Текст книги "Тревожные ночи Самары"
Автор книги: Эдуард Кондратов
Соавторы: Владимир Сокольников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Среда
1
В бедненько обставленной комнате – стол, кровать с железной сеткой, бугристый диван, две табуретки – в полном молчании пребывали два человека. Начальник секретно-оперативного отдела Самгубчека Белов сидел за облупленным круглым столом, уперев подбородок в сцепленные руки, и безучастно разглядывал криво висящую на стене олеографию с занимательным сюжетом: рослая барышня с мечом в неудобной долгополой одежде с доброй улыбочкой рассматривала отрубленную бородатую голову, лежащую в луже крови, да еще ногу на нее поставила. Лицо Ивана Белова не отражало по поводу наблюдаемого никаких чувств. Другой человек – начальник контрразведки Самгубчека Ян Арнольдович Булис, бородатый и немного похожий на того, попираемого кровожадной девицей неизвестного, – устроился промеж диванных шишек и, закинув ногу за ногу, еще и еще раз изучал от слов «цена номера 500 рублей» и до слов «опечатана в типографии губполиграфиздата № 1» свежий номер газеты «Коммуна». Ему, человеку разговорчивому, не терпелось поделиться с Беловым своими соображениями о состоявшихся в Самарском госуниверситете выборах ректора, порадоваться с ним открытию на Шестой и Седьмой просеках детского городка и прочитать вслух спорную заметку о встрече с писателями Неверовым, Степным и Яровым, которая состоялась вчера в клубе имени Ленина в 8 1/2 часов вечера. Очень хотелось ему поговорить – Белов-то мужик мозговитый, – однако до поры до времени они должны были молчать.
Булис, скучая, перечитал объявление:
«Пропала годовалая собака породы английский сеттер (лаверак). Нашедшего за умеренную награду просят обратиться в общество «Самарский охотник-спортсмен». Спросить Павловского, до 11 часов дня».
Белов скосил глаза на Яна Арнольдовича.
– Ку-ку! Ку-ку! – раздалось вдруг.
Оба чекиста вздрогнули и дружно посмотрели на часы с кукушкой над диваном. Булис полез в карман брюк, достал серебряную луковицу, щелкнул крышкой.
И тут задребезжал дверной колокольчик.
Белов сделал знак Булису, вынул пистолет и прошел в прихожую. Отпер замок, а сам стал за косяком.
Медленно-медленно, с ужасным скрипом открылась дверь, прикрыв Белова. В прихожую вошел Макс Иванович Гюнтер. Увидев в комнате незнакомого ему Булиса, он заколебался, сделал два нерешительных шага.
– Прошу прощения, – пробормотал он вежливым тенорком. – Я, очевидно, ошибся.
Булис отложил газету.
– Почему же? – приветливо сказал он, вставая с дивана. – Если вы по объявлению…
Бородка Гюнтера дернулась. Быстрый взгляд, который он бросил на чекиста, выдал его беспокойство.
– Нет, нет… – Гюнтер попятился, отступая к двери, но тут из-за его спины показался Белов.
– Макс Иванович! – укоризненно произнес он, придерживая старика за локоть. – Куда же вы?
В глазах у Гюнтера промелькнул страх. Но только на мгновение: в себя он пришел поразительно быстро.
– A-а… Доброе утро!.. – Голос его был почти ласков.
Не выпуская локоть, Белов повел пивовара к столу, приговаривая:
– Вот и выбрал я наконец-то время, Макс Иванович. Помните, у нас с вами интересный разговор начинался, а? Насчет всякого там зла, моря крови и прочих штук…
Пивовар зло щурил глазки и молчал.
– И насчет собачонки побеседуем, – вставил Ян Арнольдович, обрадованный, что можно наконец-то подать голос. – Отыскали мы ее…
– Вот и слава богу, – насмешливо ответил Гюнтер. – Но нужна ли она вам? Это еще есть большой вопрос…
2
В то же утро за подписью начальника особого отдела Заволжского военного округа 3. Ратнера в Москву по прямому проводу ушло шифрованное сообщение.
Вот его текст:
«Ожидалось послезавтра в 2 часа ночи нападение на губчека, особый отдел, губисполком, губком, электростанцию, водопровод, элеватор, штаб Заволжского военного округа и др. Совместно с губисполкомом и штабом ЗВО выработан план охраны города.
