Текст книги "Золушка (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

Еще не подозревая о моем присутствии, она всплыла на поверхность возле лесенки, взялась за нижнюю ступеньку, встала на нее и стала подниматься выше. Она не была голая, как я подумал раньше. То, что я принял за треугольник незагорелой кожи, на самом деле оказалось белым бикини, сквозь мокрую ткань просвечивал более темный треугольник там, где сходились ноги. Ее волосы были коротко подстрижены клинышком, но тело было точно таким же, как у Санни, стройным, загорелым, гибким и сильным. Вероника Мак-Кинни все еще не знала, что я стою здесь. Этот момент принадлежал только мне. Она тряхнула короткими волосами, заткнула пальцем левое ухо и попрыгала на левой ноге, потом заткнула правое ухо и попрыгала на правой ноге, провела руками по груди, животу и бедрам, стряхивая воду, потом подошла к шезлонгу, на котором была аккуратно сложена ее одежда, порылась в сумке в поисках косметической салфетки и высморкалась.

– Привет, – сказал я.

Она испуганно обернулась.

– Привет, – сказала она, – вы дома, да?

– Да, дома.

Мы смотрели друг на друга, она улыбалась.

– Застали на месте преступления, да? – сказала она. – Подадите в суд?

– Не думаю.

Мы продолжали смотреть друг на друга.

– Вам нужно полотенце, верно? – спросил я.

– Ошибаетесь, – ответила она.

Она снова пошарила у себя в сумке, нашла пачку сигарет, вытряхнула одну и закурила.

– М-м-м, хорошо, – сказала она, пуская дым, и села на край шезлонга рядом с тем, на котором лежала одежда. В воздухе повеяло прохладой, ее соски сморщились.

– Я пыталась разыскать вас в конторе, – сказала она, – но никто не ответил.

– Когда это было?

– В семь, в половине восьмого. Я была на скучнейшем коктейле в одном из этих новых домов на заливе – как называется этот район?

– Бэйвью?

– Да. Бэйвью. Старомодный и скучный коктейль. Я звонила вам и сюда, тоже никто не отвечал. Я решила, что вы рано или поздно должны прийти домой, поэтому и приехала. Ваш адрес есть в телефонной книге, вы знаете.

– Да, знаю.

– Ну, – спросила она, – вы не хотите предложить мне выпить?

Чувство, что все это уже было, настойчиво преследовало меня.

– Конечно, что бы вы хотели?

– Чего-нибудь кислого со льдом, если есть.

– Думаю, найдется, – сказал я и помолчал, прежде чем пойти в дом. – Не хотите халат или что-нибудь такое? – спросил я.

– Нет, спасибо, мне так хорошо, – ответила она.

Я подошел к бару, налил большую порцию виски в низкий стакан, сделал себе «Доэр» с содовой, взял пепельницу и понес все это на террасу – напитки в руках и пепельница, которую я прижимал к ребрам правым локтем.

– О, хорошо, – сказала она. – Я не знала, что делать с окурком.

Она погасила сигарету и взяла стакан.

– Благодарю, – сказала она. – Ваш бассейн восхитителен, надеюсь, вы не возражаете, что я им воспользовалась, было так жарко.

Мне не терпелось узнать, зачем она здесь. Слышала ли она об убийстве Берилла в шестичасовом выпуске новостей? Вряд ли кто-то включает телевизор во время коктейля.

– Ваше здоровье! – сказала она.

– Ваше здоровье!

Мы выпили.

– Почему вы не хотите искупаться? – спросила она.

– Может быть, позднее, – ответил я.

– По крайней мере, снимите пиджак и галстук, – предложила она. – Вам не душно?

Я снял пиджак и повесил его на спинку шезлонга за ее одеждой. Сегодня вечером она была одета во все белое. Шелковистое белое платье аккуратно сложено на сиденье шезлонга, белые модные лодочки на высоком каблуке стояли на черепице. Нет лифчика, отметил я. Комплект одежды дополняли трусики. Я потянул вниз узел галстука и расстегнул пуговицу рубашки.

– Ну как, – спросила она, – так лучше?

– Намного, – ответил я.

– Всегда слушайтесь маму, – сказала она. – Вам мешает, что я сижу здесь вот так?

– Нет.

– Вы отводите глаза, – сказала она, – не нужно.

