Текст книги "Золушка (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

– Где?

– В табачном магазине, где я работаю. Он зашел и попросил пачку сигарет.

– А где это?

– На сорок первой дороге. Сразу у моста на Уиспер-Кей.

– Которого? Северного или Южного?

– Северного.

– В котором часу это было?

– Примерно в четверть одиннадцатого.

– Вы уверены, что это был он?

– Да, я сразу узнала его на фотографии в газете. Он показался мне симпатичным человеком.

– Он таким и был, – сказал Мэтью. – Он говорил еще что-то?

– Н-нет, только что ему не нужны спички. Когда я подала ему сигареты. Сказал: «Спасибо, а спички не нужны, у меня зажигалка».

– Он был один?

– Да.

– Вошел к вам один?

– Да.

– И вышел один?

– Да. Только…

Мэтью записывал ее слова, но тут отложил ручку.

– Продолжайте, прошу вас!

– Я наблюдала за ним через окно витрины, понимаете? Такое большое окно. Потому что он мне понравился, симпатичный маленький человек. Делать мне все равно было нечего, в магазине ни одного покупателя.

– Ну?

– Он сел в машину и уехал.

– Дальше, дальше, Келли!

– А другая машина поехала сразу за ним. Как будто дожидалась, когда он выйдет, понимаете? Развернулась и поехала.

– Вы уверены, что именно за ним?

– Повернула там же, где и он.

– В каком направлении?

– На юг по сорок первой дороге.

– Что это была за машина, Келли?

– Черный «торонадо», – уверенно ответила она. – С красными полосами и затемненными стеклами.

– Вам не удалось увидеть номерной знак?

– К сожалению, нет. Мне и в голову не пришло, что за ним гонятся убийцы. Откуда я могла знать?

– Вы заметили, кто сидел в машине?

– Нет. Я же вам сказала, стекла были темные.

– Даже не видели, сколько их там… один или двое?

– Нет, не видела.

– Может, еще что-то вспомните? Из того, что сказал или сделал мистер Самалсон?

– Да, сэр. – Келли неожиданно улыбнулась. – Он пошутил насчет моих волос. Будто из-за них моя голова кажется огненной.

Едва девушка ушла, Мэтью позвонил в полицейское управление Калузы Куперу Роулзу. Впервые он столкнулся с Роулзом, когда тот расследовал так называемое дело Джека – фасолевого фермера, но Мэтью его поминал как «дело о пуле в плече». К несчастью, плечо было его собственное, а пуля летела из скорострельного оружия, неся с собой огонь и боль.

Роулз в ту памятную августовскую ночь был вместе с Блумом наверху и допрашивал подозреваемого Джека Кроуэла, который, поняв, что полицейские опровергли его алиби, решил использовать свой последний шанс. Выскочил через парадный вход босиком и без рубашки, с пистолетом в правой руке, проложил себе путь сквозь небольшую толпу, собравшуюся на ступеньках перед дверью, и чуть не свалился на женщину, которая сидела, по-гаитянски широко расставив колени и засунув подол между ног. Мэтью в соответствии с инструкциями Блума ждал на улице. Услышав, что Блум кричит: «Стой, стрелять буду!» – Мэтью оторвался от крыла автомобиля и кинулся Кроуэлу наперерез, полагая, что Блум со своим пистолетом висит у преступника на пятках, и ничуть не ожидая того, что произошло дальше.

А дальше он получил первую в своей жизни пулю и не хотел бы, чтобы это когда-нибудь повторилось, потому что пуля не просто свалила его с ног, но причинила адскую боль. Роулз в эту ночь говорил мало. Он вообще был мужчина немногословный. Только головой покачал и пошел вызывать по радио санитарную машину.

Сейчас Мэтью, набрав нужный номер, хорошо представил себе Роулза. Великан, черный как полярная ночь, широченные плечи и грудь. Тяжелые большие руки. Рост шесть футов четыре дюйма, а вес по меньшей мере двести сорок фунтов.

Когда Роулз взял трубку, Мэтью сказал:

– Детектив Роулз? Это Мэтью Хоуп. У меня есть для вас информация.

Роулз молча слушал, как Мэтью повторяет ему то, что сообщила Келли О'Рурк не более чем пять минут назад.

Мэтью кончил, но Роулз молчал еще довольно долго.

– Насколько мне известно, вы были очень заняты, – заговорил наконец Роулз.

