Текст книги "Вековые конфликты"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Серьезные переговоры о мире стали вестись с 1641 [рода и особенно с июля 1643 года, когда начались заседания представителей воюющих сторон в вестфальских городах Оснабрюке и Мюнстере. Военные действия между тем продолжались. 2 ноября 1642 г. шведы разгромили имперцев во второй битве при Брейтенфельде – там, где за десять с лишним лет до этого (в сентябре 1631 г.) Густав Адольф одержал блестящую победу над имперской армией Тилли; в мае 1643 года испанцы потерпели сокрушительное поражение от французов при Рокруа, и это уничтожило надежды на помощь Мадрида. Столкновения держав, входивших в антигабсбургский лагерь (в частности, начавшаяся в 1643 г. война Швеции против Дании), побуждали Вену тянуть время в надежде получить лучшие условия. В этом же был заинтересован и Мадрид -

война с Францией продолжалась (она окончилась лишь в 1659 г.), и установление мира в Германии усилило бы французское давление на Испанию. Мир означал бы потому и разрыв тесного союза габсбургских держав. Стремясь смягчить гнев Мадрида, имперские дипломаты пытались включить в договор отдельные выгодные для Испании статьи, уверяли, что он явится помощью для Испании, так как, если война будет продолжаться, император лишится наследственных владений и трона, а Испания потеряет наиболее верного союзника и т.п.7 В 1646 году Мазарини выдвинул план обмена Каталонии, в большей части занятой французскими войсками, на испанские Нидерланды. Мадрид поспешил выдать этот план голландцам, которые, естественно, опасались увидеть на своих границах вместо ослабевшей Испании сильную Францию. (К тому же для Голландии на первый план стало выднигаться и острое соперничество с Англией, приведшее к ряду войн в 50-60-е годы XVII в.) С 1647 года голландцы, по существу, прекратили воевать, а 30 января 1648 г, был подписан сепаратный испано-голландский догопор, после чего обе делегации покинули конгресс. Этот мир означал вместе с тем распадение габсбургского блока, он служил преддверием к миру между Францией и империей и одновременно к продолжению франко-испанской войны",

Мазарини писал 23 октября 1648 г. французскому пред ставителю в Мюнстере Сервьену: «Вероятно, было бы более благоприятным для общего мира, если бы война в империи продолжалась несколько дольше». Франция вынуждена из-за Фронды поспешить с заключением мира. Это спасло императора, так как «иначе его полный крах был бы неизбежным» .

Тень надвигающегося нового конфликта помогали консервативному лагерю выйти с относительно меньшими, чем можно было ожидать, потерями из завершившегоги старого конфликта. Поворот в политике Франции – самой сильной державы антигабсбургского лагеря – привел к соглашению между воюющими сторонами. В обоих лагерях «партия» мира объективно оказывалась неизменно более дальновидной, чем «партия» войны, и это было сия-зано с основами их позиции, вне зависимости даже от того, какие конкретные причины побудили их занять ее.

В 1648 году Тридцатилетняя война закончилась знаменитым Вестфальским миром, который определил основные контуры системы международных отношений в Европe на целых полтора столетия. Вестфальский договор имел тяжелые последствия для социально-экономического и политического развития Германии – раздробленность, усиление княжеской деспотии, всевластие дворянства, второе закрепощение крестьян. Именно Германия, где габсбургский блок и католическая контрреформация в целом сделали последнюю отчаянную попытку решить в свою пользу вековой конфликт, действительно была отброшена чуть ли не на века в своем развитии, население сократилось более чем наполовину, а в некоторых областях страны – на 80-85 процентов. Ко времени подписания мира «Германия оказалась поверженной – беспомощной, растоптанной, растерзанной, истекающей кровью10. Однако эти тяжкие последствия были результатом отнюдь не поражения католического лагеря, а самой его попытки решить в свою пользу вековой конфликт.