Ночью арестовали 50 человек. Организация, готовящая восстание, готовила свержение власти. Марка – монархическая. Выявляются связи с Москвой, Омском, Тамбовом и другими городами. Ратнер».
Всю предшествующую ночь в Самгубчека и в особом отделе непрерывно шли допросы, а в городе и на его окраинах продолжались аресты. Начало им положили события в военном госпитале. Под давлением улик «раскалывались» такие матерые контрреволюционеры, как Павловский-Станкевич, адвокат Евельцев, бывший промышленник и торговец Аржогин. Заговорил наконец и крепившийся до сих пор хорунжий Шацкий. Только с Гаюсовым получалось неладно: симулируя психическое потрясение, он только мычал, хрипел и закатывал глаза – в течение двух дней от него не удалось добиться ни слова. Пришлось поместить его в тюремный лазарет, чтобы подвергнуть обследованию.
Молчал и Макс Иванович Гюнтер. Впрочем, он с охотой отвечал на вопросы, связанные с его довольно темным дореволюционным прошлым. В частности, он не отрицал своего соучастия в шпионских деяниях фон Вакано в пользу австро-венгерской разведки.
– Я ненавидел царизм и считал, что Россия достойна лучшей участи, – заявил он Булису, – и потому я, как и большевики, желал ей военного поражения.
Но стоило Яну Арнольдовичу завести разговор о раскрытом заговоре, лицо Гюнтера делалось недоумевающим, и он пожимал плечами. По-видимому, он на что-то надеялся. Но вот на что – оставалось только догадываться,
3
Вечером, часов через восемь-девять после неожиданной для пивовара встречи с Беловым и Булисом на проваленной Ольшанской явке, из здания Самгубчека вышел в сопровождении чекиста Макс Иванович Гюнтер. Следом из подъезда показался Белов. Чекист открыл заднюю дверцу «Русобалта», пропуская в автомашину Гюнтера. Тот не без усилий – все-таки возраст! – взобрался и, тяжело вздохнув, уселся на кожаное сиденье. Его спутник собрался было сесть рядом, но Иван Степанович легонько отстранил его.
– Садись-ка вперед, – сказал он. и сам устроился на заднем сиденье рядом с Гюнтером.
Тот еле заметно усмехнулся:
– С таким почетным эскортом…
Белов, подавшись вперед, сказал Васильеву:
– Сначала в домзак, а потом в Смышляевку, Овса-то хватит?
Водитель – ноль внимания на его шутку: он знал, что чем больше обижаешься, тем охотней дразнят.
«Русобалт» тронулся с места, и некоторое время все в машине молчали. Когда же автомобиль выехал на Самарскую, Белов тронул Гюнтера за плечо, и, подмигнув, кивком показал на «Палас», мимо которого они как раз проезжали.
Гюнтер ответил скучающим взглядом.
– Макс Иванович, а не осточертела вам эта волынка? – добродушно спросил Белов. – Ведь целый день канителимся, то Булис, то я. Может, скажете по секрету, на что вы все-таки рассчитываете?
– Дум спиро спэро, – Гюнтер иронически покосился на Белова и пояснил: – Пока дышу – надеюсь. По латыни.
– А ежели по-простому?
– Я, знаете ли, имею привычку газеты читать. – Тенорок Гюнтера был невозмутим.
– Я тоже. Что с того?
– Не забывайте, что я есть иностранец. Ваше государство ищет контакты… Старается их… мм… завязать. А что тут у вас, в Самаре? Вы уверены, что там, – он поднял палец вверх, – это понравится?
– Ах, вот вы о чем, – скучным голосом протянул Иван Степанович. – Вы случайно не господа бога имеете в виду?
Гюнтер молчал, глядя перед собой.
– Значит, международный конфликт? Так вы не беспокойтесь, не будет. Не нужны вы своим землякам. Макс Иванович!
Не слишком искреннее сочувствие прозвучало в голосе Белова.
– Не верю, – сухо обронил Гюнтер.
– Не верьте. Но вот вам все резоны. Первый: Австро-Венгерской империи больше нет, и чей вы подданный – непонятно. Австрийский? Чехословацкий? Венгерский? Нам стало известно, что вы плясали нынче под Антантину дудку!.. А раньше даже с Локкартом путались. Ну зачем вы им, подмоченный, да еще неизвестно чей?.. Мы-то скрывать ничего не будем.
