Текст книги "Тревожные ночи Самары"
Автор книги: Эдуард Кондратов
Соавторы: Владимир Сокольников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
2
Секретарь Самарского губкома РКП(б), высокий худощавый человек, еще не старый, но седой, говорил, обращаясь к шестерым своим слушателям, сидящим в его кабинете за длинным столом:
– Давайте не будем разбрасываться, говорим мы себе сегодня, давайте сосредоточим все силы на главных направлениях. Но вот вы скажите мне, что не главное? Агатов – знаете, наверное? – наш предгубкомтруддезертир, доложил мне вчера, что на заводах Самары сейчас работает в среднем по шестьдесят человек. Представляете? Борьба с трудовым дезертирством – главное? Главное! А борьба с холерой не главное? Боевой эпидотряд, на который мы так надеялись, явно не справляется, товарищи. Идем далее: голод. Вы знаете, сколько хлебных ходоков стучится ежедневно в кабинеты губкома и губисполкома? Хотя это – ладно, стерпим. Но вот на вокзалах начинают находить умерших от голода детишек, так ведь, Шмагин?
Начальник транспортной ЧК кивнул: точно, есть такие факты.
– Товарообмен с Сибирью, Украиной и Белоруссией только-только наклюнулся, рассчитывать на него пока не стоит. Начинаем эвакуацию голодающих, а ведь у нас еще беженцев да военнопленных сколько! Тысячи. Особоуполномоченный Центроэвака товарищ Меркин жалуется на нас, товарищи. Правда, он просил меня вручить Ратнеру вот это…
Секретарь выдвинул ящик стола и достал лист плотного белого картона.
– Разрешите, я зачитаю.
«Красный аттестат»
«В тяжелые для Советской Республики дни зимы – весны 1921 года начальник особого отдела ЗВО товарищ Ратнер оказал деятельное содействие губэваку в деле продовольствования свыше 10 тысяч человек беженцев переселенческого и военнопленного контингентов. Благодаря энергии и умелым мерам облегчено катастрофическое положение с продовольствием и не допущены печальные последствия голода. Горячая признательность тов. Ратнеру!».
– И подписи, – заключил секретарь. – Прошу!
Узколицый, шевелюристый Ратнер подошел, пожал руку секретарю и положил картон перед собой.
– Ишь! – с уважением вздохнул у него под ухом Белов, заглядывая в аттестат.
– Очень приятно, конечно, но будем думать о сегодняшнем моменте, – чуть громче сказал секретарь, покрывая шумок. – Что творится на нашей Самаро-Златоустовской? На желдороге, товарищи, царят взяточничество, разгильдяйство и всяческое потворство мешочникам. Мы понимаем, что люди едут в поисках хоть какой-нибудь еды, но если мы ослабим контроль, мы задохнемся. Транспортные перевозки – тоже главное, как видите. А пожары, по дюжине на день? А ограбления складов – третье за неделю? При нынешней нехватке продовольствия так прохлопать – это же преступление против революции! Губподотдел милиции плохо следит за городом, а вы, товарищ Сухарев, неумело ищете!
– Как это так – плохо? – возмущенно пробурчал начальник уголовного розыска Сухарев. – Рыжих-то вчера поймал… Которые губэвак обчистили.
– А продовольствие не нашли. Сгинуло. Не так? То-то же! Больше самокритики, товарищи!
Секретарь звякнул графином, налил в стакан воды, отпил.
– Теперь об осложнениях с развитием НЭПа. То, о чем доложил товарищ Вирн, очень серьезно! Не могу не согласиться с вами, товарищи чекисты: тут не просто уголовщина. Действия этих бандитов носят ярко выраженный политический характер. Здесь и компрометация органов Советской власти, и дискредитация новой экономической политики, и, наконец, что немаловажно, террор, запугивание нэпманов. А мы с вами кровно заинтересованы, чтобы они развертывали производство и торговлю и тем самым помогали нам восстановить экономику.