Я почувствовал, будто по ошибке был рожден вторично в той жизни, которую уже прожил вечером в прошлую пятницу. Вспоминая Санни, я задумался, далеко ли от яблони падает яблоко, и снова задался вопросом, зачем пришла Вероника. Возможно, я избегал очевидного. Я, безусловно, был достаточно стар и достаточно искушен, чтобы принимать без вопросов полуодетую женщину, пьющую стаканами виски и говорящую мне, что не нужно отводить глаза в сторону. Но я никогда не тешил себя верой в то, что я неотразим для женщин; на самом деле лучшую часть своей жизни я провел, убеждая себя, что мог бы быть более привлекательным для противоположного пола. Многие знакомые женщины в моей тогдашней жизни были прелестны и возбуждали неосуществимые юношеские томления. На мгновенье у меня возникло чувство, будто я снова вернулся в Чикаго, тощий, прыщавый, потеющий и по-юношески пылкий. Но здесь, сейчас была Калуза, Флорида и знойная августовская ночь. Здесь, сейчас рядом была Вероника Мак-Кинни, полуголая, облитая лунным светом, и я, полностью одетый, смотрящий на буйную растительность, небеса, луну, бассейн, но только не на нее. Может быть, это как-то связано с ее возрастом, я по сравнению с ней был подростком.

– Вы проглотили язык? – спросила она.

– Просто думаю.

– О чем?

– О том, зачем вы пришли.

– Мне надоело. Кроме того, я вспомнила, что у вас есть бассейн.

– Ну ладно.

– Не пойму, почему вы так нервничаете. Если хотите, я оденусь.

Она вопросительно посмотрела на меня, я ничего не ответил. Она резко поднялась.

– Отвернитесь, – попросила она.

Я не отвернулся.

– Непослушный мальчишка. – Она стянула мокрые трусики и переступила через них. Затем взяла белое платье, натянула его через голову и разгладила на бедрах.

– Так лучше? – спросила она. – Не смотрите на меня строго и осуждающе, Мэтью.

– А я так смотрю?

– Конечно.

– На самом деле я рад, что вы пришли.

– Вы выглядите, безусловно, счастливым.

– Во всяком случае, я собирался позвонить вам утром.

– Да? Зачем?

– Я еще раз был у Лумиса сегодня днем.

Она удивленно подняла брови. Я колебался, должен ли я рассказать ей все. По-видимому, она не знала, что Берилла убили, и я сомневался, стоит ли говорить ей об этом. В то же время Лумис выдвинул встречное предложение в пользу клиента, который теперь мертв. Будут ли наследники Берилла, если они есть, настаивать на таком же решении вопроса? Я подумал, что надо действовать очень осторожно.

– Он сделал встречное предложение, – сказал я. – Он хочет, чтобы в возмещение ущерба вы выплатили ему пять тысяч долларов.

– Какого ущерба?

– Он заявляет, что его клиент потерял потенциальных покупателей.

– Да? Я уверена, что все окрестные леса полны желающими стать фасолевыми фермерами. Я надеюсь, вы послали его к дьяволу.

– Для этого я хотел сперва поговорить с вами.

– Тогда почему вы не позвонили мне?

– Мне помешало кое-что.

– Что же?

– Дела в конторе.

– Не возражаете, если я повторю? – спросила она и, не дожидаясь ответа, пошла в дом. Это уже было, подумал я. Что мать, что дочь. Та же восхитительная фигура, те же светлые волосы, те же голубые глаза, та же жажда. Она остановилась на пороге раздвижной стеклянной двери.

– Где здесь выключатель?

– Я включу, – сказал я и прошел в дом впереди нее. Я включил свет в гостиной, а потом освещение бассейна. Она вошла за мной в дом и осмотрелась, оценивая его.

– Симпатично, – сказала она. – Вы сами его обставляли?

– Здесь, вероятно, живет эхо.

– Что? – не поняла она.

– Я снял его с обстановкой.

– Очень симпатично. – Она направилась к бару. – Дом большой?

– Две спальни, – ответил я. – Моя дочь приезжает каждый второй уик-энд.

– Вы разведены? – спросила она, беря бутылку виски.

– Да.

– Я знакома с вашей экс-женой? – Она положила в стакан два кубика льда и щедро полила их.

– Ее зовут Сьюзен. Она все еще носит фамилию Хоуп.

– Нет, не знаю ее, – сказала Вероника и отвернулась от бара. – Ваше здоровье! – сказала она и выпила.

