Текст книги "Трезуб-империал"

Автор книги: Эд Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Предлагаю вам добровольно… – продолжал бубнить Сквира.

Он тяготился происходящим. Далеко не в первый раз принимая участие в подобных обысках, капитан все равно чувствовал вину за свое вторжение в чужую жизнь. Сейчас он черной завистью завидовал Козинцу, который уже наверняка встретил на вокзале дочку Ревы и отсыпался в тишине и уюте собственного дома. Эх, знал бы Чипейко, чем приходится заниматься!

– Даже нацисты не подвергали верных последователей учения Иеговы подобному произволу! – никак не успокаивалась жена Резбаня.

Это было совсем уж возмутительно. Сквира с искренним изумлением поднял на нее взгляд. Та и сама сообразила, что сморозила глупость, стушевалась и замолчала.

– Советская конституция гарантирует всем гражданам СССР свободу вероисповедания! – тут же, как ни в чем не бывало, перехватил инициативу Резбань. – По Хельсинским соглашениям, подписанным лично Леонидом Ильичом, в нашей стране…

Вдруг один из милиционеров резко разогнулся, держа что-то в руках, подошел к понятым и показал им свою находку.

– …запрещается дискриминация религиозных меньшинств! – продолжал Сергей Владимирович, но негодования в его голосе явно стало поменьше. Он следил за милиционером беспокойным взглядом. – Конвенция ООН по правам человека, за которую, в том числе, проголосовала и наша миролюбивая страна, дает неограниченное право выбора верований…

Милиционер положил перед Сквирой небольшую тетрадку в двадцать четыре страницы. Пахло от нее, как и от всего в этом доме, нищетой и какой-то тоскливой безнадежностью. На обложке виднелся незамысловатый рисунок. Поверх него шло название: «Сторожевая Башня».

Резбань запнулся и умолк.

– Я предлагаю вам самому… э-э-э… все сдать, – опять сказал Северин Мирославович. – В последний раз предлагаю.

Сергей Владимирович вздохнул и медленно поднялся с кровати, на которой сидел вместе с женой. Все еще колеблясь, подошел к соседней койке, где примостился один из его сыновей, и начал рыться под матрасом.

Ну конечно! Где же еще!

Спустя мгновение он вытащил на свет божий еще два экземпляра журнала.

– Понятые! – тут же отреагировал Сквира.

– Три разрозненных номера не влекут за собой уголовной ответственности! – с тем же надрывом, что и раньше, закричала жена. – Как только совесть коммуниста позволяет вам будить среди ночи детей!

– Разберемся. Где монеты?

Все семейство воззрилось на капитана с неподдельным удивлением. Стало тихо. Пожалуй, впервые с того момента, как они вошли в квартиру.

Теперешнее изумление семьи Резбаней так контрастировало с наигранным возмущением, бушевавшим еще секунды назад, что Северин Мирославович сразу, мгновенно поверил: все четверо понятия не имеют, о чем идет речь.

В воцарившейся тишине раздался приглушенный звонок будильника у соседей за стеной. Этот звук заставил вздрогнуть и Сквиру, и самого Резбаня.

– Что? – растерянно спросил Сергей Владимирович.

– Где монеты? – твердо повторил капитан.

Резбань посмотрел на жену. Та, глупо заморгала:

– Какие монеты?

– Те, которые вы передали Реве.

– Кому? – все еще не понимала она.

– Оресту Петровичу Реве.

Сергей Владимирович опустился рядом с супругой.

– А кто это? – вид у него был ошарашенный. Потом, спохватившись, он снова принялся вопить: – Мы не знаем никакого Реву! Допущена вопиющая ошибка! Вы нарушили сон мирных советских граждан по явно надуманному поводу! Это произвол!

– Послушайте, – отмахиваясь от мужа, неожиданно спокойно обратилась к Сквире жена, – о чем вы?

– Где вы были в воскресенье между двумя и четырьмя часами дня?

– В молельном доме, – на мгновение задумавшись, ответила женщина, ставшая вдруг абсолютно вменяемой. – С пятью единоверцами и их семьями.

– У вас есть знакомые на кирпичном заводе?

– Да мы не строимся вроде, – пожала она плечами. – Откуда деньги взять? Вот, в двухкомнатной квартире ютимся.

