Текст книги "Вековые конфликты"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Во время свидания Фердинанда с родителями, происходившего в присутствии Наполеона, члены королевской семьи осыпали друг друга ругательствами, дело едва не дошло до драки. Даже суровый завоеватель был смущен: «Что это за люди!» – воскликнул он, возвращаясь к себе после этой сцены. Наполеон обещаниями и угрозами принудил Бурбонов отречься от своих прав на престол в пользу брата императора – Жозефа Бонапарта. С большим трудом испанские патриоты, обманув бдительность наполеоновской полиции, доставили Фердинанду деньги для бегства в Испанию. Но тот был верен семейной традиции. Взяв присланные деньги, он тут же в льстивом письме попросил у Наполеона руки его племянницы. Император ограничился тем, что поручил Талейрану поместить Фердинанда в один из своих замков. «Если бы принц Астурийский (Фердинанд – Авт.), – писал Наполеон Талейрану, – привязался к какой-нибудь хорошенькой девушке, это было бы недурно, особенно если на нее можно положиться. Для меня чрезвычайно важно, чтобы он не наделал глупостей. Поэтому я желаю, чтобы его забавляли и развлекали». В замке Валенсе княгиня Талейран на глазах сохранявшего обычную невозмутимость супруга простерла заботы хозяйки о гостях до того, что сделала своим любовником брата Фердинанда герцога Сан-Карлоса, который был моложе ее на 10 лет (за их романом тщательно наблюдали полицейские шпионы). А Фердинанд с готовностью присутствовал на всех торжествах, связанных с победами императора, и даже выразил в апреле 1810 года коменданту замка «желание стать приемным сыном Наполеона».

Много позднее, в 1816 году, принимая в Валенсе короля Людовика XVIII, Талейран небрежно заметил:

– Валенсе – довольно красивое место. Сад здесь был великолепным, пока его не сожгли испанские принцы своими фейерверками в честь Святого Наполеона.

А в 1808 году Талеиран прямо подталкивал Наполеона к началу испанской авантюры (которую на деле считал ненужной и крайне опасной). Как вспоминает в своих мемуарах один из приближенных Наполеона – Паскье, Талейран заявлял:

– Испанская корона со времени Людовика XIV принадлежит той династии, которая правит Францией… Это наиболее ценный компонент наследия великого короля, и император должен получить его целиком и полностью, не следует и нельзя отказываться ни от одной из частей этого наследия19.

Оставалось посмотреть, как будет относиться ко всему этому сама Испания. Разведка Наполеона составила ему подробнейшие отчеты о состоянии армии, флота, администрации страны. Однако она упустила главное – дух народа. Наполеон судил о стране по ничтожному двору. Если испанское' правительство и администрация были мертвы, то общество было полно жизни.

2 мая 1808 г. в Мадриде вспыхнуло восстание против захватчиков, жестоко подавленное Мюратом. То, что было с самого начала захватнической войной и переросло в контрреволюционную интервенцию, Наполеон пытался выдать за продолжение борьбы нового общества против феодализма. В июле 1808 года испанские гранды, прибывшие в Байонну, одобрили представленную им новую конституцию. Испания провозглашалась конституционной монархией, вводилось гласное судопроизводство, отменялись пытки, уничтожались внутренние таможни, создавалось единое гражданское и торговое законодательство. Нисколько не ограничивая власти провозглашенного королем Жозефа Бонапарта, а следовательно, и самого французского императора, эта конституция содержала положения, которые могли способствовать буржуазному развитию. 20 июля 1808 г. Жозеф Бонапарт вступил в Мадрид. Он писал оттуда Наполеону: «Государь, я не страшусь своего положения, но оно единственное в своем роде в истории: у меня нет здесь ни одного сторонника». Вся страна поднялась против французов. Уже 31 июля, через 11 дней после прибытия в столицу, Жозеф должен был покинуть Мадрид и отступить на север Испании, за реку Эбро. Про Жозефа Наполеон позднее не раз говорил: «Это самый неспособный человек, прямая противоположность тому, что требовалось».