Надо отметить, что Вестфальский мир не накладывал на германские государства никаких финансовых обязательств по отношению к другим державам. Не только современники, но позднее многие в Германии высоко оценивали Вестфальский мир. Юристы вроде Дитриха Райн-кингка или Ипполита Лапида называли его {как и Ауг-сбургский мир 1555 г.) «золотым религиозным миром», «священнейшей конституцией», «оплотом Германии»". Эти и подобные им высказывания были вызваны не только чувством облегчения в связи с завершением бесконечной войны или выражением интересов имперских князей, выигравших от Вестфальского мира. Такие высказывания отражали также убеждение, что после попытки католического лагеря вооруженным путем добиться победы над силами протестантизма Вестфальский мир оказался единственно возможной формой разрешения растянувшегося почти на полтора столетия конфликта.

Вестфальский мирный договор включал признание независимости германских князей, наделил их всеми правами верховной власти – сбора налогов, чеканки монеты, содержания армии и заключения договоров с иностранными государствами (с тем только формальным ограничением, чтобы эти договоры не были направлены против императора и интересов империи). Зафиксированное Вестфальским миром право князей заключать договоры с иностранными государствами было лишь оформлением положения вещей, существовавшего по крайней мере со времен Реформации. Вестфальский мир закрепил существование государств с двумя религиозными идеологиями (corpus catholicorum u corpus evangelicorum) как признан ный факт европейской системы международных отношений, включая, конечно, отношения между государства ми Священной Римской империи12.

Несколько поколений немецких националистических историков были склонны трактовать Вестфальский мир как полную победу антигабсбургского лагеря. Это делалось для обоснования агрессивных притязаний. 14 ноябри 1906 г., выступая в рейхстаге, канцлер германской империи князь Бюлов заявил: «Вестфальский мир создал Францию и разрушил Германию». Действительно, Вестфальский мир был, несомненно, поражением габсбургского блока, окончательным крахом планов утверждения вселенской католической империи, военной победой в вековом конфликте контрреформации и протестантизма антигабсбургских держав. Тем не менее можно говорить, что Тридцатилетняя война в сфере международных отношений закончилась вничью – не получилось преобразования Ен-ропы ни в пользу одного, ни в пользу другого из столкнувшихся лагерей13.

Римский престол, не оказывая поддержки Габсбургам, все же был недоволен итогами Тридцатилетней войны. Папа Иннокентий X резко порицал Вестфальский мир за признание свободы для протестантов в Германии и предоставление им во владение ряда епископств14. Во Франции если часть противников Мазарини упрекала его в незни чительности полученных страной выгод и приобретений, то другие – из числа преемников партии «благочестивых» – обвиняли его в прямо противоположном – в сою-зе с еретиками. Аббат Брус в 1649 году так характеризовал Вестфальский мир: «Тот, кто в будущем прочтет трактат, заключенный при поддержке Франции в пользу шведов и германских протестантов и в ущерб церкви, не сможет убедить себя, что этот договор проникнут другим духом и советами, чем те, которые могли быть даны каким-нибудь турком или сарацином, скрывающимся под мантией кардинала»15.

Тем не менее папство и его столь мощная по масштабам той эпохи пропагандистская машина должны были начать постепенно приспосабливаться к новым условиям. Западногерманский историк Г. Денцлер, изучивший в ватиканских архивах и частично опубликовавший протоколы заседаний римской Конгрегации пропаганды веры в десятилетие после Вестфальского мира, приходит к такому выводу. «В этих протоколах уже не идет речи о реставрации католицизма любой ценой. Но это, конечно, не означает, что ответственные лица церкви с готовностью отказались от оправданных притязаний различного рода, включая и притязания на земные территории. Правда, больше не предпринимали кампаний клеветы и разжигания ненависти против христиан других вероисповеданий, но пытались различными способами защитить католиков от лютеранского и кальвинистского влияния». Сохраняя прежние претензии, все же «руководящие лица в Риме И отдельных странах постепенно осознали, что протестантизм и кальвинизм принадлежат к стойким образованиям, которые, по крайней мере пока, не дадут себя устранить» .