– Это, наверное… – вдруг заговорил младший сын.

– Что? – встрепенулся капитан.

– Это ж тот, которого в воскресенье убили? – решительно закончил подросток.

Головы обоих родителей разом повернулись к нему. Мальчишка тут же принялся оправдываться:

– В школе об этом говорили. Я случайно услышал. Просто около меня разговаривали. А что я мог сделать? Я и уйти не успел. Все только про убийство главного инженера кирпичного завода и болтают. Даже на уроках. Что мне, уши затыкать?

– Мирские дела есть искушение, – назидательным тоном произнес Резбань. – Лишь твердость в вере и следование заветам Иеговы…

Сквира повернулся к милиционерам и дал знак продолжать обыск.

Володимир, кирпичный завод, 9:40.

«Касаясь подробностей событий в Нова-Гуте, представитель правительства ПНР по печати товарищ Ежи Урбан сообщил, что в середине дня шестнадцатого сентября колонна из двухсот-трехсот человек направилась из Нова-Гуты к центру Кракова. Милицейские патрули неоднократно призывали собравшихся разойтись. Наиболее враждебные элементы были рассеяны при помощи водометных установок…» Старенький радиоприемник тихо бубнил, лишь подчеркивая тишину, царившую в комнатке. Рядом с ним стоял черный, с белесыми потертостями старомодный телефон. Тут же лежал раскрытый журнал посещений, последняя запись в котором была сделана еще весной. Треснутое, в серых разводах стекло маленького окошка пропускало в комнату тусклый утренний свет. Его едва хватало, чтобы разглядеть грубый деревянный стол, расшатанный стул и телогрейку на гвозде в углу.

Проходная местного кирпичного завода пустовала, спросить дорогу было не у кого. Сквира поглядывал на распахнутые ворота и тянувшийся от них в обе стороны забор. С того места, где находился капитан, хорошо просматривалась большая, в рост человека, дыра в металлической сетке. К ней вела отчетливо видная в пыльной траве тропинка.

Северин Мирославович примостился на стуле и пролистал журнал посетителей. Велся тот крайне нерегулярно, с многомесячными пробелами…

Внезапно на пороге сторожки выросла чья-то тень, и Сквира вздрогнул. Поспешно вскочил, закрывая журнал. Перед ним стоял представительный – ростом под два метра и с пивным животом – мужчина за пятьдесят в мятом костюме, с офицерским, оливкового цвета, галстуком на резинке с застежкой.

– Семёныч… – обратился он, но, разглядев незнакомца, осекся. Несколько мгновений оторопело глядел на Сквиру, потом бросил сердито: – Ты кто такой? – Сверкнул глазами и уже жестче повторил: – Кто такой? Кто тебе позволил сюда заходить? Сюда кто позволял?!

– Я капитан госбезопасности… – растерянно проговорил Северин Мирославович.

– Какой капитан? Какой?! – лицо мужчины стало наливаться гневным багрянцем.

– Сквира, – Северин Мирославович достал удостоверение.

Мужчина пробежал глазами корочку и мгновенно успокоился.

– Так бы и сказали. Сразу. А то… А вы кем интересуетесь? Интересуетесь кем?

– Мне нужен директор завода.

– Он на горкоме, – осторожно ответил мужчина и тут же, спохватившись, протянул руку: – Игнатенко Андрей Андреевич. Я здесь главный инженер…

На ловца и зверь бежит. Сквира пожал протянутую руку.

– Я в связи с убийством Ревы, – объяснил он.

– Да, – сокрушенно кивнул Игнатенко, – я слышал. Большая потеря. Потеря огромная. А кто Реву убил? И за что? – Он почесал затылок и, не ожидая ответа, задал следующий вопрос: – Так вы ко мне, товарищ? Ко мне? Может, в мой кабинет?

– Если удобно, – согласился Сквира.

Андрей Андреевич постоял несколько мгновений, будто не зная, что делать дальше, потом жестом пригласил следовать за ним.

У самых дверей сторожки ждала белая «Нива», за рулем которой сидел скучающий водитель с сигаретой во рту. Андрей Андреевич и Сквира залезли на заднее сидение, и машина сразу же тронулась с места.

– А где Семёныч? – спросил капитан.

