Текст книги "Вековые конфликты"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Паутина заговоров

Второй этап векового конфликта выдвинул на передний план методы тайной войны, не игравшие столь значительной роли в первой половине XVI века. На первом этапе борьба в рамках конфликта, по сути дела, велась между императором и германскими протестантскими князьями, которых поддерживали противники Габсбургов в католическом лагере. На втором этапе борьба распространилась на всю Западную Европу, но, приобретая характер всеобщей войны, приняла форму ряда переплетавшихся между собой конфликтов – в Нидерландах, во Франции, в Англии и Шотландии. Особенностью векового конфликта являлись превращения гражданских войн в международные столкновения, их затягивание на длительные сроки, иногда на многие десятилетия. Почти в каждой стране Западной и Центральной Европы имелось более или менее значительное преследуемое религиозное меньшинство, связанное узами единого вероиспо-иедания с правящими кругами других враждебных данному государств. И здесь на авансцену выдвигались приемы тайной войны, тем более что при тогдашней политической структуре государств весьма эффективным орудием смены власти был дворцовый заговор под предлогом защиты династических прав того или иного претендента на престол. Агрессором в конечном счете неизменно оказывался лагерь контрреформации. Однако в каждом конкретном случае, на отдельных этапах противоборства складывались и иные ситуации. И это придавало тайной войне не только особый размах, но и некоторую неясность, не позволявшую порой выявить подлинные намерения и роль участников борьбы. Поэтому уже в наше время некоторым консервативным историкам удается изображать лагерь контрреформации обороняющейся стороной.

Остановимся на одном из возмолшых примеров – на одном из заговоров в непрекращавшейся тайной войне контрреформации против Англии. В середине XVI века, да и позднее, значительная часть населения Англии оставалась католической. Не исключено, что даже отдельные английские дипломаты-разведчики, вроде заклятого врага иезуитов сэра Эдварда Уоттона (1548-1626), были католиками1. Католические заговоры концентрировались вокруг Марии Стюарт – шотландской королевы, имевшей династические права на английский престол. Драматическая история жизни Марии Стюарт привлекла внимание великих поэтов, писателей и художников. Достаточно вспомнить Ф. Шиллера и Стефана Цвейга. Но будет не лишним добавить, что трудно найти в XVI веке фигуру, которая бы служила таким ярким олицетворением векового конфликта. В этом отношении в один ряд с пылкой и романтической королевой Шотландии среди современников можно, пожалуй, поставить только ее многолетнего тайного корреспондента, сумрачного хозяина Эскуриала – Филиппа II.

Роль Шотландии во многом определялась изменяющимся положением, которое занимала ее южная соседка в системе международных отношений. Во время правления Марии Тюдор, вышедшей, как мы помним, замуж за Филиппа (тогда еще наследника престола), Англия воевала совместно с Испанией против Франции. А французское правительство, в свою очередь, стремилось в максимальной степени использовать династические связи с Шотландией, чтобы добиться активного участия этой страны в борьбе против Англии. В такой обстановке и был заключен брак между Марией Стюарт и французским дофином Франциском (позднее, в 1559-1560 гг., занимавшим королевский престол). Династия Стюартов еще ранее была связана семейными узами с Гизами, герцогами Лотарингскими (представители этой династии занимали ключевые посты в правительстве Франции и позднее возглавили организацию французских воинствующих католиков). Поэтому долгое время отношения Мадрида и Эдинбурга определялись не столько нараставшими противоречиями Испании с Англией, сколько отношениями с Францией, младшим партнером которой стала Шотландия. Подход Мадрида к Шотландии тогда также определялся не столько вековым конфликтом, сколько сложно переплетавшимся с ним соперничеством между Испанией и Францией. Однако по мере того как на первый план выдвигались борьба между Габсбургами и Англией и вмешательство Испании в гражданские войны во Франции, целиком вписывавшиеся в русло векового конфликта, отношение Филиппа II к шотландским событиям все в большей степени зависело от развития этого конфликта.