– Позвольте, – живо перебил Гюнтер, поворачиваясь. – Представьте себе, что… мы с вами поменялись местами. В силу обстоятельств. Вы с этим… Булисом говорите мне: шанс, один шанс… А вы бы за такой шанс ухватились?
Белов внимательно посмотрел на него.
– Тоже мне, сравнили!
– Да, да, понимаю. – В голосе пивовара прозвучала насмешка. – Вы же все несгибаемые… Железные… А что же, другим, стало быть, в этом качестве отказано?
Белов поморгал, подумал.
– Нет, почему же, – сказал он серьезно. – Со всякими приходилось встречаться. Только ведь дело не в том, что один очень стойкий, а другой – не шибко. Ну за какие такие идеи вы умирать-то собрались? А? Что у вас за душой, кроме ненависти?
Белов с презрением махнул рукой.
Автомашина пересекла трамвайную линию и остановилась возле проходной дома принудработ. Чекист вышел, отворил перед Гюнтером дверцу.
– В общем, прикиньте, Макс Иванович, – сказал Иван Степанович вслед выбирающемуся из машины Гюнтеру.
Тот обернулся.
– Ну вот, опять возвращаемся на круги своя.
Да только не было в его голосе прежней уверенности…
Эпилог
Прошло около двух недель.
Вышел до срока из военного госпиталя сотрудник ЧК Михаил Ягунин. Ему не терпелось принять участие в ликвидации контрреволюционного подполья, остатки которого чекисты и помогавшая им милиция методично выковыривали из самых потаенных щелей Самары.
По выходе из госпиталя ждали Михаила радости и огорчения. Очень приятно было ему увидеть на стенке возле кабинета Вирна, где вывешивали извещения и распоряжения по Самгубчека, такую бумагу:
Приказ
За проявленную личную инициативу и особую энергию при раскрытии контрреволюционных элементов в военгоспитале объявить благодарность сотруднику секретно-оперативного отдела товарищу Ягунину М. П. и выдать за ревностную работу 1 (одну) пару тельного белья и полный месячный продпаек.
Председатель Самгубчека Вирн
Наградное бельишко, полученное у Левкина, Михаил незамедлительно сменял на довольно приличную гимнастерку с нагрудными карманами, а продукты – муку, крупу, воблу, сахарин – сложил в солдатский вещмешок и отправился с ним на поиски Нинки, о которой продолжал вспоминать все эти дни. Однако в доме на Уральской он не нашел никого: окна комнаты, где жила Нинка с дядькой, были забиты досками, а соседи знать ничего не знали.
Это было только одно из огорчений Михаила Ягунина, которое он, впрочем, несколько компенсировал, обругав Левкина буржуазным приспособленцем в присутствии нескольких чекистов. Левкин подал на Ягунина рапорт, но это уже было мелочью.
Тяжело переживал Михаил, что из-за слабости, вызванной потерей крови, не смог проводить в безвозвратный, последний путь своего самого близкого друга Ваню Шабанова. Его и стажера Мишу Айзенштата, смертельно раненного Гаюсовым возле дома Башкатина и вскоре умершего от ран, хоронили со всеми воинскими почестями. Как рассказывала Ягунину Женя, на многолюдном митинге у их могил выступали даже предгубисполкома Сокольский и командующий округом Краевский.
Тем болезненнее было для Михаила известие, что заклятейший из врагов Советской власти и личный его, Ягунина, враг, белогвардеец и авантюрист Гаюсов сбежал. Да-да! Воспользовавшись беспечностью охраны, и персонала домзаковского лазарета, считавших его тихим идиотом, он удрал – и словно сгинул.
Так что не самыми веселыми были у Ягунина дни после выписки из госпиталя. Не улучшил настроения и категорический отказ Белова взять Михаила с собой на боевую операцию в заволжские леса. Белов объяснял свой отказ не совсем зажившей раной Михаила, но тот подозревал, что причина в другом.
…Непоздним вечером на песчаной отмели близ Симбирского спуска варили на костре картошку двое красноармейцев. В нескольких шагах от них лежал, опершись на локоть, Михаил Ягунин. Левая рука у него была все еще перевязана и висела на груди, а в ладони правой была зажата сухая хворостина, которой он, задумавшись, чертил на песке какую-то ерунду. На другом конце отмели мальчишки тащили бредешок, оттуда доносились звучные всплески и возбужденные возгласы.: «Глыбже, Федяка!.. Глыбже, дубина, заходь!..» Красноармейцы переговаривались, а о чем именно, Ягунину не было слышно. Да и неинтересны ему были их речи. Неприятные мысли не отступали от него уже который день.
