Текст книги "Трезуб-империал"

Автор книги: Эд Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Чтобы войти в костел, требовалось спуститься по каменной лестнице примерно на метр ниже уровня земли и потянуть на себя тяжелую, обитую железом дверь, прорезанную в огромных воротах.

Внутри царили полумрак и холод. Возносившиеся ввысь на десятки метров стены ограничивали огромное пространство, пустоту которого подчеркивали шесть колонн, подпиравшие своды с боков. За ними виднелись небольшие нефы. В противоположной от входа части располагалась пятигранная апсида.

Сквира завертел головой, осматривая это чудо. Он боялся опустить взгляд на дико смотревшиеся здесь шкафы, серванты, комоды, столы, стулья, диваны, кресла. Вся эта мебель на продажу, распакованная и в ящиках, казалась крошечной, почти игрушечной на фоне неизмеримого пространства собора. Ее тщетно пытались осветить электрические лампы, свисавшие на длинных проводах откуда-то сверху.

Покупателей не было. При появлении Сквиры товаровед этого необычного мебельного магазина, толстая пожилая женщина, одетая в традиционную меховую жилетку, подняла голову и через мгновение опять склонилась над своими бумагами.

Капитан постоял немного, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. При каждом выдохе из его рта вырывалось облачко пара. Оно поднималось, стремясь достичь невидимого отсюда потолка, но рассеивалось уже через несколько метров.

Сквира медленно двинулся вперед по центральному проходу. Его взгляд перебегал со свода на хоры, с хор на ложи, с лож на колонны… Интересно, кто додумался заложить кирпичами огромные окна? Света не хватало катастрофически.

Жизнь, бурлившая здесь два века назад, проступала старинными буквами на истертых бронзовых табличках, выглядывала пятнами на месте уничтоженных лепных фигур, источала легкие ароматы, пробивавшиеся сквозь запахи столярного клея и дезрастворов.

– Не правда ли, впечатляет? – услышал Северин Мирославович знакомый хриплый голос. – Впрочем, вы не первый, кого берет оторопь в этом каменном склепе.

На одном из диванов шевельнулась высокая худая фигура.

– Присаживайтесь, – старуха указала на место рядом с собой.

Сквира невольно стрельнул глазами в сторону товароведа.

– Не бойтесь, – усмехнулась Кранц-Вовченко, – ей не до нас.

Северин Мирославович пожал плечами и сел.

– Этот костел упоминал Орест Петрович по телефону? – продолжил он разговор, начатый на кладбище.

– Этот? Может быть, может быть… Орест сказал, что ведет свои поиски в подземелье. А потом спросил: «Собор знаешь»?

– А разве слово «собор» не подходит больше к Успенскому епископальному собору? Его, кстати, так и называют: «собор».

– Не подходит, молодой человек, – тем же тоном, что и Сквира, произнесла старуха. – В боковых помещениях Успенского собора находится краеведческий музей. А в краеведческом музее днюет и ночует Часнык. А Часнык знал бы, если бы его ближайший друг и товарищ Рева вздумал вести раскопки в подвалах Успенского собора.

Сквира кивнул.

– А здесь что, возможны раскопки? – его взгляд невольно пробежал по ровному полу, тонувшему в полутьме. – Это же камень.

– Смотря что называть раскопками, – оптимистично ответила старуха. – К сожалению, вон тот рыцарь шариковых ручек даже близко не подпускает меня к самым интересным местам. Не хотите помахать удостоверением, чтобы смягчить ее сердце?

– Формально без ордера нельзя, – задумчиво проговорил Сквира, но все же поднялся и пошел к товароведу.

Марта Фаддеевна последовала за ним.

Женщина в жилетке, почувствовав их приближение, настороженно подняла голову.

– Добрый день, – вежливо сказал капитан, протягивая удостоверение.

– Что, неразорвавшийся снаряд времен войны? – ехидно спросила товаровед, едва взглянув на красную книжечку. – Пани уже пыталась тут все ощупывать.

– Про снаряд не знаю, – серьезно ответил Сквира, – но вы ведь окажете содействие?

– Ого, как официально! – проворчала женщина. – Ну, смотрите.

Марта Фаддеевна подошла к стене и положила на нее обе ладони.

