Текст книги "Вековые конфликты"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Письмо Франциска I

Сила натиска османов определялась не только тем, что он получал косвенную поддержку от протестантских княжеств, но в еще большей степени тем, что турки нашли союзника в могущественном католическом государстве – Франции. В 1525 году войска Карла V нанесли в битве при Павии сокрушительное поражение французской армии, возглавлявшейся самим королем Франциском I. Глава французского королевства был увезен пленником в Мадрид. Ему удалось освободиться лишь ценой унизительных обещаний, которые он, нпрочем, вырвавшись на волю, поспешил взять назад. Пока Франциск оставался в плену, ставшая во главе французского правительства королева-мать Луиза Савойская попыталась завязать связи с султаном. Первые ее посланцы были перехвачены и убиты агентами Габсбургов. Одному из французских представителей – некоему Иоанну Франджипани – в декабре 1525 года удалось достичь Константинополя. Он передал от имени королевы просьбу напасть на владения императора, который иначе станет господином всей Европы. Это послание королевы-матери, по мнению одного из ее новейших биографов, позволяет считать, что она первая выдвинула концепцию «равновесия сил»1. (На деле, как мы убедимся, эта концепция и даже начало ее практического применения относятся к более раннему времени.) По ходившим слухам, Франджипани доставил также личное письмо Франциска, которое тот тайно направил в Париж из своей мадридской тюрьмы и которое курьер провез спрятанным в подошве ботинка. Султан, намечавший поход на Венгрию, ухватился за представившуюся возможность обрести союзника. Он даже отправил ответное послание Франциску, советуя не падать духом в несчастье, и устно через Франджипани обещал помощь против Карла V. От императора не укрылся этот, по его выражению, «святотатственный союз лилии (герба Валуа. – Авт.) и полумесяца»2. Современники вспоминали, что, когда император Карл V упрекнул Франциска за союз с «неверным псом» – султаном, король ответил: «Я воспользовался помощью пса, но для того, чтобы мое стадо не попало в зубы к волку»3.

Французская дипломатия стремилась воспрепятствовать союзу Карла V с протестантскими князьями на антитурецкой основе. Часть историков полагает, что Франциск I прямо призывал султана в 1525 году к нападению на Венгрию. (Такие же обвинения раздаются в адрес Венеции и самого папы. Говорили даже о том, что ими были посланы вспомогательные отряды для усиления турецкой армии.) В 1533 году состоялась встреча Франциска I с папой Климентом VIII. Папу современники обвиняли в том, что он дал согласие на союз французского короля с султаном, а также с германскими протестантами. Это нельзя подтвердить документально. Зато фактом является то, что Климент пересказал содержание этих секретных переговоров Карлу V. По словам папы, король прямо заявил: «Я не только не собираюсь сопротивляться турецкому нашествию на христианские страны, но, напротив, насколько смогу, буду способствовать ему, дабы облегчить себе возвращение того, что принадлежит мне и моим детям и что было узурпировано императором»4.

Франко-турецкий союз диктовался и расстановкой сил, но обе стороны не могли открыто заключить его. Это было затруднительно и для «его христианского величества» короля Франциска I, носившего титул «защитника веры», и для «повелителя правоверных» – султана Сулеймана. Даже неформальное и первоначально сохранявшееся в тайне соглашение между Парижем и Константинополем было встречено в Европе с негодованием. Однако в 30-е годы XVI в. связи между Парижем и Портой стали общеизвестным фактом. Французские купцы получили от султана торговые привилегии в Турции (так называемые капитуляции 1535 г.)5.

Под предлогом сохранения Франции на стороне католицизма в главном вековом конфликте Габсбурги хотели вернуть ее на свою сторону и в другом вековом конфликте – христианства и ислама. По тайному Жуанвиль-скому договору, который в декабре 1584 года заключила Испания с французской Католической лигой (группировкой крайних католиков), последняя обязалась порвать союзные отношения, которые уже полвека связывали Францию и Оттоманскую империю6. Французские гугеноты также не раз пытались ходить «турецкой картой». Адмирал Колиньи установил связи с Сулейманом Великолепным, прерванные смертью султана в 1566 году. После убийства адмирала во время Варфоломеевской ночи контакты с султаном Мурадом III завязал Генрих Наваррский (будущий Генрих IV), неоднократно получая обещания помощи против Филиппа II.