Мэтью решил было, что угрожающая интонация в голосе Роулза ему только почудилась, однако тот продолжал:

– Думается, вы должны были сделать еще одно сообщение управлению полиции, мистер Хоуп.

Мэтью промолчал.

– Я имею в виду, что вы побывали у миссис Неттингтон до того, как это сделали мы.

Ошибиться в интонации Роулза на этот раз было невозможно.

– Миссис Неттингтон – моя клиентка, – возразил Мэтью.

– И поэтому вы позволили себе задавать ей вопросы о том, где находился ее муж поздно вечером в воскресенье, когда был убит Самалсон?

– Ну и что? – не сдавался Мэтью.

– Я полагаю, вы меня поняли, мистер Хоуп, – продолжал Роулз. – Я не думаю, чтобы вы себе позволили действовать подобным образом, если бы Мори не находился на отдыхе. Ведь Мори звонил вам по-дружески и просил вас снять наблюдение. И я хотел бы уяснить, почему вы позволяете себе вести ваше личное маленькое расследо…

– Никто не ведет никакого личного… – перебил его Мэтью, но Роулз тоже не дал ему договорить.

– Вот как? Я слышал от Дэвида Ларкина, что вы и к нему являлись и делали разные подходцы по поводу дела, которое вел для Ларкина Самалсон. Вы случайно не представляете также интересы мистера Ларкина?

– Нет, детектив Роулз, я не представляю интересы Дэвида Ларкина.

– Ну-ну, вы еще позволяете себе обижаться, – рычал Роулз. – Обижаться на меня! Продолжайте в том же духе.

Мэтью не отвечал.

– С кем еще вы беседовали? – спросил Роулз.

Мэтью молчал.

– Вы меня слышите? Вы ни с кем больше не беседовали?

Мэтью ни слова.

– Благодарю за сообщение о «торонадо», – прорычал Роулз и повесил трубку.

Армадилло, такое у него прозвище.

Когда она это услышала в первый раз, ее передернуло. Нет уж, пожалуйста, у меня прямо мурашки по коже! Армадилло – это вроде змеи, да? Чешуя и все такое. Как у змеи.

Нет, объяснил он ей, армадилло – животное, которое ест муравьев.

Замечательно, сказала она, стало быть, этот тип тоже ест муравьев или как?

Тут он ей растолковал, что парня зовут Луис Амарос, это его настоящее имя, и он живет в огромном доме на Кей-Бискейн, дом стоит у самой воды, просто великолепный дом, стоил ему миллион или миллион двести, не меньше. У него есть парусная шлюпка на причале прямо за домом плюс моторный катер, а в гараже «ягуар» и «роллс-ройс», короче, у парня есть все, что только можно пожелать, уж ты мне поверь. Он, конечно, профи, тут она права, толкает кокаин, а в доме держит шесть-семь кило для своих подружек. Но это вовсе не значит, что его надо бояться. Когда они сделают дело, как задумали, то сразу слиняют из Майами вместе с кокаином. Амарос не ринется за ними в погоню, зачем ему? Из-за каких-то вшивых двух или трех килограммов, подумаешь, дело! И вообще – как он их отыщет? Штат большой, а вся страна еще больше.

Амарос считает себя ходоком по женской части, глаз у него наметанный, с обыкновенными проститутками он не путается, а Дженни ничуть не похожа на такую и потому отлично подойдет для данного случая. Он, наверно, думал, что делает ей комплимент, а она как раз ничего не имела против того, чтобы выглядеть как проститутка. В Лос-Анджелесе, например, проститутки одеваются как девушки из колледжа, если хотят с толком проворачивать свои дела. А вполне порядочные барышни очень часто похожи на шлюх. Или взять кинозвезд, уж у них-то вид самый распроституточий. Посмотрите на них, когда им вручают призы Академии.[48]48
  Речь идет об Американской академии кинематографических искусств и наук, которая ежегодно вручает актерам и другим деятелям кино всемирно известные призы «Оскар».


[Закрыть] Можно подумать, что эти премии получают за самые большие титьки и зад.

Ее до сих пор огорчает, что она не стала одной из этих актрис. Когда смотрела вручение «Оскаров» по телевизору, становилось так грустно, что она не стоит на сцене и не произносит благодарственную речь. Ей просто плакать хотелось, глядя на чужое торжество… Благодарю вас, благодарю, я тронута до слез. О, благодарю! Я хотела бы выразить признательность моему замечательному режиссеру, а также моим талантливым коллегам, моему доброму и понимающему продюсеру, но больше всего я хотела бы поблагодарить мою мать, Энни Санторо. За то, что она проявляла ко мне столько любви и понимания. Мама?

