Текст книги "Тревожные ночи Самары"
Автор книги: Эдуард Кондратов
Соавторы: Владимир Сокольников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
3
Перед визитом к арестанту Ягунину Иван Степанович поручил Шабанову собрать всех сотрудников отдела, не занятых бандой Сарафанкина. Пока Белов с Ягуниным выясняли отношения, в кабинет начальника секретно-оперативного отдела набилось порядком чекистов. Первыми пришли Шабанов и Айзенштат, за ними явился черноволосый верзила Чурсинов, потом близнецы Мельниковы, Сергей и Николай, различать их Белов научился по одежде – у Сергея штаны были сшиты из блестящей занавесочной ткани. Подошло еще несколько человек. В кабинете стоял гомон и махорочный чад – Иван Степанович курить у себя разрешал. Заглянула Женя Сурикова, но сразу ушла. Правда, недалеко: решила подкараулить Белова на лестнице. Дождавшись, спросила:
– Что с Михаилом? Наши говорят…
– Не будем об этом, – отрезал начальник отдела. – Идет расследование… секретное, ясно? И нечего языком молоть.
У Суриковой от обиды слезы выступили, но она сдержалась и промолчала. Грубость Белова была явлением непривычным и оттого воспринималась чувствительно.
– Здравствуйте, товарищи, рассаживайтесь, – произнес скороговоркой Иван Степанович, входя в кабинет. Сев за стол, он выдвинул ящик, покопался в нем, задумался. Снова задвинул ящик, так ничего и не достав. Шабанов с Чурсиновым переглянулись. Белов потер лоб и устало сказал:
– Начнем. Давай сначала ты, Сергей. – Он сделал знак одному из Мельниковых.
– Я Николай, – сдержанно поправил тот.
– Извини, – смутился Белов. – Как у вас?
– Никакой он не дутовец и не английский агент, – сказал Николай и заглянул в бумажку. – Гнездилов Иван Петрович, тридцать пять лет, бывший унтер, а сейчас деклассированный элемент. – Он поднял голову и рассмеялся – Смех и грех. Купчиху Трусову так напугал, что она с ним аж три месяца сожительствовала. Все серебро ему отдала, чтоб только умотал подальше… Транспортная ЧК нам его нынче передаст, сняли с поезда в Безенчуке…
– Направляйте сразу в следственный, – нетерпеливо заключил Белов. – Что у тебя, Сергей, с комхозовцами?
– Точно, Иван Степанович, взяточники! Сегодня арестовать надо. Среди них, между прочим, и «бывшие» есть…
– Заготовь ордера, Сергей… Можете идти вместе с братом.
Белов выслушал еще два рапорта: о монахинях, за 30 миллионов продававших на Ильинском базаре украденные из церкви бриллианты. Их лет десять назад пожертвовал церкви купец Савенков, однако обманул, подлец: бриллианты оказались поддельными. Второй рапорт касался мероприятий по борьбе со спекулянтами. Они скупали у крестьян продукты прямо на вокзалах и потом вздували на них рыночные цены вдвое. Если в Ставропольском уезде мука стоила 180 тысяч рублей за пуд, то в Самаре – 360 тысяч, овсяную шелуху, и ту стали спекулянты отдавать не дешевле чем по 50 тысяч рублей за пуд.
Когда в комнате остались только четверо чекистов, занимающихся делом об ограблении нэпманов, Белов сказал:
– Председатель губчека просил расстараться. Пошуровать побыстрей. Слухи по Самаре пошли нехорошие. Так что нам придется попотеть. Ясно? Чурсинов, давай.
– Докладываю, – мрачно забасил Григорий Чурсинов, похожий на цыгана уральский казак, – что банда Стригуна никаких отношениев к складам губсоюза не имеет. Ни сном ни духом. И Шлыка они не трогали, Рыжих узнал про это точно, у него в банде свой… Угрозыск их взял на Ильинском рынке, а допрашивали мы вместе. С Рыжих, значит.
Белов кивнул.
– Так. Ясно, Следующий.
Вскочил, вытянулся стрункой Миша Айзенштат. Браво отрапортовал:
– За мое дежурство буфетчица не отлучалась. В самом «Паласе» ничего подозрительного не было замечено, и она себя держала тоже совсем не подозрительно.