Секретарь вдруг улыбнулся, весело посмотрел на сидящих, но сразу же посерьезнел и продолжал:
– У нас, в губкоме партии, есть сигналы и о других провокациях. Цель у них одна – подорвать авторитет Советской власти. Думается, что появление фальшивых документов сразу в нескольких наших учреждениях, покушение на ответработников, провокационные записки на митингах и, наконец, попытки разложить дисциплину в воинских частях – все это звенья одной и той же цепи. Стало быть, есть основания предположить, что в Самаре существует контрреволюционный центр, с которым, безусловно, связан и этот…
– Гаюсов, – подсказал Вирн.
– Да, Гаюсов. Может, от него и потянется… Вот почему губком партии придает особое значение поимке его банды. Кстати, товарищ Белов, вы уверены, что налет они устроят сегодня?
Иван Степанович встал.
– Не уверен, – сказал он просто. – Но очень могут и сегодня, вроде клиент для них солидный. Мы сначала хотели вместо купчишки своего человека подослать, чтобы в финотделе разыграл как по нотам. А потом думаем: нет, не стоит, могут адресок проверить. Нужен настоящий. Вряд ли они будут откладывать налет, тем более, он и деньги за патент не уплатил, домой унес. По другим четырем адресам тоже засады выставить. Ну, к тем, что на этой неделе оформились.
– Нам нужна помощь, – вставил Вирн. – Военокруга и милиции. Хорошо бы человек по десять. Если с засадами не выйдет, придется взять только Гаюсова и его помощницу, хотя хотелось бы сразу всех. План операции готов, нужны люди.
Секретарь губкома повернулся к Ратнеру:
– Поможете товарищам? А вы, милиция? Вот и замечательно. Будем надеяться на успех, не дурнее же мы их?
Воскресенье
1
Глухая летняя ночь шла к концу. Небо было без туч, но беззвездно: мелкая пыль, подбиваемая ветрами, засорила воздух, сделав его непрозрачным, и даже луна еле пробивалась сквозь мглу. Только света от нее было немного. И все же ощущалось, что вот-вот забрезжит – тьма не была уже густой.
В такой-то неурочный час в деревянном квартале близ Молоканских садов взвизгнула калитка и из палисадника вышел человек в темной одежде. Бросил недовольный взгляд на луну, надвинул картуз на глаза и шибко пошел по правой стороне улицы, держась вблизи домов. Лицо его разглядеть было невозможно, но люди, ждавшие его в засаде, знали; это Гаюсов. Только он один входил сегодня в этот опрятный домишко на Невской. Он да хозяйка, его тетка. И хотя сейчас лишь изредка мелькала в просветах меж домами то ли человеческая фигура, то ли какая тень, с Гаюсова не спускали глаз. Прижимаясь то к забору, то к столбу, то к выступу крыльца, след в след за Гаюсовым крался человек. А чуть дальше, стараясь не выпускать своего лидера из виду, шли еще двое.
Иногда Гаюсов останавливался, прилипал к стене и некоторое время стоял неподвижно. И тогда сразу же замирали идущие за ним. Совсем тихо и пусто становилось на улице.
Не дойдя квартала до лабазов Воскресенского базара, Гаюсов торопливо, почти не таясь пересек улицу и скрылся в подъезде деревянного строения о двух этажах с мезонином.
…Через несколько минут у ворот послышались приглушенные команды Белова:
– Окружить дом! Трое в соседний двор! Себя не обнаруживать!
Тонко скрипнули ворота, послышались торопливо удаляющиеся шаги.
Все так же тиха и спокойна была старая хибара. Однако в одном из окон желтел свет. Потом он погас. И опять зажегся.
За углом зацокали копыта: со стороны Воскресенского рынка к подъезду подкатила пролетка. На козлах скрючился кучер. Никто не вышел из пролетки. Подъехала. и остановилась, только и всего.
Прошло несколько минут, и из подъезда стали появляться фигуры. Одна, две, три. В бледном свете поблескивали кожаные куртки. Не обменявшись и словом, трое уселись в пролетку. Кучер щелкнул кнутом, лошадь с места взяла крупную рысь, и пролетка растворилась в темноте.