И при этих словах она подняла бы «Оскара» повыше.

Мама, ведь на самом деле это твой приз.

И слезы на глазах…

Все-таки приятно, что он так сказал. Будто бы она не похожа на шлюху. То есть выглядит как чистая девушка, из соседнего коттеджа, девственница. Она играла не без успеха эту роль в Калифорнии, когда назвалась Мэри Джейн Хопкинс. Маленький такой цыпленочек, ручки крутят подол платьица, Господи, мистер, я… со мной раньше никогда ничего такого не было… Давно все это миновало, ах как давно. Мэри Джейн Хопкинс умерла, ее больше нет. Но ей лестно, что, по его мнению, она все еще выглядит невинной и чистой как первый снег.

Клиентка, которая нюхала кокаин у Амароса, была такая же шлюха, как и Дженни, но Амарос, разумеется, этого не знал. Иначе не стал бы с ней вязаться. Он подцепил ее в Касба-Лаундж в своем излюбленном отеле «Марокко». Прелестный отель, ничего не скажешь, в холле звучит негромкая и таинственная музыка в африканском стиле, повсюду занавески из бисерных нитей и официанты в красных фесках, приглушенный свет, шлюх навалом, но Амарос не распознал самую обыкновенную проститутку под облегающим тело блудницы пурпуром. Попросту не допер, что Ким – ее настоящее имя было Аннабел – шлюха, и начал к ней клеиться, как к порядочной. Какая у вас работа, давно ли вы в Майами, откуда вы родом и так далее. Сказать по правде, Ким получала немалое удовольствие оттого, что этот толстенький коротышка с испанским акцентом и роскошным бриллиантовым кольцом на пальце, с улыбкой, как у Багза Банни, не догадывается, кто она на самом деле – шлюха за сто долларов в час. Когда Амарос спросил, нюхала ли она когда-нибудь кокаин, Ким заинтересовалась по-настоящему. Наскочить на парня, у которого есть кокаин, и провести с ним время куда лучше, чем просто заработать сотню. Ким, конечно, прикинулась невинной овечкой, смотрела на Амароса большими глазами и, пока официант в красной феске не принес им какое-то лиловое пойло, несла чушь: ах, мистер Амарос, я всего только маленькая девочка из Миннесоты, откуда мне знать про кокаин и всякие плохие вещи и так далее.

В конце концов Амарос пригласил ее посмотреть его большой дом на Кей-Бискейн; ну, тут уже у Ким глаза совсем полезли на лоб – это был такой дом! Амарос при ней открывает сейф и достает оттуда пластиковый мешок с белым порошком, похожим на сахар, кладет мешок на тумбочку и распечатывает его, а она берет порошок на палец и пробует – и ах, Боже мой, да это же кокаин высшего сорта! Амарос показывает ей фокус с каким-то химическим веществом, от него кокаин синеет, и он говорит, чем ярче цвет, тем лучше «девушка», но она уже нюхает вовсю через свернутую в трубочку двадцатидолларовую бумажку, и Амарос может больше не доказывать, как это прекрасно.

В сейфе она видела еще шесть пакетов.

Амарос сказал, что держит кокаин для друзей.

Она просто счастлива, что он такой гостеприимный. Но ведь он мог бы заняться наркобизнесом, а?

Амарос веселится, как в старые добрые времена. Он ведет маленькую славную девчушку из Миннесоты по грешным путям большого скверного мира. Показывает ей фильм с порнозвездой Джонни Холмсом, у которого огромный член, и спрашивает Ким, у кого больше – у него или у Джонни. И она отвечает: конечно, у тебя, милый, вопроса нет. И, в общем, не врет, потому что для такого коротышки член ему привешен недурной.

Итак, идея для Дженни: отправиться в ту же самую Касба-Лаундж и сидеть в баре, попивая что-нибудь фиолетовое или розовое. Сидеть и ждать рыцаря своей мечты, который явится в один прекрасный вечер. И она случайно встретится с ним глазами и разыграет из себя невинную маленькую девочку из Дубьюка, штат Айова. Он увезет ее в свой замок на Кей-Бискейн, и там откроет сейф, и достанет пакет кокаина, и покажет фокус «чем-ярче-цвет», а потом фильм о Джонни Холмсе, и предъявит собственное орудие, и она подсыплет малость хлоралгидрата ему в стакан, и когда он вырубится, уйдет, забрав из сейфа кокаин, ну как, звучит?