Завершение векового конфликта означало окончательное международно-правовое признание Нидерландов и тем самым являлось прецедентом для аналогичного признания других раннебуржуазных государств. Впрочем, формальное дипломатическое признание часто на века отставало от признания де-факто, а иногда и от установления довольно тесных связей. Так, Великобритания и Ватикан восстановили дипломатические отношения, прерванные в эпоху Реформации, лишь после более чем 400-летнего перерыва, в марте 1982 года. А совместные политические акции Лондон и папский престол осуществляли уже почти за полтораста лет до этого ¦– например, против Великой французской революции. Один французский историк недавно писал о трактатах 1648 года: «Вестфальские договоры являются петлями, на которых отворились двери Европы, открыв проход от средних веков к новому времени»17. Это, конечно, преувеличение, но содержащее немалую долю истины, ибо Вестфальский мир несомненно способствовал развитию тех исторических процессов, которые привели к переходу от феодализма к капитализму на Европейском континенте.

Принципы, зафиксированные Вестфальским договором, означали победу новых норм межгосударственных отношений. Они были, по сути дела, выражением признания равноправия идеологий, защищавших в конечном счете различные системы собственности.' Самый отказ консервативного лагеря от попытки военным путем решать спор К›ыл крупной победой тех сил, которые объективно являлись двигателем общественного прогресса.

Разумеется, окончание векового конфликта не означало прекращения исторического противоборства феодализма и капитализма в сфере межгосударственных отношений. Объективно оно проявлялось и в стремлении феодальных сил укрепить свои внутренние позиции путем использования возможностей, которые давало расширение связей с экономически передовыми странами, утилизации их опыта. Вместе с тем объективно эти контакты прежде всего способствовали ускоренному развитию нового строя в этих странах и размыванию феодальных устоев в Европе. Отсутствие конфликта позволяло превращать в общеевропейское достояние экономический и технологический опыт передовых стран. Оно делало возможным более широкое усвоение передовыми элементами повсеместно в Европе и политического опыта этих стран. Во многих случаях окончание векового конфликта лишало предлога для преследования тех элементов, которые являлись носителями новых общественных отношений. Внешне это проявлялось в смягчении религиозных гонений (хотя подобная тенденция и ослаблялась такими рецидивами преследований, как отмена во Франции Нантского эдикта в 1685 г., и тем более не приводила к утверждению в католических странах сколько-нибудь широкой веротерпимости). Особенности векового конфликта, отражавшего ранний этап противоборства капитализма и феодализма и происходившего в религиозной оболочке, не исключали возможности возобновления конфликта на одном из последующих этапов этого противоборства и в новом идеологическом одеянии.

Окончание векового конфликта не положило конца войнам. На протяжении первой половины XVII века был один год, а в течение второй половины столетия – шесть лет (1669-1671, 1680-1682 гг.) без войны между европейскими государствами18. И тем не менее прекращение векового конфликта оказало благоприятное влияние на все участвовавшие в нем страны, избавив народы от удушающей атмосферы, создание которой оправдывалось интересами этого конфликта. Особо надо отметить, что оно создавало внешние условия для ускоренного вызревания новых общественных отношений. При этом внутренние условия оставались различными, зависели от особенностей развития соотношения классовых сил, хода и исхода классовой борьбы в рамках каждой отдельной страны. Конечно, благоприятными условиями в несравненно большей степени могла воспользоваться буржуазия Нидерландов и Англии, чем опустошенных Тридцатилетней войной германских княжеств.

Разумеется, существовали глубокие внутренние причины отставания одних стран и процветания других. Эти причины определялись всем процессом социально-экономического развития, ходом классовой борьбы, которые в последнем счете определяли и «выбор» тем или иным государством своего места в вековом конфликте (хотя временно определяющее значение могли приобрести исторические традиции, династические мотивы, особенно место того или иного государства в системе международных отношений и пр.). Но было бы неверным преуменьшать влияние конфликта на последующие судьбы участвовавших в нем стран. Фактом является, что страны, игравшие ключевую роль в реакционном лагере, оказались отброшенными назад в своем экономическом развитии, заплатили веками отсталости за упорство в преследовании исторически недостижимых целей. Судьбы Испании, католической части Германии говорят сами за себя. Такую судьбу разделили (хотя и в неравной степени) и страны, подпавшие под их власть или влияние, в частности Португалия, итальянские государства (особенно Неаполь и Рим)19.