Отшвырнув прутик, он достал из кармана своей новой гимнастерки листок розовой, истершейся на сгибах бумаги. На самом верху его было напечатано:
«Из памятки сотрудникам ЧК».
Ягунин повернулся как посветлее и стал внимательно перечитывать памятку, обдумывая и примеряя каждый ее пункт на себя. Для этого он и взял ее сегодня у Чурсинова на один день.
«Быть всегда корректным, вежливым, скромным, находчивым». Что такое быть корректным, Михаил не знал. Он подумал, что этого, должно быть, редкого качества у него, конечно, нет. А остальные три? С ними плоховато тоже.
«Прежде чем говорить, нужно подумать». А он? Михаил даже вздохнул. Все наоборот.
«Каждый сотрудник ЧК должен помнить, что он призван охранять советский революционный порядок и не допускать нарушение его, а если сам это делает, то он никуда не годный человек и должен быть исторгнут из рядов Чрезвычайной комиссии».
Ягунин наморщил лоб: можно ли считать все его служебные промахи нарушением революционного порядка? Так и не решил и стал читать дальше.
«Быть чистым и неподкупным, потому что корыстные влечения есть измена Рабоче-Крестьянскому государству и вообще народу».
Он впервые усмехнулся. Ну, об этом даже и размышлять нечего.
«Быть выдержанным, стойким, уметь быстро ориентироваться, принять мудрые меры».
Михаил огорченно тряхнул соломенной шевелюрой, отросшей за время лечения. Да, этот пункт лупит по нему, и не легонько бьет, а кувалдой. Может, дальше будут более подходящие?
«Если ты узнаешь о небрежности и злоупотреблении, не бей во все колокола, так как испортишь дело, а похвально будет, если ты их тихо накроешь с поличным, а затем – к позорному столбу перед всеми».
Он вспомнил, как при помощи Нюси хотел «тихо накрыть» бандитов Стригуна, и на душе стало совсем погано. «Нет уж, – с унынием думал он, – коли нету таланта, а голова звонкая, как спелый арбуз, то старайся не старайся, проку будет мало…».
…Два ярких круглых глаза выплыли из-за штабелей леса, и свет автомобильных фар выхватил из сгустившейся темноты дебаркадер, причал, лодки, красноармейцев возле костра. Фары погасли, но Ягунин уже узнал губчековской «Русобалт» и, поднявшись с песка, быстро пошел навстречу крепкому высокому человеку.
– Ничего не слышно, товарищ председатель? – спросил он, подходя и с надеждой вглядываясь в лицо Вирна. Но ничего, кроме спокойной сосредоточенности, не увидел.
– Покуда нет.
Вирн вынул часы, поднес их к глазам.
– М-да… Пора бы.
– Может, у них что с мотором… – неуверенно предположил Михаил.
Альберт Генрихович вынул папиросу и подошел к костру. Достал тлеющую головешку.
– Может, и с мотором, – ответил он сквозь зубы.
Красноармейцы отошли – то ли подальше от начальства, то ли решили еще поднабрать сухих корней и веток.
Вполоборота Ягунин смотрел на председателя Самгубчека.
Пламя костра разделяло их, и широкое лицо Вирна казалось выкованным из чистой меди, к тому же надраенной до блеска. Поколебавшись, Михаил сказал:
– Альберт Генрихович, я тут вот что надумал… Не знаю, как посмотрите… Рапорт хочу подать на свое увольнение.
Вирн бросил в костер головешку, затянулся дымом.
– Что так? – спросил он, устраиваясь у костра поудобнее.
– В армию буду проситься, – хмуря белесые брови, сказал Михаил. – В Туркестан.
– М-м-м… – понимающе помычал Вирн. – На басмачей, значит. По сабле соскучился?
– Да не из-за того… Не выходит у меня в Чрезвычкоме. Какой из меня чекист?..
– Не выходит? – сочувственно переспросил Вирн.
– Не выходит.
Ягунин не уловил иронии в голосе Вирна – видно, слишком далеко была запрятана.
– Вы только не надсмехайтесь, а только уйти я хочу из-за Белова.
– Вон как! – На этот раз председатель губчека был откровенно удивлен.
– Равняться с ним – кишка тонка, а под ногами путаться – совестно, – решительно закончил Михаил.
