Текст книги "Золушка (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

Глава 3

Кубинцы, которые искали Элис Кармоди, наконец нашли ее в понедельник в три часа дня. Один из них спросил: «Где Джоди?» – но у него был такой акцент, что сначала Элис даже не поняла, о ком он говорит. Переспросила: «Кто?» – и ей влепили пощечину.

Что же это такое, позор и стыд, эти вонючие спики[34]34
  Спики – пренебрежительное прозвище кубинцев.


[Закрыть] таскаются по всему Майами-Бич, чего доброго, скоро доберутся до Канзаса. Впрочем, Элис понятия не имела, где он, Канзас. Она жила в дешевом отеле на углу Коллинз-авеню и Шестой улицы, здесь они ее и застукали. Элис была наркоманкой и сегодня не имела дозы с десяти утра, а эти двое, вонючки чертовы, задавали вопросы, которых она не могла понять.

– Твоя систа, – пояснил один.

– Tu hermana,[35]35
  Твоя сестра (исп.)


[Закрыть] – сказал по-испански второй.

– Что?! – удивилась Элис, но тут же сообразила, что второй вообще не говорит по-английски. «Вонючка испанская!» – обругала она его про себя, но он, должно быть, умел читать мысли, потому что влепил ей вторую пощечину. Потом он начал что-то быстро-быстро говорить по-испански тому, кто лопотал по-английски. Выпалил не меньше трех тысяч слов, но Элис поняла только одно: Эрнесто. Значит, первого, который мог говорить на английском языке, – не на приз, ясное дело, но все-таки можно разобрать, что это английский, – зовут Эрнесто. А как зовут второго, она пока не поняла.

– Ты слюшай, – предложил Эрнесто.

– Да я же слушаю, – жалобно сказала она.

– Мы знать хотим, где твоя сис-та.

– Моя кто?

– Систа, систа, – терпеливо повторил он.

– О, – сказала Элис.

– А, – сказал он.

– Вы имеете в виду мою сестру? – догадалась Элис.

– А, – снова произнес он и развел руками, повернувшись к своему толстому засаленному приятелю.

– Какую сестру? – продолжала Элис. – У меня их две. Одна в Орландо, другая в Лос-Анджелесе.

Эрнесто снова ударил ее.

– Здес! – твердо выговорил он. – Майами. Нигде больше.

– У меня нет сестры в Майами.

На этот раз ей дал пощечину засаленный. Скажи пожалуйста, они лупят ее по очереди.

– Хватит меня бить, поняли? – крикнула Элис. – И вообще, кто вы такие? Какое право…

Договорить ей не удалось, потому что ее снова ударили, она даже не поняла, кто из двоих.

– Слюшай, ты англиски понимаешь? – спросил Эрнесто.

Дурак он, что ли, задавать такие вопросы, подумала Элис, но вслух ничего не сказала, только посмотрела на него.

– О'кей, – продолжал Эрнесто. – У тебя сист-ра, блондинка, она в Майами, мы знать хотим где, о'кей? Потому что мы хотим ее найти, о'кей? Зубы тебе выбьем, или говори, поняла ты?

Она и вправду начинала его понимать. Вполне сносно он теперь выражается на английском, даже «систа» стало совсем похоже на «сестру».

– Так вы имеете в виду Дженни? – спросила она.

Эрнесто обратился к засаленному:

– Доминго, se llama Jenny?[36]36
  Ее зовут Дженни? (исп.)


[Закрыть]

Засаленный только плечами передернул. Доминго! Ничего себе танцевальная пара к ней завалилась! Эрнесто и Доминго.

– Мы говорили про девушку, ее зовут Джоди, – сказал Эрнесто. – Знаем, она твоя сист-ра, где она?

– Она себя так называет, – ответила Элис.

– Как?

– Джоди. Настоящее имя у нее Дженни. Только вы ее под этим именем не отыщете, у нее вообще много имен. Разных.

Кубинцы уставились на нее.

Эрнесто кивнул Доминго.

Доминго вытащил из кармана складной нож и раскрыл его.

– Это еще что за штучки? – дрожащим голосом выговорила Элис, она жутко перепугалась.

– Дженни, а дальше как? – продолжал допрос Эрнесто.

– Смотря когда. Вы хотите знать ее настоящее имя или сотню других, какими она пользуется? Фамилия у нее не такая, как моя, мы сводные…

Эрнесто ударил ее.