– Прямо холодильник! – Она провела пальцами по неровностям известки. Замерла, будто прислушиваясь к чему-то.

Сквира тоже приложил руку к стене. Холодная шершавая поверхность. Влажная.

– Неужели мебель не гниет? – поинтересовался он.

– Не успевает, – женщина пожала плечами. – Раскупают.

Кранц-Вовченко, прикасаясь ко всему, на что падал ее взгляд, двинулась вдоль стены.

Капитан остался на месте. Потрогал металл вмурованной в стену плиты.

– Не боитесь, что свалится на вас? – обратился он к товароведу. – Подвинули бы стол.

– На меня не свалится, – сказала женщина. – А радио только тут ловит.

На столе стоял небольшой радиоприемник, из которого доносилась тихая музыка.

Марта Фаддеевна, глядя под ноги, все еще шла вдоль стены. Дойдя до конца нефа, остановилась. Потом направилась к противоположному нефу.

– Все? Пани посмотрела? – товаровед начинала нервничать.

– Это вы ее спрашивайте. Вы, кстати, некоего Реву не знаете?

– Убитого? – оживилась женщина. – Так вы по поводу него пришли?

– А он бывал здесь?

– А как же! Мебель себе иногда присматривал. Пару месяцев назад полочку для кухни покупал… Или стул…

– А Геннадия Рыбаченко вы знаете?

– А это кто? – товаровед слегка нахмурилась. – Город маленький. Наверное, знаю.

– Ничего. Спасибо, – И Сквира пошел обратно к диванам.

Женщина еще какое-то время следила за ним взглядом, потом вернулась к бумагам.

Северин Мирославович примостился на облюбованном диване и стал наблюдать, как Марта Фаддеевна, трогая стены, обходит костел по периметру.

– Вообще-то на образцах сидеть нельзя, – заметила товаровед, не поднимая головы. По голосу чувствовалось, что ей все равно.

Кранц-Вовченко остановилась на том месте, где когда-то был алтарь, поправила очки и как-то совершенно естественно, ловко и быстро, опустилась на колени. Проползла на четвереньках всю апсиду, склоняясь над полом, почти принюхиваясь к нему. Потом не менее резво вскочила на ноги и направилась к Сквире.

– Вы что, и правда искали место раскопок? – не поверил капитан.

– А вы, значит, сюда случайно зашли? – старуха спрятала очки в карман и плюхнулась рядом на диван. – Нет, конечно. Никаких раскопок здесь быть не может – пол каменный, мегера бдит, да и не подземелье это. Но должна же я была осмотреть памятник архитектуры!

Сквира покосился на нее и невольно улыбнулся.

– Странный мир, – продолжала говорить Марта Фаддеевна как ни в чем не бывало. – Этому костелу четыреста пятьдесят лет, а мы в нем мебель продаем…

– А не двести? – осторожно спросил Сквира. – На входе табличка висит.

– Если двести, то устраивать здесь магазин можно? – буркнула старуха.

Сквира скривился.

– Этому зданию – да, двести лет, – сообщила Марта Фаддеевна снисходительно. – А вообще, княгиня Анна , рода Збаражских, построила этот костел в середине шестнадцатого века. Как раз во времена Марии Тюдор, Ивана Грозного и Нострадамуса.

– Но мы сидим, я так понимаю, не в нем? Не в том костеле, который она построила?

– Не в нем. Тот сгорел. Почти два века спустя. Тогда вообще в Володимире пожары были частыми и сильными. Костел отстраивать никто не бросился. Это, понятно, слегка озадачило тогдашнего епископа Адама Оранского. А в те времена, как и в наши, наказание тем, кто проявляет инициативу, было простым: тебя это волнует – ты этим и занимайся. Пришлось епископу костел восстанавливать. Сделал он это уже в камне и целенаправленно для братьев-миноритов, или капуцинов. Вот в этом костеле капуцинов мы сейчас и сидим…

– Ну, четыреста лет так четыреста, – покладисто согласился капитан. – А почему, собственно, мы сидим здесь, наверху? Нам ведь нужно в подвал? Может, я еще раз предъявлю удостоверение, и мы туда спустимся?