– Территорию обходит. Обходит, наверное, – ответил Игнатенко, поворачиваясь к капитану всем телом. – Да вы не беспокойтесь. Кирпич воровать поштучно нет никакого смысла. Машины же у нас так просто никто не погрузит и не выпустит. Не выпустит без накладных. А склад готового кирпича вообще на семи запорах. На железных запорах склад…

«Нива» притормозила у здания, чуть более ухоженного, чем остальные.

– Вот здесь я, так сказать, и живу, – сообщил главный инженер и полез из машины. – Если интересно, могу все хозяйство показать. Все, так сказать, продемонстрировать. – Он обратился к водителю: – Езжай к горкому и жди директора. Директора, значит, забери.

Вошли в небольшой вестибюль. Прямо напротив входа находилась помпезная дверь с надписью «Приемная». Андрей Андреевич распахнул ее перед Сквирой. За ней была комнатка с рядом стульев вдоль стены и столом. За печатной машинкой сидела полная девушка лет двадцати.

– Ты, Люба, вот что, ты нам чаю… Чаю давай. И печенья какого. – И Андрей Андреевич прошел к одной из дверей в глубине приемной.

Кабинет Игнатенко оказался крошечным. Стол в центре был завален бумагами, накрытыми каким-то большим чертежом. Перед столом, на полотняной дорожке, стояли два деревянных стула для посетителей. Над хозяйским креслом, обитым потертой красной тканью, висела фотография Брежнева.

– Присаживайтесь, – предложил Игнатенко. – У нас тут все просто, очень просто. Так что вы без церемоний. Чаю хотите? Чаю? – Он подождал от Сквиры ответа, но вспомнил, что уже попросил у Любы чай, и махнул рукой.

– Я о Реве… – начал капитан. – Вы его хорошо знали?

– Двадцать лет он здесь работал. Двадцать. А я лет пятнадцать назад сюда пришел. Простым инженером, значит… Он у меня, так сказать, начальником был. Я ведь главным стал после того, как он на пенсию вышел… – Игнатенко почесал затылок. Потом какая-то идея пришла ему в голову, он выудил телефон из-под бумажных завалов, крутанул диск и торопливо произнес: – Люба, попроси личное дело Ореста Петровича. Личное попроси, хорошо?

– Вы с Ревой дружили?

– У нас были хорошие товарищеские отношения, – не задумываясь, ответил Игнатенко, пристраивая трубку на рычаг. – Крепкие рабочие отношения. Мы сработались мгновенно. Потом я стал парторгом завода. Парторганизацию, значит, возглавил. И когда назначили главным инженером…

– Вы часто бывали у него в гостях?

– Бывал. Заходил иногда. Рева очень искусство ценил. Да, искусство. Историю, культуру, искусство, значит. Вот и собирались у него несколько человек. Группа товарищей собиралась. Для них я и играл. На скрипке играл. Чем у телевизора…

– А как Рева относился к Украине? – задал следующий вопрос Сквира.

– К Украине? – недоуменно переспросил Игнатенко. – К УССР, значит? УССР? А как к ней можно относиться? Что вы имеете в виду? О чем, значит, вы спрашиваете?

Капитан оглянулся. Узкий книжный шкаф в углу был забит чертежами. Рядом, на тумбочке, примостилась пустая литровая банка с воткнутым в нее электрокипятильником. Свет из зарешеченного окна распадался бликами на ее боку…

– Был на заводе кто-нибудь, с кем Рева общался вне работы? Кроме вас?

Игнатенко пожал плечами.

– Видел у него одного нашего чернорабочего, Гену. Гену, значит, видел несколько раз. Когда-то он занимался у Ревы в кружке при Доме пионеров. Пионером у Ревы был. Теперь у нас работает… – Андрей Андреевич почесал затылок. – В месткоме им недовольны, говорят, он стал прогульщик и пьяница, но я что-то сомневаюсь. Я его перед самым отпуском как-то вечером в цеху застал, мастерил что-то парень… – Игнатенко наклонился над столом и, улыбаясь, добавил: – Представляете, ему за двадцать, в армии отслужил, а собирает марки. Несколько раз дома у Ореста Петровича пытался свою коллекцию монет показывать…

Северин Мирославович кивнул. Бывший пионер Гена собирает марки. Понятно. И заодно демонстрирует всем желающим коллекцию монет. Логично.