Белое платье облегало ее, и я полностью отдавал себе отчет, что под ним ничего нет.

– Не хотите присоединиться? – Она взглянула на меня.

– Не сейчас.

Она кивнула.

Она молчала, казалось, очень долго, потягивая свой напиток, глядя на ручей, в котором плескались рыбки, и, очевидно, собиралась с мыслями, прежде чем заговорить снова.

Наконец она сказала:

– Я многое передумала о Джеке в последние несколько дней.

Я промолчал.

– О том, как могло случиться, что кто-то пробрался к нему и заколол его.

Я опять промолчал.

– У моего сына был пистолет. «Смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, который Дрю подарил ему на восемнадцатилетие, двадцать седьмого июня. Два года назад. Как раз перед смертью Дрю. Смешно, не правда ли? Мужчина Дрю дарит будущему мужчине Джеку главный символ мужества в день совершеннолетия, возможно потому, что сам он, измученный раком, уже видел знак смерти. Он умер через неделю после дня рождения Джека. Четвертого июля, ушел под блеск фейерверков. Это за тебя, Дрю, – сказала она и выпила. – Поразительно, но Джек научился пользоваться пистолетом. Вообще-то он ничего не стоил, когда занимался повседневными делами.

Я вспомнил, как она говорила мне о том, что ее сын никогда не мог научиться клеймить скот и ездить верхом, и допустил, что на ранчо учиться пользоваться пистолетом было просто еще одним повседневным делом.

– Он взял его с собой, когда переехал на Стоун-Крэб, – сказала она. – Полиция упоминала о пистолете?

– Нет, – ответил я.

– Мне они тоже ничего не говорили. Они дали мне подробнейшую опись того, что нашли в его квартире, вплоть до пары потных теннисных носков. Я думаю, они хотят защитить себя. А вы что скажете?

– Я тоже так считаю.

– Потому что это в порядке вещей, вы знаете. Полиция кого хочешь прижмет к стенке, даже и пожарных.

– В Нью-Йорке их называют «сорок воров».

– Полицейских?

– Пожарных. Мне это рассказал мой компаньон Фрэнк, он сам из Нью-Йорка.

– А вы?

– Из Чикаго.

– Люблю этот город, – сказала она. – Свиная бойня всего мира, Сэндбург, вы знаете.

– Да, знаю.

– Да, конечно, вы должны знать. Но если пистолета не было в квартире, где же он?

– Вы уверены, что его не…

– В описи, которую мне дали, его нет. Ведь они не могли не вписать пистолет намеренно?

– Думаю, нет.

– И еще вопрос. Пытался ли Джек воспользоваться пистолетом? Против человека, собиравшегося напасть на него с ножом?

– Допустим, пистолет был там.

– Да, но это только моя точка зрения, понимаете?

– Боюсь, не совсем.

– Был там пистолет?

– Вы думаете, что должен быть?

– Да, он взял его с собой, когда переезжал.

– Это было в июне?

– Да. Так где же был пистолет в ночь убийства? И где он сейчас?

– Может быть, полиция конфисковала его?

– Не внеся в опись?

– Может быть, они не хотели, чтобы убийца знал о нем?

– Они считают убийцей меня?

– Я уверен, что нет.

– Опись была составлена специально для меня, Мэтью. Как для наследницы. Если они нашли пистолет Джека, он должен был быть внесен в эту опись.

– Может быть, его забрал убийца.

– Может быть. – Она задумчиво отхлебнула глоток. – Тогда возникает еще один вопрос. Как убийца проник внутрь? Обычно Джек держал дверь запертой, в двери есть глазок. Он посмотрел бы, кто стоит в холле, прежде чем открыть дверь. Но он открыл ее и дал возможность войти в дом собственному убийце. И даже не пытался воспользоваться пистолетом для защиты.

– О чем это говорит?

– Во-первых, он знал того, кому открывал дверь. Знал достаточно хорошо, чтобы впустить в квартиру. И во-вторых, у Джека не было пистолета в ночь убийства, иначе он воспользовался бы им, чтобы защитить себя.

– Ну, – сказал я, – никто точно не знает, что произошло в той квартире. Кроме убийцы, конечно…

– И Джека, который мертв.

– Да, конечно.

Возникла еще одна пауза.

– Можно мне еще капельку? – спросила она.

Я взял ее стакан и пошел к бару.

– Блум задавал мне массу вопросов той ночью.

– Той ночью?