Дженни полагает, что звучит великолепно. Потому что для нее это выход.

Глава 8

Мэтью продолжал злиться.

Порядком времени назад, когда они с Блумом еще недостаточно знали друг друга, вышла у них стычка. Даже две. В первый раз это произошло, когда Блум расследовал дело об убийстве Вики Миллер и похищении ее дочери Аллисон. Блум сказал ему – по телефону, точно так же, как недавно говорил с ним по телефону Роулз, – чтобы он не совался в это дело. Буквально он выразился так:

– Советник (а обращение «советник» само по себе было оскорбительно, потому что даже юристы в суде чаще всего употребляли его в ироническом смысле), было бы приятно получить от вас твердое обещание, что вы перестанете носиться по всей Калузе и расспрашивать всех, кто, по вашему мнению, связан с этим делом. Мне, например, на вашем месте было бы тягостно сознавать, что кровь шестилетней девочки на моих руках.

Мэтью ответил:

– Не смейте разговаривать со мной, как с паршивой частной ищейкой из Лос-Анджелеса.

То был первый случай, когда Блум счел нужным призвать Мэтью к порядку. Второй раз это произошло сравнительно недавно, незадолго перед тем, как Хоуп заработал пулю в плечо. Вчера утром его одернули в третий раз, только не Блум, его друг, сделал ему предупреждение, а детектив, которого он, в общем, знал мало. И Мэтью не мог избавиться от раздражения. По его мнению, он не сделал ничего такого, чтобы поставить под угрозу или скомпрометировать расследование полицией дела о гибели Отто Самалсона. Не скрывал улик, не настораживал свидетелей или подозреваемых, одним словом, не совершил ни одного поступка, который мог бы оправдать выговор Роулза. «Вы были очень заняты». Те же самые слова произнес однажды Блум. И тоже с издевкой. «Вы были очень заняты». Может, все копы говорят так, когда хотят послать тебя куда подальше. Выговор был тем более обиден, что Мэтью позвонил с целью дать информацию, сообщить марку и цвет автомобиля, который преследовал Отто поздним вечером в воскресенье. Мэтью не купил эту информацию, она сама пришла к нему. И он немедленно сообщил сведения в полицию, а в ответ ему сказали, чтобы он больше ни с кем не смел беседовать. Он испытывал искушение позвонить в фирму «Граун-ап инкорпорейтед» и попросить, чтобы его избавили от Роулза.

«Граун-ап инкорпорейтед».

Еще одна игра, придуманная им и Сьюзен. Давным-давно. Когда они любили друг друга. По пути к ней домой в пятницу он как раз вспоминал эту игру. Интересно, вспоминает ли Сьюзен? Его раздражение начало утихать, когда он выехал на Стоун-Крэб-Кей. Невозможно злиться и негодовать в такой день, напомнивший ему о лете в Чикаго. Небо ясное и ослепительно голубое, солнце сияет, температура как раз такая, какой и должна быть в июне, – приятные восемьдесят градусов (об этом он только что услышал по радио в машине), влажность вполне приемлемая, – сорок два процента. Он ехал по дамбе Кортеса на запад, а по воде Калуза-Бей скользили по обе стороны моста парусные яхты, и Мэтью, наверное, в тысячный раз подумал, как это замечательно – жить здесь, в этом месте. А еще он обдумывал, как он и Джоанна проведут уикэнд, строил планы, и на лице у него сама собой расплылась широкая улыбка.

Он подъезжал к своему бывшему дому несколько смущенный. Обычно он припарковывался у бровки тротуара, сигналил и через минуту к нему выбегала Джоанна. Сегодня он прошел по дорожке к парадному крыльцу и позвонил. Посмотрел на посаженные им самим шесть лет назад апельсиновые деревья, подумал, живет ли по-прежнему в соседнем доме Реджи Соулз, позвонил еще раз и услышал голос Сьюзен, доносившийся из задней половины дома:

– Мэтью? Это ты?

Она казалась удивленной. Неужели забыла, что сама приглашала его зайти и выпить?

– Да, это я, – откликнулся он. – Я приехал слишком рано?

Долгое молчание. Потом:

– Дверь открыта. Входи.