5 ноября 1808 г. французский император сам прибыл в Испанию во главе большой новой армии и в течение 72-дневной кампании разгромил основные силы испанских регулярных войск. Через месяц после начала кампании был занят Мадрид, и Наполеон сразу же издал ряд важных декретов. Они уничтожили феодальные права помещиков, инквизицию, сократили на две трети число монахов и т. д. 12 декабря была отменена сеньориальная юстиция. Еще до этого, 7 декабря, Наполеон опубликовал обращение к испанскому народу, в котором наряду с подтверждением своих «прав» как завоевателя объявлял: «Я уничтожу все, что стоит на пути к вашему процветанию и величию… Либеральная конституция создаст для вас взамен абсолютизма умеренную конституционную монархию»20. Это была попытка изобразить подавление освободительного движения испанского народа как борьбу за учреждение в Испании прогрессивных для того времени социальных и политических реформ. И надо сказать, что до известной степени эта тактика себя оправдала, поскольку за французами пошли не только беспринципные честолюбцы и стяжатели, но и часть либерально настроенной буржуазии и помещиков, видевших во французских штыках желанное средство для эволюционного перехода – без народной революции – к новым общественным порядкам21. Однако народ не встал на путь, предлагаемый этими «офранцуженными».

Хотя проведение в жизнь декретов Наполеона, несомненно, было бы заметным шагом вперед в социальном развитии Испании (в политической области любые конституционные формы все равно являлись бы простым прикрытием деспотической власти французского императора), эти меры были решительно отвергнуты испанским народом, которому они предлагались как плата за отказ от национальной независимости. Наполеону приходилось держать в Испании огромную армию – 300 тысяч солдат.

Все же либеральные маневры дали один несомненный эффект. Кортесы в Кадисе – единственном крупном городе, не захваченном наполеоновскими войсками, – должны были учитывать прогрессивные нововведения на оккупированных территориях. Это было одним из факторов, способствовавших принятию знаменитой конституции 1812 года, которая декларировала принцип народного верховенства. Как отмечал Маркс, эта конституция являлась воспроизведением старинных «фуэрос» (прав и привилегий средневековых городов и сословий), но «понятых, однако, в духе французской революции и приспособленных к нуждам современного общества»22.

Крах французского владычества в Испании наступил еще до полного крушения наполеоновской империи. Отпущенный из французского плена Фердинанд в марте 1814 года вернулся в Испанию. Его первым шагом был вероломный отказ от всех своих прежних обещаний. Он отменил конституцию 1812 года, восстановил королевский абсолютизм, реставрировал феодальные порядки и учреждения. Кортесы, избранные на основе конституции 1812 года, были распущены. В стране воцарился режим черной реакции.

Все прежние попытки «объединения Европы» в форме вселенской империи предпринимались реакционным лагерем под реакционными лозунгами. При Наполеоне впервые такая попытка была увязана с прогрессивными социальными преобразованиями. Несмотря на это, она вступила в противоречие с непреодолимыми тенденциями исторического развития – созданием на буржуазной основе национальных государств. На деле политика Наполеона приводила лишь к тому, что прогрессивные мероприятия, проводившиеся французскими завоевателями, объективно способствовали подъему национального сознания и национальных движений против завоевателей. Перекройка карты Священной Римской империи при Наполеоне, начиная с 1801 года, привела к ликвидации множества мелких государств, что, естественно, серьезно способствовало упрочению идеи германского единства и в конечном счете борьбе против наполеоновского господства. Вместе с тем это позволило феодально-монархическим силам использовать национальные движения в своих интересах. Отказ от принципа сосуществования временно обратил национальные движения против Франции и отчасти даже против социального прогресса в Европе.

Противоречивость развития векового конфликта заключалась в том, что борьба постоянно выходила за его пределы. Оборонительные войны французской революции превратились в империалистские войны термидорианцев и Наполеона. Контрреволюционный поход монархических государств против Франции сменился освободительными войнами народов против наполеоновского завоевания.

В переломные эпохи – эпохи перехода от одной социально-экономической формации к другой – выдвижение притязаний на создание универсальной монархии в пределах континента или даже более широких масштабах неизбежно вело к отрицанию принципа одновременного существования стран с различным политическим строем. Об этом особенно ярко говорит и история наполеоновской империи.

Наполеоновские завоевательные войны, направленные на создание всеевропейской империи с центром в Париже, были, по сути дела, разновидностью бесчисленных захватнических (в том числе и колониальных) войн, которые вели и феодальные, и буржуазные государства. Однако особенностью наполеоновских войн было то, что они велись страной, только что проделавшей свою буржуазную революцию, что ее противниками (и объектами ее завоевательных планов) становились государства со старым, феодальным общественным строем и что французское вторжение сопровождалось «экспортом», разумеется, не революции, но новых буржуазных порядков, причем с помощью административных, а не экономических средств. Вскоре, конечно, выяснилось, что подобный «экспорт» имел куда более негативных, чем положительных, сторон.