– Ночью, когда Джек был убит. Я думаю, он подозревает меня.

– Они должны задавать массу вопросов, – сказал я и подал ей стакан, – особенно членам семьи.

– Именно поэтому он хотел знать, какими делами мы занимались с доктором Джефри? Спасибо, – сказала она и взяла стакан.

– Доктор Джефри?

– Мой ветеринар. Это точные слова Блума: «какими делами». Полагаю, он имел в виду любовь. Как вы думаете, он имел в виду любовь?

– Думаю, да.

– С семидесятипятилетним мужчиной?

– Ну…

– Я знаю, что похожа на мумию, но на самом деле…

– Ничего подобного, – возразил я.

– Благодарю вас, вы очень добры. Но доктор Джефри значительно старше меня, и предположение Блума… – Она покачала головой.

– Он, несомненно, проверял ваше алиби, – объяснил я.

– Потому что мы были вместе в ночь убийства?

– Да.

– И если мы были любовниками, то наверняка провели ночь друг с другом.

– По-моему, так думает Блум.

– Или друг на друге.

– Простите?

– Любовники спали друг с другом или друг на друге, это точнее.

– Кхм-кхм.

– Мы смотрели телевизор.

– Блум говорил об этом.

– Вам тоже это пришло в голову?

– Что именно?

– Что Хэм и я могли быть любовниками?

– Хэм?

– Хэмильтон Джефри, мой ветеринар.

– Никогда не приходило.

– Почему? Потому что ему семьдесят пять лет?

– Я не знал, сколько ему, пока вы не сказали.

– А не приходило вам в голову, когда Блум выпытывал, кто где был в ту ночь, что Хэм и я могли выгораживать друг друга? Что мы с Хэмом и вправду могли быть любовниками?

– Нет, никогда не приходило.

– Сказать, кем мы были?

– Любовниками? Или выгораживали друг друга?

– Угадайте.

– Я бы сказал, что вы были предполагаемыми соучастниками убийства и что вам следует рассказать все полиции, а не мне.

– Мы были любовниками, – сказала она. – В прошлом. Мне было тридцать три, ему пятьдесят один. Хорошая разница в возрасте, не находите? Мой муж больше интересовался коровами, чем мной. Дрю проводил массу времени в разъездах по делам Ассоциации скотоводов, а я сохла на ранчо, гоняя мух, и удивлялась, какого черта я живу здесь, среди дикарей.

– Это было…

– Двадцать четыре года назад, 24+33=57. Элементарно, дорогой Ватсон. Мне как раз пятьдесят семь, помните? Полагаю, нет. Как-то вы сказали, что уже забыли, сколько мне лет.

– Я помню, – сказал я мягко.

Она скрестила ноги, как бы подчеркивая абсурдность выяснения хронологии с необыкновенно прекрасной женщиной. Белое платье приподнялось на коленях, мелькнула загорелая ляжка. Ее глаза встретились с моими.

– Вас смущают рассказы о моих похождениях в молодости?

– Не особенно.

– Во всяком случае, – сказала она, – я так жила. – Тридцать три года, замужем уже шесть лет, сидела на ранчо, пока мой драгоценный муж мчался в Денвер, или Таллахасси, или Бог знает куда еще поговорить о коровах. Я ненавидела коров и по сей день ненавижу. Кстати. Не думаю, чтобы я когда-нибудь видела корову до встречи с Дрю. Я, конечно, преувеличиваю, но это был чуждый для меня мир. Мой отец, будучи банкиром в Дейтоне, приехал сюда, чтобы открыть собственный банк. Тогда Калуза была еще рыбацкой деревушкой, вы не представляете, как она была прекрасна, Мэтью. Дрю занял у моего отца значительную сумму, так мы познакомились. Я была цветущей двадцатисемилетней девушкой, когда выходила замуж, у нас не было детей, пока мне не исполнилось тридцать четыре. Будь я телкой, меня продали бы не раздумывая. Вот так я и жила, одна на «М. К.», пока в моей жизни не появился Хэм. Он пришел, чтобы вылечить больного теленка, а вылечил и меня тоже. Я шокировала вас, Мэтью?

– Нет.

– Итак, он вылечил меня. Он подарил мне счастье, о котором я даже не мечтала. – Она глубоко вздохнула. – Но это было в другом мире. «К тому ж девчонка умерла». – Она сделала паузу. – Марло, «Мальтийский еврей», примерно 1587 год. Я много читала, пока Дрю занимался скотоводством.