– Нет, так не годится. У Ореста ваших мандатов не было. Если мы проскользнем туда без удостоверений, то и он, значит, мог это сделать. Так что просто сидим и разговариваем. А когда эта Эвномия уйдет…

Сквира оглянулся. Товаровед за своим столом выглядела нерушимой скалой, навеки прикованной к посту.

– Кстати, – Северин Мирославович опять повернулся к старухе, – ваша дочь просила, чтобы вы ей перезвонили, когда найдетесь…

– А я и не пропадала! – заскрипела дама своим странным смехом. – Впрочем, я ей сегодня звонила. У нее все в порядке.

«У нее все в порядке»! «У нее»! Будто и не разыскивали Марту Фаддеевну и родня, и милиция.

– Кстати, а почему вы не поселились в гостинице под своим именем? – задал Сквира давно интересующий его вопрос. – Зачем нужно было селиться «по квоте горкома»?

– Это спутало ваши карты, Бонд? – прищурилась старуха. – Все просто и прозаично. Я позвонила другу, чтобы он мне помог получить номер попросторнее и почище. А в местном отеле перетрусили. Все бумаги сами оформили, паласы в комнате постелили, телевизор цветной занесли, цветочки полили. Директор у входа ждал…

«Еще бы! Уж не первому ли секретарю она звонила?» – мысленно усмехнулся капитан.

Кранц-Вовченко полезла в карман плаща.

– Я составила список пропавших монет Ореста. Какие смогла вспомнить. Златники, сребреники, резаны, куны, веверицы. В общем, все экзотические звукосочетания, которые некогда способны были издавать наши джунгли. В альбомах, которые вы привозили, я этих монет не видела, а они у Ореста точно имелись.

Она протянула Сквире сложенный вчетверо листок бумаги.

– Что за веверицы? – Северин Мирославович развернул список.

– Самые мелкие монеты Киевской Руси. Так тогда называли белок – веверицы, или векши. Шесть «белок» равнялись одной куне – или кунице. Половина «куницы» равнялась одной резане – отрезку арабской монеты дирхем. А уж сто пятьдесят «белок» равнялись одной гривне…

Сквира бросил быстрый взгляд на Марту Фаддеевну. Та заметила его.

– Вы нашли у Ореста гривны?

– А у Ревы они были? – справляясь с волнением, спросил Сквира.

– Если вы нашли у него русьские  гривны… Русьские гривны абсолютно законны.

– А есть и такие?

– Вы восхитительны, капитан, – Она всплеснула руками. – А какие? Купюры Симона Петлюры? Они тоже назывались гривнами. У вас что, это слово ассоциируется только с гражданской войной?

– Вообще-то, только с националистами, – рассмеялся Сквира.

– А откуда, по-вашему, все эти националисты взяли само слово? От русьского слова «ошейник», или «нашейник», если хотите. Было такое украшение – загнутый почти в полный обруч прут из серебра. Его носили вокруг шеи, на «гриве». Фантазия у предков была прямой и беспощадной – развевающиеся на ветру волосы, волевой взгляд в светлое будущее и подкова на шее. Красиво! Естественно, украшение называлось созвучно гриве – «гривна». Ранние Рюриковичи его деньгами не считали. Владимир, креститель Руси, например, для пущей славы штамповал златники и сребреники, обычные монеты. На аверсе он изображал себя, а на реверсе – трезуб, свой фамильный герб.

– Трезуб? – аура национализма сгущалась.

– Ну да, – не понимая оживления собеседника, проговорила Марта Фаддеевна. – Это же герб рода.

– А монеты, которые назывались бы именно «гривны», когда появились?

– Таких никогда не было, – дама покачала головой. – Гривны, когда перестали быть украшениями, превратились в бруски. Двести четыре грамма серебра. То ли увеличенная модель наконечника копья, то ли уменьшенная модель звездолета. И использовали их сначала как… Ну, как запас серебра. Только в конце правления Владимира Мономаха, праправнука Владимира Великого, появились монетные гривны – гривны кун. Мы сказали бы «килограмм копеек», средневековые англичане – «фунт стерлингов», а жители древнего Киева говорили «гривна кун». Но это была не монета. Просто мера большого количества монет. А по виду – все тот же брусок серебра. Потом кто-то особенно наблюдательный заметил, что расплачиваться двумястами граммами серебра при покупке пирожков неудобно, и приблизительно во времена Ирпенской битвы  стали рубить гривны пополам. И эти половинки тоже использовать как деньги. Такая половинка называлась «рубль». Это слово, смотрю, у вас не вызывает испуга, – саркастически заметила старуха.