И снова раздался негромкий возглас Ивана Степановича Белова:
– Шабанов с группой – к Ягунину! Охрану не снимать!
…И, как раньше, тихо стало возле двухэтажного самарского скворешника. Слепо смотрела закрытыми ставнями улица, спал, как бродяга, неопрятный, провонявший двор. Пустынно было кругом и безлюдно. Впрочем, нет: за углом покосившегося сарая блеснул на мгновенье винтовочный штык.
…На втором этаже к стеклянным квадратикам веранды припал Гаюсов. Не нравилось ему что-то во дворе. А что? Он пристально смотрел вниз, теряя драгоценное время, и все же смотрел. И увидел блеск штыка. Ему он сказал многое. Гаюсов отпрянул от окна. Вытащил маузер, щелкнул предохранителем и на цыпочках двинулся вверх по деревянной лестнице, ведущей на чердак.
Еще минута – и через чердачное оконце Гаюсов выбрался на крышу. Пополз по ней, добрался до самого края. Крыша упиралась в выступ глухой стены – брандмауэр соседнего здания.
Гаюсов осмотрелся: как будто никто не следил. Подпрыгнув, он повис на руках, нащупал ногами щербинку. Нога скользнула, сорвалась. Он сделал еще попытку – есть упор! Оттолкнувшись, Гаюсов подтянулся на руках и упал грудью на крышу соседнего дома. Громыхая по железной кровле, он перебежал на противоположный скат крыши и по пожарной лестнице стал спускаться во двор.
– Товарищ начальник! – услышал он крик в соседнем дворе того дома, что обложили чекисты. – По крыше кто-то шастает!..
Гаюсов побежал прямиком через двор к небольшому строеньицу из кирпича, невдалеке от арки. Вынул связку отмычек, повозился с замком, Что-то хрустнуло. Он широко распахнул створки дверей и нырнул в каменный сарай. Вскоре послышался звук вращаемой рукоятки, потом тарахтенье автомобильного мотора, и из сарая выполз во двор старый «Бенц» с погашенными фарами. Машина нырнула под арку и, высунув радиатор на улицу, резко набрала скорость. Наперерез автомобилю с криками «стой!» бросились двое.
«Бенц» ринулся прямо на людей, свет фар ударил им в глаза. Один из чекистов отлетел в сторону, сбитый автомашиной. Раздались выстрелы, звякнуло под пулями железо. Из «Бенца» полыхнули огоньки: Гаюсов бил из маузера, и пули рикошетили от мостовой.
Круто вывернув, автомобиль унесся в ночь.
– Товарищ Белов! Удрал! – послышался отчаянный крик.
– Удрал, гад! – со злостью отозвался Белов. – Да не догонит, ничего!.. Они уже там!..
…Они действительно уже были там. Как раз во время этой перестрелки трое в кожаных куртках поднимались на крыльцо красивого одноэтажного особнячка напротив гортеатра. Властно забарабанили в дверь.
Из-за двери послышался сдавленный голос:
– Кто там?
– Откройте! ЧК!
– Сейчас, сейчас, секундочку!
Лязгнули запоры. С силой толкнув дверь, трое ворвались в дом. Прошли по темному коридору, распахнули двухстворчатую дверь в гостиную. Щелкнул выключатель – и трое остолбенели в изумлении: комната была полна народу. На вошедших глядели стволы револьверов и винтовок.
– А ну, складай оружие на пол! – весело скомандовал Ягунин.
…Автомобиль изо всех своих не столь уж многих лошадиных сил мчался к площади Парижской Коммуны. Вывернув с Александровской на Саратовскую и проскочив мимо Пушкинского садика, он резко затормозил напротив дома Башкатина. У крыльца толпились люди с винтовками, из дому же выходили другие – с поднятыми руками, в кожаных куртках. На козлах пролетки вместо кучера сидел широкоплечий красноармеец с трехлинейкой на изготовку. Все это успел Гаюсов рассмотреть при свете фар во время короткой своей остановки. Не в силах сдержать бессильной ярости, он, вместо того чтобы поддать газу и попытаться скрыться, выхватил маузер и стал наугад стрелять в темные фигуры людей. Охнув, схватился за грудь молодой курчавый чекист и ткнулся лицом в мостовую. Метнулись фигуры через полосу света и истошный крик резанул воздух:
– Гаюсов! Бей, братва, по колесам!