– Рог favor,[37]37
  Будьте любезны (исп.)


[Закрыть] – произнес он терпеливо и вежливо. – Не надо чепухи.

– Да она мне не родная, а сводная сестра! – крикнула Элис. – Если вы меня еще раз ударите…

Он ударил ее еще раз. Рот у Элис сам собой раскрылся, кровь закапала на блузку.

– Слюшай, – сказал Эрнесто, – хочешь, приколем тебя?

– Нет, – ответила Элис голосом маленькой девочки. Расширив глаза, она смотрела на нож в кулаке Доминго. – Нет, – повторила она.

– О'кей. – Пауза. – Дженни, Джоди, это все равно. – Пауза. – Твоя сестра.

– Да. – Глаза у Элис были по-прежнему широко раскрыты, лицо по-детски внимательное.

– Ее фамилия не Кармоди?

– Она урожденная Санторо, – быстро заговорила Элис. – Это фамилия моего отчима, Санторо, Доминик Санторо, он тут в Майами был подрядчик-строитель, его все знали, кого хочешь спросите. Братья Санторо, знаете? Это был мой отчим.

– Es latino? – по-испански спросил Эрнесто. – Санторо? Es un nombre latino?[38]38
  Он испанец? Это испанское имя? (исп.)


[Закрыть] – И повторил по-английски: – Он испанец?

– Нет, итальянец, – ответила Элис. – Моя мать итальянка, может, потому она за него вышла, когда мой родной отец умер. Мой отец был ирландец, – сказала она гордо, но тут же в голове у нее промелькнуло, что отец убил бы ее, если бы узнал про наркотики. Но он сам был давно мертв.

– Дженни Санторо, – медленно выговорил Эрнесто.

Даже теперь, когда Элис хорошо понимала его речь, у него выходило не «Дженни», а «Хенни», как будто он хотел откашляться и сплюнуть.

– Да. – Элис кивнула, довольная, что наконец-то угодила ему. – Так ее звали, когда она стала жить с нами. Это фамилия ее отца, а он женился на моей матери, но мы, то есть я и моя родная сестра, не взяли его фамилию, оставили нашу, вот и все. Я Элис Кармоди, моя родная сестра Кейт Кармоди, а Дженни – это Дженни Санторо, но иногда она себя называет Джоди Кармоди. Ну, это все, что вы хотели?

– Где она? – спросил Эрнесто.

– Дженни? Она в Лос-Анджелесе, я вам уже говорила.

– Нет, – отрезал он.

– А я вам говорю, что она там.

– Ты лжешь нам, – сказал Эрнесто, кивнул Доминго, и Доминго ткнул ее ножом.

Не сильно. Просто дотронулся кончиком ножа, словно перышком царапнул. Щеку обожгла мгновенная боль, потекло что-то теплое. Элис дотронулась до щеки рукой, и когда посмотрела потом на пальцы, они оказались в крови. Ее затошнило.

– Послушайте, – сказала она.

Они оба смотрели на нее.

На лезвии ножа была кровь.

– Да послушайте, поймите вы в самом деле, – твердила она. – Дженни… она проститутка. Последний раз, когда я о ней слышала, она жила в Лос-Анджелесе. Если она вернулась сюда, во Флориду, я об этом ничего не знаю. Вы мне сказали первые. Со своей родной сестрой я разговаривала вчера по телефону, она тоже не знает, что Дженни здесь или собирается сюда. Я вам чистую правду говорю, Богом клянусь! Уберите нож, а?

Доминго не убрал нож и продолжал смотреть на Элис. Лицо у него было грустное, словно ему было жаль ее.

– Уберите, ну пожалуйста, – просила она. – Ладно? Ну пожалуйста! Я боюсь ножа.

– Хочешь, чтобы тебя еще раз полоснули? – спросил Эрнесто.

– Нет, – быстро ответила Элис. – Не надо, прошу вас. – Она вытянула вперед обе руки с растопыренными пальцами. – Не надо меня ножом.

– Мы тоже этого не хотим, – продолжал Эрнесто. – Тогда скажи, где она.

– Но я же не знаю. – Элис старалась говорить как можно убедительней. – Если она во Флориде, то для меня это новость. Я бы вам сразу сказала, честное слово, зачем мне скрывать? Я ее никогда не любила, я бы сразу сказала. Просто я не знаю, это чистая правда. Мне надо встретиться с одним человеком, я уже опаздываю, понимаете? Если вам больше ничего не надо от меня…

– Сестра в Орландо, – перебил ее Эрнесто. – Где? Адрес.