Альберт Генрихович внимательно посмотрел на Ягунина.
– Завидуешь?
– А это не важно, – обидчиво вскинулся Михаил. – Я как партиец понимаю, что должности чекиста не соответствую. Вот и все.
Внезапно Вирн высоко поднял голову, обернулся к Волге, прислушался.
– Да нет… Лесопилка, – вполголоса пробормотал Ягунин. Он волновался: как-никак решиться все это высказать было не легко.
– Сотрудник Ягунин, – сказал Вирн будничным тоном, будто о погоде говорили, а не о судьбе. – Откровенность за откровенность. Не начни ты этого разговора, я бы, может, подписал твой рапорт. Езжай!..
Он выдержал паузу, продолжая смотреть на Михаила, который чувствовал себя явно не в своей тарелке.
– Ты вот недоволен собой. Значит, кое-чему научился. Зачем же тебе уходить? Я вот убежден, что там, где появляется самодовольство, там кончается чекист. И не только чекист. Большевик тоже. А насчет твоего несоответствия… Белов тоже не родился чекистом. Надо соответствовать, Ягунин! Ленин говорил, что социализм нам строить с теми людьми, какие есть. Других взять негде.
– Идет! – раздался голос красноармейца.
Сначала они услышали постукивание мотора, и уже потом стал проявляться на реке кургузый силуэт буксира. Ягунин со всех ног бросился к дебаркадеру, а Вирн, прикурив папиросу от папиросы, остался у костра. Он следил, как разворачивался носом против течения видавший виды «Богатырь», как суетились на его борту и на дебаркадере неясные фигуры. Но вот донесся голос Белова:
– Остальных в грузовик! Есть грузовик-то, а?
Чувство необычного, огромного облегчения охватило Альберта Генриховича Вирна. Он почувствовал слабость, чуть было не опустился на песок, но пересилил себя, зажмурился, длинно вздохнул. «Вот и все, кажется, – подумал он. – Иван жив и дело сделал, и даже веселый, черт!..»
К костру шли трое – Белов, Яковлев-Семенов и Чурсинов. Когда приблизились, Вирн увидел, что одежда у всех измазана в иле, помята, кое-где разорвана. Щеку усатого красавца Яковлева-Семенова пересекла ярко-розовая царапина.
Белов, подойдя к Вирну на шаг ближе остальных, отрапортовал:
– Товарищ председатель губернской чрезвычайной комиссии!
Задание выполнено. Взяли мы, считай, всех, кроме двух, которые в перестрелке… того… Живых захвачено четырнадцать.
Подошел Ягунин. Он с жадностью слушал.
– Значит, не соврал Гюнтер? – сказал Вирн. – Ну, а с людьми? В порядке?
– Почти, – несколько смущенно сказал Иван Степанович. – Коничева крепко зацепило, еще трех товарищей по мелочи… И все из-за меня. Я на всякий случай подстраховался. А пока остров оцепляли, они учуяли. Ну, и пальба. А там надо было брать их с маху.
Белов оглянулся на Ягунина, блеснул мелкими зубами:
– С маху, как вот Ягунин любит. Ей-ей, позавидовал тебе, Михаил. Брать бы их прямо в сторожке…
Вирн бросил многозначительный взгляд на Ягунина, еле заметно усмехнулся.
– Ладно, идемте, товарищи, – сказал он негромко. – По дороге расскажете. Да, вы там Гаюсова, конечно, не накрыли? Иначе сразу выложили бы…
– Еще бы! – фыркнул Яковлев-Семенов.
Они шли тесной кучкой – Вирн, Белов, Яковлев-Семенов и Чурсинов, – шли по песку к темнеющему невдалеке сомнительному красавцу «Русобалту», но о чем спрашивал Вирн и что рассказывали участники операции, Ягунин не слышал, хотя брел он позади них всего в пяти-шести шагах.
«В Туркестан!.. В Дальневосточную Республику!.. К черту на рога!.. – с яростью, тоской и отчаянием думал он, кусая губу и сжимая кулаки. – Проклятый Гаюсов!.. Из-за меня ведь погиб Ванюшка… Все, все из-за меня! Не упустил бы я его тогда…».
Не знал чекист Михаил Ягунин, что пройдут годы, Гаюсов вынырнет на поверхность и снова – уже в который раз! – пути их пересекутся. Знал бы – не убивался, да только откуда ему было это знать?