Это крикнул Ягунин, и тогда только опомнился Борис Гаюсов. Взревел мотор, и «Бенц» рванул с места. Раздалась беспорядочная пальба, брызнуло стекло и, не проехав и двадцати саженей, автомашина закрутилась, словно вокруг невидимой оси. Фары погасли.
– Брать живьем! – исступленно орал Ягунин. – Заходи с боков!
Шарахнул выстрел: часовой губисполкома прямо из подъезда бил из винтовки по машине. «Бенц» дернулся, выскочил на тротуар и врезался в стену Дома крестьянина. Выпрыгнув из автомобиля, Гаюсов, прихрамывая, пробежал по тротуару и свернул за угол. Где-то сзади гулко топала погоня.
Из полукруглого подъезда Дома крестьянина высунулся заспанный дежурный. В руках он держал охотничье ружье. Из открытых дверей в спину ему падал неяркий свет, отчего растрепанная голова казалась пуховой.
– Куда… пробежал?! – подбегая, выкрикнул Михаил. Легкие его разрывались.
– По Дворянской… Тьфу! По Советской тоись… На ту сторону, к Струкачам побег, – лопотал мужичок, таращась.
Подбежали еще трое – красноармейцы особого отдела.
– Бегом по Советской, по той стороне! – скомандовал Ягунин. – Соображайте сами! А я садом, к Волге…
Он взмахнул револьвером и побежал через улицу, где в предрассветной мгле огромным провалом чернел Струковский сад.
Чугунная ограда с пиками не остановила его ни на миг – Ягунин кошкой вскарабкался на нее. Когда перелезал, услышал тихий продолжительный треск: это гимнастерка окончательно расползлась, теперь можно выбрасывать с чистым сердцем.
Чутье охотника – видно, отголосок первобытного инстинкта, так как охотиться ему в жизни не доводилось, – руководило Михаилом, когда он, то скатываясь, то съезжая на заду по травянистым буграм, а то лавируя между выскакивающими из темноты деревьями, выбирал себе путь через дебри ночного сада. Ведь точно этим маршрутом бежал минуту назад Гаюсов. Ушибленная нога не оставляла ему шансов уйти далеко. Но увидеть своего врага Михаил еще не мог: просто он был почему-то уверен, что Гаюсов спустится через сад к Волге. И потому, оказавшись внизу, Ягунин без малейших колебаний пролез между отогнутыми прутьями ограды и побежал к берегу.
Здесь было гораздо светлее: то ли пыли в воздухе поменьше, то ли отсвечивала вода, а может, на открытом месте ощутимей сказывалось приближение рассвета. Выбежав на прибрежный песок, Ягунин различил метрах в сорока впереди себя неясную человеческую фигуру, прихрамывающую, но все же довольно быстро бегущую вдоль кромки воды.
– Стой! – крикнул Михаил, и голос его дал петуха, сорвался. – Стой, говорю!
Он выстрелил, абсолютно уверенный, что не попадет, и все же не без надежды: а вдруг да остановится… Разумеется, Гаюсов продолжал бежать, но расстояние между ними все сокращалось. Теперь они оба бежали по песку вдоль воды, высвечиваемые разошедшейся напоследок луной, одинаково упрямые в своей решимости уйти и догнать. Конечно, Гаюсову было труднее: широко размахивая руками, он весь выкладывался, но боль ушибленной ноги отзывалась уже в сердце. Вот уже тридцать, вот и двадцать шагов разделяло их.