– Кто сейчас дежурит?
– Коврижных.
Белов взглядом поднял с места Сурикову.
– Вот. – Девушка положила перед ним пачечку листков.
– Что это?
– Сведения о тех, которых грабили. Потерпевшие нэпманы. Суммы конфискаций – вот список. Вот тут протоколы осмотра мест происшествия, я их вместе собрала.
Белов придвинул к себе бумаги.
– Молодчина. Все?
– Да.
– Ну что ж, – сказал Иван Степанович, давя зевок. – Успехов у нас негусто, но… давайте работать! А насчет Ягунина пока никаких вопросов не задавайте. И вообще– поменьше…
Чурсинов с Айзенштатом вышли. Шабанов было задержался, очевидно, хотел подождать Женю, но, услышав, как она сказала: «Могу я поговорить с вами, Иван Степанович?» – скрылся за дверью.
«Опять начнет выспрашивать, – с неудовольствием подумал Белов. – А если ей правду сказать? Товарищ вроде надежный, хотя… Нет, нельзя, баба есть баба».
– Хочу обратить ваше внимание, – сказала Женя в ответ на вопросительный взгляд Белова. – Вот какое совпадение получается: Прошерстнева обыскали и увели через несколько часов после того, как он взял в финотделе бланк.
– Какой еще бланк? – заинтересованно замигал Белов.
– Для выкупа патента на право торговать. За патент он так и не успел заплатить: наверное, хотел на другой день. Значит, и деньги приготовил.
– Ничего себе… – Белов хмыкнул. – Как знали.
– То-то и оно, – торжествуя, сказала девушка.
Белов наморщил лоб.
– Ты имеешь в виду…
– Да, Иван Степанович! Из шести ограбленных четверо накануне интересовались выборкой патентов, а двое сдали заявления о сумме оборота. Для налога… И тоже накануне ограбления. Интересно, правда?
– Ай, Женя, Женя… – Он покрутил головой, походил по комнате. – А ведь так, может, и есть… У них в финотделе свой человек.
4
Когда миновали площадь Революции, Белов привстал и тронул шофера за плечо.
– Придержи маленько! – велел он. – Я в финотдел.
Васильева даже передернуло от этого «придержи». Кучер он, что ли? У автомобиля есть тормоз, а у него в руках не вожжи. Пора начальству заиметь привычку к культурной речи.
Ярко-зеленый «Русобалт» с тихоньким скрежетом остановился возле здания с высоченными окнами и крылатым значком коммерческого бога на фронтоне.
– Пожалте, – с большим достоинством сказал Васильев. Обернувшись к Ивану Степановичу, он, однако, не удержал солидности и широко улыбнулся – все десны на виду. Паша никак не мог нарадоваться новой автомашине. Не в том, конечно, смысле новой, что молодой – рижскому кабриолету шел восьмой год, брезентовая крыша не откидывалась и была в латках, внутри что-то дребезжало, звякало и цокало. Но мотор работал надежно, и разве сравнить было эту узконосую шестиместную красотку с кургузым, похожим на ящик «Рено», конфискованным для ЧК у семьи белочешского прислужника инженера Симеонского? На том чудовище – хотя и в диковинку в Самаре автомобили– ездить было и хлопотно и стыдно.
Белов тоже улыбнулся бы расчудесному парню Васильеву, да настроен был неулыбчиво. Они возвращались с Хлебной площади, где нынешней ночью был ограблен склад № 21 губэвака. Уперли там существенно: полтора пуда фамильного чая и семьдесят семь пудов сахару. Занимался хищением губрозыск, и Рыжих торчал там с шести утра. Ивану Степановичу же нужно было лишь убедиться, что никого похожего на ночных людей в кожаных куртках там замечено не было. Но узнать он ничего не узнал, только время угробил, потому что сторож пропал неизвестно куда, а по следам… Что могли сказать они Белову? Пусть их разматывает Макар Рыжих. Другое дело – финотдел.
Он поднялся по мраморной лестнице с узорчатыми перилами на второй этаж и постучал в дверь с табличкой «Заведывающий».