– Она ничего не знает, – сказала Элис. – Вам незачем ее беспокоить.

– Пырни ее, – приказал он Доминго.

– Не надо! – выкрикнула Элис. – Она живет возле Диснейленда, я дам адрес, он у меня в записной книжке, только уберите нож.

– Гони адрес, – сказал Эрнесто.

Дэвид Ларкин терпеть не мог гомиков. Они его раздражали. Ему казалось, что любой из них хочет дотронуться до него. Или встать рядом поближе. Дэвид верил грязным историям, которые рассказывали про гомосексуалистов. Стоит вам на минутку упустить из виду вашего восьмилетнего сынишку, ему спустят штаны и изнасилуют. Он верил в то, что существует некий всемирный тайный заговор, тайное сообщество гомосексуалистов. В этом смысле педерасты похлеще коммунистов.

Самое неприятное во всех страхах Дэвида Ларкина было то, что он не всегда мог уверенно определить, кто гомик, а кто нет. Насчет одного парня он, например, был абсолютно убежден, пока не встретил его в ресторане с великолепной блондинкой, у которой титьки готовы были выскочить из платья наружу. Платье! Здешние Девушки одеваются почти ни во что, спятить можно, глядя на них. Флорида виновата, не иначе. Солнце нагревает барышням мозги, и барышни готовы сбросить с себя все до нитки. Ларкин познакомился как-то с одним парнем, думал, что тот порядочный из порядочных, хотел свести его с девушкой, которая соблазнила бы даже моллюска, а парень возьми да брякни: «Спасибо, но я ношу справа». То есть он опускает свой член в правую брючину, и стало быть, гомик. Это совсем не означает, будто бы все педерасты «носят справа», просто они так выражаются. Условный знак. Впрочем, кто их знает и кто разберет. Может, именно по такому признаку педерасты всего мира распознают друг друга даже без слов. Короче, сложные это дела, провались они ко всем чертям!

Что касается Винсента Холлистера, то он уж точно гомик. Он стрижет Ларкина только в третий раз – в «Единороге» Винсент работает недавно, с начала апреля, – но Ларкин в данном случае уверен полностью. Однако с таким педиком можно общаться. Он без ужимок, понимаете ли. Не гримасничает. Руки как у нормального мужчины, и не сюсюкает, когда говорит. Одет тоже по-нормальному. Никаких там джинсов, обтягивающих ягодицы. И к тому же интересная личность. Рассказывает любопытные вещи. Например, в каком отеле следует останавливаться в Позитано, в Италии. Или где можно купить хороший янтарь в Лондоне. Если бы Винсент был женщиной, то мужчины определенно считали бы, что у него хорошенькие губки. Ларкину было любопытно, одевается он в соответствующей ситуации как женщина или нет. Ему также было любопытно, чем занимаются гомики, когда собираются в своем кругу, кроме того, что делают друг другу минет или трахаются через задний проход. Он почти готов был впрямую спросить об этом Винсента, – ему казалось, что они уже достаточно хорошо знакомы и понимают друг друга. Впрочем, Винсент может истолковать такой вопрос превратно. С гомиками ничего нельзя знать заранее.

– Где это вы запропастились? – спросил Винсент.

– Я был очень занят, – ответил Дэвид.

– Вечно заняты, заняты, заняты. – Винсент улыбнулся.

Он начал расчесывать Ларкину волосы, тщательно изучая каждую прядь, которую отделял гребнем. Так, бывало, мать Дэвида изучала свою превосходную зубную щетку, когда он жил с ней ребенком в Нью-Йорке. Теперь ему пятьдесят три. Он помнил, как начал ходить в школу по утрам и как, возвращаясь днем, приносил полную голову вшей. Мать брала частый гребень, вычесывала насекомых и тщательно выискивала гнид, которых щелкала на гребешке ногтем большого пальца. Винсенту на вид не больше двадцати шести или двадцати семи, он скорее всего понятия не имеет о гнидах. Бог знает почему он разглядывает волосы так пристально.

Возможно, это некий ритуал.