– Как долго это продолжалось? Эти… дела с Хэмом?

– Вы тоже проверяете мое алиби? Или я заинтересовала вас?

– Да, вы мне интересны.

– Я так и думала, – улыбнулась она поверх стакана и выпрямила ноги, при этом опять мелькнула ляжка. Она села, слегка расставив ноги. Она полностью отдавала себе отчет в том, что мы оба знали: на ней не было ничего под этим чистым белым платьем.

– Не очень долго, к сожалению. Мы влюбились в сентябре, а к февралю все закончилось. Короткая пора. Легко приходит, легко уходит. Я обрела равновесие – так можно сказать – и стала примерной женой и любящей матерью, неважно, в какой последовательности. Санни была ребенком дождливого августа, она плакала день и ночь, я иногда готова была задушить ее, иногда себя. Трудный ребенок – эта девочка. Джек появился через три года, истинный сын Дрю, такие же темные волосы, такие же темные глаза, вылитый портрет, кроме храбрости и развязности, которых, к сожалению, ему недоставало. Может быть, поэтому он избавился от пистолета, который у него был, – и из-за этого кончил смертью, пока я смотрела телевизор с бывшим любовником. – Она с трудом улыбнулась. – Какие разные слова «смотреть» и «видеть», можно смотреть на что-то и ничего не видеть, так люди иногда смотрят телевизор и не видят ничего из того, что там показывают. Что это – своеобразный путь развития языка? Или выбор слов зависит от качественного изменения понятия?

Она посмотрела в стакан.

У меня было чувство, что последнее небольшое лингвистическое исследование послужило мостиком, чтобы легко и благополучно уйти от воспоминаний о Хэмильтоне Джефри и теперешних тревог о пистолете, который должен был быть в квартире ее сына в ночь убийства. Она продолжала смотреть в стакан.

– Что заставляет вас думать, что он выбросил пистолет? – спросил я.

– Но ведь его там не было?

– Почему он хотел избавиться от него?

– Кто знает? Может, он ограбил банк, чтобы достать эти сорок тысяч долларов. Может, он чувствовал, что пистолет изобличит его. Мой сын был вор-карманник, Мэтью, так его называла Санни. Кстати, Блум звонил мне сегодня и хотел знать, было ли у нас заведено, чтобы Джек шлепал Санни. Я не поверила своим ушам. Шлепал? Он всегда что-нибудь придумает, ваш Блум.

Я не стал говорить, что придумала это Санни.

– Во-первых, он ставит тройку паре бывших любовников…

– Бывших любовников, Вероника?..

– Да, бывших. Можно ведь лежать в постели в силу привычки. Нет, Мэтью, мы действительно смотрели телевизор, когда мой сын впустил кого-то, кого он знал, в свою квартиру:

– Как вы думаете, кто это был?

– Не представляю.

– У Сэма Ватсона не было испанского акцента, нет?

– У моего прежнего управляющего? – Она покачала головой. – Нет. Техасская медлительность, может быть.

– А у других, с кем вы ведете дела? Ваш скупщик мяса для животных…

– Нет. Как вы узнали о скупщике мяса для животных?

– Вашем заготовителе?

– Нет. Вы ходили в библиотеку?

– Вы знаете вообще кого-нибудь с испанским акцентом?

– Что вам дался этот испанский акцент?

– Так вы знаете?

– Ну, нет. Ну, да.

– Кто он?

– У нас когда-то был повар-мексиканец… о, лет десять-двенадцать назад.

– Где он сейчас?

– Вернулся в Калифорнию.

– Кто-нибудь еще?

– Больше никого не припомню. Знаете, это не Майами.

Она допила то, что оставалось в стакане. Я подумал, что она пойдет к бару, чтобы наполнить его вновь, но вместо этого она поставила стакан и сказала:

– Я устала, а вы?

Я посмотрел на нее.

– Почему бы нам не пойти спать? – сказала она.

Улыбка тронула ее губы. Она приподняла одну бровь.

– Почему? – повторила она.

Глава 5

На следующее утро мы оба были одеты и вышли из дома без пятнадцати минут девять, за пятнадцать минут до того, как должны были прийти Лотти и Дотти, которые по вторникам и четвергам приходили ко мне стирать белье и убирать квартиру. Я называл их Королевами Скорости. Вместо почасовой оплаты мы установили недельную плату за уборку всей квартиры, и они носились по дому как два циклона. Обычно они приходили в девять, когда я уже сидел в конторе, поэтому я дал им ключ.