Услышав «войдите», толкнул дверь и зажмурился от брызнувшего в глаза света.
Прислонясь к подоконнику, спиной к улице стоял седоусый человек с бритой головой, в просторной толстовке, подпоясанной витым шнуром. На груди его алела атласная розетка с орденом Красного Знамени.
– Ивану Степановичу! – Седоусый мячиком покатился навстречу Белову. – Чем это я обязан? Ох, не люблю я таких гостей, как ты!..
– Да я и не в гости…
Рукопожатие у Кондрючина было могучее, как-никак лет двадцать крючничал Михаил Авдеевич в Сызрани на баржах. Белова он знал давно, еще в мае восемнадцатого они вместе разоружали анархистов.
Они обменялись еще какими-то незначащими фразами. Потом Белов сказал:
– Ты, Михаил Авдеевич, помочь мне должен, как финансовый специалист…
– Смеешься?! – рявкнул (шутейно, конечно) Кондрючин. – Думаешь, на курсах меня в банкира переделали? Был я грузчиком и остался, только в башке сору прибавилось от этих сальдов да инкассов.
– Ладно болтать, – без улыбки сказал Белов. – Ты мне лучше проясни: каким порядком нэпманы оформляют патенты?
– Таким, каким положено, – фыркнул в усы завфинотделом. – А что, есть сигналы на нас?
– Тебе все сигналы, – отмахнулся Белов. – Пуганая ворона. Знать мне нужно, кто из ваших в курсе насчет людей, желающих взять патент.
– Это я могу. – Михаил Авдеевич ухватился за ус. – Нет, однако, лучше давай по писаному.
Он взял со стола брошюру, листанул и начал читать с нажимом на каждое слово:
«Для получения патента владельцы предприятий предварительно приобретают в кассовом учреждении бланк заявления…».
– Стой-ка, – прервал его Белов. – Значит, сначала – кассир, так? У него же бланки?
– Это как раз ерунда, – возразил Кондрючин. – Дать бланк кто хошь может. Слушай дальше… Где же это?.. Так, вот: «…предъявляет финансовому инспектору для отметки разряда и стоимости патента…».
– Ага – фининспектор! – вставил Белов, но завфинотделом погрозил ему кулаком, не прерывая чтения:
– «…и затем предъявляют заявление в бухгалтерию кассы, после чего вносят в кассу деньги и получают патент».
– Сколько же это народу получается? – прикинул Иван Степанович. – Кассир, фининспектор, бухгалтер…
– Вот они трое и есть, – подхватил Кондрючин. – Ну и я, конечное дело, подмахиваю разные денежные бумажки. Главбух еще. Кстати, опять приболел старикан, он у нас ветхий, на ладан дышит. А в основном три сотрудника.
– Кто такие? – У Белова даже спина напряглась.
– Ну, кассир Ратанова… Тоже после курсов, третий месяц у нас…
Он дернул ус, подумал.
– Тебе, я так понимаю, надо только тех, кто знает про патенты? Или, может, всех наших…
– Снова здорово, – сказал Белов. – На кой мне все?
– То-то… Дальше, значит, бухгалтер, у которого патенты, Щиголев. Это старый жук, спец, маракует крепко, еще при Александре Втором, наверно, на финансах сидел.
– И третий… – сказал Белов.
– Фининспектор, – закончил Михаил Авдеевич. – Их у нас покуда двое, а вскорости будет пять, а то и шесть.
– Про тех, которые будут, в другой раз. Эти-то двое, что они?
Завфинотделом наморщил нос.
– Кто? Люди. Старухин вот, до революции кассир. Мужик деловитый, не упустит.
– Давно он у вас? Этот… Старухин?
– Нет, что-то около года. А второй, Седелкин, из учителей. Демобилизовался из Красной Армии после ранения. Документы в полном порядке, добросовестный работник, так что с нашей стороны…
Он развел руками. Белов кивнул.
– Хорошо, Михаил Авдеевич. Если разрешишь, я бы взял их личные дела на денек-другой, а?
Тот пожал плечами.
– Коли надо, бери. Чего ж.
– И еще у меня просьба, – сказал Иван Степанович. – Нельзя ли мне их всех в лицо повидать? Устроишь?