Мария Стюарт и английская королева Елизавета так никогда и не встретились лицом к лицу. Елизавета постоянно уклонялась от такой встречи. В их соперничестве личные мотивы тесно сплетались с политическими. Елизавета, которая из-за врожденной или приобретенной аномалии не могла надеяться иметь потомство, не стремилась к замужеству, предпочитая заводить фаворитов. Она не могла не вспоминать незавидную, а подчас и трагическую судьбу жен своего отца Генриха VIII, и прежде всего своей матери Анны Болейн, отправленной супругом на эшафот. Вместе с тем надежда получить руку английской королевы была удобной приманкой, которую десятилетиями использовало английское правительство в дипломатической игре. Так же обстояло дело и с нежеланием бездетной Елизаветы назвать имя своего преемника: королева говорила, что он будет маячить у нее перед глазами, как саван. Но здесь опять-таки к обычной нерешительности Елизаветы и страху смерти примешивался хладнокровный политический расчет. Возможность взять дорогую цену за согласие признать права того или иного претендента была слишком сильным козырем, куда более важным, чем опасность того, что неурегулированность вопроса о престолонаследии может послужить причиной вооруженной борьбы за британский трон. Вместе с тем было замечено, что засидевшаяся в невестах королева с чисто женской ревностью осуждала возможность вступления в новый брак Марии Стюарт, которая была почти на девять лет ее моложе. Мария не отказывалась от права занять престол после Елизаветы. Это право, не признаваемое Лондоном, должно было быть унаследовано детьми Марии Стюарт. Потому Елизавета хотела, чтобы муж шотландской королевы, если она все же решится вторично вступить в брак, подходил для английского правительства. Супруг правящей королевы становился королем ее страны – как Филипп II стал королем Англии во время правления Марии Тюдор, а Франциск II – королем Шотландии, женившись на Марии Стюарт. Правда, ни тот, ни другой так и не успели воспользоваться политическими выгодами, которые сулили их династические браки, но причиной тому была неожиданно ранняя кончина одного из супругов (в первом случае – Марии Тюдор в 1558 г., а во втором – Франциска II в 1560 г.).

Руки Марии Стюарт стали теперь домогаться многие монархи и наследные принцы, в их числе – короли Франции, Дании и Швеции. Особенно опасными для Англии среди претендентов казались представители обеих, австрийской и испанской, ветвей габсбургского дома – эрцгерцоги Фердинанд и Карл (сыновья императора Карла V) и Дон Карлос, сын и наследник Филиппа II. Включение Шотландии с помощью династического брака в сферу влияния габсбургских держав и тем самым лагеря контрреформации вряд ли бы немедленно изменило соотношение сил, но, безусловно, создавало условия для таких перемен в недалеком будущем. Используя ресурсы лагеря контрреформации, король-католик смог бы не только подавить протестантизм в Шотландии, но и предпринять попытку свержения Елизаветы и передачи английского престола Марии Стюарт. Наибольшие опасения в этой связи вызывали притязания на руку Марии со стороны инфанта Дон Карлоса. Хотя сын Филиппа II не имел ничего общего с героическим образом, созданным воображением Шиллера в его Драме «Дон Карлос», за испанским наследным принцем стояли мощь огромного государства Филиппа II, поддержка католического лагеря. К концу 1563 года Дон Карлос, никогда не отличавшийся физическим и психическим здоровьем, окончательно лишился рассудка, и в апреле 1564 года переговоры о его браке с Марией были прерваны.

Еще почти за год до этого, в июне 1563 года, Елизавета уведомила одного из наиболее влиятельных шотландских лордов – Мейтланда, что в случае брака Марии с Дон Карлосом ее будут считать врагом Англии, а если, напротив, она последует совету из Лондона при выборе мужа, то будет признана наследницей британского престола. Предложенную Елизаветой кандидатуру трудно было не счесть намеренным оскорблением. Это был многолетний фаворит Елизаветы Роберт Дадли, граф Лейстер. К тому же Лейстера обвиняли в убийстве его жены (неожиданно скончавшейся в сентябре 1560 г.) с целью женитьбы на Елизавете. (Пройдет всего несколько лет, и Марию Стюарт обвинят в соучастии в подобном же преступлении с целью выйти замуж за убийцу своего мужа.) Кандидатура Лейстера, видимо, и была выдвинута в расчете на то, что она наверняка будет отвергнута й тем самым будет создан предлог отказать Марии в ее притязаниях на английский престол. Однако, вероятно, именно поэтому советники шотландской королевы не сразу дали однозначный ответ на предложение Елизаветы – переговоры велись до начала 1565 года2.