Когда мы с Вероникой шли к «порше», дверь дома вдовствующей леди была открыта. Грузили апельсины. Вдове, которую звали миссис Мартиндейл, было сорок семь, на десять лет меньше, чем Веронике. Ее муж умер от сердечного приступа в возрасте сорока лет. По ее мнению, это произошло потому, что он отказывался пить апельсиновый сок, который она готовила каждое утро из свежих апельсинов. Эти апельсины она собирала в своем маленьком цитрусовом садике, состоящем из двух деревьев. Она постоянно приглашала меня на свежий апельсиновый сок, а я постоянно находил предлог, чтобы отказаться. Теперь она посмотрела на нас вполне определенно, потому что в такое раннее утро на Веронике было белое нейлоновое платье для коктейля и лодочки на высоком каблуке. Я мог представить, какие мысли блуждали у нее в голове, когда она в это утро выжимала свой апельсиновый сок.

Я открыл для Вероники дверцу автомобиля со стороны сиденья водителя, она признательно улыбнулась. Я не мог устоять, чтобы не посмотреть на ее ноги, когда она садилась за руль, хотя прошлой ночью она вся была в моих объятьях. Я пожелал доброго утра миссис Мартиндейл, обошел «порше» и сел в него с другой стороны.

– Куда? – спросила Вероника и включила зажигание.

– В мою контору, пожалуйста, – сказал я, – угол Херон и Воген.

Она подала машину назад по подъездной аллее. Миссис Мартиндейл все еще наблюдала за нами, и я помахал ей рукой, когда мы проезжали мимо. Я надеялся, что она заметит, что Вероника на десять лет старше нее. Сегодня утром я готов был петь хвалу всем пожилым женщинам.

– Когда я снова увижу тебя? – спросила Вероника.

– Сегодня вечером.

– Какой ненасытный, – улыбнулась она. – Во сколько?

Прошлой ночью она много улыбалась, и я целовал ее улыбку бессчетное число раз. Она сказала, что люди ее поколения умеют очень хорошо целоваться. Когда она была подростком (здесь она порочно улыбнулась), молодым девушкам не разрешали посещать даже еженедельные танцы. Все были непорочными весталками. «Пройти весь путь» было немыслимо, его заменяли поцелуи. Целовались на вечеринках, на задних сиденьях автомобилей, в кинотеатрах, на пляжах, в парках, целовались всегда и везде, как только представлялась возможность, а это было достаточно часто. У людей ее поколения был большой практический опыт поцелуев, они были настоящими специалистами в этой области. Парадокс в том, что, когда они вышли из подросткового возраста, они все еще считали, что поцелуи – это все. Потребовалось много времени, чтобы она поняла, что поцелуи – даже особые поцелуи, даже страстные поцелуи, которым она выучилась в семнадцать лет, – это не все, что на этом секс не кончается.

– Я была девственницей, когда вышла замуж за Дрю, – сказала она, – можешь представить? Двадцать семь лет – и девственница! Я очень хорошо целуюсь. Да, тебе нравится, как я целуюсь? – но созрела я поздно…

– Общеизвестно, – поддразнил я ее, – что женщина достигает расцвета своей женственности в возрасте тридцати двух лет, а затем наступает спад.

– Поздний цветок. – Она прижалась ко мне.

Мы провели бурную ночь. Когда будильник разбудил меня в восемь, я чувствовал себя совершенно измученным. Вероника еще спала, она выглядела безмятежной, ослепительно прекрасной и абсолютно беззащитной. Она лежала на спине, рубашка чуть прикрывала грудь, согнутая рука лежала над головой на подушке ладонью вверх. Но Королевы Скорости должны были прийти в девять.

Я нежно коснулся ее щеки.

– М-м-м… – протянула она.

– Вероника?

– М-м-м?..

– Идут мои уборщицы.

– Прекрасно. – И она повернулась ко мне спиной.

– Пора вставать, – сказал я.

– Хорошо.

– Вероника?

– О-о-о…

– Действительно пора вставать.

Она повернулась, открыла глаза и с удивлением посмотрела на меня.

– Мэтью? – улыбнулась она и бросилась мне в объятья. – О, доброе утро. – И стала целовать меня. В следующие двадцать минут мы полностью забыли обо всем на свете, даже о двух надвигающихся смерчах.