– Нет, – улыбнулся капитан. – Только жадность.

Марта Фаддеевна хмыкнула.

– А потом эти гривны исчезли и появились вновь только как бумажки Петлюры? – спросил Сквира.

– Именно! – с видом профессора, добившегося, наконец, проблеска знаний от нерадивого студента, кивнула дама. – Но и купюры Директории не долго просуществовали. Ушли они, а вместе с ними – и гривна как таковая. Гетман Скоропадский, а затем и фашисты штамповали для Украины «карбóванцы». Впрочем, так же по-украински называются и нынешние советские рубли…

Капитан вздохнул.

– Вы выглядите разочарованным, – констатировала старуха.

Сквира встал и прошелся туда-сюда. Пять-шесть шагов в одну сторону. Пять-шесть – в другую. Товаровед подняла голову и посмотрела на него. Он остановился.

– А какие монеты Рева искал здесь, в городе, на своих раскопках?

– Речи Посполитой и более ранние, те, которые имели хождение во времена галицко-волынских королей…

– Королей? – опешил капитан. – Королей?

– Что вас так удивляет?

– Королей? – беспомощно повторил он.

– Ну да. Королей. Как легат Папы римского короновал первого короля – Данилу Галицкого  – так и пошло.

Сквира молчал.

– Был среди этих королей Максим? – спросил он, наконец.

– Вы, похоже, нашли очень необычную монету, – пробормотала Кранц-Вовченко. – Может, позволите взглянуть?

Капитан подобрался. Марта Фаддеевна пожала плечами и откинулась на спинку дивана.

– Сюзеренов и королей Руси по имени Максим в истории Украины не было. Были Данило, Василько , два Льва, два Юрия , один из которых на самом деле Болеслав, Андрий, Дмитро-Любко, который Любарт…

Старуха оглянулась на товароведа. Та все еще что-то писала за столом.

И без того сумрачный свет, лившийся из нескольких не заложенных кирпичами круглых окон на самом верху, совсем померк. На улице темнело. Электрические лампы теперь казались яркими и вполне уместными.

– Что касается монет, которые откапывал в этом городе Орест… – нарушила молчание коллекционер. – Помню, была у него парочка брактеатов – «жестянок» на латыни. Это такие тонкие монеты с чеканкой только на одной стороне. Шикарное безумие – односторонние монеты! А что делать? Неправильные пчелы делают неправильный мед. Главной пчелой был Владимир Ольгердович , удельный князь киевский. Большой любитель ставить трезуб на монеты, хотя и не Рюрикович. Так сказать, первый случай, когда трезуб использовался как символ страны, а не рода. Было у Ореста еще и несколько то ли чешских, то ли литовских денариев. Скорее всего, колюмнов  князя Витовта . Летом появились еще русьские серебряные гроши. Кстати, от их названия происходит украинское слово «деньги» .

– Это как раз понятно, – усмехнулся Сквира.

– Вы быстро схватываете, – кивнула старуха серьезно. – Был у Ореста еще так называемый «автономный» львовский квартник. И, конечно, по парочке монет Руси Казимира , Людовика  и Володислава Опольского .

– М-да, – Сквира покачал головой. – Меня изумляет, что в Володимире можно просто так, копаясь в земле, найти ценную монету!

– Конечно можно! Да ими в городе все усыпано, как детьми – новогодний утренник. Более тысячи лет здесь ходили люди, посещали рынки и храмы, торговали, глазели на зрелища, прятались от завоевателей. Естественно, они теряли деньги. Что-то потом находили, что-то затаптывали…

– И клады здесь попадаются? – загорелся капитан мальчишеским любопытством.

– Бывает. Часто. Я сказала бы, до неприличия часто. Последний, мне кажется, нашли лет десять назад. Все газеты писали. На окраине средневекового Володимира – а город в те времена был в разы больше – кто-то зарыл у себя на заднем дворе горшочек с железными гвоздями.

Сквира невольно улыбнулся.