Восставшие Нидерланды также пошли по этому пути. Уже в 1569 году тайный посланец Вильгельма Оранского прибыл в Константинополь. Попытки установления прямых контактов с Портой предпринимались и в последующие годы. Символический смысл имел один эпизод в длительной борьбе нидерландцев против армии Филиппа II: когда осажденный испанцами Лейден был спасен прибытием подкреплений, солдаты носили на своих шляпах изображение полумесяца с надписью «Лучше турки, чем паписты»7.

Интересы еще одного важного участника конфликта – Венеции, связанные с отсутствием у нее достаточных сил (особенно сухопутных) для отпора натиска Оттоманской империи, влекли островную республику к попыткам создания возможно более широкого и мощного союза против турок, превращения войны против султана Я конфликт христианства и ислама. Вместе с тем крайняя зависимость Венеции от торговых путей на Восток, находившихся под турецким контролем, от поставок зерна ич Малой Азии, с Балканского полуострова и из Южной России, подвоз которого был невозможен без согласия султана, уязвимость венецианских владений в Восточном Средиземноморье делали Республику святого Марка особенно податливой на турецкие угрозы и готовой на крайние уступки ради окончания войны. В 1540 году Венеция пышла из антитурецкой коалиции, в которую входили помимо нее император и папа, и обратилась к Порте с просьбой о мире. Причиной были явное несовпадение поенных целей Венеции и Карла V (он ограничивался борьбой против Алжира) и забота о сохранении оставшихся владений в Восточном Средиземноморье.

Венеция сыграла особую роль в тайной войне, которая сопровождала вековой конфликт. Информация, которую имели друг о друге обе стороны, столкнувшиеся в конфликте, была, как говорилось выше, весьма неполной и, главное, обычно крайне устаревшей. Поэтому сведения, которые можно было получить любым путем из Константинополя, ценились очень высоко. Источником таких сведений для ряда христианских государств были Венеция с ее хорошо налаженной разведкой, а также некоторые круги в порту Рагуза (нынешний Дубровник), которые, в частности, регулярно снабжали новостями Ватикан. Турки, в свою очередь, решили использовать осведомленность венецианской дипломатии и секретной службы. Во времена мира с Турцией Республика святого Марка была очень заинтересована в том, чтобы не возбуждать неудовольствия султана. Учитывая это, венецианского посла в Константинополе вежливо попросили сообщить Порте все детали подготовки императором Карлом V военного флота. С турецкой стороны было любезно добавлено, что выполнение этой просьбы не обременит венецианское правительство, поскольку его представители знают даже, «что делает рыба в морских глубинах».

Впрочем, случались провалы и у венецианской разведки. В 1540 году инструкции венецианскому послу, который вел мирные переговоры с турками, были проданы французам, а те передали полученные сведения своим турецким союзникам. Это имело самые тяжелые последствия и резко ухудшило для Венеции условия договора, подписанного с турецким султаном8.

Англия при Елизавете лридерживалась принципа держаться подальше от борьбы с исламом9. Это вполне соответствовало интересам британской торговли. Позднее английская дипломатия начала все более активно использовать связи с Портой в своих дипломатических комбинациях.

На протяжении XVI века неоднократно выдвигались проекты прекращения одного векового конфликта путем объединения обоих лагерей для участия в другом. Кальвинист Ла Ну, брошенный в тюрьму Филиппом II, в 1584 году составил план нового крестового похода. Такие же идеи развивал капуцин отец Жозеф, позднее ставший главой секретной службы Ришелье. Все эти планы остались на бумаге.