Я продолжал наблюдать за ней, когда она маневрировала «порше» в утреннем потоке машин.

– Ты так пристально смотришь на меня, – сказала она.

– Мне до смерти хочется целовать тебя.

– У следующего светофора.

Я поцеловал ее у следующего светофора, и у следующего за этим…

– Нас арестуют, – сказала она.

Я положил руку ей на колено.

– Мэтью, – предупредила она.

Моя рука скользнула вверх, под платье.

– Мэтью! – сказала она резко, сжала коленями мою руку и, покраснев от смущения, быстро оглянулась по сторонам. – Где тебя высадить? – спросила она смущенно.

– Куда ты собираешься после того, как высадишь меня?

– К моему хиропрактику. – Она повернулась ко мне и улыбнулась. – Моя спина не все может выдержать, Мэтью.

– Я пойду с тобой.

– Зачем? – удивилась она.

– Не хочу с тобой расставаться.

– Не будь глупым, мы увидимся вечером.

– Какое время мы назначили?

– Мы не назначали. Может, в восемь?

– Почему так поздно?

– В семь?

– Давай в шесть. Нет, подожди, в пять я должен встретиться с Блумом.

– Я буду в половине восьмого.

– Так долго не видеться! – сказал я. – Я пойду с тобой к хиропрактику.

Его клиника была на Мэйн-стрит, белое блочное здание, втиснутое между магазином, торгующим джинсами, и магазином по продаже недорогого кухонного оборудования. На стене рядом с горчично-желтой входной дверью висела большая пластмассовая вывеска с эмблемой хиропрактика. Эта эмблема представляла собой гибрид символа врачевания с изображением распятого Христа. Однако изображенный нагой человек был без бороды и без тернового венда, а его руки были широко раскинуты, как пара огромных крыльев. Вместо лучей света, которые обычно сияют вокруг головы Иисуса, на изогнутой дугой ленте было написано слово «Здоровье», лента закручивалась серпантином позади тела и затем показывалась ниже бедер, прикрывая пах словом «Хиропрактик». Немного правее номера висела вытянутая горизонтально белая пластмассовая табличка, на которой синими буквами было написано: «Клиника хиропрактики». Когда говорят о возрождении центра Калузы, имеют в виду эти одноэтажные блочные здания, стоящие вдоль Мэйн-стрит и вытеснившие отсюда город апачей. Многие из них тронуты белой плесенью, некоторые более вредной розовой.

– Надеюсь, ты любишь старые журналы, – сказала Вероника и толкнула желтую дверь.

Я вошел вслед за ней в маленькую приемную, в которой стояли зеленый металлический стол и несколько металлических стульев, обитых зеленой тканью. Бетонные стены были покрашены белой краской, как снаружи, так и внутри. Молодая девушка в белой кофточке и черной юбке, сидевшая за столом, взглянула на нас, когда мы вошли. Дверь с внутренней стороны была такой же зеленой, как и необычная мебель. На одной из стен висел календарь с рекламой корма и зерна. На его картинке была изображена девушка с фермы в небрежно обрезанных джинсах, красной рубашке, завязанной под пышной грудью, в сдвинутой на затылок соломенной шляпе, с широкой улыбкой и зажатой в зубах соломинкой. На рекламе было написано: «Кормите их кормом и зерном от „Симмонса“», но догадаться, что это относится к скоту, можно было только по очень маленькой коровке, стоящей рядом с деревянной изгородью на заднем плане. Сейчас август, а на календаре все еще был июль. Кроме календаря, на строгих белых стенах ничего не висело.

– Я миссис Мак-Кинни, – представилась Вероника. – Я была неподалеку и решила зайти. Не знаете, доктор сможет меня принять?

– О, – произнесла девушка. – Вы не назначены на это время?

– Нет.

– О, тогда, наверное, это сложно, – сказала она, беспомощно разводя руками в воздухе.

По ней было видно, что все, более сложное, чем «беги, Спот, беги!», было непреодолимо для простой деревенской девушки. Она изучала кнопки на телефонном табло с таким видом, будто надписи на них были сделаны на санскрите. Затем с безнадежностью на лице нажала одну из них.

– Доктор? – сказала она в трубку, удивляясь, что ее случайное действие вообще дало какой-то результат. – Здесь посетительница, которой не было назначено, ее зовут… – Она посмотрела на Веронику расширенными от ужаса глазами. – Повторите, пожалуйста, ваше имя, мадам, – попросила она. – Вы сказали, Мак-Дональдс?