В июне 1565 года Мария неожиданно вышла замуж за своего кузена Генри Стюарта, лорда Дарнлея, сына графа Леннокса. По словам одного придворного, сэра Джеймса Мелвила, Дарнлей «более напоминал женщину, чем мужчину. Он был хорошеньким, безбородым и лицом походил на даму». С династической точки зрения выбор Марии был не столь плох. Как и Мария, ее муж имел права на английский престол. Тем самым укреплялись и права любого их наследника. И все же этот выбор оказался серьезной политической ошибкой. Супруг королевы был спесивым ничтожеством, сразу вступившим в распри с влиятельными лордами, включая и Мерея.

Елизавета была разгневана браком Марии. Соперничество с Дарнлеем объединило Мерея и Гамильтонов – старых врагов Ленноксов. Однако поднятое ими восстание было без особого труда подавлено. Мерей бежал в Англию, Елизавета публично осуждала Мерея, а втайне оказывала ему поддержку. И до, и после подавления (в сентябре 1565 г.) мятежа, возглавляемого Мереем, политика Марии представляла собой маневрирование между протестантами и католиками. В декабре 1565 года королева заявила, что она не будет ориентироваться на протестантов и рисковать потерей друзей на континенте, не получив взамен никаких гарантий поддержки со стороны Елизаветы. Одержав победу над частью протестантских лордов, Мария Стюарт сочла возможным более откровенно опираться на помощь католиков и в самой стране, и за ее пределами. Главным агентом католической контрреформации в Шотландии считали – без особого основания – итальянца Давида Риччио, музыканта по профессии, ставшего секретарем королевы. Влияние, которое этот выходец из Савойи приобрел на Марию, вызывало негодование лордов, видевших в возвышении выскочки-итальянца умаление своей власти. Они объяснили карьеру Риччио тем, что он будто бы являлся любовником королевы и отцом ребенка, которого она ожидала. Этот вымысел поддерживал даже Дарнлей. Он мстил Марии за откровенное пренебрежение, с которым она стала относиться к нему, как только поняла, чего он стоил. Дарнлей вступил в тайный сговор с мятежными лордами: они соглашались поддержать его притязания на власть, а он обязался не допустить конфискации имений Мерея и его союзников.

Ночью 9 марта 1566 г. заговорщики ворвались в королевский дворец и на глазах Марии зарезали Риччио, умолявшего свою повелительницу о защите. Очень вероятно, что в расчеты лордов входило устранение и самой королевы. Они предполагали, что молодая женщина, котопая должна была скоро родить, просто не выдержит леденящего ужаса этой мрачной ночи, направленных на нее мечей в покрытых кровью руках убийц.

Однако Мария уцелела. Ей удалось искусным притворством привлечь на свою сторону Дарнлея и таким путем освободиться от подчинения заговорщикам, которые должны были вскоре бежать в Англию. 19 июня Мария родила сына – будущего короля Якова, что, казалось, еще более способствовало примирению супругов. Но оно было лишь видимым. Мария не простила Дарнлею его предательства, и теперь, когда она с его помощью избавилась от давления мятежников, не было больше нужды скрывать свой истинные чувства. Уже в августе и особенно в сентябре 1566 года все знали о разрыве между супругами. Прибывший на крестины принца Якова английский посол граф Бедфорд писал: «Невозможно из чувства приличия и ради чести королевы передать, что она говорила о нем». Дарнлей почуял опасность и поспешил уехать в Глазго, где было сильно влияние его отца.

Возможно, что ненависть и отвращение к Дарнлею были вызваны у Марии внезапно вспыхнувшим чувством к зО-летнему Джеймсу Хепберну, графу Босвелу, самоуверенному и беззастенчивому предводителю боевых отрядов составленных из жителей пограничных районов. Стефан Цвейг в своей «Марии Стюарт» уделяет много внимания этой налетевшей как ураган необоримой страсти, которая превратила гордую и властную королеву в покорное орудие хищного честолюбца. Под гипнотическим взглядом своего любовника королева безропотно разыгрывает комедию нового примирения с Дарнлеем, выманивает его из безопасного Глазго и 9 февраля 1567 г. осуществляет план коварного убийства. Дом Кирк о'Филд около городской стены, в котором поместили Дарнлея, взлетел на возДУх– Мария Стюарт за несколько часов до этого уехала в замок Холируд, чтобы присутствовать на свадьбе своих прйдворных. А вскоре королева выходит замуж за Босвела, которомУ для этого спешно устроили развод с первой женой.