Империалистские войны, которые вел Наполеон, наряду с реакционными аспектами не были, как отмечалось, совсем лишены прогрессивных моментов. В свою очередь, борьбе европейских народов против Наполеона было свойственно сочетание черт возрождения и реакционности. Носителями прогрессивной тенденции выступали трудящиеся массы, демократические круги общества. Представителями противоположной тенденции были возглавлявшие борьбу феодально-монархические правительства, точнее, их наиболее реакционные элементы. Вследствие этого двоякого характера войн против Наполеона победа, одержанная народами, передала власть над Европейским континентом силам феодально-абсолютистской реакции, которые уже со своих позиций выступали против принципа сосуществования (но об этом ниже).

Наполеон очень рано, еще во время итальянского похода 1796-1797 годов, уяснил для себя и решил использовать в своих целях двойственный характер войн, которые вела тогда Франция. Много позднее, уже находясь в ссылке на острове Святой Елены, он писал: «Борьба королей против республики была борьбой двух систем. Олигархии, господствующие в Лондоне, в Вене и в С.-Петербурге, боролись против парижских республиканцев. Наполеон решил изменить такое положение вещей, всегда оставляющее Францию в одиночестве, и бросить яблоко раздора в среду коалиций, изменить постановку вопроса, создать другие побуждения и другие интересы»23. Отнюдь не отказываясь от использования революционных лозунгов, Наполеон в ходе дипломатических переговоров подчеркивал, что реальное значение имеют только территориальные вопросы, экономические интересы и стратегические соображения. В 1800 году феодально-монархические принципы не помешали царю Павлу I встать на путь союза с первым консулом Бонапартом. Эту линию, хотя и с колебаниями, вызванными преимущественно неидеологическими мотивами, продолжал и Александр I. Когда же планы русско-французского союза потерпели неудачу (в немалой степени по вине самого Наполеона) и Россия вступила в Третью коалицию, Александр I настоял на том, чтобы она отказалась от лозунга реставрации старого строя во Франции и объявила, что выступает только против Наполеона и его завоевательной политики24. Или другой, более поздний по времени, пример. Бывший наполеоновский маршал Бер-надотт, ставший шведским кронпринцем Карлом Юханом и командующим Северной армией союзников, действующей против императора, в воззвании к солдатам от 15 августа 1813 г. объявлял: «Те же чувства, которыми были обуреваемы французы в 1792 году и которые побудили их объединиться, чтобы сражаться против армий, находившихся на их территории, должны ныне обратить вашу храбрость против тех, кто, вторгшись на вашу родную землю, порабощает ваших братьев, ваших жен и ваших детей»25.

Далеко не случайно, что идеолог антифранцузских коалиций Ф. Генц в 1805 году обосновал новую войну против Франции не необходимостью реставрации старого режима во Франции и в завоеванных ею областях Европы, а восстановлением дореволюционного равновесия сил. А эта система была в определенном смысле основана на факте одновременного существования раннебуржуаз-ных и феодальных государств.

В 1815 году Наполеон, по крайней мере в первые из знаменитых «Ста дней», пытался представить свою борьбу против Бурбонов как продолжение дела революции. Так, 5 марта, прибыв в Ган, он заявил местным властям:

– Феодальный король не может более подходить Франции. Ей нужен суверенный правитель, ведущий свое происхождение от революции.

В тот же день советники Людовика XVIII, возражая против мнения военного министра маршала Сульта, что не следует собирать палату в столь тревожное время, заявили королю: «В момент, когда Наполеон действует революционным путем, король должен представить свидетельства своей верности конституционному образу правления»26.