Дать клиенту понять, что к нему проявляется особое внимание. Или что-то в этом роде. Гомики были великими актерами. Нет, в самом деле, не случайно же некоторые великие артисты были педерастами. Ларкин испытывал настоящий шок, когда ему кто-нибудь сообщал, что такой-то или такой-то известный актер был гомосексуалистом. В прошлом месяце, да, это было уже месяц назад, он сказал девчонке, с которой занимался любовью, – первоклассная деваха из Атланты, девятнадцать лет, миниатюрная, а зад как у кобылы пивовара, и такой аппетит к траханью, диву даешься, – так вот он ей сказал в постели, что Берт Рейнолдс педераст. Она чуть не заплакала. Не может быть! Врет он все, Берт Рейнолдс занимался этим великим делом с Диной Шор, разве нет? А потом у него была Салли Филд. Глаза у девчонки сделались большие и круглые – и вправду еще заплачет… Он поспешил ее успокоить: я пошутил. Это Клинт Иствуд гомик… Даже сейчас смешно вспомнить.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил Винсент.

– Да так, вспомнил одну вещь.

В Майами-Бич Доминго решил, что Элис недостаточно быстро ищет адрес.

На этот раз он ткнул ее ножом в руку.

– Перестань! – вскрикнула Элис. – Я стараюсь, как могу.

Через минуту, не больше, он снова порезал ее, когда она открывала верхний ящик туалетного столика. Кольнул ножом в лицо повыше глаза. «Да что с тобой такое?» – разозлилась она, швырнула записную книжку на столик и побежала в ванную за полотенцем. Номер состоял только из двух комнат – жилой, где помещались кровать и туалетный столик, и ванной. Пока Элис смывала над раковиной кровь с лица и рук, Эрнесто и Доминго обсуждали по-испански, убивать ее или не убивать. Эрнесто обвинял Доминго в том, что он нанес девушке ран больше, чем нужно было, чтобы напугать, и теперь она может заявить на них в полицию, едва они уйдут. Элис не понимала, о чем они там треплются по-испански. Она старалась остановить кровь, которая все еще текла из ранки над глазом. Ни одной минуты она не думала, что ее могут убить. Ведь она дала им адрес, чего же еще? Думала она совсем о другом: как поскорее улизнуть из номера, ведь ее хахаль не будет ждать целую вечность на углу Коллинз-авеню и Линкольн-роуд.

А двое в комнате решили, что ее придется убить.

Когда она вышла из ванной с пластырем над левым глазом, Доминго стоял, держа в руке нож, и лицо у него было странное. Эрнесто загораживал дверь в коридор с тем же странным выражением на лице.

Элис кинулась обратно в ванную и заперлась.

Из комнаты не доносилось ни звука.

Она слышала только стук собственного сердца.

Немного погодя до нее донеслись их приглушенные голоса: они тихо-тихо переговаривались по-испански.

Необходимо одно: открыть окно ванной. Пролезть через него и выскочить на улицу. Номер на втором этаже, она ушибется, если прыгнет, но это не так страшно, как смерть от ножа. Замок в двери открыть легко, стоит нажать кнопку в ручке. Почему они еще не сделали этого? Боятся шума, вот почему. К ней один раз ломился торговец наркотиками, которому она задолжала, так он поднял на ноги весь дом. Да, они боятся нашуметь. Только шепчутся, шепчутся по-испански.

Щели в раме окна были закрашены наглухо, просто так окно не откроешь.

Она поискала, чем бы отодрать краску.

Ничего.

Поискала, чем разбить стекло. Она должна выбраться отсюда любой ценой, чтоб их!

Ничего.

Дверь начала потрескивать.

Они стараются взломать дверь без шума. Просунули кредитную карточку между притолокой и дверью, пытаются отодвинуть язычок замка. Элис обмотала правую руку полотенцем, которым вытирала раньше кровь с лица, ударила в стекло. Оно зазвенело, посыпались осколки… и в эту самую секунду отворилась дверь. Элис закричала.

В дверях стоял Доминго с ножом в руке.