Такова версия, которой придерживались враги Марии Стюарт и которую пересказывали сотни раз даже многие сочувствующие ей историки (конечно, в различном стиле, с разными оценками и психологическими мотивировками поведения главных действующих лиц). Однако единственно несоМненным в этой истории является убийство Дарнлея. Все остальное опирается на совсем не безупречные доказательства, покоится на достаточно произвольных предположениях, на домыслах, порой даже не учитывающих некоторых бесспорных фактов.

О «преступной страсти» королевы к Босвелу узнали из ее собственных писем. Но подлинность этих документов никак нельзя считать неопровержимо установленной. При отсутствии оригиналов «писем из ларца» не прекращающиеся уже четыре века дискуссии вряд ли способны привести к определенному ответу. Сведений о любовной связи королевы Марии и Босвела, относящихся ко времени до убийства Дарнлея, не существует вовсе. Скандальные подробности впоследствии стали известны из сочинений врага королевы Джорджа Бьюкенена, являвшегося орудием лорда Мерея. Его рассказы хотя и богаты красочными деталями, призванными придать им достоверность, но все же являются вымыслом и не выдерживают никакой проверки. Заговорщики, взрывая Кирк о'Филд, сознательно стремились продемонстрировать, что Дарнлей был убит, а не умер естественной смертью. Так могли действовать лишь те, кто был уверен, что им удастся переложить на плечи других вину за совершенное преступление. Вместе с тем поведение Марии в декабре 1566 года, то есть незадолго до взрыва в Кирк о'Филде (в том числе и ее попытки заручиться путем щедрых денежных пожалований поддержкой протестантской церкви), свидетельствует о том, что она была в курсе заговора лордов против ее мужа и готовилась к политическому кризису, который мог последовать за его убийством. Одновременно 23 декабря католический архиепископ Сент-Эндрюсский Джон Гамильтон был восстановлен в своих полномочиях, которые были отняты у него за неразрешенное служение мессы. Теперь он обладал юрисдикцией, позволявшей ему аннулировать браки Марии с Дарнлеем и Босвела с его женой. На следующий день, 24 декабря, были прощены убийцы Риччио, которые стали ярыми врагами своего прежнего сообщника Дарнлея. 9 января 1567 г. Джон Гамильтон был снова лишен некоторых своих полномочий. Не означало ли это, что в его услугах более не нуждались и от Дарнлея было решено отделаться иным путем?

Дарнлей в последние месяцы своей жизни пытался представить себя поборником интересов лагеря контрреформации, обращался за поддержкой к Филиппу II и римскому папе. Но его прошлое поведение было настолько двусмысленным, что в Мадриде и Риме его явно не могли считать ревностным католиком, которого следует предпочесть Марии Стюарт. Поведение Марии, заманившей Дарн-лея в Эдинбург, может быть объяснено политическими мотивами – боязнью его бегства за границу. Роль заботливой жены, которую королева играла в Кирк о'Филде, могла объясняться тем, что она стремилась таким образом «узаконить» ожидавшегося ею ребенка. (Мария в прошлом не раз ошибочно считала себя беременной, и сама могла быть источником ходивших на этот счет слухов.) Одним словом, существует множество косвенных данных, уличающих королеву в участии в заговорах против ее мужа, что, однако, отнюдь не равнозначно ее прямой причастности или просто согласию на взрыв в Кирк о'Филде.

После убийства Дарнлея, потерпев поражение в борьбе с шотландскими лордами-протестантами, Мария Стюарт бежала в Англию. Елизавета приказала держать ее под арестом и организовала суд, чтобы формально снять с шотландской королевы обвинение в убийстве мужа. Во время первого процесса Марии Стюарт на ее сторону фактически перешел один из членов судившей ее комиссии – Томас Говард, герцог Норфолк. Вражда с главным министром Сесилом и фаворитом Елизаветы герцогом Лейстером, несогласие с проводимым ими антииспанским курсом во внешней политике, а главное – такая заманчивая цель, как шотландская корона, побудили герцога Норфолка искать руки Марии Стюарт. Разгневанная Елизавета приказала обвинить Норфолка в государственной измене на основании того, что, мол, шотландская королева не отказывалась от своих прав на английский престол (как утверждала сама Мария – только от права наследовать Елизавете, но эта оговорка не принималась во внимание английским правительством).