Соотношение экономического взаимодействия двух формаций – феодальной и капиталистической (в определенном смысле являвшегося экономическим соревнованием) – с развитием векового конфликта не было ни механическим, ни однозначным. Такое соревнование, не осознанное современниками, объективно велось в экономике каждой страны, в которой получил развитие буржуазный уклад, и сопровождалось экономическим соперничеством с капиталистическим укладом в других странах.

«Первой капиталистической нацией была Италия»20. Хорошо известно, что революция мирового рынка, связанная с великими географическими открытиями, уничтожила торговое преобладание итальянских городов-республик. Но это еще не привело к упадку промышленности и торговли Италии: если ранее его относили ко второй половине XVI века, то новейшие исследования позволяют отодвинуть его начало на целых 100 лет – на вторую половину XVII века. Важно отметить, что этот упадок вовсе не наблюдался в первые десятилетия после великих географических открытий и перемещения торговых путей, хотя именно в это время Италия, особенно ее северная часть, стала полем военных действий между Францией и Испанией. Несмотря на ряд неблагоприятных факторов, развитие венецианской промышленности или ломбардского шелкопрядения было симптомом того, что экономическая жизнеспособность полуострова не была подорвана. Более того, определенные элементы, считан-шиеся признаками упадка, на деле были проявлением процесса перехода от феодального к капиталистическому производству2'. Реальный упадок начался тогда, когда ресурсы Италии оказались подорванными их беспощадной эксплуатацией в интересах ведения консервативным лагерем многочисленных войн в рамках векового конфликта. Вдобавок нахождение страны в этом лагере серьезно препятствовало связи ее с наиболее развитыми в экономическом отношении государствами. Отметим, что этот упадок Италии стал преодолеваться уже через несколько десятилетий после окончания векового конфликта, хотя отставание от передовых стран сохранилось и позднее.

Пример оставшихся под властью испанской монархии Южных Нидерландов (Бельгии) становится особенно показательным на фоне экономического роста и процветания Северных Нидерландов (Голландии), успешно выдержавших натиск сил католической контрреформации (или, лучше сказать, отразивших попытки экспорта контрреволюции) . Бельгия превратилась в отсталую страну на целых два с лишним столетия, вплоть до начала промышленного переворота, когда большие запасы угля и железа позволили ей вернуться в число экомически передовых государств.

С неба на землю

Английская революция началась в 1640 году, когда на континенте еще продолжалась Тридцатилетняя война. Англия в силу ряда причин – и прежде всего из-за внутренней борьбы абсолютистского правительства Карла 1 против внутренней оппозиции – стояла в стороне от этого конфликта. (Даже неудачную попытку в 1628 г. оказания помощи гугенотам Ла-Рошели, строго говоря, нельзя отнести к участию в Тридцатилетней войне.)

За 70 с лишним лет, протекших со времени подавления восстания в северных графствах Англии и начала революции, на британской земле – если не считать одного эпизода (испанского рейда на Ньюлин) – не велось военных действий. Британские эскадры с 1588 по 1640 год не участвовали в главных морских битвах, в которых голландцы сражались против испанского атлантического флота. Революция первоначально не внесла существенных изменений в положение Англии на международной арене как раз из-за вовлеченности других держав в Тридцатилетнюю войну. Однако уже в 1648 году в переписке Мазарини четко прослеживается такая мысль: заключив мир на континенте, можно заставить партию противников Карла I уменьшить свои требования, угрожая им вмешательством французского короля и других европейских монархов. Однако Фронда спутала карты Мазарини и крайне сократила способность воздействовать на ход событий в Англии. Мазарини опасался, что в случае открытого перехода на сторону Карла I после его вероятного поражения английский парламент из чувства мести может пойти на союз с Габсбургами как противниками Франции. Поэтому нейтралитет в английских делах представлялся для Парижа наиболее разумной линией поведения. Это находило выражение и в том, что, щедро одаривая Карла I советами, французское правительство было чрезвычайно скупым в оказании материальной помощи1. Правда, в конце концов Мазарини все же собирался предпринять демарш в пользу Карла I, очень смахивавший на ультиматум. 19 февраля 1649 г., через день после обмена грамотами о ратификации Вестфальского мира, французский посол должнен был отправиться в Лондон с угрожающей нотой. Однако в тот же день прибыло известие о казни Карла I2. Французская интервенция против английской революции оказалась невозможной, к тому же более дальновидные из числа английских роялистов понимали, что такая интервенция только сплотила бы всю Англию против династии Стюартов3. А в декабре 1652 года Мазарини направил в Лондон Антуана де Бордо, который, выступая перед членами английского парламента, отметил, что дружественные отношения между государствами могут поддерживаться «вне зависимости от существующей у них формы правления»4.

