Медичи, это черное светило на небосклоне, беспокоит и завораживает нас… Из-за ее поступков и черт характера, расцвеченных фантазией многих поколений, она занимает большое место в нашей мифологии»9,– пишет один из ее новейших биографов. Ненависть к Екатерине ее современников-протестантов была ярко выражена в памфлете «Удивительное повествование о жизни, действиях и дурных поступках королевы Екатерины Медичи», автор которого писал: «Иностранка, питающая вражду и злобу к каждому… Отпрыск купеческого рода, возвысившегося благодаря ростовщичеству, воспитанная в приверженности к безбожию». И далее следовал полный набор обвинений: отравительница, убийца тысяч гугенотов, стоящая в ряду с самыми кровавыми королевами всех времен10. Эстафету этих обвинений от памфлетистов XVI века приняли просветители XVIII столетия, обличавшие религиозную нетерпимость; в следующем веке – протестантские и либеральные историки, авторы приключенческих романов, а потом уже, в наше время,– западное кино и телевидение, ознакомившие сотни миллионов зрителей со всем реестром преступлений королевы. Варфоломеевскую ночь рисовали в леденящих кровь подробностях многие писатели, среди которых и Проспер Мериме с его «Хроникой Карла IX», ьи замечательный рассказчик Александр Дюма с его знаменитой трилогией «Королева Марго», «Графиня Монсо-ро» и «Сорок пять». Организатора Варфоломеевской ночи – Екатерину Медичи – те, кто знаком с ней по работам либеральных и протестантских историков прошлого века или скорее по романам Дюма, представляют себе чуть ли не профессиональной отравительницей. Впрочем, Бальзак не разделял этой точки зрения. В одном из своих «философских этюдов»-«О Екатерине Медичи»– он заметил, что флорентийка после смерти своего мужа Генриха II не отравила даже его фаворитку, являвшуюся объектом долголетней ненависти королевы, хотя вполне могла это сделать.

Современные западные исследователи склонны пересмотреть традиционно суровый вердикт и даже упрекают своих предшественников в распространении «черной легенды» о королеве-матери. «Уточним,– пишет, например, Ф. Эрланже,– что флорентийка, столь известная содеянными ею преступлениями такого рода, не совершила ни одного, в отношении которого история имела бы доказательства и могла бы поэтому признать за факт»". (Добавим, однако, что такие преступления вообще нелегко доказать, особенно по прошествии четырех столетий!) Одним из злодеяний Екатерины Медичи считали отравление королевы Наваррской Жанны д'Альбре, умершей в Париже 9 июня 1572 г. Это обвинение, которое повторялось веками, теперь уже никем не поддерживается. Королева Наваррская была больна туберкулезом. Вскрытие обнаружило абсцесс правого легкого, опухоль мозга12. Представление о Екатерине Медичи как отравительнице было еще в 1901 году убедительно опровергнуто доктором Нассом. С того времени рассказы о ядах флорентинки большинство серьезных историков относят к фантазиям романтической литературы13. «Если бы Екатерина не несла ответственности за Варфоломеевскую ночь, было бы не слишком парадоксально утверждать, что она являлась довольно привлекательным историческим персонажем»14,– писал один из ее биографов.

Но была ли Варфоломеевская ночь 24 августа .1572 г. тщательно подготовленным заранее заговором или же стала следствием решения, принятого чуть ли не за несколько часов до начала резни? Сама Екатерина Медичи и ее сын Карл IX предпочитали первую из этих версий. Это не значит, что она соответствовала истине, просто королева-мать и король первое время после Варфоломеевской ночи близоруко полагали, что разрыв с гугенотской партией является окончательным. И, принимая решение сблизиться с католическим лагерем, в Лувре считали удобным истолковывать свои действия как продиктованные прежде всего интересами религиозного порядка. А католической контрреформации было выгодно согласиться с такой трактовкой событий зловещей ночи. Кардинал Лотарингский, брат герцога Гиза, организовал издание в Риме книги некоего Капилупи «Военная хитрость Карла IX»– вымышленного рассказа о политике французского правительства, призванного доказать, что убийства в Варфоломеевскую ночь были заранее задуманной и подготовленной акцией. Кардинал правильно рассчитывал, что такая версия событий затруднит правительству ведение новых переговоров с еретиками15. Однако Гизы просчитались, если полагали, что препятствия такого рода окажутся непреодолимыми.