Наиболее серьезных успехов Габсбурги добивались, когда наступала временная пауза в развитии одного из конфликтов. Яркий пример тому – победа объединенных эскадр, выставленных Испанией, Венецией и папой, над турецким флотом при Лепанто 7 октября 1571 Т. Это было как раз в то время, когда казалось, что герцогу Альбе удалось полностью подчинить Нидерланды, а Англия – другой возможный противник – была парализована недавним (1569 г.) католическим восстанием в северных графствах, и Елизавета I опасалась новых заговоров (одним из них стал знаменитый «заговор Ридольфи», который мог быть отчасти и правительственной провокацией). Политика временного приглушения одного из конфликтов для сосредоточения всех сил на другом становится С конца 70-х годов вполне осознанной целью испанской дипломатии. В 80-е годы она добивается неоднократно иозобновляемых соглашений о перемирии с турками, чтобы сосредоточить силы против Англии и Нидерландов, имеете с тем обвиняя их в стремлении заручиться поддержкой «врагов христианства».

С начала XVII века исчезает прежнее единодушие в оценке серьезности турецкой угрозы. Сомнения в том, что Порта по-прежнему представляет опасность для западного христианства, стали высказываться все чаще. Еще в 1607 году английский посол Генри Лелло, вернувшись на родину, ниразил мнение, что Турция переживает упадок и что западноевропейским странам будет нетрудно одержать над ней решительную победу. Его преемник в Константинополе Томас Ро, наблюдая за хаотическим состоянием дел но времена очередного междуцарствия и мятежа янычар, и 1622 году писал, что Оттоманская империя «неизлечимо больна». Ро предвосхитил на 230 лет известную фразу русского царя Николая I о Турции как о «больном человеке Европы»10.

По мере ослабления Порты Габсбурги не раз стремились утилизировать недовольство порабощенных турками христианских народов Балкан, пытались вмешиваться в борьбу за престол, возникавшую после смерти почти каждого из султанов. В 1609 году и в последующие годы испанские власти обсуждали планы использования некоего Яхия, утверждавшего, что он сын Мехмеда III, родивший-i D в октябре 1585 года и переправленный в Грецию своей матерью, которая опасалась, что ее ребенок будет убит иреле смерти султана и вступления на престол его преемника. (Сам Мехмед при занятии трона истребил 18, по другим сведениям – 21 своего брата.) На протяжении последующих двух десятилетий о возможности извлечь ш.поду из притязаний этого турецкого «Гришки Отрепьева» не раз подумывали правительства ряда европейских стран.

Особое внимание обращало на себя отставание турецкого военного флота, по-прежнему состоявшего из галер, тогда как в Европе стали строить значительно более крупные и быстроходные парусные корабли. Много говорили об ослаблении Порты сторонники нового крестового похода, которые не перевелись даже после начала Тридцатилетней войны (1618-1648 гг.), сделавшей явно невозможным осуществление такого проекта. Констатация упадка могущества Порты явно опережала события, и планы военного решения конфликта со всем исламом – и даже с одной только Оттоманской империей – по-прежнему оказывались столь же химерическими, как и за столетие до этого, в годы правления Сулеймана Великолепного. Окончательно упадок Порты стал очевидным после последнего турецкого похода в Западную Европу в 1683 году, закончившегося поражением под Веной. Польский король Ян Собеский вступил в освобожденную от осады Вену. Вскоре в свою столицу вернулся и император Леопольд, публично вопрошавший, должен ли он, наследственный монарх, давать аудиенцию королю по праву избрания, каким являлся победитель турок. Обсуждение этого вопроса, ярко проявившее истинно габсбургское представление о благодарности, заняло целых пять дней, и турки смогли спокойно отступить за пределы Австрии. После 1683 года для Порты начинается период почти непрерывных неудач и отступлений. Войны Габсбургов против Оттоманской империи в самом конце XVII и начале XVIII века уже во многом лишены примет векового конфликта. Религия перестает играть прежнюю роль; это проявилось и в том, что офицеров в императорские войска набирали, не обращая внимания на то, католики они или протестанты, что главнокомандующим был принц Евгений Савойский – если не свободомыслящий, по критериям того времени, то явно равнодушный к религии человек (ходили даже слухи, что его пытались отравить иезуиты, когда он воевал против армий Людовика XIV). Но и на этой стадии вековой конфликт не получил военного решения. Он постепенно переставал быть самим собой, превращаясь в пресловутый «восточный вопрос» – вопрос о судьбах преимущественно европейских территорий, еще находившихся под властью Порты, и проливов Дарданеллы и Босфор.