Продолжением векового конфликта в центре Европы консервативный лагерь, несомненно, ускорил созревание субъективного фактора, приведшего к революционному взрыву в Англии. Не подлежит сомнению огромное влияние Тридцатилетней войны на сознание пуритан, особенно их возмущение политикой королевского двора в начале этой войны0. Безусловно, вековой конфликт разными путями обострял классовые противоречия в Англии, ускорял идеологическое формирование лагеря, противостоявшего абсолютизму. Быть может, рассмотрение в этом ракурсе центрального события европейской истории в XVII веке – английской буржуазной революции – позволит более глубоко понять замечательную мысль Маркса о том, что она выражала в гораздо большей степени потребности всего тогдашнего мира, чем потребности той страны, где она происходила6.

Диалектика истории проявилась в том, что Франция, участвовавшая в известной мере как внешняя сила в вековом конфликте, в самом конце его, по существу, пошла на то, чтобы отказаться от ставшей вполне достижимой цели – разгрома консервативного лагеря. И сделала это не только вследствие резкого обострения классовых противоречий внутри страны, проявившихся во Фронде, но и для разжигания нового векового конфликта путем организации вооруженной интервенции против английской буржуазной революции. Однако даже после подавления Фронды французское правительство, хотя оно не раз подходило к грани войны с Англией, в конечном счете сделало в 1655 году выбор в пользу тесных отношений с Оливером Кромвелем7.

Религиозная оболочка европейского векового конфликта безусловно способствовала сохранению религиозных покровов английской революции. Интересно отметить вместе с тем, что идеологическая оболочка Нидерландской революции совпадала с оболочкой векового конфликта протестантизма и контрреформации. Напротив, идеологическая оболочка английской буржуазной революции середины XVII века, тоже религиозная по своему характеру, была уже отлична от идеологии векового конфликта (идеологической формой революции была борьба различных течений в протестантизме – англиканства, пресвитерианства, индепендентства, различных течений народной реформации). Общеизвестно, что, по глубокому определению Маркса, английская революция была первой революцией европейского масштаба8. Но далеко не вполне выяснено в литературе, в какой мере она смогла сыграть эту роль из-за того, что была первой из ранних буржуазных революций, происходивших вне рамок европейского векового конфликта.

XVII век и для Англии, и для Франции был столетием быстрого подъема (прерывающегося, правда, отдельными фазами относительного упадка). Конечно, и этот общий подъем, к слову сказать, происходивший на очень неодинаковой почве по разные стороны Ла-Манша, и препятствия, на которые он наталкивался, уже в основном находились вне непосредственного влияния векового конфликта, продолжавшего бушевать в Европе. В Англии происходит буржуазная революция. Совершенно иная расстановка классовых сил во Франции – неудача Фронды в середине века привела там к укреплению на целую историческую эпоху абсолютной монархии, которая даже возобновила религиозные преследования. Людовик XIV отменил в 1685 году Нантский эдикт о веротерпимости, изданный Генрихом IV. Это не вызвало сочувствия даже в Риме. Папа, не ладивший с королем Солнце, заявил в 1688 году: «Мы не одобряем такие насильственные обращения, которые обычно бывают неискренними».