В 1569 году в северных графствах Англии вспыхнуло восстание – народное недовольство, как это не раз случалось во времена Реформации, вылилось в движение под знаменем католицизма. Как уже упоминалось, в феврале 1570 года папа Пий V издал буллу, отлучающую Елизавету I от католической церкви (к которой она, впрочем, и не принадлежала) и, главное, освобождающую подданных от присяги «королеве-еретичке». Булла эта была издана в расчете на восстание, уже, однако, жестоко подавленное к моменту ее опубликования.

Папская булла содержала немало юридических неясностей и неточностей, и они были сразу же использованы ловкими английскими интерпретаторами, чтобы привести доводы для несоблюдения ее британскими католиками (большинство из которых нуждалось для этого лишь в благовидном предлоге). Как бы то ни было, никаких заметных признаков неповиновения правительству Елизаветы – после подавления восстания в северных графствах – так и не последовало. Тем не менее интенсивная католическая пропаганда – особенно с помощью эмиссаров, присылаемых из-за границы, – приносила некоторые плоды. А воображение английской католической эмиграции безмерно преувеличивало достигнутые, по всей вероятности весьма ограниченные, успехи. Позднее руководитель этой эмиграции доктор (впоследствии кардинал) Уильям Аллен слышал от лиц, прибывших из Англии, будто «число тех, кто ежедневно возвращается в лоно католической церкви, превосходит всякое вероятие, что один из посланных Римом миссионеров обращал в католичество не менее 80 человек в день» .

Восставшим в 1569 году не удалось освободить Марию Стюарт, а герцог Норфолк, которого стоявшие во главе восстания католические феодалы собирались сделать главнокомандующим повстанческой армией, струсил, предал своих сообщников и, явившись по приказу Елизаветы в Лондон, был посажен в Тауэр. Поскольку против Норфолка не было прямых улик, его выпустили из тюрьмы, но оставили под домашним арестом. Это не помешало вовлечению герцога в «заговор Ридольфи».

Флорентийский банкир Роберто Ридольфи, по имени которого назван заговор, выступал в качестве агента римского папы, короля Филиппа II и его кровавого наместника в Нидерландах герцога Альбы. Итальянец поддерживал тесные связи с испанским послом доном Герау Деспесом, с католическим епископом Лесли – послом Марии Стюарт при английском дворе, сластолюбивым жуиром и трусом, готовым на любое предательство. При тайном свидании с Ридольфи герцог Норфолк обещал в случае получения денежной субсидии поднять восстание и держаться до прибытия из Нидерландов испанской армии численностью 6 тысяч человек. Планы заговорщиков предусматривали убийство Елизаветы. Однако Альба счел планы Ридольфи трудноосуществимыми и к тому же сомневался в том, что удастся сохранить в тайне заговор, в который итальянец успел посвятить слишком многих. Альба предпочитал избавиться от Елизаветы с помощью наемного убийцы, о чем и сообщил Филиппу II. Ридольфи счел необходимым уведомить о положении дел епископа Лесли, герцога Норфолка и еще одного заговорщика – лорда Лэмли. Курьером он выбрал молодого фламандца Шарля Байи, неоднократно бывавшего в Англии.