– Это можно, – усмехнулся Кондрючин. – Только Старухина на месте нет, ушел к своим поднадзорным… Как бы нам лучше это обтяпать? – Он подумал. – Вот что: ты будь в зале, где посетители, а я пойду за барьер. С кем заговорю и за усы возьмусь, он, значит, и будет нужный товарищ. Есть?
– Есть, – сказал Белов.
Вслед за Кондрючиным он вышел из кабинета в просторный операционный зал. Здание было выстроено накануне революции специально для коммерческого банка, и оттого казенные красоты– узкие пятиметровые окна и вделанные в стены колонны – выглядели здесь естественно. За высоким барьером работали служащие, человек десять-двенадцать. Посетителей в зале было немного, но достаточно, чтобы никто не обратил внимания на Белова, который, подойдя к барьеру, вынул из кармана какие-то бумажки и принялся в них копаться.
Он видел, как Кондрючин быстро прошел половину зала и приблизился к деревянной перегородке, за которой сидела фарфороволицая барышня. Михаил Авдеевич расправил усы и что-то спросил у девицы, и Белов понял, что она и есть Ратанова. Кассирша сидела к нему в профиль, и прозрачная сережка звездочкой вспыхивала в солнечном луче.
«Сытая, веселая, – думал он, разглядывая девицу. – Если она, то, значит, чья-то полюбовница, своим умишком такая не дошла бы. Ишь, пальцы какие длинные, а кольца-то, кольца! И в ушах… Хотя, может, и стекляшки… Эту взять на учет, такая на все способная…».
Он переключился на бухгалтера Щиголева, который открыл перед завфинотделом конторскую книгу и сердито тыкал в нее пальцем. Однако Михаил Авдеевич смотрел не в книгу, а на Белова и не менее сердито дергал ус: что же ты, холера, сигнала не замечаешь?!
«А что, этот гусь… вполне контрик», – решил Белов. Молодящийся крепкий мужчина лет пятидесяти пяти. Ухоженные баки, крахмальный воротничок. А губы-то поджал!..
Неожиданно Щиголев повернул голову. Колючий, недоброжелательный взгляд так и оттолкнул Ивана Степановича от барьера. «Ну и сволочь, – сказал он себе, отходя. – Но уж больно откровенная сволочь-то…».
Не внушал доверия и тоже откровенно не понравился Белову и фининспектор Седелкин – чисто одетый молодой человек с блестящими от бриолина волосами, расчесанными на прямой пробор, по-купечески. Чекист задержал взгляд на ловких руках, чинивших ножичком карандаш, на серьезной складочке над переносьем.
«Темная лошадка, – думал Белов, входя следом за Михаилом Авдеевичем в кабинет. – Проверять надо всех троих, это ясно. А ежели тот, четвертый, который ушел? Деловитый мужик – так о нем вроде говорил Кондрючин».
– А где мне твоего второго фининспектора сыскать? – Голос Белова, противу воли, прозвучал озабоченно.
– Завтра, Иван Степанович, завтра… – Кондрючин нырнул с головой в сейф и, достав пачку картонных папок с надписью «личное дело», шлепнул ею по столу. – Хоть все бери!
5
В мрачноватом кабинете Вирна Ягунин вел себя по-домашнему. Без тени робости шумно прихлебывал чай, настоенный на сушеной морковке и смородиновом листе, сидел на стуле нога на ногу, и ни капли его не смущало, что он небрит, что нет на нем пояса и что сам председатель Самгубчека подливает ему в стакан время от времени мутноватую пахучую жидкость. Альберт Генрихович тоже держал в руке стакан. Расхаживая по кабинету, он рассказывал Михаилу, как осенью 1916 года провокатор провалил готовящуюся в Самаре Поволжскую большевистскую конференцию, что обернулось для Вирна туруханской ссылкой, куда по тому же делу был сослан и Куйбышев. И хотя очень скоро их освободила Февральская революция, с тех пор предательство он считает самым поганым из преступлений, и ненависть к нему не вытравишь из сердца никогда.