Проницательный цинизм

Репутация и Тайлерана, «продававшего всех, кто его покупал», и Жозефа Фуше, проделавшего путь от, казалось бы, самого левого из якобинцев до миллионера, награжденного Наполеоном титулом герцога Отрантского, министра полиции империи и реставрированных Бурбонов, установилась прочно. И вряд ли кому-нибудь удастся ее поколебать, хотя попытки такого рода время от времени и предпринимаются в исторической литературе. А вот вопрос о правильности оценки исторического смысла их деятельности не столь прост, как это может первоначально показаться. Можно подумать, что со своей незавидной репутацией Талейран и Фуше чем-то резко отклонялись от «нормы» поведения тогдашних политиков. Так ли это было в действительности? Ведь нет сомнения, что следование принципам было отнюдь не тем качеством, которое позволяло не только благополучно выжить во время многочисленных колебаний политического маятника вправо и влево, но и сохранить достаточно высокие посты и власть при сменявших друг друга режимах. Революционеров, переживших 9 термидора и не давших вовлечь себя в вакханалию приобретательства и мародерства при Директории, не пожелавших мириться с 18 брюмера, ожидали гильотина, ссылка в Кайенну, где свирепствовала тропическая лихорадка («желтая гильотина»), тюрьмы, в лучшем случае полное отстранение от политической жизни. Сберечь положение и влияние и сохранить принципы не удавалось никому. В отношении Лазара Кар-но, претендовавшего на это, Энгельс иронически заметил: «Где это видано, чтобы честный человек умудрился как он удержаться несмотря на термидор, фрюктидор, брюмер и т. д.»1. Если мерить этими мерками, то Талейрана и Фуше отличала от своих коллег только большая сила ума, большая дальновидность, ловкость и беззастенчивость, большее умение извлекать выгоды из политических перемен, сделать себя необходимым для каждого нового режима. А среди всех этих качеств главным, конечно, были государственный ум и его обязательное свойство – видение дальше сегодняшнего дня, одним словом, политическая прозорливость, которая вовсе не переставала быть таковой оттого, что она была целиком поставлена на службу личным эгоистическим выгодам. При всем их внешнем различии и надменный представитель одного из самых знатных аристократических родов Франции, и пронырливая полицейская ищейка, выходец из самых низов буржуазии в главном были удивительно схожи и из-за этого ненавидели друг друга. Талейран, намекая на попытки Фуше расширить сверх положенного любознательность полиции, замечал:

– Министр полиции – это человек, который сначала вмешивается в то, что его касается, а потом в то, что его не касается.

Услышав замечание, что Фуше презирает людей, князь бросил мимоходом:

– Несомненно, этот человек хорошо изучил самого себя.

Фуше не оставался в долгу:

– В тюрьме Тампль имеется место для того, чтобы поместить туда в подходящий момент Талейрана.

И вот неожиданно в разгар испанской кампании Наполеона враги примирились (при посредничестве их общего знакомого д'Отрива). Подспудное противодействие Талейрана и Фуше Наполеону, объединявшее как союзников этих высших и самых способных сановников империи, было продиктовано их политической дальновидностью. Оно не было порождено ни немилостью императора (которая явилась следствием, а не причиной тайных козней его наиболее умных и проницательных министров), ни их какой-то личной к нему враждебностью. Фуше и Талейран не могли ни всерьез рассчитывать на выигрыш от падения императора, ни претендовать на первое место в государстве. Все их действия сводились в конечном счете к одному – к получению гарантий для себя в случае падения Наполеона, которое он сам делал вероятным из-за своей безудержной завоевательной политики, ставшей как бы неизбежным спутником его личной диктатуры. При этом не требовалось даже особого ума, чтобы понять – наихудшей перспективой и для Талейрана, и для Фуше была реставрация Бурбонов, сколько бы ни заигрывали эти бывшие активные участники революции с роялистскими эмиссарами. В данном отношении они оба были представителями достаточно широкой, пусть аморфной, группы, включавшей и верхнее, и среднее звенья наполеоновской администрации. Эта группа считала, что любой режим, который может прийти на смену империи, должен находиться в определенной преемственной связи с революцией, с тем чтобы гарантировать неприкосновенность новых буржуазных порядков и, конечно, место в политической жизни тех, кто олицетворял эти порядки. В результате сугубо эгоистический интерес властно диктовал людям вроде Талейрана и Фуше поиски такой альтернативы наполеоновскому режиму, которая в большей степени удовлетворяла бы жажду стабильности в буржуазной Франции. А большая стабильность могла быть достигнута, если новый режим отказался бы от авантюристической внешней политики, мог бы установить мир, сохранив то, что действительно можно было надолго удержать из завоеваний прежних лет. «Я не могу, – писал Наполеон в сентябре 1806 года Та-лейрану, – иметь союзницей ни одну из великих держав Европы»2.

Талейран понимал, что победы Наполеона только сужали возможности французской дипломатии играть на противоречиях между великими державами. Когда пришли известия о разгроме пруссаков при Йене и Ауэрштедте, из уст императорского министра вырвалась знаменательная фраза: «Они не заслуживают никакого сожаления, но вместе с ними погибает Европа». Если до 1806 года Талей-ран видел опасность для политической стабильности Франции в возможной гибели Наполеона на поле боя или от руки убийцы, то с этого времени главной угрозой представляется князю сам Наполеон с его безудержными завоевательными планами. К таким же выводам пришел и Фуше, новоявленный герцог Отрантский. Можно согласиться с одним из его новейших (и в целом апологетически настроенных) биографов, когда тот пишет про наполеоновского министра полиции: «Он осознал, что Франция крайне нуждается в мире для консолидации великих приобретений, полученных в результате французской революции»3. Талейран раньше и лучше других сумел разглядеть, в чем заключались интересы новой, буржуазной Франции и отстаивал их тогда.., когда они соответствовали его личным интересам. Они совпадали, конечно, далеко– не всегда, но все же довольно часто. Князь Талейран понимал, что пренебрежение интересами буржуазии, даже если это было выгодно в данный момент, в перспективе могло обернуться большим убытком. Поэтому он всегда и стремился найти решение, при котором его личные выгоды совпадали с французскими интересами, как они понимались новым восходящим классом.