Клочья остриженных волос падали Ларкину на плечи, на бледно-голубой пеньюар, который всегда дают в парикмахерской; надеть и завязать его самостоятельно практически невозможно, для этого надо быть фокусником или чародеем. Такие же точно пеньюары они дают женщинам в другой половине салона. Все-таки интересно, носит ли Винсент женское платье. Ларкин готов был держать пари, что когда педики встречаются на свидании, они одеты по-женски. Пользуются губной помадой, и тому подобное. Ларкин взглянул на себя в зеркало и попытался представить, как бы выглядела помада у него на губах. Волосы каштановые, глаза темные, широкий лоб, крупный нос, рот вытянут в прямую линию. Накрасить такой рот губной помадой все равно что сделать горилле маникюр. У Винсента лицо гораздо мягче. Бледный овал. Светло-карие глаза. Пухлые женственные губы. Черные волосы причесаны как у гомиков, это главный признак.

– Вы собираетесь в Европу этим летом? – спросил Ларкин.

– Я хочу покинуть Калузу надолго, – ответил Винсент.

– Да? А почему?

– Просто устал от нее.

– Куда же вы направляетесь? Здесь вы только начали обживаться.

– О, я, право, не знаю.

(В Майами-Бич в эту самую минуту судебный медик, склонившись над окровавленным телом женщины на полу ванной комнаты, высказал компетентное суждение, что она получила множество колотых и резаных ран, а непосредственной причиной смерти послужило проникающее ранение сердечной артерии.)

– Имея такую профессию, вы найдете работу в любом месте.

– Безусловно.

– Стоит только захватить с собой ножницы. – Ларкин рассмеялся.

– Разумеется. Однако я подумываю о том, чтобы расстаться со своей профессией. Точно еще не решил.

– Надоело быть брадобреем?

– Модельером – да.

– Чем же вы займетесь?

– Буду вести приятную во всех отношениях жизнь. Заделаюсь этаким дегенератом. Кто знает?

– Приятная жизнь требует денег, – заметил Ларкин.

– Ну… я кое-что сумел отложить, – пожал плечами Винсент.

– А все же в какие края собираетесь?

– Может быть, в Азию.

Ларкин попытался себе представить, как будет выглядеть Винсент в Азии. Кучка безволосых китайских гомиков. Все они курят опиум. И среди них Винсент в длинном голубом платье, зеленовато-голубом, как у Золушки на костюмированном балу Джакаранды. Ларкину не нравилось, как выговаривают это название кубинцы: Хакаранда. Для него оно связано с именем Джек: шустрый Джек, быстрый Джек – Джек Аранда. Что за имя? Его собственное подлинное имя Дэвид Ларгура. Все его двоюродные братья-иммигранты носили итальянские имена: Сальваторе, Сильвио, Игнацио, Умберто… а его мать выбрала ему еврейское имя – Давид. Ларгура по-итальянски «место». Он переменил фамилию и стал Ларкином лет тридцать назад. Назови его сейчас кто-нибудь прежней фамилией, он бы, черт побери, не понял, о чем речь. Ларкином он прожил гораздо больше времени, чем Ларгурой.

– Здравствуйте, меня зовут Дэвид Ларкин.

– Привет! А меня Анжелой Уэст.

– Хотите сфотографироваться, Анжела?

– Почему бы и нет?..

– Шри-Ланка, – услышал Ларкин голос Винсента. – Или Гоа. Или остров Бали. Сколько угодно мест, куда можно поехать.

(В Майами-Бич тем временем машина «Скорой помощи» увозила тело зарезанной женщины. Какой-то человек, который стоял возле гостиницы и ковырял в зубах, утверждал, что зарезанную зовут Элис Кармоди, она наркоманка и живет в номере 2А.)

– Мест сколько угодно, если у вас есть деньги, – согласился Ларкин.

– …Пойдете со мной, Анжела?

– Почему бы и нет?

Все очень просто. Девушка что надо, лет двадцати, а ему пятьдесят три. Плевать, если она проститутка. Он в отличной форме, занимался йогой на пляже. Случалось быть в постели с подросточками, один раз даже с двумя одновременно, и все остались довольны, никаких жалоб, благодарю вас. Pizzichi е baci no fanno buci, как говорила его мать, что значит: можешь целовать и щипать кого хочешь, следов не остается. Pizzichi е baci no fanno buci. Неправда, мама.

Хотите сфотографироваться? Почему бы и нет? Сейчас вылетит птичка, клик-клик-клик!

Хотите пойти ко мне домой? Почему бы и нет? Щипки и поцелуи. Увы, следы остаются – и много, мама.

Анжела Уэст, глупышка.

Он ее подцепил…

– …Или Таиланд, – продолжал свое Винсент. – Мало ли мест.