В дверь постучали. Увидев, что вошел Белов, Вирн сделал ему знак – не перебивай, дескать, и закончил:
– Нельзя нам становиться спецами, Михаил, абсолютно нельзя. Классовая ненависть – наше главное оружие, оно не должно тупиться, иначе – конец. Нам положено быть бдительными до самого крайнего предела, а если мы когда и перехлестнем – не беда. Свои нам простят, если что, а враг не спустит, если дадим потачку. Так ведь, Иван Степанович?
Яйцо Белова вдруг сделалось кислым, морщинки сбежались к глазам. Он не поддакнул.
– Альберт Генрихович, – скучным голосом сказал он. – Надо бы нам проверить подноготную вот этих четверых, – и положил на стол папки с личными делами, взятыми из финотдельского сейфа.
Вирн сжал челюсти – ему не понравилось, что Белов игнорировал его вопрос.
– Кто такие? – Он остановился, положил на папки крупную ладонь.
– Финотдельские. Кое-что о них придется запросить у соседей, – продолжал Белов. – Один из них наводчик наверняка.
Вирн раскрыл верхнюю папку, пробежал взглядом страничку. С любопытством всмотрелся в фотографию бухгалтера Щиголева – давнюю, снимался еще в департаментском вицмундире.
– Вот и я их нынче так и сяк разглядывал, – сказал Белов, – Каинову печать на мордах искал.
Встал и подошел сбоку к Вирну и Ягунин. Председатель губчека покосился на него, но смолчал. Михаил, вытянув шею, пронзительно вглядывался в бачки и усики Щиголева. Белов усмехнулся: чисто Нат Пинкертон!
Отодвинув личное дело «бывшего», Вирн взял в руки папку с надписью «Б. А. Седелкин». Раскрыл. Здесь фотокарточка была совсем новая: широколицый, видать, напористый молодой человек с короткой прической, в белой рубашке с галстуком, подпирающим воротничок, смотрел с вызовом и даже вроде бы с насмешкой. По крайней мере, такое впечатление производили вздернутые уголки маленького рта и чуть сощуренные глаза. Ягунин стал на цыпочки и через плечо Альберта Генриховича заглянул.
– Что-о? – тоненько крикнул он и ухватил папку.
Вирн отшатнулся и с негодующим видом взглянул, но Михаил – ноль внимания и, хуже того, выдернул папку из рук председателя. Он так вцепился взглядом в снимок, что, казалось, зрачками поцарапает его.
– Гаюсов! – Он задохнулся от волнения. – Товарищи, это же Гаюсов!
Оба начальника с ожиданием смотрели на него, а сотрудник Ягунин, не объясняя ничего, тряс папкой перед лицом:
– Гаюсов! Встретились, сволочь, встретились!
Телефонная трель отвлекла Вирна. Он снял трубку, Белов увидел, как напряглись крутые плечи председателя губчека.
– Да-да, не медля еду, – бросил он в трубку и, повернувшись к Белову и Ягунину, сухо пояснил: – Я к командующему округом. Банда Серова напала на Падовку. Расстреляны наши товарищи… Вернусь – позову, а пока разберитесь сами, Иван Степанович.
– Разберемся небось, – сказал Белов и принялся собирать со стола папки.
6
Свет, падавший на пол из-под низкой многопудовой люстры с фигурными висюльками, был одновременно и размытым и дробленым: накал по вечерам слабый, и оттого лица четверых, что сидели за чайным столом, казались пятнистыми и полосатыми от теней. Углы огромной, богато, но бездарно меблированной комнаты тонули в полумраке, и Гаюсову, который с папиросой в руке отошел к горке с дешевеньким фарфором, казалось, что слушают его не только те, что за столом, а кто-то еще.
– Господа! – Гаюсов несколько театральным жестом опустил ладонь на горку. – Мы должны считаться с обстановкой – это действительно так, и спорить я не хочу. Но разве из этого следует, что конъюнктура столь пагубно изменилась?
На слово «пагубно» он нажал, выговорив его почти презрительно, отчего его речь показалась всем еще более искусственной. Пыхнул дымом, закончил:
– Не вижу оснований для паники, господа. Как хотите – не вижу!
Голос Гаюсова был эластичен и богат нюансами. Последние слова он произнес тоном иронического сожаления.