Призраки Эскуриала

В конце 50-х годов XVI в. один за другим сходят со сцены Карл V и французский король Генрих II, английская королева Мария Тюдор, Лой-ола и Кальвин, папа Павел IV и другие персонажи, воплощавшие вековой конфликт в первые десятилетия его развития. Наступил краткий перерыв в борьбе, который был дополнен миром между Испанией и Францией. Юг Европы – Испания И Италия – остался вне влияния Реформации, которая победила на севере – в части Германии и Скандинавии, Пустила корни на западе Польши и в Чехии. В Англии, Франции и Нидерландах предстояла еще длительная борьба между протестантизмом и контрреформацией. На сцену 111-н тупают руководящие фигуры нового этапа борьбы – Филипп II, Елизавета I Тюдор, Екатерина Медичи, Вильгельм Оранский, папы контрреформации, пришедшие на i мену папам эпохи Возрождения.

Неистовый шотландский проповедник – кальвинист Джон Нокс опубликовал трактат «Первый звук трубы против уродливого скопища женщин», в котором обличал католических принцесс и королев и предрекал бедствия in' их прихода к власти. Он имел в виду прежде всего Екатерину Медичи и Марию Стюарт, которым действительно предстояло сыграть немаловажные, хотя и весьма различные роли в вековом конфликте.

К тому времени, как проявилась неудача попытки сокрушить протестантизм в Германии военным путем, оба лагеря уже разработали идеологическую платформу, которая служила им на протяжении последующего столетия вооруженной конфронтации. Основы протестантизма ВЫЛИ заложены в трудах идеологов первого поколения Реформации – прежде всего Лютера – и второго поколении – Кальвина. Впоследствии к ним не было добавлено ничего существенно нового. Не появилось и новых имен, могущих в какой-то мере соперничать по влиянию с этими основателями различных течений в протестантстве. В про-тпиостоящем лагере решения Тридентского собора торжественно подтвердили слегка модернизированные догматы католицизма, усилив вместе с тем централизацию и эффективность церковной организации. Завершением Три-дентского собора в 1564 году и (за год до этого) смертью Кальвина можно датировать окончательное идеологическое оформление враждующих лагерей. Оба они уже обладали к этому времени и своими ударными отрядами: кальвинисты – в протестантском лагере и иезуитский орден – в стане контрреформации.

Конфликт затронул все слои общества – от монархов и социальных верхов до простого народа, которому предстояло нести основную его тяжесть. Он затронул и все слои общественной идеологии, теологию и философию, науку, литературу, искусство. Для современников были неясны социально-экономические причины конфликта и совершенно недоступно предвосхищение его последствий.

Едва ли не все мирные договоры периода векового конфликта были, по существу, лишь перемириями: стороны договаривались не о прекращении конфронтации, а о временной передышке. В этих соглашениях стремились застолбить условия, которые создавали бы в будущем предлоги для возобновления вооруженной борьбы. Государства все же заключали мирные договоры, а международные отряды контрреформации, прежде всего иезуиты, продолжали действовать. Развитие конфликта шло скорее не по восходящей линии, а по спирали. Первые десятилетия он сдерживался военной конфронтацией двух наиболее могущественных католических держав – империи Карла V и Франции, окончившейся только в 1559 году. Попытки военного решения конфликта были ограничены рамками Германской империи. Во второй половине века такие попытки распространились почти на всю Европу.

Середина века была, таким образом, переломным пунктом. Начиная с 60-х годов вековой конфликт сосредоточивается на борьбе за Нидерланды, восставшие против Филиппа II, за раздираемую гражданской войной Францию, за Англию и Шотландию – на борьбе, которая должна была определить судьбу Европы. В эту борьбу были втянуты разные силы и разными путями – либо непосредственно, либо через цепную реакцию, вызываемую конфликтом в системе международных отношений.