– Не смейтесь, – сказала старуха. – Бывали моменты в истории, когда железные гвозди считались баснословным богатством.

В своем углу закопошилась товаровед. Сложила бумаги и закрыла папку. Потом, щурясь, стала вглядываться в огромное пространство собора.

– Кстати, о кладах… – продолжала Марта Фаддеевна, на секунду обернувшись.

Товаровед встала и не спеша направилась к одной из боковых дверей у центрального входа. По дороге она остановилась у серванта, чтобы подправить ценник.

Старуха голову не поворачивала, но чувствовалось, что она прислушивается к шагам.

– В тысяча семьсот девяносто четвертом году, когда вспыхнуло и было подавлено восстание Костюшко…

Товаровед скрылась за дверью.

– …Накануне третьего и окончательного раздела Польши государственные регалии Речи Посполитой были привезены в Володимир и спрятаны в этом самом костеле…

Сквира встрепенулся и недоверчиво посмотрел на старуху. Та закивала, наслаждаясь эффектом. Потом оглянулась. Женщины в жилетке видно не было.

– Ушла, – деловито сообщила Марта Фаддеевна. – Скорее!

Она вскочила и быстро двинулась к той же боковой двери, за которой исчезла товаровед. Опешивший Сквира поднялся, зачем-то огляделся и устремился за ней.

– Что случилось? – прошептал он.

– Тихо! – также шепотом ответила старуха. Теперь она уже почти бежала.

Северин Мирославович перешел на легкую трусцу.

– У нас не больше пяти минут, – бросила Марта Фаддеевна через плечо. – Постарайтесь не шуметь, иначе она услышит.

Добежав до двери, Кранц-Вовченко приложила ухо к скважине и предостерегающе подняла палец.

– Она еще возится в коридоре, – еле слышно прошептала она.

Сквира замер, не понимая, почему тот факт, что товаровед «возится в коридоре», должен его волновать.

– Все! Закрылась! – старуха неожиданно выпрямилась. – Теперь быстро и тихо!

Марта Фаддеевна осторожно приоткрыла дверь, заглянула и юркнула в образовавшуюся щель. Северин Мирославович вздохнул и последовал за ней.

Они оказались в узком проходе, заваленном всякими хозяйственными принадлежностями. Тут же виднелась еще одна дверь, ведшая явно в служебное помещение.

Марта Фаддеевна приложила палец к губам и буквально на цыпочках миновала коридор. Северин Мирославович не отставал. Они дошли до дальнего конца и нырнули в какой-то проход. Там было темно, хоть глаз выколи.

– Осторожно, – прошептала старуха. – Здесь лестница.

Она достала из своей сумки фонарик.

– Похоже, вы подготовились, – в шепоте Сквиры ясно слышался сарказм.

– Естественно, – спокойно ответила Кранц-Вовченко.

Они стояли наверху длинной каменной лестницы без перил. Ступени круто уходили вниз, теряясь в полной темноте.

– Пошли, – скомандовала старуха и первой стала спускаться.

Северин Мирославович не возражал.

Повсюду валялись обрывки упаковочной бумаги и старые газеты. В нос ударили запахи гнили и плесени.

– Двери перед лестницей нет, – шептала старуха. – Проход они не закрывают. Вот только зачем сбрасывают сюда всякий мусор?

Сквира молчал. Десятка через два ступеней его ноги нащупали твердый пол. Марта Фаддеевна уже светила фонариком во все стороны.

Подвал представлял собой тонущую в темноте анфиладу комнат. На стенах виднелись следы давней побелки. Судя по форме кирпичей, кладка была еще той, первоначальной, двухсотлетней давности.

– Если Орест и рыл в этом костеле, то, конечно, здесь, – бормотала Кранц-Вовченко. – Сюда он мог попасть сравнительно легко, мы только что это подтвердили.

– Та женщина сказала, что Рева не заходил в магазин с лета.

– Что ж, – старуха равнодушно пожала плечами, – значит, мы здесь теряем время. Или он зашел и вышел, не попадаясь ей на глаза…

Марта Фаддеевна решительно двинулась в один из коридоров.

По сторонам то и дело открывались дверные проемы. Свет на мгновение проникал внутрь, чтобы осветить крошечные комнатки.