Никто из четверых не отозвался. Нюся, буфетчица из «Паласа», отставив руку с папиросой, рассматривала свои пальцы, длинные и тонкие на пухловатой кисти. На Нюсе было темное строгое платье с желтым кружевом у ворота, которое подчеркивало матовость лица, выражавшего не то скуку, не то полуравнодушное неодобрение. Рядом с ней навалился грудью на стол ‘ крупный мужчина с маленькими глазками и крепкими скулами, он, казалось, засыпал. Третий, молодой блондин, лет около двадцати семи, судя по одежде – военный, сердито надувал породистые, преждевременно оплывающие щеки, отчего усики его забавно шевелились. Мягколицый, округлый, весь какой-то плюшевый человек лет сорока слушал Гаюсова с застывшей на влажных губах улыбочкой.
– Молчите? – громко спросил Гаюсов, и опять тонкая инструментовка его голоса сказала о многом, а прежде всего – о снисходительной жалости к этим боязливым людям, что замерли за столом.
Наверное, интонация была чересчур красноречива, потому что сосед Нюси не выдержал.
– Вам не хватает чувства меры, Гаюсов! – с раздражением заговорил он и постучал по столу. – К вашему сведению: я скоро не в силах буду уснуть. Я уже почти псих, да и все мы… – Он дернул подбородком, и стало заметно, как нервически прыгает большой кадык. – Это безумие! – Голос его вот-вот готов был сорваться на крик. – Знать, что ЧК вышла на след, и – продолжать!.. Я не могу уже ручаться за своих… уголовничков. Пардон, соратников. Они недовольны, они требуют увеличить им долю, а я? Что я могу им сказать? А от вас я слышу одно: «Давай, давай, давай!» Надоело!
– Не хотите, Шацкий? – Гаюсов подошел к столу, и все увидели, как натянулась кожа на его щеках. – Такой прецедент уже был. И недавно. Вспомните усопшего Шлыка, Шацкий! И знайте, что с отступниками мы церемониться не будем. – Глаза Гаюсова заметались по лицам, проверяя впечатление. Голос красиво зазвенел: – Для нас нет разницы – уголовник Шлык или хорунжий Шацкий. Предателю пощады нет, даже если…
– Молчите, подлец! Я вам не Венька! – взорвавшись, вскочил с места Шацкий. Узкие его глазки налились кровью, ногти громко царапнули стол. – И не пугайте меня, Гаюсов, слышите – не пугайте!
Гаюсов сжал кулаки и, бледнея, сделал шаг к бывшему хорунжему Войска Донского, однако Нюся проворно выскочила из-за стола и заслонила Шацкого. Рука ее коснулась груди Гаюсова.
– Господа! Ну что же вы, господа! – страдальчески воскликнула она. – В таком тоне – это стыдно! Это позволительно разве что жуликам из моего «Паласа», но вы… Вы оба офицеры, не забывайтесь, господа! Ради бога, ради дела нашего… – Она взволнованно обернулась к Шацкому. – Хорунжий! Немедленно извинитесь, немедленно!
Шацкий опустил глаза, нехотя пробормотал:
– За «подлеца» прошу простить. Сорвалось. Но трусом меня, извините, я не…
– Я был излишне резок, – прервал его Гаюсов и четко, по-офицерски кивнул в знак извинения.
Шацкий тоже кивнул и сел. Сел и Гаюсов. Осталась стоять Нюся. Опершись о резную – под ампир – спинку стула, она чуть наклонилась к Шацкому и мягко сказала:
– Мне кажется, Сергей Сергеевич, вы несколько преувеличиваете опасность. Да, вы правы, ЧК вышла на след, да! Но ведь в чем курьез: след этот ложный, его подбросили мы сами!
Она рассмеялась, и ее несколько полноватое лицо с правильными, но мелкими чертами стало еще более привлекательным: улыбка шла ей необыкновенно.