Он нажал дверную ручку – в самом деле не заперто. Вошел в гостиную, которую так хорошо помнил, но мебель в ней другая, Сьюзен все переделала после того, как дала ему пинка под зад. Только один раз побывал он здесь за два года, прошедшие с той памятной ночи. И вот он снова стоит в гостиной и смотрит сквозь раздвижные стеклянные двери на то место, где, бывало, пришвартовывал свою парусную шлюпку «Болтун». Так он назвал ее вопреки протестам Сьюзен. Она терпеть не могла парусный спорт и предлагала другое название – «Брюзга». Шлюпка была не новая и стоила семь тысяч долларов, а это совсем недорого за судно в двадцать пять футов длиной, на котором могли свободно разместиться четверо. Шлюпка и машина, на которой он ездил до сих пор, было все, что он получил после развода. Остальное досталось Сьюзен: дом, «мерседес-бенц», его дочь, его коллекция часов. Машину Мэтью перекрасил, шлюпку продал через месяц после постановления суда о разводе. Как ни странно, он с тех пор не занимался парусным спортом.

– Мэтью, – окликнула его Сьюзен. – Приготовь себе что-нибудь, ладно? Я сейчас.

– А где Джоанна? – громко спросил он, но не получил ответа.

Мэтью подошел к бару, обнаружил в нем полный набор хорошей выпивки и налил себе виски «Канадиен Клаб» со льдом.

– Тебе что-нибудь налить? – крикнул он и удивился, когда услышал голос Сьюзен совсем близко, чуть ли не у своего плеча:

– Я здесь, не кричи так.

Он обернулся.

На Сьюзен было белое махровое платье.

Волосы влажные.

Сьюзен улыбалась.

Губы не подкрашены.

И вообще никакой косметики.

Сьюзен свежая после душа, пахнущая душистым мылом.

– Привет, – сказала она. – Разве Джоанна тебе не звонила?

– Нет, – ответил он, озадаченный. – Зачем? Что-то не так?

– Как тебе сказать. К сожалению, она пообещала…

– Что пообещала?

– Короче… она уехала на Палм-Бич.

– Куда?! – только и нашелся сказать Мэтью.

Ему едва не стало смешно. Это было похоже на прежние штучки Сьюзен – во что бы то ни стало удерживать дочь от встреч с отцом, любой ценой, любыми способами затруднять эти встречи.

– Это не моя идея, – быстро заговорила Сьюзен. – Даю тебе слово. Она позвонила мне от Дианы Силвер страшно возбужденная. Родители Дианы решили провести уик-энд на Палм-Бич и пригласили Джоанну. Она спросила меня, можно ли ей поехать с ними. Это было часов в одиннадцать, и я должна была сама позвонить тебе, но я уже опаздывала на одно свидание, а в доме еще куча дел и так далее. Ну, я велела ей, чтобы она тебе позвонила и попросила разрешения у тебя. Когда я вернулась домой, нашла в кухне на столе записку, что она вернется вечером в воскресенье. Я и решила, что она дозвонилась тебе и что все о'кей.

– У меня сегодня было три совещания, – сказал Мэтью. – Я вернулся в офис только в четыре тридцать. Может быть, она…

– Я уверена, что она попросила бы передать тебе.

– Мне ничего не передавали.

– Значит, она не позвонила.

– Может быть, боялась, что я откажу. – Мэтью пожал плечами. – Как-никак, в этот уик-энд День отца.

– Возможно. – Сьюзен явно была обеспокоена. – Поэтому я тебя не ждала.

– Не беспокойся, ничего страшного. – Мэтью отставил свой стакан на стойку бара. – Если у тебя другие планы…

– Да нет, не в этом дело. Просто… Я была в душе и выгляжу, наверно, как мокрая кошка.

– Ты выглядишь прекрасно.

– Ладно тебе, льстец!

Наступило неловкое молчание. Сьюзен быстрым движением подняла руку, словно собиралась распушить волосы – типичный жест для женщины, когда она чувствует, что на нее смотрят или любуются ею, или и то и другое вместе, но тут же спохватилась, опустила руку и совсем по-девичьи передернула плечами.

– Если я не ослышалась, ты предлагал мне выпить.

– Скажи, что бы ты хотела.

– Мартини с «Бифитером»[49]49
  «Бифитер» – марка джина.


[Закрыть] и со льдом.

Он взглянул на нее.

– Да-да. – Сьюзен улыбнулась.

Когда они были женаты, наиболее частым доводом в спорах был у них, как определил Мэтью, Аргумент Мартини с «Бифитером». Сьюзен утверждала, что ее муж не пьянеет, если выпьет, например, два скотча с содовой или вообще два чего угодно с содовой, но делается совершенно пьяным, распущенным, раскисшим, неуклюжим (все это словечки Сьюзен), стоит ему выпить два мартини, в особенности мартини с «Бифитером». Магическое слово «Бифитер» как бы придавало коктейлю дополнительную крепость.