«…А король Филипп пребывал в неизменной злобной тоске… И вечно его знобило, ни вино, ни пламя душистого дерева, непрерывно горевшего в камине, – ничто не согревало его. Он всегда сидел в зале среди такого множества писем, что ими можно было наполнить сто бочек. Филипп писал неустанно, все мечтая стать владыкой мира подобно римским императорам». Таким предстает испанский король со страниц бессмертной «Легенды об Уленшпигеле» Шарля де Костера. Историческая традиция приписывает Филиппу II, превратившему Мадрид в столицу Испании (и 1561 г.), добровольное уединение в расположенном неподалеку мрачном и пышном замке-монастыре Эскури-ил. В Испании Эскуриал считали восьмым чудом света, S его сооружении и украшении участвовали лучшие зодчие и художники Испании, Италии и Фландрии. Впоследствии четырехугольная неприветливая каменная глыба, далеко видная на темном фоне гор Сьерра-де-Гвадаррама, напоминала кому гигантскую казарму, кому госпиталь. Впрочем, затворничество Филиппа является известным преувеличением. Некоторые историки даже употребляют |дссь слово «легенда» – королю случалось объезжать испанские провинции, да и не все время года проводил ФН в Эскуриале. Но в легенде хорошо схвачена суть политики Филиппа II, все более отрывавшегося от реальной действительности и как будто и впрямь отгородившегося от жизни высокими стенами монастыря. Политическое мышление короля все менее считалось с теми фактами, которые противоречили его предвзятым концепциям. Если Карл V облекал планы реакционного лагеря в откровенно имперскую форму, то Филипп II выдвигался in первый план как лидер и знаменосец католической мнггрреформации. (В исторической литературе много спорили даже о термине «контрреформация», который нередко пытались заменить понятиями «католическая реформа», католическая реформация»1. Суть дела от этого не меняется.) В 1564 году Филипп II писал папе Пию IV: «Чем допустить малейший ущерб для истинной религии и служению господу, я предпочел бы потерять все свои владения и, если бы я мог, сто раз лишиться жизни, ибо я не Инляюсь и не буду правителем еретиков»2.

Като-Камбрезийский договор 1559 года фактически означал установление испанской гегемонии в Италии в обмен па признание французских приобретений на восточной границе (Мец, Верден, Туль, Булонь), а также недавно (за год до подписания документа) отвоеванного Кале, которым целых два столетия владели англичане. «После 1559 года Испания играла роль арбитра Европы, – писал п'шестный американский историк, – и пока мотивом испанской политики была упрямая решимость поддерживать status quo (что означало сохранение испанской гегемонии), интересам Филиппа больше всего соответствовали консерватизм и всеобщий мир»3. Однако все дело заключалось как раз в том, что сохранение и укрепление испанского преобладания были немыслимы без попыток подавления множащегося числа внутренних и внешних, открытых и скрытых, потенциальных и действительных врагов. Некоторые западные историки считают, что приписывать Филиппу II намерение «обратить в католичество весь мир» – значит упрощать реальное положение вещей, поскольку каждая из завоевательных акций Испании была следствием целого ряда конкретных мотивов и обстоятельств. Однако протестанты будто бы считали, что Испания стремится к их сокрушению, и действовали в соответствии с этим представлением4.

В бесчисленных бумагах Филиппа II исследователи не обнаружили чего-либо подобного плану создания всемирной монархии, с которым носился Карл V. Известный американский историк Г. Д. Кенигсбергер считал это обстоятельство доказательством того, что у короля и не было такой цели, что он субъективно прежде всего стремился к защите своих владений от покушений внешних врагов и к сокрушению ереси внутри страны. «Однако остается существенно важный вопрос – что он подразумевал под этими целями и какими действиями он стремился их достигнуть»5. На практике оказывалось, что достижение этих целей было связано не только с подавлением восстания в Нидерландах и с сокрушением мощи Порты, но и с подчинением в той или иной форме Франции и Англии, с преодолением сопротивления протестантских князей преобладанию Габсбургов в Европе.