Винсент убрал ножницы, но разговор об Азии продолжался. Ни один из них там не был, но почему не поговорить? Теоретически.

В Майами в это время Эрнесто и Доминго ехали в открытом «крайслере ле-барон» по Саншайн-Стейт-Парквей на север, в сторону Орландо.

Доминго признался, что Элис показалась ему очаровательной и привлекательной. По-испански это прозвучало так: «Me gustarna culiarla».

Глава 4

Летом погода в Калузе на редкость устойчивая. День за днем, день за днем, день за днем температура воздуха в пределах девяноста градусов.[39]39
  По Цельсию – около тридцати градусов.


[Закрыть] Влажность девяносто. Ливни после полудня, а к вечеру снова ясно, и температура поднимается к тем же девяноста. Влажность та же, что и перед дождем. Мэтью видел в этом некую надежность, хотя, с другой стороны, нет ничего более занудного, чем неизменно предсказуемое постоянство.

В этот вторник он, собираясь в офис, надел легкий светло-коричневый костюм. В два часа, когда он отправился в машине из «деловой Калузы» в Сабал-Кей, костюм имел вид весьма помятый и бесформенный. Мэтью поднял окна и включил на полную мощность кондиционер. Слева от машины тянулся Мексиканский залив, вода светло зеленела под почти безоблачным небом, которое уже начало темнеть на горизонте с запада – там собирались грозовые облака. В три или полчетвертого, самое позднее в четыре пойдет дождь. Посетители, которых летом в конторе было немного, считали, что дождь умеряет духоту.

Мэтью уже миновал наиболее застроенные прибрежные кварталы. Северная часть песчаной отмели Сабал-Кей оставалась до сих пор почти в таком же девственном виде, как в старые добрые времена, когда в районе Калузы и Тимикуа жили только индейцы. С запада ее омывал Мексиканский залив, с востока лежала бухта Калуза-Бей; у воды – перепутаница мангровых зарослей, повыше – сосны и пальмы, среди которых поодаль один от другого виднелись немногочисленные дома. В одном из домов обитала Карла Неттингтон.

Женщина лет тридцати, не слишком красивая – такие лица тактичные журналисты называют «значительными», – она явилась, элегантно одетая, высокая и стройная (несколько плоскогрудая), в контору Саммервилла и Хоупа двадцать третьего мая с видом весьма озабоченным, который как-то не слишком соответствовал обсуждению простого вопроса о составлении завещания. Было в Карле Неттингтон нечто старомодное, несколько викторианское, и в тот день Мэтью не мог бы себе ее представить, скажем, в купальном костюме.

Тем не менее в этот вторник она встретила его у себя дома именно в купальнике. Она знала о его приезде, потому что он предварительно позвонил. Правда, она предупредила, что скорее всего будет не в доме, а за домом. Мэтью позвонил у парадного входа, не дождался ответа и пошел вокруг дома по дорожке буйно разросшегося сада, где ярко полыхали красные цветы бугенвиллей и желтел гибискус. Едва он свернул за угол, как увидел Карлу: она поднялась с шезлонга и шла ему навстречу с протянутой для рукопожатия рукой.

На ней было черное бикини – почти ничего, особенно то, что изображало бюстгальтер; худощавые бедра плотно обтянуты узкой полоской трусов. Она была высокая и длинноногая; кожа казалась очень белой на фоне черного купальника, и эта бледность плоти делала женщину хрупкой, беззащитной и неотразимо сексуальной. Мэтью подумалось, что она, в отличие от большинства женщин, вряд ли казалась бы более возбуждающей, если бы сняла с себя все. Да, она соблазнительна, несмотря на тощие бедра и выступающие ключицы. Движения свободные, почти мальчишеские, темные волосы обрамляют узкое лицо, глаза прячутся за огромными солнечными очками, большой рот не накрашен, улыбка делалась тем шире, чем ближе она подступала к Мэтью.

– Мистер Хоуп, я рада видеть вас.

Голос хрипловатый, то ли она много курит, то ли часто выпивает.

Она пожала ему руку.

– Быть может, я не вовремя? – спросил он.

– Нет-нет, как видите, я просто сидела здесь и читала. – Она ленивым движением руки указала на шезлонг, на столике возле которого были разбросаны журналы; стоял там и кувшин с лимонадом и маленькое ведерко со льдом. На подносе рядом с ведерком – два пустых стакана.