Но сегодня, спустя два года, Сьюзен просит налить ей зелья, от которого мужчины делаются не только пьяными, но и распущенными и тому подобное, а женщины… Бог знает, какое воздействие может оказать мартини с «Бифитером» на воспитанную в пресвитерианском духе девушку из штата Иллинойс.

– Очень сухой, с двумя маслинами, – попросила Сьюзен.

Мэтью принялся смешивать коктейль.

– Терпеть не могу, когда она нарушает слово, – сказала Сьюзен. – Она быстро взрослеет, верно? Мы и опомниться не успеем, как она станет женщиной. Вот тогда мы узнаем, что такое настоящее беспокойство.

Мэтью отметил про себя слово «мы», но промолчал и продолжал готовить коктейль.

– Но ты, пожалуй, прав, это из-за Дня отца. Она постеснялась спросить.

– Я уверен, что это так. – Мэтью передал ей стакан.

– Спасибо, – поблагодарила Сьюзен. – Понимаешь, Мэтью, брат Дианы приехал из Дьюка на лето, и он тоже собирался с родителями на Палм-Бич. Мне кажется, Джоанна немножко в него влюблена, ну и… – Она пожала плечами, не окончив фразу, подняла свой бокал и предложила: – Не выпить ли нам за отречение Электры?

Мэтью усмехнулся.

– Почему ты не приготовил мартини для себя? – спросила Сьюзен.

– Я пью канадское виски. – Мэтью взял в руку свой стакан.

– Я думала, ты его уже выпил.

– Мартини сделает меня распущенным и неуклюжим.

– Не смеши меня. Ты приготовил достаточно для двоих?

– Пожалуй.

– Тогда присоединяйся ко мне. Если нам суждено опьянеть, сделаем это вместе.

Мэтью налил себе мартини и бросил в бокал две маслины. Они чокнулись и выпили.

– Выйдем посидим возле бассейна, – предложила Сьюзен.

Бассейна не было, пока они жили в этом доме вместе. Как видно, он оплачен либо деньгами, полученными после раздела имущества, либо алиментами. Либо тем и другим. Он старался не думать сейчас об алиментных выплатах: горечь этих размышлений отравила бы вкус мартини. Он просто пошел вслед за Сьюзен к бассейну. На Сьюзен было всего лишь белое платье из бумажной махровой ткани – прямо скажем, не самый соблазнительный туалет в мире, к тому же она шла босиком, а это не то что на каблуках, от которых походка женщины делается вызывающей, а грудь и бедра подрагивают. И все же она была волнующе привлекательна.

Они уселись в шезлонги у бассейна. Мэтью прикинул про себя, во сколько обошелся дворик и бассейн. Тысяч восемнадцать, не меньше.

– Ты действительно считаешь, что она побоялась получить отказ и потому не позвонила мне?

– Безусловно.

– Она могла бы прибегнуть по этому случаю к помощи «Граун-ап инкорпорейтед».

– О Боже! – воскликнула Сьюзен. – И ты это помнишь?

– Как раз вспоминал по дороге сюда. – Мэтью улыбнулся.

– «Граун-ап инкорпорейтед»! С тех пор прошла целая вечность!

Они посидели некоторое время молча.

В канале за бассейном сильно плеснула рыба.

Мэтью никак не мог припомнить, кому первому пришла в голову эта идея. Скорее всего, как это было со всеми их выдумками, со всеми забавами и играми, какие они изобретали (в самом ли деле они играли и в самом ли деле это было забавно?), родилась в результате совместных усилий. Один что-то сказал, другой развил, первый добавил подробности, второй еще какой-то пустячок… и вот вам, пожалуйста, – «Граун-ап инкорпорейтед»!

Принцип работы «Граун-ап» был прост до чрезвычайности. Предположим, управляющий вашим домом не обеспечивал достаточное количество тепла вашей квартире, а звонить ему и просить вы боялись или стеснялись. Вместо этого вы звонили в «Граун-ап» и говорили: «Не знаю, как быть, в квартире недостаточно тепло, а у нас трехлетняя дочь…»

Кстати, это происходило в реальной действительности. Они придумали «Граун-ап», когда Джоанне было три года, жили они в Чикаго, где зимой чертовские холода, и если у вас не топят, вы можете замерзнуть насмерть.