Вековой конфликт создавал дополнительные возможности – идеологические, политические, дипломатические и военные – для ведения главной державой реакционного лагеря захватнических войн. Но наряду с этим он умножал причины и мотивы ведения войны для победы над отдельными входящими в неприятельский лагерь государствами, для предупреждения его возможного усиления, для захвата выгодных стратегических позиций с целью продолжения в будущем вооруженного конфликта против главных сил противника. Многочисленные «частные» войны велись как подготовка для возобновления войны во всеевропейском масштабе. Существование векового конфликта не только способствовало созданию военно-политических блоков, цементировало их сплочение. Оно помогало ведущей державе консервативного лагеря заставить других участников смириться с ролью младших партнеров, с неравноправным положением; подчинить свою внешнюю политику интересам лидера; идти на более крупные расходы, чем казалось им целесообразным, на передачу их вооруженных сил под иностранное командование и на участие в военных операциях, прямо не связанных с защитой их государственных интересов; проводить даже внутри своей страны меры, угодные державе-гегемону; наконец, порой просто оставаться в рамках данного союза вопреки собственным выгодам.

Новейшие католические авторы, ополчившиеся на «очернение» Филиппа II, к чему, по их мнению, были склонны либеральные историки прошлого века, подчеркивают, что королю были свойственны облагороженное религией высокое чувство долга, стремление к строгому, пусть даже и нелицеприятному, отправлению законов и правосудия. Эти авторы только редко замечают, что монаршее «чувство долга» включало убеждение в праве короля тайно осуществлять любые незаконные и вероломные действия, отдавая в них отчет лишь богу (или, точнее, придворным духовникам, всегда готовым оправдать любые деяния Филиппа).

Филипп II был воплощением того, что последующие поколения окрестили бюрократическим правлением. С утра jpp ночи сидел он в своем кабинете, пытаясь «управлять миром за письменным столом»6, просматривая множество бумаг, в том числе и маловажных, заполняя их длинными замечаниями и нравоучениями на полях и даже педантично исправляя орфографические ошибки. Здесь, за письменным столом, ткал он бесконечную паутину административных указаний, военных приказов и внешнеполитических интриг, которая должна была оплести все известные тогда страны Старого и Нового Света. Личные привязанности и дела редко отрывали короля от поглощавшего его бумажного моря. Он, правда, четыре раза был женат, но всегда шел под венец только по мотивам сугубо династическим и дипломатическим. В 27 лет он женился на английской королеве Марии Тюдор, которая была на 11 лет старше его. Когда она умерла, ему было 32 года, и на этот раз была избрана 14-летняя невеста. Вся жизнь Филиппа II была подчинена бюрократическим добродетелям, которые в его представлении сливались с религиозным долгом. Постепенно он приобрел привычку ежедневно по три-четыре часа, стоя на коленях, возносить молитвы господу. Прямым результатом стала лишь подагра, мучившая его много лет до самой смерти.

В январе 1568 года король в сопровождении вооруженной стражи появился в покоях своего сына и наследника Дон Карлоса. Проснувшийся принц в страхе спросил отца, собирается ли тот убить его. Филипп со своей обычной холодной невозмутимостью приказал изъять бумаги принца и держать его под арестом. Это было последнее свидание отца с сыном, который был помещен в тюрьму замка Алькасар. Пока Филипп II обсуждал со своими ближайшими советниками судьбу Дон Карлоса, 25 июля стало известно о кончине принца. Обстоятельства, при которых он умер, были и остаются неизвестными. Вероятнее всего, принц, который обнаруживал сильные признаки умственного расстройства, был сочтен Филиппом неспособным занимать престол. Однако сразу поползли слухи, что принц казнен и притом за любовь к своей мачехе Елизавете Валуа либо даже за участие в «протестантском заговоре». Молва еще ранее приписывала Дон Карлосу планы побега в Нидерланды (а впрочем, и в Италию). Очевидно, сам Дон Карлос не очень скрывал свои намерения, и одно это скорее превращало их в причуды не вполне нормального человека, чем в обдуманные действия конспиратора. Впоследствии именно слухи о заговоре наследного принца породили легенду о Дон Карлосе, которую обессмертил Ф. Шиллер в своей знаменитой трагедии. А в драме Вер-харна «Филипп II» (1901 г.), в которой повествуется об этих планах бегства Дон Карлоса, принц восклицает в адрес своего беспощадного отца:

Ночной король, коварный соглядатай,

Угрюмый и неистовый король,

………………… король

Молчанья, бешенства и гнева.