Надо учитывать, что некоторое время после затухания векового конфликта сохранялась инерция прежних представлений. Так было после Вестфальского мира, когда современникам нередко рисовалась роль императора и папы так, как будто они по-прежнему были руководящей силой уже не существовавшего лагеря контрреформации. И лишь надолго сложившаяся система военных блоков, при которой Вена превратилась в постоянного союзника раннебуржуазных государств – Англии и Голландии – в борьбе против гегемонистских устремлений Людовика XIV, окончательно вытеснила прежние представления о расстановке сил в Европе.

Выдвигая притязания на европейскую гегемонию9, французский абсолютизм не делал попыток разжечь потухшие угли конфликта протестантизма и контрреформации. В своих «Мемуарах», предназначенных для воспитания сына, Людовик XIV писал, что было «некстати поддерживать мир, более прочный, чем это наблюдалось на протяжении столетий… В мои годы стремление находиться во главе моих армий породило желание более активно действовать за рубежом страны». Идея «священной войны» против неверных и еретиков во второй половине XVII века перестала отвечать политическим реальностям вследствие ослабления – периодами очень неравномерного – турецкой угрозы. Министр иностранных дел Людовика XIV Помпонн писал (в 70-е годы) генералу Фекьеру: «Я Вам ничего не сообщаю о проектах священной войны, Вы знаете, что она перестала быть модной со времен Людовика Святого» (т.е. с XIII в.)10. Войны Людовика XIV против коалиции его врагов, в которую входили протестантские державы – Англия и Голландия – вместе с императором, даже внешне не имели спичи с вековым конфликтом. Папа Иннокентий XI (1676-.168*') прямо поддерживал «еретических» противников француз ского короля. Внучка Филиппа II Анна Австрийская стали матерью Людовика XIV. А внук короля Солнце и потомок бывшего еретика Генриха IV Филипп V занял в начале XVIII века испанский престол и покоится теперь в том же фамильном склепе в Эскуриале, что и Филипп II.

Голландской республике позднее Англии и Франции удалось вырваться из сферы векового конфликта – Йена ния только в 1648 году признала независимость нидерландского государства. Тем не менее Голландии все же удалось держаться в стороне от главной арены борьбы. Победа новых, буржуазных отношений создала предпосылки для экономического расцвета, для превращения Голландии в образцовую капиталистическую страну XVII века. Войны, которые она вела во второй половине столетия с Англией и Францией, уже не имели ничего общего с вековым конфликтом, и не раз удобным союзником оказывалась австрийская ветвь Габсбургов. Гуго Греции, которого во второй половине XVII века считали крупнейшим авторитетом в области международного права, решительно объявлял несправедливыми религиозные войны, попытки навязать другим народам христианскую веру (исключением являлись, по мнению Греция, лишь войны против жестоких гонителей христиан)".

Вековой конфликт обычно прекращается раньше, чем не только разрешаются породившие его социальные противоречия, но и исчезают идеологические формы, характерные для конфликта. Религиозная оболочка борьбы между старым и новым строем сохранялась в Европе даже после того, как международный лагерь контрреформации ушел в историю. Поэтому борющимся внутри страны партиям не раз оказывалось выгодным поддерживать иллюзию, будто этот конфликт продолжает бушевать с прежней силой. Помимо всего прочего, это помогало оправдывать принятие иностранной помощи, хотя она оказывалась уже вне связи с целями прошлого векового конфликта.' Здесь опять едва ли не наиболее показательным будет пример Англии, уже проделавшей в середине XVII века буржуазную революцию и вставшей на путь, который позволил ей обогнать в экономическом отношении Голландию, капиталистически наиболее развитую страну этого столетия. В 1660 году, опасаясь народа, английская буржуазия и обуржуазившееся дворянство возвратили на престол сына казненного во время революции Карла I. Новый король Карл II (1660-1685) вскоре же нарушил многие из обещаний, которые давал, возвращаясь из эмиграции. Но у него хватило ума не покушаться на основные экономические результаты революции. Поэтому ему прощалась не только растрата правительственных средств на содержание целого гарема фавориток, но даже тайная »в деталях, но в общем и целом известная запродажа независимости английской внешней политики за весьма весомую сумму Людовику XIV. Субъективно цели Людовика XIV, стремившегося путем французских субсидий поставить в зависимость от себя Карла II – точнее, контролировать внешнюю политику Англии,– имели мало общего с целями векового конфликта. В этом они отличались от аналогичных попыток Карла V и Филиппа II, например, во время правления Марии Тюдор. Однако в обоих случаях речь шла о попытке достижения европейской гегемонии. И в конечном счете французская помощь создала – уже у преемника Карла Якова II– ложное представление о возможности католической реставрации.