«…квартира просто превратилась в эскимосское иглу».[50]50
  Иглу – куполообразный дом эскимосов Заполярья, сложенный из кусков льда.


[Закрыть]

– Мы об этом позаботимся, – отвечали в «Граун-ап инкорпорейтед».

И они звонили управляющему домом:

– Вас беспокоят из «Граун-ап инкорпорейтед» по поручению Мэтью Хоупа, мы настаиваем, чтобы в его квартире немедленно было усилено отопление. Спасибо за внимание.

Услуги «Граун-ап» были многообразны.

Нужны театральные билеты? Закрытый теннисный корт с пяти до шести? Обед на восьмерых, сервированный у вас на веранде? Телеграмма в день рождения, шоколад на Валентинов день,[51]51
  Валентинов день – праздник влюбленных, 14 февраля; в этот день посылают друг другу шуточные любовные письма, подарки.


[Закрыть] цветы в День матери, галстук в День отца?

В «Граун-ап» позаботятся обо всем немедленно и без хлопот для вас. Эта фирма исходила из правильной и твердой предпосылки, что каждый должен и может поступать как вполне взрослый и самостоятельный человек.[52]52
  Граун-ап (англ. grown-up) и означает «взрослый», «самостоятельный».


[Закрыть] В этом нуждаются все. Адмиралы, активистки женского движения, президент Соединенных Штатов, террористы, – словом, все на свете. И для всех у этой фирмы хватало взрослости, на все ваши нужды и потребности. Вы хотите просить о повышении по службе? «Граун-ап» позвонит вашему боссу. Хотите составить план путешествия в Бомбей или Сиам? Нет нужды звонить в трансагентство. Фирма позаботится и об этом, потому что она заботится обо всем.

В воображении они пользовались услугами этой фирмы несчетное количество раз. Однажды в их чикагскую квартиру проникла крыса размером чуть ли не с дирижабль, и как только Сьюзен ее увидела, то закричала не своим голосом: «„Граун-ап“, на помощь, скорее!» Однажды они отправились в плавание на «Болтуне», и налетел чудовищный шквал, который грозил опрокинуть судно. Мэтью вцепился мертвой хваткой в колесо штурвала, борьба шла не на жизнь, а на смерть, но и тут он со слабой и кривоватой улыбкой крикнул Сьюзен, чтобы она радировала в «Граун-ап».

Да, для «Граун-ап» не было ничего невозможного.

– Знаешь, – мягко начала Сьюзен и тут же запнулась, покачала головой.

– Говори же!

– Когда… – Снова умолкла и еще раз покачала головой.

– Да что с тобой, Сьюзен? Ну, я слушаю…

– Когда я… в ту ночь узнала о тебе и… черт, я до сих пор не могу выговорить ее имя!

– Эгги, – сказал он.

– Да, Эгги. – Сьюзен вздохнула. – Когда я о ней узнала… все разбилось вдребезги, и я не знала, как поступить. И я подумала… вот Мэтью придет домой, мы позвоним в «Граун-ап», и они найдут выход. – Она опустила голову. – Но ведь ничего подобного не могло произойти, потому что «Граун-ап инкорпорейтед» нет на свете.

– Мы сами и есть «Граун-ап», – сказал Мэтью.

– Да, так мы изображали Санта-Клауса для Джоанны.

Снова они помолчали.

– Ты думаешь, «Граун-ап» могла бы спасти нас? Могли бы мы спасти это, Мэтью?

– Не знаю, – ответил он. – Тогда накопилось так много злобы и раздражения.

– Не стоит приуменьшать. – Сьюзен улыбнулась. – И сейчас еще много раздражения.

– Но мы изменились, Сьюзен.

– Да. Стали старше.

– Конечно.

– Мне тридцать шесть, – сказала она. – Женщина средних лет, верно?

– Как сказать.

– Посмотрел бы ты, какие потрясающие создания посещают мой класс для упражнений, – возразила Сьюзен. – Если хочешь ощутить себя предметом старины, зайди в такой класс.

– Фрэнк утверждает, что популярность этим классам создает костюм. Женщина чувствует себя в нем словно танцовщица в труппе Боба Фосса. Стоит предложить им являться на занятия в блекло-голубых джинсах и серых тренировочных свитерах, как посещаемость упадет наполовину. Так говорит Фрэнк.

– Фрэнк, – отозвалась Сьюзен и кивнула, как бы вспомнив о ком-то полузабытом.

Снова наступило молчание. Где-то запела птица, ей откликнулась другая.