– А что это за помещения? – тихо спросил Сквира.

              – Крипты, – так же тихо ответила спутница. – Когда-то здесь были молельни и кельи. Часть крипт использовали для захоронений, так что кое-где могут сохраниться саркофаги… – Она внезапно остановилась. – Пришли, – Она подняла руку и показала на потолок. – Прямо над нами находятся остатки алтаря.

Сквира невольно задрал голову, будто ожидая увидеть над собой жертвенник.

– Давайте, давайте! Ищите! – Марта Фаддеевна первой склонилась над полом.

Капитан растерянно огляделся. Без фонарика он ничего не видел…

На ощупь пошел вдоль стены. Кладка была крепкой. То ли из-за темноты, то ли из-за присутствия Кранц-Вовченко в голову лезли мысли не столько о Реве, сколько о мире монахов-капуцинов. Как чувствовали они себя здесь? Как жили в мире, где русьские княгини возводили католические костелы, епископы со странными именами строили каменные стены поверх пожарищ, а преданные выборной короне дворяне тайно привозили в глухую провинцию регалии трона? Сквира представлял себе, как братья-минориты, одетые в неокрашенные хабиты с остроконечными капюшонами, в сандалиях на босу ногу бродили по этим криптам, выполняя свои вечные обряды. Вокруг них бурлил восемнадцатый век – век перемен. Здесь, в криптах, время останавливалось.

– Ничего? – спросила Марта Фаддеевна.

– Что? – вздрогнул Сквира.

Она посветила фонариком ему в лицо и тут же убрала свет в сторону.

– Никаких следов, – сказала она. – От метелок и совков остаются характерные полоски, ямки, кучки земли, а здесь только нетронутый мусор. В нем, конечно, интересно было бы покопаться – я вижу нацистские газеты и несколько польских журналов начала века. Но, думаю, вывод однозначен: никто здесь раскопок не вел.

Старуха опять открыла сумочку, достала небольшой любительский фотоаппарат со встроенной вспышкой и сделала снимок крипты. Сверкнула искусственная молния, мрак подземелья метнулся в сторону, чтобы обнажить в предельной ясности одну из своих каморок, и тут же вернулся назад, окутав чернотой все вокруг.

– Пригодится для какой-нибудь статьи, – пробормотала себе под нос Марта Фаддеевна.

– Давайте пройдем… ну… по периметру, – предложил Северин Мирославович.

– В смысле? Зачем?

– Так просто…

– Что ж… – она вновь медленно заскользила ладонями по кирпичной кладке.

– А что, регалии польской короны так и не нашли? – поинтересовался Сквира, когда свет фонарика удалился от него на добрый десяток шагов.

Впереди послышался скрипучий смех.

– Как быстро вы переключаетесь, капитан! Вы же, вроде бы, место последних раскопок Ореста искали? А теперь вас волнуют польские коронные регалии?

– Я веду расследование, – мрачно отрезал Сквира. Слова женщины его больно кольнули. Вдруг возникло острое чувство, что, пока он теряет здесь драгоценное время, преступники заметают следы, а в головах у свидетелей новые события стирают воспоминания о дне убийства.

Кранц-Вовченко дошла до угла и обернулась.

– Регалий короны здесь уже нет. Они пролежали в костеле сто с лишним лет. Потом, когда Польша вновь появилась на картах мира, их разыскали и вывезли в Варшаву.

И она двинулась дальше, распугивая мечущиеся в свете фонарика черные тени.

Володимир, дом соседей Ревы, 21:10.

Оленка оттолкнула бабушкину руку, шагнула к столу и склонилась над фотографиями. Девочке понадобилось не больше десятка секунд, чтобы покачать головой и уверенно сказать:

– Его тут нет.

Сквира посмотрел на второй снимок слева. Гена Рыбаченко был на нем жизнерадостным, уверенным в себе, красивым, подтянутым. Как и положено демобилизованному солдату, фотографирующемуся для личного дела в военкомате.

– Ты уверена? – спросил Северин Мирославович.

– А я! – серьезно кивнула девочка.

Капитан поднял недоуменный взгляд на Козинца.

– А як же ! – пояснил тот.

– Посмотри еще, – велела бабушка строго.