Теперь Ягунину несложно было попасть в Гаюсова, но ему хотелось взять его живым, непременно живым. Да и азарт погони захлестнул. Он разгадал намерение Гаюсова, повернувшего к далеко вдающимся в реку мосткам: там копошился в лодке человек со снастями. Михаил задрал наган к небу и напрямую, по воде, бросился к мосткам. Увидав его, рыбак в ужасе сиганул в Волгу и поплыл от мостков.
Вода доходила до колен, потом до пояса, бежать Ягунину было все труднее. Но зато он несколькими выстрелами успел отрезать врага от лодки, заставив его залечь. Гаюсов тоже трижды выстрелил, и возле Михаила зачмокали пули. Но время было выиграно: когда Гаюсов чуть не ползком добрался до лодки, Ягунин, ухватившись за край мостков, навел на него револьвер.
– Бросай оружие, гад! – крикнул он. – Ну! Стреляю!
Маузер стукнул по деревянному настилу. Гаюсов поднял руки. Затравленно глядя на медленно взбирающегося на мостки Ягунина, не сводящего с него дула нагана, он лихорадочно искал пути к спасению. Их не было. Издалека, со стороны Средневолжского машиностроительного завода, доносились невнятные голоса.
Ягунин шёл прямо на него, почти по самому краешку, обходя груду полуистлевших досок, небрежно сваленных посреди настила. Край одной из них почти касался ног Гаюсова. Дождавшись, когда чекист поравняется с другим концом доски, Гаюсов сделал резкое движение ногой. Доска сильно ударила Михаила под колено, и тот, потеряв равновесие, шлепнулся в воду.
Гаюсов и сам чуть было не упал, но удержался, опомнившись, подхватил маузер и несколько раз выстрелил в воду. Попал не попал, смотреть ему было некогда. Стремительно прыгнул в лодку и с остервенением принялся отматывать канат. Стоя у мостков по грудь в воде, Ягунин ловил и никак не мог поймать Гаюсова на мушку. Нажал спуск – и только брызнули щепки с кормы. Еще раз – осечка! И снова осечка! С лица Михаила стекали струйки, будто плакал он, что невредимым уходит заклятый его враг. А может, так и было, может, и примешались горячие слезы обиды к теплой волжской воде…
Хлопнул выстрел из удаляющейся от берега лодки, и Ягунин от резанувшей боли скрючился, схватился за левую ключицу. Он тоже выстрелил в последний раз, патроны в барабане нагана кончились, но лодка уже растворялась в предутреннем тумане, только слышно было, как с шумом хлестали по воде весла.
По песчаному берегу от Алексеевского спуска бежали красноармейцы. Михаил, зажимая рану, огляделся: других лодок поблизости не было.
– Ушел!
Горячие струйки все бежали по измученному его лицу.
2
Серый сумрак окутывал лесную поляну, еще предрассветно тихую и сырую. Но вот сорока, неторопливо и с достоинством чистившая клюв, насторожилась. Подозрительно вытянула шею: что-то зашевелилось в кустах. Сорока склонила голову набок, подумала и на всякий случай перелетела на сук повыше.
Раздвигая жухлые ветки орешника, на поляну вышел Гаюсов. Прислонился к разлапистому осокорю – сорока взлетела еще выше – и ладонью стер с лица пот, проведя грязные полосы на лбу и щеках. Дыхание его было прерывистым, тяжелым, словно он долго карабкался в гору. А какие на Проране горы? Пустяковый песчаный откос, старуха взойдет без одышки. Но пройти через всю Волгу на веслах, да еще когда гонит страх перед погоней, – вымотаешься на нет.
Однако отдыхать долго он не намеревался: перевел дух – и дальше, через поляну, в глубь островного леса. Скорее, скорее! Только бы не столкнуться ненароком с каким-нибудь болваном, что зорюет на острове со снастями…
Слава богу, до землянки он добрался благополучно, никого не повстречав. Землянку с тропы не разглядишь – она вырыта в склоне буерака, окошко хитро прикрыто ветками, покатую крышу не отличишь от бурелома. Прежде чем спуститься в овраг, Гаюсов огляделся: вроде бы никого. Осторожно ступая, чтоб не нашуметь осыпью, он сполз со склона и постучал в дверь – с виду совсем колода – отрывисто, четыре раза, вернее, дважды по два. Из глубины землянки не сразу отозвался встревоженный голос:
– Кого надо?