Сьюзен протянула Мэтью пустой бокал. Он взял его и пошел к дому так привычно и свободно, словно никогда не покидал его; подошел к бару и налил остаток мартини поровну в ее и свой бокал. Когда он вернулся в патио, Сьюзен сидела закинув ногу на ногу и смотрела на бассейн и канал за ним. Мэтью испытал внезапное и острое желание подойти и дотронуться до нее, положить руку ей на бедро… но удержался и просто сел рядом с ней в шезлонг и протянул ей бокал.

– Мы не должны пить слишком много, иначе не сможем отвечать за свое поведение, – потягивая мартини, сказала Сьюзен.

– А мы позвоним потом в «Граун-ап».

– Вот-вот, и спросим у них, чем мы занимались.

– Глаза и уши мира.

– Уста мира, – добавила Сьюзен.

– Вчера я был недалек от того, чтобы и в самом деле позвонить им. – И Мэтью рассказал Сьюзен о телефонной стычке с детективом Купером Роулзом. Она слушала внимательно, как в добрые старые времена, когда он приходил со службы и делился с ней своими проблемами, и она слушала потому, что ей это было интересно и волновало ее.

– Что же ты собираешься делать? – спросила Сьюзен.

– То же, что и делал. Если у меня есть вопросы, на которые мне необходимо получить ответ, я эти вопросы задаю.

– Несмотря на предупреждение?

– Я вовсе не считаю, что вмешиваюсь не в свое дело.

– Не о том речь, – возразила Сьюзен. – Если бы ты и вмешивался, ты бы все равно продолжал, верно?

– Пусть так, – улыбнулся он. – Но я, как судебный исполнитель, не считаю, что чиню препятствия правосудию или ставлю следователю палки в колеса, торможу следствие…

– Но ты продолжал бы? – не отступала Сьюзен.

– Да.

– Потому что тебе это нравится.

– Хорошо, но я…

– Нравится, Мэтью?

– Ну, предположим, нравится.

– Тогда почему бы тебе не изучить уголовное право…

– Но есть много таких вещей…

– Не перебивай. И не применять свои знания на деле?

Он уставился на нее.

Легкая ирония в высоко поднятых бровях и широко раскрытых карих глазах.

Она задала вопрос.

Почему не применять на практике уголовное право – расследовать преступления профессионально.

Очень просто.

– Почему бы и нет? – повторила она. – Я чувствую, что тебе это будет интереснее, чем то, чем ты занимаешься теперь.

В самом деле, почему бы и нет, подумал он, наклонился и быстро поцеловал ее в щеку.

– Спасибо тебе, – сказал он.

– Разве это истинная благодарность? – Сьюзен потянулась к нему, обняла руками за шею и притянула вниз, к себе. Несколько секунд они неловко трепыхались, Мэтью – на краю шезлонга, стараясь не свалиться на землю, а Сьюзен – пытаясь отодвинуться вбок и дать Мэтью место; вполне естественная ситуация, порожденная внезапным порывом Сьюзен, к которому Мэтью не был подготовлен, и, к счастью, напомнившая им о далеких днях их первых встреч. Они вертелись, сталкивались бедрами, хватали друг друга за руки и наконец кое-как уместились вдвоем в шезлонге, втиснулись в него – Сьюзен, с задравшимся с левой стороны чуть не до талии платьем, Мэтью, наполовину угнездившийся на ней, левая рука придавлена его собственным телом, правая обвилась вокруг бедер Сьюзен. И они поцеловались.

Мэтью позже пытался уяснить самому себе, что это был за поцелуй.

Они, разумеется, целовались много раз. Целовались, как влюбленные, страстно сжимая друг друга в объятиях, – эти поцелуи были самое большее, что девушка могла ему позволить, и они оставались единственным выражением их взаимной любви. Потом поцелуи сделались прелюдией к интимным ласкам – быстрые, бурные, с ними надо было поскорее покончить, как со скучными страницами в романе, за которыми следует самое интересное. Потом, когда их брак устоялся, поцелуи превратились в обыденный символ супружества, – они целовали друг друга в щеку, встречаясь или расставаясь, а ночью, в постели, – достаточно бесстрастно перед тем, как совершить некий почти механический акт. И наконец, поцелуи тогда, в воскресенье, поспешные и какие-то полубезумные, ведущие, однако, к определенной цели, причем оба испытывали нечто вроде страха перед тем, что должно произойти, и одновременно боялись, что это не произойдет, если у одного из них вдруг переменится настроение.