Оленка послушно стала перебирать фотографии, но было видно, что ей это уже не интересно.

Вокруг стола сгрудилась масса взрослых – бабушка Оленки, две соседки, Василь Тарасович, сам Сквира. Девочка воспринимала столпотворение вполне спокойно. По случаю прихода следователя ее приодели, правда, не успели нацепить бантики. Пока капитан с ней разговаривал, бабушка пыталась как-то совладать с ее черными волосами.

– Какой он был? Как выглядел? – начал расспросы Сквира.

Девочка почесала нос:

– Взрослый. Как папа. В плаще. Обычный.

– Какие у него были… ну… волосы? – Северин Мирославович смотрел, как белая ленточка вокруг ее собранных в хвост волос быстро превращается в аккуратный бант. – Длинные или… э-э-э… короткие?

Оленка пожала плечами.

– А цвет? Темные или светлые?

– Не знаю. Он был в шапке.

– В шапке? – удивился капитан. – В сентябре? В зимней шапке?

– Не-а, – Оленка оглянулась на бабушку. – Не в зимней. В такой, как у папы.

– Это вязаная шапочка, – отозвалась женщина, внимательно следившая за рассказом внучки. – Их еще лыжными называют.

– Понятно. А сколько ему на вид лет?

– Как папе, – предположила Оленка неуверенно. – Как вам.

– Тридцать пять, – опять вмешалась бабушка.

Вот как! По мнению девочки, ее папа и капитан – одного возраста. Все взрослые для детей одинаковы…

 – Значит, мужчина… гм… средних лет… в плаще и лыжной шапочке прятался за забором дома и пошел за Орестом Петровичем, когда тот вышел на улицу?

Девочка снова пожала плечами.

– Когда ты видела этого человека?

– В прошлый понедельник, – серьезно ответила она. – Не тот, который позавчера, а предыдущий. И до того в среду. Два раза.

– А тебе сколько лет? – с сомнением спросил капитан. Уж слишком маленьким казался ему ребенок, чтобы так уверенно называть дни недели.

– Восемь. Во втором классе уже.

Сквира вздохнул. Его Остапу сейчас было шесть. С тех пор, как жена выставила капитана из дома, он виделся с сыном крайне редко. Отгоняя щемящее чувство внутри, Северин Мирославович попытался представить себе, способен ли его сын четко определять дни недели…

– В понедельник, – протянул он, – это когда убийство было?

– Нет, – девочка энергично помотала головой, помешав бабушке захлестнуть концы ленточки вокруг второго хвостика. – Убийство было в воскресенье. А человека я видела в понедельник до того. После школы. Я пошла гулять, а он за углом стоял.

– Часа в четыре, – вмешалась бабушка. – Мы Оленку не выпускаем на улицу, пока не пообедает и уроки не сделает.

Женщина закончила прическу и теперь осматривала результаты своей работы. На голове девочки красовались два роскошных белых банта. Оставшись довольной, хозяйка поднялась.

– Я чай принесу, я сейчас.

– Не надо! – обернулся Козинец, – мы скоро уходим.

Но бабушка уже скрылась на кухне.

– А что этот мужчина… дядя делал?

– Ничего, – ответила Оленка. – Стоял. К забору прислонился, пил пиво и ждал. Когда дедушка Орест вышел, он присел за кустами на корточки. А потом бутылку отбросил и пошел за ним.

– А тебя тот дядя видел?

– Конечно. Я же мимо него проходила.

– Он тебе ничего не сказал?

– Нет. Даже отвернулся.

– Как же ты его разглядела?

Девочка опять пожала плечами.

Сквира вздохнул. Следовало бы, конечно, радоваться. Первый свидетель. Свидетель, который на самом деле что-то видел. Но что именно он видел?

Победного разговора с Чипейко не получится…

Капитан поднялся и пошел к маленькому телефонному столику около двери.

– Позвоню… э-э-э… Рыбаченко, – бросил он Козинцу.

В трубке защелкало. Повисла тишина. Потом раздался длинный гудок.

– Это вы тому дяденьке звоните? – вдруг спросила Оленка за его спиной.

Володимир, у дома Геннадия Рыбаченко, 22:40.