Буржуазия первоначально более или менее снисходительно относилась к услугам, которые оказывал Карл II Людовику XIV в обмен на французское золото. Для подобной терпимости были свои веские причины: до поры до времени английскую буржуазию устраивала враждебность короля Солнце, еще только приступавшего к осуществлению своих широких завоевательных планов, к Голландии -«протестантской сестре» и в то же время торговому конкуренту,– против которой Англия не раз вступала в вооруженную борьбу. Но такая снисходительность не распространялась на планы реставрации католицизма и абсолютизма, которые лелеял узколобый фанатик Яков, герцог Йоркский, ставший наследником престола (у Карла II не было законных детей). В конце 70-х и начале 80-х годов возник острый политический кризис, принявший форму борьбы за лишение герцога Йоркского права наследовать престол.

И тут страна узнала о существовании «папистского заговора»– о планах иезуитского ордена, включающих убийство Карла II и высадку иностранной армии для избиения протестантов и восстановления «римского идолопоклонства». Все эти сведения были получены от некоего Титуса Отса и в своей основе представляли чистую выдумку. Титус Отс не имел никаких сведений о планах иезуитов, действительно продолжавших интриговать в Англии – теперь в пользу герцога Йоркского,– но, естественно, никак не собиравшихся убивать тайно к ним благосклонного Карла II. Тем не менее мнимый «папистский заговор» послужил предлогом для политических процессом и казней, а когда Карл II одержал верх над оппозицией, ее руководителей тоже обвинили в «заговоре» и отправили на эшафот.

Герцог Йоркский сохранил право на наследование трона, однако, заняв его в 1685 году, король Яков II сумел удержать власть только до 1688 года, когда против него объединились все противники восстановления католицизма и абсолютной монархии. На престол был призван его зять штатгальтер Голландии Вильгельм Оранский, официально деливший трон со своей женой Марией – дочерью Якова II. Бежавший во Францию Яков не сложил оружия. Его сторонники – якобиты – плели один за другим заговоры против нового правительства, опираясь на помощь Людовика XIV, но пытаясь добиться поддержки и других католических держав12. Впрочем, такая поддержка как раз и обрекала на неудачу все замыслы якобитов – новая реставрация Стюартов даже теоретически была возможна только при полном признании новых социально-экономических и политических порядков, восторжествовавших в Англии. Вызывая тень былого векового конфликта, якобиты лишались последних шансов на успех. Иезуиты продолжали свои происки. Так, в начале XVIII века во время Северной войны они поддерживали попытку Швеции оторвать Украину от России. Вспомните строки поэта:

Мазепа козни продолжает,

С ним полномощный езуит

Мятеж народный учреждает

И шаткий трон ему сулит.

Однако эти интриги уже не имели связи с лагерем контрреформации, окончившим свое существование с прекращением векового конфликта.

Английская революция была последней европейской революцией, происходившей в религиозной оболочке. Можно сказать, что сама секуляризация (т. е. освобождение из-под контроля церкви и духовенства, из-под влияния религии, придание светского характера общественно-политической жизни во второй половине XVII в.) еще происходит в религиозной оболочке. Она протекала как процесс освобождения церкви от несвойственных ей функций, как отделение от нее тех сторон жизни, которые относятся только к земной сфере интересов и занятие которыми способно удалить религию от ее истинной и высшей цели. Учение католической церкви о двойственности истины – религии и науки – превращалось в стремление представить религию безразличной к области науки. Такому стремлению были не чужды выдающиеся мыслители и ученые, являвшиеся живым воплощением этого процесса секуляризации,– Декарт и Галилей, Гобс, Локк и Ньютон. Этот процесс замедлял, конечно, абсолютизм, прогрессивная роль которого все более уходила в прошлое.