В марте 1805 года Талейран в присутствии императора выступил с речью в сенате по поводу предстоявшего провозглашения Наполеона королем Италии. В этой речи князь выразил несогласие с часто проводившимися тогда сравнениями Наполеона с Карлом Великим и Александром Македонским: «Пустые и обманчивые аналогии! Карл Великий был завоевателем, не основателем государства… Александр, постоянно раздвигая пределы своих завоеваний, готовил себе лишь кровавые похороны». Напротив, Наполеон, по разъяснению Талейрана, «стремится лишь утвердить во Франции идеи порядка, а в Европе – идеи мира». Обращаясь непосредственно к императору, Талей-ран провозглашал: «Для Франции и Италии Вы дороги как законодатель и защитник их прав и могущества. Европа чтит в Вас охранителя ее интересов…»4. При возникновении войны с Третьей коалицией, непосредственной причиной которой были присоединение Генуи к Франции и образование Королевства Италии – в противоречии с Амьенским и Люневильским договорами, Талейран заявил в сенате 23 сентября 1805 г.: император видит себя вынужденным отразить «несправедливую агрессию, которую он тщетно пытался предотвратить». Вместе с тем еще накануне Аустерлица (по крайней мере Талейран так утверждал в 1807 г.) он предлагал Наполеону такую «умеренную» программу: утверждение «религии, морали и порядка во Франции», мирные отношения с Англией, укрепление восточных границ путем создания Рейнской конфедерации, превращение Италии в независимое от Австрии и от Франции государство, создание Польши как барьера против царской России. И даже после Аустерлица Талейран настойчиво рекомендовал Наполеону примирение с Австрией, заключение с ней тесного союза. Князь не одобрял жестокость условий Прессбургского мира. Он острил: «Мне все время приходится вести переговоры не с Европой, а с Бонапартом!»

Осенью 1808 года, возвратившись после эрфуртского свидания двух императоров – Наполеона и Александра I – в Париж, Талейран дал ясно понять австрийскому послу К. Меттерниху: в интересах самой Франции – чтобы державы, противостоящие Наполеону, объединились и положили предел его ненасытному честолюбию. Князь разъяснил, что дело Наполеона – это уже не дело Франции, что Европа может быть спасена только тесным союзом Австрии и России. Приехав в 1809 году в Вену после разрыва с Францией, Меттерних буквально воспроизвел слова, продиктованные ему Талейраном: «Франция не ведет войны со времен Люневильского мира (1801 г. – Авт.). Их ведет Наполеон, используя французские ресурсы»5. (А почти одновременно Талейран писал Наполеону: «Ваше величество отсутствовало тридцать дней и добавило шесть побед к изумительной истории своих предшествующих кампаний… Ваша слава, государь, – это наша гордость, но от Вашей жизни зависит самое наше существование».) Накануне похода 1812 года Талейран подвел итоги: «Наполеон предпочел, чтобы его именем называли его авантюры, а не его столетие»6.

Жребий был окончательно брошен. В марте 1814 года Талейран и действовавший совместно с ним князь-примас Рейнского союза Карл Дальберг послали через Швейцарию в лагерь союзников своего агента барона де Витроля. А в качестве доказательства того, что Витроль является тем, за кого он себя выдает, Дальберг назвал ему имена двух венских дам, благосклонность которых он делил с царским дипломатом Нессельроде. Пароль оказался убедительным. А совет Талейрана, переданный через Витроля, сводился к тому, чтобы не вести более никаких переговоров с Наполеоном, двинуться прямо на Париж и реставрировать династию Бурбонов на троне Франции. Последнюю часть рекомендации, конечно, никак нельзя счесть образцом политической прозорливости, но в этот момент она казалась князю наиболее соответствующей его личным выгодам и карьеристским расчетам. Уже после отречения, находясь на Эльбе, Наполеон как-то заметил:

– Если бы я повесил двоих – Талейрана и Фуше, – то и поныне оставался бы на троне.

– Ах, бедняга Наполеон! – иронически прокомментировал эту тираду Талейран. – Вместо того, чтобы повесить меня, ему следовало бы прислушаться к моим советам. Главным предателем Наполеона был он сам7.