– Хотите лимонаду? – спросила она.

– Если можно.

Она набросала в оба стакана ледяных кубиков и налила лимонад. В ослепительных и жарких лучах солнца особенно яркими казались три цвета – белый, желтый, черный. Рубашка и пиджак Мэтью буквально прилипли к телу. Женщина протянула ему стакан, он подождал, пока она нальет себе.

– Садитесь, пожалуйста.

Мэтью опустился в шезлонг. Некоторое время они молча потягивали лимонад. Внизу под манграми пеликан нырял за рыбой. Чуть рябила вода в бассейне, ярко-голубая под ясным небом. Дворик и бассейн примыкали к полосе мангров, и за манграми вода была уже не голубой, а серо-зеленой. Грозовые облака приближались, и в воздухе пахло дождем. Но солнцу словно бы не хотелось уходить за облака, его луч передвинулся с одной лодыжки на другую, белый на белом.

– Итак, – заговорила женщина, – вашему человеку удалось что-то узнать.

Вот и все дела. Она даже не знала имени нанятого им сыщика, она пришла к Мэтью именно для того, чтобы избежать контакта со столь непристойной особью рода человеческого. Стало быть, она и не знала о том, что особь эта мертва: убита двумя выстрелами в упор в жаркую летнюю ночь. Восьмое июня – разгар лета в штате Флорида. Оно здесь начинается иной год с конца апреля. Насильственная смерть настигала людей, случалось, и в штате Флорида, и настигла воскресной ночью милого человека по имени Отто Самалсон, который слишком много курил и оттого покашливал и который отлично справлялся со своим делом. «Ваш человек» – так назвала его она. Мэтью не был уверен, что Отто понравилось бы, если бы его считали чьим бы то ни было человеком. Сам Мэтью назвал бы Отто своим, совершенно своим.

– Мой человек мертв, – сказал Мэтью.

– Что? – Женщина непроизвольным жестом сняла свои солнечные очки.

Солнечные очки были на ней и в тот день, когда она явилась к ним в офис, и она их не снимала в течение всего визита. Лицо у нее было вытянутое и озабоченное, очки усиливали впечатление мрачной озабоченности, черные на белой коже, непроницаемые, словно загадочная надпись на неизвестном языке. В конторе она тогда сказала, что ее мужу сорок пять, а о ней самой Мэтью, прикинув, подумал: лет за тридцать и, пожалуй, ближе к сорока. Теперь он впервые увидел ее глаза – цвета зеленой болотной воды, молодые и оживленные умом. Без очков она выглядела лет на десять моложе, и угловатость сложения определенно шла ей.

– Он был застрелен на Тамайами-Трейл, – сказал Мэтью, а она продолжала смотреть на него неподвижным взглядом. – В ночь на прошлое воскресенье. Его звали Отто Самалсон.

Зеленые глаза не изменили своего застывшего выражения.

– Вы могли прочесть об этом в газетах. Или увидеть по телевизору.

– Нет, я ничего не читала и не видела.

– Во всяком случае, он мертв.

– Мне грустно слышать это, – произнесла она и, не делая паузы, добавила: – Значит ли это, что я должна искать другого детектива?

А я, я-то как, думал Мэтью. Что остается делать мне? Неужели безвременная и нелепая смерть Отто Самалсона означает, что я всего-навсего должен отыскать другого частного детектива для услуг ей, другого, но столь же безликого и анонимного?

Он едва удержался от вздоха.

– Если вы полагаете, что он вам нужен, – сказал он.

– Но ведь этот человек мертв.

– Да, он мертв, миссис Неттингтон.

– Мы ведь должны как-то продолжать…

– Миссис Неттингтон, я получил от него отчет. Вчера я прослушал магнитофонную запись.

– Почему вы мне сразу об этом не сказали? Когда вы получили этот отчет?

– Во второй половине дня в прошедшую пятницу.

– И не позвонили мне?

– Отто хотел сделать дубликат записи. Я решил подождать, пока он его сделает.

– Какая это запись? О чем речь?

– Видите ли, Отто установил магнитофон…

Карла не дала ему договорить.

– Кто она? – быстро спросила она. – Кто эта женщина?

– Некая Рита Киркман.

По выражению ее глаз он понял, что имя ей неизвестно.

– Она живет в Харбор-Эйкрс, – продолжал Мэтью. – Там и сделана запись. В ее доме.