– Пока они разбираются со своим несчастным чекистиком, нам просто грешно было бы не воспользоваться ситуацией. Мы не вправе упускать хотя бы одну возможность послужить святому делу, которое возложила на нас Россия…
Совсем не высокопарно, а по-женски мягко и задушевно прозвучали ее слова, и Шацкий, который все еще продолжал хмуриться и коситься на Нюсю, невольно заерзал и отхлебнул холодного чая, Гаюсов слушал спокойно, а военный с жадностью разглядывал раскрасневшуюся молодую женщину, которая продолжала;
– Нашими стараниями у ЧК в Самаре скоро будет прочная репутация грабителей. Слухи о конфискациях уже поползли по городу – я это знаю по «Паласу». Неужели, господа, и вы, Сергей Сергеевич, в особенности, неужели вы не понимаете, как это важно? Бесспорно, деньги очень нужны. Но политический эффект наших акций в сто крат важнее. Тем паче что Борис Аркадьевич говорил всего лишь о двух-трех акциях, разве не так?
Она сделала вполоборота поклон в сторону Гаюсова и села. И тотчас пропел дурашливый голосок:
– Ангел вы наш, Анна Владимировна, ангел!
Мягколицый человечек сочно чмокнул себя в ладошку, посылая воздушный поцелуй. Шацкий злобно хмыкнул. Плюшевый с хитрецой стрельнул на него взглядом и продолжал:
– Вы, голубки, слушайте, что она говорит, слушайте. И не горячитесь, не стоит горячиться. Коли уж надо, трудитесь, спрос-то один, голубки. Не будет у центра денежек – все дело станет, небось сами понимаете. А сколько еще осталось – не наша забота считать.
– Аристарх Семенович, доложите, что с оружием.
Вопрос Гаюсова охладил велеречивого человечка, и он сразу сник. Ему, самарскому первогильдейному купцу Аржогину, непривычно было заниматься столь опасным товаром. Его делом всегда были хлеб, кожи, сало. Только в прошлом все это, далеко-далеко…
– Закупаем, Борис Аркадьевич… – И все-таки несмываема его улыбка; приятно неприятно, а Аржогин всегда улыбчив, как японец. – Но туговато-с! С теми, складскими, никак разговору не получается. Знают, риск-то велик, вот и жмутся. Ежели б сумму иметь достойную, тогда бы и…
– Ясно, – перебил его Гаюсов. И повернулся к моложавому военному: – Как настроение в госпитале?
Военный поднял красивые брови и скорей утвердительно, чем неопределенно, пожал плечами: дескать, что спрашивать? Настроение как настроение.
– Есть ли возможность определить к вам еще группу?
Выдержав паузу, военный ответил раздумчиво:
– Пожалуй… Но, учтите Борис Аркадьевич, очень и очень немного. Не более… – Он помедлил, щипнул ус. – Не более восьми – десяти человек. Иначе… Слишком подозрительно будет. А рисковать не смею.
Пока он тянул да мямлил, Гаюсов собрал со стола исчерканные листки и поджег их в пепельнице. Следя за дымным огоньком, сказал отрывисто, как скомандовал:
– Постарайтесь, Виктор Петрович! Имейте в виду, вы наша ударная сила. Взрыв моста – не просто диверсия. Если мы перервем на Самарке магистраль, они же подохнут! Все! Мало того, мы отрежем пол-России от Москвы. Пол-России, да!
Военный приосанился.
– Сделаем, Борис Аркадьевич. Не сомневайтесь, сделаем все возможное.
Гаюсов вынул часы, щелкнул крышкой.
– Кажется, все, господа. Расходимся, как условлено.
– В добрый час, – с зевком вздохнул Аржогин и перекрестил рот.
Через минуту в комнате остался только Гаюсов. Он поковырял пальцем пепел, тяжко задумался, глядя в окно. Там сгущался серый сумрак. Скрипнули половицы. Гаюсов поднял голову: в дверях стояла Нюся.
– Ты не ушла?
– Борис, нам необходимо поговорить. – Голос ее тих, но в нем твердость.
Брови Гаюсова удивленно сошлись.
– Мы разве не говорили? В чем дело? – с плохо скрытым беспокойством спросил он.
– Лучше на улице.
– Твоя воля.
Гаюсов окинул Нюсю долгим взглядом – внимательным и настороженным. Ему казалось, он догадывается, о чем именно хочет говорить с ним женщина, которая не только с ним изредка спит, но и помогает в борьбе, вот уже четвертый год заполняющей всю его жизнь.