– Охотник, – сказал Гаюсов вполголоса. – Мне бы соли щепотку.
– Соль-то нынче кусается, – щелкая задвижкой, уже спокойно ответил голос.
Приоткрылась дверь, в прорези на мгновение мелькнула заросшая щетиной физиономия и скрылась. Гаюсов согнулся, шагнул в землянку, дверь тотчас захлопнулась, снова стукнул засов.
Чиркнула спичка, затрещал огонек масляной коптилки.
– Что случилось, Борис Аркадьевич? – с тревогой спросил бородатый человек в крестьянской домотканине, подпоясанной солдатским ремнем. Сидя на лавке, он исподлобья смотрел на Гаюсова. Другой обитатель землянки, еще молодой и, пожалуй, красивый, несмотря на портившую его небритость, стоял у порога, нервно терзая пуговицу на мятом парусиновом кителе. В глазах его дрожал откровенный испуг.
Гаюсов не отвечал. Вялым движением стянул с головы картуз, опустился на лавку рядом с бородатым. Посидел, тряхнул головой.
– Шацкого взяли… И его группу всю… – сказал он устало. – Сергей…
Он взглянул на молодого человека в кителе. У того прыгали губы.
– Да не паникуй ты! – крикнул Гаюсов. – Ничего страшного, потери неизбежны, ясно? Шацкий не продаст. Сволочь он, да, но не продаст, повернет на уголовщину…
Бородач крякнул, хотел что-то сказать, но передумал.
– Так вот, Сергей… – Гаюсов встал с лавки и взял руки молодого человека в свои. – Побрейся и немедленно отправляйся в город. Сейчас же.
3
Ток-ток, – пощелкивали по булыжнику каблучки, – ток-ток…
Нюся шла, не глядя по сторонам, не видя перед собой дороги – так шла бы ослепшая лошадь домой, ведомая поводырем– привычкой. Голова была словно из свинца, в ней сонно ворочались ресторанные мысли – что-то о тонкой посуде, которую так и не купила хозяйка, о вине из Туркестана, которое клиент назвал непечатно, о том, что официанты все больше наглеют… Нюсю радовало, что усталость хоть немножко притупила четкое осознание мерзости того, что она услышала от Бориса. Вторые сутки оно разъедает ей мозг, как негашеная известь, и от этих мыслей она чувствует, как в затылке нарастает боль.
Тук, тук, – глухо срезонировали деревянные ступеньки. Лицо Нюси осунулось, черты утратили мягкость, плечи обвисли. Естественная реакция организма: с трех дня до трех утра она была на ногах, в душном чаду, оглушаемая гамом и визгом оркестра. А потом так и не смогла уснуть, хоть и прикорнула в швейцарской. Только еще сильнее намучилась. Сейчас почти восемь, хоть бы до начала полуденной духоты отдохнуть… Уснуть…
Она остановилась перед дверью на втором этаже, вынула ключи. В тишине резко скрежетнул замок. Нюся вошла в длинный полутемный коридор. В него выходило несколько дверей, но ни одна, слава богу, не отворилась. Сейчас Нюсе не хватало еще только общения с соседками… брр! Осторожно ступая, она подошла к своей комнате, вставила ключ из связки. Этот замок открылся без шума.
Нюся вошла в комнату и несколько секунд постояла у порога в душной темноте. Шторы были задернуты еще со вчерашнего утра, но и сейчас она не станет их открывать. Не до того. Щелкнула выключателем, бросила сумку на пол. Сняла плюшевую жакетку, повесила на гвоздь у двери. Походила бесцельно по комнате, тронула спинку стула: пылища… Ну и пусть. Села, положила голову на руки и не шевелилась довольно долго, будто решила так подремать. Потом резко встала, расстегнула пуговицы, сняла кофточку.