– Где запись? Я хочу ее услышать!

– Запись? У Отто в офисе. Полиция…

Она перебила опять:

– У вас нет ее с собой?

– Нет. Полиция расследует дело об убийстве, миссис Неттингтон.

– Вы хотите сказать, что пленку прослушают в полиции?

– Вполне реальная возможность.

– О Боже! – воскликнула Карла. – И что там записано?

– Все, что вы хотели, – ответил Мэтью.

– Когда я могу послушать ее?

– Я свяжусь с полицией. Я уверен…

– Я не хотела бы вмешивать полицию в свои дела.

– Да, но, к несчастью, Отто был убит, – сухо заметил Мэтью.

Она молча уставилась на него, пытаясь сообразить, есть ли в его словах ирония.

– Ваш муж был дома в ночь на воскресенье? – спросил Мэтью.

Молчание.

– Миссис Неттингтон!

Она снова надела очки.

– Не знаю, – сказала медленно. – Меня самой не было дома. Ходила в кино с приятельницей.

– И вы не звонили домой в тот вечер? Из бара, ресторана, еще откуда-нибудь?

– Мы были в «Марине Лу». Нет, не звонила.

– Муж был дома, когда вы вернулись?

– Да, он лежал в постели. Спал.

– И вы не знаете, был ли он все время дома или…

– Нет, не знаю.

– Какой фильм вы смотрели?

– «Доктор Живаго». В пятый раз. – Она улыбнулась. – Его снова показывали в «Фестивале».

– Это на Норт-Трейл?

– Да.

– Хороший фильм, – сказал Мэтью.

– Очень романтичный, – отозвалась она.

И наступило долгое молчание.

– Миссис Неттингтон, – снова заговорил Мэтью, – полагаете ли вы, что ваш муж узнал о слежке?

– Не имею представления.

– Он вам ничего такого не говорил?

– Ничего.

– Не обвинял вас в том, что вы наняли сыщика?

– Нет.

– Никаких намеков?

– Нет, ничего подобного. – И вдруг она спохватилась.

– Ведь вы задаете те самые вопросы, которые станет задавать полиция, верно? Дэниел – подозреваемый, да? Именно потому, что убит человек, который его выслеживал.

Она одним рывком перебросила ноги через ту сторону шезлонга, которая была ближе к Мэтью, и теперь смотрела ему прямо в лицо. Губы стиснуты в одну жесткую линию, в солнечных очках отражаются грозовые облака, высокие, точно замковые башни, нагромождения туч. От залива налетел порыв холодного ветра.

– Они спросят Дэниела, где он был в ночь на воскресенье, и Дэниел захочет узнать, почему они его об этом спрашивают, и тогда они должны будут сказать ему, что убит частный сыщик, а мой муж спросит, какое отношение имеет к нему частный сыщик. Тогда они сообщат, что сыщик следил за ним и теперь убит, что наняла этого сыщика жена, и мой треклятый брак провалится в сортир!

– Миссис Неттингтон, – сказал Мэтью, – я считал, что вы пришли ко мне именно за этим.

– Но не потому, что я этого хотела!

– Однако вы мне сообщили… простите, но вы сами сказали, что думаете о разводе. Вспомните: вы говорили, что если ваш муж и в самом деле…

– Ничего подобного! – отрезала она.

Мэтью даже вздрогнул.

– Забудьте об этом! – продолжала Карла. – Благодарю вас, мистер Хоуп, и прошу вас прислать мне отчет вашего человека и запись, ну и конечно, ваш счет.

Он смотрел на нее, ошарашенный.

– А теперь уходите! Оставьте меня одну, хорошо?

– Миссис Неттингтон…

– Пожалуйста, уходите! – повторила она.

Когда Кейт Кармоди вернулась во вторник с работы, в гостиной у нее сидели двое мужчин. Оба испанцы. Один чисто выбрит и строен, как тореадор, другой огромный и толстый, с тоненькими лоснящимися усиками. Чисто выбритый читал номер «Пипла», а толстый чистил себе ногти кончиком тонкого и узкого ножа. Кейт глянула на них – и кинулась к дверям.

Человек с ножом мгновенно оказался на ногах.

Он схватил ее за плечо, оттолкнул от двери и оттеснил в комнату, а дверь запер. Второй отложил журнал и спросил:

– Мисс Кармоди?