– Мак-Кинни, – поправила ее Вероника.

– Мне показалось, Мак-Дональдс.

– Нет, Мак-Кинни, я постоянный пациент, доктор знает…

– Не мешайте. – Девушка от напряжения подняла глаза к потолку. – Ее зовут Мак-Дональдс, – выпалила она в трубку, – то есть Мак-Кинни. – Она опять посмотрела на Веронику. – Фу, что за имя! – А в трубку спросила: – Ей можно войти?

Она слушала несколько секунд, осторожно положила трубку на место и потом наконец промолвила:

– Вы можете войти прямо сейчас, миссис Мак-Кинли. В эту дверь, а затем…

– Я знаю дорогу, – успокоила ее Вероника. – И я Мак-Кинни, Вероника Мак-Кинни.

– Да, – согласилась девушка, – верно.

Вероника подмигнула мне и исчезла за второй зеленой дверью в противоположной стене. Девушка с удивлением смотрела на свою электрическую пишущую машинку, как будто обнаружила, что на ее столе появился марсианский космический корабль. Осторожно положив руки на клавиатуру, она стала шевелить пальцами. Ничего не случилось. То ли себе самой, то ли мне она сказала:

– Сначала ее нужно включить.

Она оглянулась в поисках выключателя. Сперва она поискала справа от машинки, затем слева, потом подняла машинку и посмотрела под ней. Наконец она нашла выключатель на корпусе с левой стороны, ближе к задней панели. Она уже готова была включить его, но тут ее глаза опять широко раскрылись, и она поинтересовалась:

– О, как вас зовут?

– Хоуп, – ответил я.

– Но ведь это женское имя.

– Это моя фамилия.

– А как ваше имя?

– Мэтью.

– Вам назначено, мистер Мэтьюз?

– Нет, я ожидаю…

– Вы хотели бы попасть к доктору?

– Нет, – сказал я.

– Тогда зачем вы пришли?

– Я пришел с миссис Мак-Кинни, – терпеливо объяснил я.

– О да, – вспомнила она. – Присядьте, пожалуйста. – Она посмотрела на машинку, а потом беспомощно на меня. – Куда подевался выключатель? – И снова начала поиски.

Внутренняя дверь отворилась минут через десять. Вероника в белом, что-то договаривая на ходу, вышла в приемную в сопровождении мужчины тоже в белом. На мгновение показалось, что несется снежный буран.

– …когда вы сделали, теперь намного лучше, – договаривала Вероника.

Мужчина признательно наклонил голову. Он был высокий, дородный, с лицом оливкового цвета, с карими глазами, черными лохматыми усами и, казалось, чувствовал себя в своей белой накидке как рыба в воде.

– Мэтью, – сказала она, – позволь тебя представить чудотворцу Калузы. Если когда-нибудь твои мышцы откажут, ты только позвони ему. Доктор Альварес… Мэтью Хоуп.

– Рад познакомиться с вами, – сказал Альварес с акцентом, который можно намазывать на тост.

Придя в контору, я сразу же позвонил Блуму.

Я сказал ему, что у хиропрактика Вероники Мак-Кинни испанский акцент.

– Ну и что? – не понял он.

Я напомнил ему, что Санни Мак-Кинни подслушала, как ее брат разговаривал с человеком, у которого испанский акцент, и что…

– Да, я помню, – сказал он.

– …они, по ее версии, договаривались о краже коров.

– Я много думал об этом телефонном разговоре, – сказал Блум, – и не совсем уверен, что речь шла о коровах. Помнишь мое первое предположение, когда я услышал, что у этого юнца было сорок тысяч наличными? Наркотики – вот что я подумал, юнец каким-то образом связан с наркотиками. Ладно, в октябре прошлого года ему позвонил приятель с испанским акцентом – все кокаинисты приезжают из Колумбии, Мэтью, крупные партии наркотиков во Флориде по большей части испанские. Парень спрашивает сколько, а юнец отвечает – пятнадцать по тридцать. Так вот, Мэтью. Может быть, это не так, может быть, очень даже далеко от истины, но нынешняя цена на хороший кокаин в Майами пятьдесят штук за кило. Вот, к примеру, ты можешь достать дерьмовый кокаин по тридцать штук за кило?