Из-за ширмы в дальнем углу комнаты вышел человек. Еще молодой, со следами порезов от бритвы на полных щеках. Одет он был неважно – в полотняный китель, весь будто жеваный, и такие же брюки. Белым назвать его костюм было никак нельзя, и все же в облике неизвестного было что-то фатовское.
– Мадам! Миль пардон!
От звука его голоса Нюся вздрогнула и мгновенно повернулась, прикрывшись кофточкой. Но не произнесла ни слова; без испуга смотрела, ждала.
– Я тут в одиночестве воспользовался вашей девичьей постелькой. – Мятый человек улыбнулся с откровенной наглостью. – Хотя, разумеется, предпочел бы…
– Как вы сюда попали?! – злым шепотом крикнула Нюся.
– Видите ли, я, так сказать, с корабля на бал…
– Что вам угодно? – перебила Нюся.
– Терпение, мадам, я от Гаюсова. Борис Аркадьевич теперь у нас.
Она молчала.
– Гм… Он дал мне ваши ключи.
Он показал Нюсе ключи и снова положил их в карман.
– Что случилось? – вырвалось у нее.
– Я полагал, мадам… Вы что, не знаете о провале группы Шацкого? Впрочем, конечно…
– Вы из ЧК? – равнодушно спросила Нюся и стала так же равнодушно натягивать на плечи кофточку. Даже не отвернулась.
Молодой человек с удовольствием разглядывал ее.
– Что ж, понимаю, понимаю… Но я в самом деле от Гаюсова, мадам. Поручик Гофферт. – Он стукнул каблуками. – Сергей. Тезка вашего покойного мужа, мадам.
– Заткнитесь, – с отвращением сказала Нюся. – Доказательства?
Гофферт достал из кармана сложенную вчетверо записку и протянул Нюсе. Она не двинулась с места.
– Извините, мадам! – он гаерски склонился и подошел к Нюсе. – Прошу!
Развернув бумажку, Нюся прочитала: «Этому человеку верь. Немедленно отправляйся с ним. Это не пожелание и не просьба, а приказ. Б».
– У вас есть сомнения? – спокойно спросил гость.
– Нет, – ответила Нюся, не поднимая от записки глаз.
– Тогда прошу вас. Кстати, мы можем уйти через соседний двор?
Нюся опустилась на стул, задумчиво повертела в руках записку.
– Анна Владимировна, у нас мало времени на раздумья.
– Я никуда не пойду.
Поручик отозвался не сразу. Потрогал царапину на шее, вздохнул. Тихо проговорил:
– Увы, приказы обсуждать…
– Я не вправе? – зло перебила Нюся. – Нет уж, милостивый государь, с меня достаточно.
Полные щеки возмущенно дернулись.
– Мадам! – В голосе послышалась угроза. – Это похоже на предательство.
Нюся вдруг успокоилась. Усмехнулась, отрицательно покачала головой.
– Вот что, поручик. Передайте Борису, что я устала. Нет, лучше так: что я смертельно устала от всего. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. В покое, слышите, вы? В по-ко-е!
С испугом и нескрываемой враждебностью смотрел на Нюсю поручик Гофферт.
– Вы легкомысленны, мадам… – отчеканил он с натужным сарказмом. – Может быть, вы и ЧК попросите о том же?
– Боитесь? – Она с презрением усмехнулась. – Напрасно. Гаюсов знает, что туда я не пойду. Я просто выхожу из игры. Совсем. Передайте ему мои слова. И уходите!
– А мне сдается, что игру вы только начинаете. И рискованную, мадам, предупреждаю вас, слишком рискованную.
Лицо Нюси исказилось.
– Уходите! – крикнула она гневно. – Отдайте ключи!
Гость молчал. Глаза его забегали. Он боялся, видимо, этого крика: соседи!..
– Я подниму соседей, – попала в точку Нюся. – Вы меня плохо знаете, поручик. Ключи!
Рука гостя медленно полезла в карман, а вынул он ее рывком.
Однако в кулаке был зажат вовсе не пистолет, как того ожидала Нюся. Ключи, брошенные поручиком Гоффертом, со стуком упали на стол.