Луна, пробившись сквозь тучи, на мгновение осветила тонущий в ночном сумраке переулок. Тут же облака затянулись, и вновь стало темно. Слабые пятна света, падавшие из окон домов, расположенных в глубине дворов, лишь подчеркивали безнадежную черноту улицы. Тишину разорвал приглушенный гудок тепловоза, с тяжелым пыхтением маневрировавшего на далекой железнодорожной станции.

– Опять нет, – сказал Козинец. – Стремный чувак!

Дом по-прежнему не подавал признаков жизни.

– Я фонарик с собой прихватил, – сообщил лейтенант. – Нужен?

Луч электрического света резанул по глазам. Сквира зажмурился и отвернулся.

Дом номер двенадцать поджидал их безмолвно, угрюмо. Они подошли к нему, перепрыгивая через жидкую грязь, неровные борозды следов шин и присыпанные просевшей щебенкой ямы. Калитка оглушительно скрипнула, разбудив какую-то шавку у соседей. Собака взвизгнула и пару раз лениво гавкнула.

Во дворе, прямо у закрытых ворот, стоял потрепанный красный «Москвич».

– Это его… э-э-э… машина? – капитан растерялся. – Он, значит, дома?

Капот автомобиля был холодным. Все дверцы заперты. Стекла полностью подняты.

– Обойдите дом, – распорядился он. – Я пока постучу.

Козинец что-то ответил, и, подсвечивая себе фонариком, двинулся вдоль стены по направлению к колодцу. Пятно света выхватывало из темноты то запущенные кусты, то безжизненные прямоугольники окон, то потрескавшийся фундамент.

Северин Мирославович поднялся по скрипучим ступенькам крыльца и постучал в дверь. Каждый удар костяшек пальцев гулом разносился в глубине дома.

– Гражданин Рыбаченко! Откройте! Милиция!

Едва умолк последний звук, тишина немедленно вернулась во двор, окутав его прорванным было одеялом ночного безмолвия.

Сквира опять постучал. Вновь без результата. Дом был погружен сам в себя. Изнутри не доносилось ни шороха.

Капитан часто дышал, пытаясь унять тревогу. Если Генка сбежал, Чипейко устроит Варфоломеевскую ночь. Объявит выговор в приказе. Или понизит в должности, а то и в звании… А если узнает, что, пока Рыбаченко ловил попутки и менял поезда, Сквира занимался неизвестно чем в местном костеле, может и погоны сорвать…

Из-за угла дома выпрыгнуло пятнышко света. Оно все приближалось и, наконец, превратилось в фонарик в руках лейтенанта.

– Всюду темно, – доложил Козинец. – Может, Генка свалил из города?

– Может, – вздохнул капитан.

– Будем объявлять в розыск? – спросил Василь Тарасович.

Сквира взял у него фонарик и посветил на дверь. Потрепанный дерматин был кое-где заляпан давней уличной грязью. Капитан поднес фонарик к дверным петлям, но ничего особенного не увидел. На всякий случай потрогал металл пальцем. Потом осветил замочную скважину…

Сердце невпопад стукнуло и оборвалось.

– Василь Тарасович! – тихо позвал Сквира.

Лейтенант нагнулся.

– Каково! – прошептал капитан.

Козинец почесал лоб.

– Вижу. Замок. Вроде целый. Шурупы с ржавчиной. На планке налет уличной пыли. Все путем.

– Путем, путем, – раздраженно передразнил Сквира и показал пальцем на скважину: – А это что?

– Где? – не понял Василь Тарасович и вдруг замер: – Это ж ключ!

– Вот именно, – удовлетворенно сказал Сквира. – Ключ. Вставлен изнутри. – Он выпрямился и повел плечами. – Окна заперты?

– Открытых нет. Я их, правда, не пробовал…

– Вот что, – почему-то зашептал Сквира, – соседей и участкового сюда!

Василь Тарасович кивнул и бросился к ближайшему дому.

– И слесаря тоже! – громко прошипел ему вдогонку капитан.

Лейтенант на бегу махнул рукой.

Сквира втянул всей грудью холодный ночной воздух. Пригнулся и опять посветил фонариком на замок. В скважине явственно поблескивал кончик ключа.

Северин Мирославович подергал ручку. Дверь даже не шелохнулась.