Байи бегло говорил по-английски и на нескольких других языках, и поэтому ему удавалось легко менять обличье, обманывая бдительность властей. Но на этот раз – дело происходило в апреле все того же 1571 года – счастье изменило фламандцу. В Дувре при таможенном досмотре у него обнаружили изданное во Фландрии на английском языке сочинение епископа Лесли «Защита чести Марии, королевы шотландской», в котором недвусмысленно обосновывались ее права на престол. Одного такого мятежного произведения было вполне достаточно для ареста Байи. Кроме того, у него были изъяты еще какие-то подозрительные бумаги и письма, явно написанные шифром. На них не были указаны адресаты, стояли лишь числа 30 и 40. Арестованный уверял, что его попросту попросили доставить эти письма в Лондон и что ему не известны ни имена лиц, которым они адресованы, ни шифр, которым они написаны. Вскоре же, однако, выяснилось, что Байи лгал. При более тщательном обыске под подкладкой его камзола был обнаружен шифр. Не оставалось сомнений, что в руки властей попали нити нового заговора против королевы. Губернатор южных портов сэр Уильям Кобгем, который допрашивал Байи, решил, не теряя времени, отправиться с захваченными бумагами к главному королевскому министру Уильяму Сесилу, лорду Берли. При допросе присутствовал брат губернатора Томас Кобгем, тайно принявший католичество. Фламандец успел обменяться с ним многозначительными взглядами. После этого Томас неожиданно заявил, что, если бумаги попадут к лорду Берли, герцог Норфолк – конченый человек. Губернатор, однако, не стал слушать брата и приказал подать лодку. Томас взялся сопровождать его и по дороге снова стал настойчиво убеждать не торопиться с передачей бумаг главному министру. Уильям Кобгем заколебался, сообразив, что речь идет о заговоре, организованном Ридольфи, с которым он и сам был как-то связан, и боялся, что это обстоятельство выплывет наружу.

Кобгем понял, что не в его интересах передавать бумаги Уильяму Сесилу. Но скрыть их было еще опаснее. Лорд Берли все равно бы вскоре узнал об аресте Байи и его допросе Уильямом Кобгемом. Лодка уже приближалась к дому Берли, надо было на что-то решиться, и… Кобгем приказал повернуть обратно. Он пошел на хитрость. Бумаги были отправлены Джону Лесли с вежливой просьбой к епископу как иностранному послу явиться на следующий день к губернатору и вместе с ним распечатать и прочесть полученную корреспонденцию. Иначе говоря, Кобгем давал шотландцу драгоценное время для подмены бумаг. Почтенного прелата не надо было просить дважды. Он сразу ринулся к испанскому послу дону Герау Деспесу. Началась лихорадочная работа. Взамен подлинных писем были составлены подложные, написанные тем же шифром. Для правдоподобия в них содержались полемические выпады в адрес королевы, но было опущено все, что могло бы навести на мысль о существовании антиправительственного заговора. В пакет даже были дополнительно вложены другие подлинные письма, которыми обменивались заговорщики, но в которых не содержалось никаких улик. Настоящие же письма, полученные от Ридольфи, были отправлены Норфолку и лорду Лэмли. Теперь Кобгем мог переслать фальсифицированную корреспонденцию по прямому назначению – лорду Берли, а Лесли, играя свою роль, даже официально потребовал возвращения адресованных ему писем, на которые распространялась дипломатическая неприкосновенность.

Сесил если и был обманут, то только наполовину. Его шпионы во Фландрии уже успели известить его о каких-то приготовлениях к новому заговору. Кроме того, он был поражен наглым тоном, в котором была написана книга Лесли: в ней явно проглядывали расчеты посла Марии Стюарт на то, что плененная королева займет не только шотландский, но и английский престол. Однако Берли ничем не выдал своих подозрений. Он предпочитал, чтобы его считали одураченным. Главным его козырем было то, что под арестом находился, очевидно, немало знавший Байи. Настойчивость, с которой Лесли пытался добиться освобождения фламандца, ссылаясь на принадлежность последнего к штату шотландского посольства, лишь укрепила Берли в убеждении, что Байи держит в своих руках ключ к тайне. А когда к Байи, заключенному в лондонскую тюрьму Маршалси, попытались проникнуть люди испанского посла, а потом какой-то ирландский священник по поручению епископа Росского, эта уверенность еще более укрепилась. Тюремные власти перехватили людей, направленных к фламандцу, который томился в неизвестности и в отношении своего будущего, и того, какой линии держаться на предстоящих ему допросах. Берли отлично понял смятение, в котором находился Байи.

…Ночью в мрачной, сырой камере, где на вязанке соломы лежал, дрожа от холода, Байи, неожиданно появился человек. Узник с радостью узнал в нем своего старого знакомого Уильяма Герли, отважного католика, которого его благочестивые единоверцы почитали за святого великомученика. Он уверял, что является двоюродным братом леди Нортумберленд, жены предводителя недан-него католического восстания. За участие в этом восстании Герли был брошен в тюрьму. Заключенные и посетители тюрьмы Маршалси видели, как несчастного страдальца заковывали в тяжелые цепи и неделями держали в подземных темницах на хлебе и воде. Католики, включая епископа Росского и дона Герау, считали Герли невинной жертвой протестантов. Многие пытались даже заручиться советами или благословением узника в благочестивой уверенности, что на него нисходит божья благодать. Доказать последнее, конечно, трудно. Доподлинно известно другое: Герли находился на постоянном жалованье у лорда Берли, который характеризовал его как «джентльмена, обладающего высокими достоинствами, мудростью и образованием, большим опытом… Он хорошо известен Ее величеству, которая благосклонно относится к нему».