Недоверие ко всем Филипп II возвел в принцип своего правления. Объектами его подозрительности становились даже герцог Альба и Александр Фарнезе, герцог Пармский, верность которых была проверена много раз в самых сложных обстоятельствах. Это недоверие не раз губительно отражалось на ведении дел: не решаясь сместить того или иного из своих наместников или полководцев, Филипп вместе с тем сознательно лишал их необходимых ресурсов и полномочий для успешного выполнения поставленной перед ними задачи. Таким образом он действительно добивался усиления своей власти, того, чтобы корона не становилась орудием в руках различных аристократических группировок или придворных клик. Но это никак не помогало достижению целей в многочисленных войнах и других внешнеполитических предприятиях испанского короля.

«Основной чертой империи Филиппа II, – писал известный французский историк Ф. Бродель, – безусловно, является ее испанский, можно даже сказать, кастильский характер»7. В этом она резко отличалась от державы его отца Карла V. Уже в 1546 году протестантские памфлеты в Германии заявляли об императоре, родившемся в Нидерландах, и его возможном преемнике – Филиппе: «Не должен нами управлять валлонец, а вдобавок и испанец»8.

В этих условиях консервативный лагерь должен был апеллировать к национальным предрассудкам и вражде. В периоды максимального напряжения векового конфликта становилось невозможным обходиться без более или менее широкого вовлечения в него масс. Руководители консервативного лагеря, однако, по существу ничего не могли обещать массам, кроме надежды на военные трофеи для тех, кто попадал в ряды сражавшихся армий. Тем более напряженно должен был действовать аппарат идеологического принуждения, обещая награду на небе, играя на отсталости и суевериях, разжигая ненависть к чужакам или вступая на путь социальной демагогии, когда участие в конфликте приводило к гражданской войне. Идеология контрреформации подчеркивала примат интересов веры над интересами государства, которые должны были выводиться не из анализа реальной действительности, а из догматов религии и основанных на ней универсальных правовых норм.

В Европе утверждалась система национальных государств, большинство из которых сознательно или бессознательно тяготело к соблюдению принципа равновесия сил, известного уже античности9 и вновь усвоенного в эпоху Возрождения. Между тем ход векового конфликта все более ясно отражал планы руководящей державы католического лагеря по созданию универсальной монархии. Усиливалась тенденция к бипо-лярности, хотя внутри протестантского лагеря и не было ведущего государства, вокруг которого консолидировались бы силы Реформации. Вместе с тем возможность выхода из векового конфликта создавалась как раз относительным равновесием сил, эта военная биполярность откоывала путь к политической многополярности.

Направленность векового конфликта могла идти вразрез не только с государственными интересами тех стран, которые были вовлечены в него (порой вопреки их политическим приоритетам). Участие ,в конфликте против протестантизма на стороне Испании и германского императора явно противоречило национальным интересам Франции. Поэтому, оставаясь католической, Франция фактически выступала против главных сил католической контрреформации как в первой половине XVI века (при Франциске I и Генрихе II), так и в первой половине XVII века (об этом далее). Ситуация менялась только в последней трети XVI века – во время длительных гражданских войн, когда католическая партия во Франции считала участие в вековом конфликте средством одержать победу внутри страны. Полного совпадения интересов консервативного лагеря в целом и любой из входящих в него стран не было никогда, даже если понимать государственные интересы так, как их представляли себе правительства этих стран. К тому же по этому вопросу не было единодушия и в самих правящих кругах. Так, если Филипп II вполне отождествлял интересы Испании с династическими устремлениями испанской ветви Габсбургов, то даже среди его приближенных были люди, сомневавшиеся в выгодах, связанных с участием в вековом конфликте, и отдававшие себе – хотя бы отчасти – отчет в тех бедствиях, которые это участие приносило стране. И именно благодаря существованию таких настроений даже Филиппу II приходилось маскировать порой интересы династии заботой о государственных приоритетах в собственном смысле слова. Однако представлять главной выгодой для страны достижение химерической цели уничтожения противника в вековом конфликте значило просто сделать бессодержательным самое понятие государственных интересов. Король привык отождествлять задачи стремившихся к европейской гегемонии габсбургских держав, и прежде всего Испании, с интересами католицизма. Но и он готов был идти на крайние меры, использовать крупные военные силы только там, где на карту были действительно поставлены великодержавные интересы Испании.