Как происхождение Уильяма Герли, так и причины его смерти в 1588 году остаются неизвестными. Его родственные связи с семейством лорда Нортумберленда, возможно, относятся к легенде, изобретенной им для пользы службы. Установлено, что Герли был родом из Уэльса. Его письма свидетельствуют о том, что он получил основательное образование. Он утверждал, что хорошо знает несколько иностранных языков, и это, видимо, не было выдумкой. Некоторые его послания написаны по-латыни. Известно, что он говорил по-итальянски. Впоследствии этот тюремный шпион значительно продвинулся на службе у лорда Берли. Ему даже была поручена дипломатическая миссия.

История Герли – история одного из многих дворян – прожигателей жизни, не слишком разборчивых в средствах, когда речь шла о деньгах или о возможности разделаться с докучливыми кредиторами. В 1565 году его обвиняли в том, что он занимался пиратством в районе острова Уайт. Корабль, захваченный Герли и его компанией, оказался вдобавок голландским, а не испанским, а конфликт с Нидерландами не входил в планы правительства. В оправдание Герли составил подробный дневник собственных деяний с 3 по 27 июля 1565 г. (документ этот сохранился с пометкой Уильяма Сесила). Как бы то ни было, Герли получил право отправиться в Лондон, чтобы лично представить свои оправдания. Видимо, они были приняты, а сам «безвинно обвиненный», возможно, принялся за прежнее ремесло. К 1569 году относится письмо Герли к Сесилу с попытками оправдаться уже за новые предосудительные действия. В следующем году Герли опять оказался в конфликте с законом и властями. В ноябре 1570 года он был в числе четырех лиц, направленных по решению Тайного совета в тюрьму Маршалси. Им запрещались контакты с другими арестантами. Герли выражал раскаяние, униженно предлагал свои услуги Сесилу, умоляя об освобождении и помощи, ибо «свобода без милости – все равно что жизнь без движения». Милость была оказана,., но в стенах Маршалси. Герли была обеспечена «полная движения» жизнь тюремного шпиона и провокатора.

Разумеется, Байи не имел ни малейшего понятия о щекотливых подробностях биографии «тюремного святого», а тот, успев приобрести немалый навык в своем хлопотливом ремесле, вначале ничего не выспрашивал у Байи. Напротив, Герли доверил ему «важные тайны», а потом фламандец сам отплатил доверием за доверие. Спрос на услуги расторопного «великомученика» быстро возрастал. Герли был отнесен к числу арестантов, которым разрешали свидания с посетителями. Одним из них оказался посланец епископа Лесли, попросивший Герли помочь в установлении связи с Байи. Герли с готовностью согласился. Переписка между фламандцем и послом Марии Стюарт стала проходить через руки Герли, а фактически – через канцелярию Сесила, где снимались копии со всех писем. Но письма были шифрованными, а раскрыть код никак не удавалось. Тут еще Герли допустил досадную ошибку. Ему приходилось чуть ли не ежедневно писать длинные отчеты лорду Берли, в которых, разумеется, полагалось использовать официальную правительственную терминологию при упоминании всех недругов королевы. В разговорах же с Байи Герли нужно было находить совсем иные слова для наименования тех же лиц и событий. И вот у «святого», как на грех, один раз сорвалось с языка слово «мятежники» в отношении участников недавнего католического восстания. Этого было достаточно, чтобы фламандец догадался о подлинной роли Герли.

Пришлось действовать в открытую. Байи доставили к грозному министру, который потребовал от него расшифровать переписку с Лесли. Заключенный сослался на то, что якобы потерял ключ к шифру. После этого допроса Байи был переведен в Тауэр. Там в одиночной камере он был надежно изолирован от своих сообщников. Министр приказал подвергнуть фламандца пытке, чтобы заставить раскрыть секрет шифра.