– Как Рева… ну… – требовалось задать какой-то хороший вопрос, такой, чтобы сразу копнуть на всю глубину. – Чем Орест Петрович запомнился здесь, на заводе?

– Запомнился чем? – оторопел главный инженер. – Чем запомнился?

Он снова почесал затылок, то ли не зная, что сказать, то ли не понимая, чего от него хочет Сквира.

Дверь отворилась, и в кабинет протиснулась Люба. В ее руках был поднос, заставленный чашками, вазочками с печеньем и розетками с вареньем. Остро запахло свежезаваренным чаем. Капитан почувствовал, как его рот наполняется слюной.

– …Орест Петрович много сделал для успеха нашего завода, – говорил тем временем Игнатенко. – Мы ведь обеспечиваем практически все потребности города в кирпиче. И даже района. Мощностей недостаточно. Совсем недостаточно.

Поднос Люба поставила прямо на бумаги. Рядом положила потертую папку.

– Личное дело Ревы, – сказала она.

– Передай капитану, – велел Игнатенко. – Капитану, значит, отдай. – И продолжил: – … Воспитал целую плеяду замечательных инженеров, которые успешно трудятся на различных предприятиях города, области и даже в самом Луцке. В Луцке, значит…

Сквира открыл папку.

Орест Петрович Рева родился в 1921 году в Черниговской губернии. Из крестьян. Закончил десятилетку. Прошел всю войну. В 1944 году на фронте вступил в партию. В 1946 году поступил в Харьковский механико-машиностроительный институт. Работал на Ворошиловградском паровозостроительном заводе. В 1953 году по партийной путевке с молодой женой и годовалой дочкой переехал в Володимир, устроился работать на кирпичный завод. В 1961 году инженера наградили почетной грамотой горисполкома за успехи в социалистическом соревновании. Спустя шесть лет он получил еще одну грамоту, а в следующем году его назначили главным инженером завода. Потом было еще три грамоты. Практически каждый год ездил в санатории у Черного моря или на озера. Летом 1981 года ушел на пенсию, в связи с чем ему был вручен именной адрес первого секретаря обкома партии…

Капитан закрыл папку и отдал ожидавшей Любе. Та улыбнулась и упорхнула из кабинета. В ее возрасте можно порхать, даже нося на себе лишний пуд веса.

Значит, Рева проработал на заводе около тридцати лет. Не двадцать, как уверенно заявил Игнатенко. Сквира посмотрел на главного инженера, но промолчал.

– …Ушел на пенсию, – продолжал Андрей Андреевич. – Он мог, конечно, остаться. Многие работают и после шестидесяти. Но Орест Петрович все больше времени проводил с монетами. Часто брал несколько дней за свой счет. Конференции, выставки. Ему это стало интереснее…

– Рева вам свою коллекцию показывал? – перебил капитан.

– Да, конечно. Конечно, показывал. На шестидесятилетии просмотр устроил для всего коллектива. Весь коллектив, значит, собрал за одним столом. В цеху, в формовочном. Очень интересная и большая коллекция. Обширная коллекция.

– А конфликты у Ревы с кем-нибудь на заводе были?

– Конфликты? – Игнатенко снова погрузился в раздумья. – Ссоры, значит? Ссоры?

– Да…

Сквира потянулся к столу и полистал странички в перекидном календаре, совершенно не думая о том, что делает. Просто не знал, куда девать руки. Потом наткнулся на сердитый взгляд главного инженера и отдернул руку.

– Рева был уважаемым человеком как на нашем заводе, так и в городе. Какие у него могли быть конфликты? Могли у него быть конфликты?

Сквира скосил глаза на перевернутую страницу календаря. Похоже, Игнатенко делал записи только производственного характера: «Два человека на пресс», «С утра позвонить по брускам», «Печи – совещание в 17:00»…

Капитан молчал, собираясь с мыслями. Все вопросы вроде заданы… В задумчивости он взял со стола чертеж. Огромный лист ватмана с изображением какого-то узла, похожего на ротор и рояль одновременно.

– Если вспомните что-нибудь интересное, – сказал Северин Мирославович, поднимаясь вместе с чертежом в руках, – позвоните.

Среди вороха бумаг, прямо сверху, до сих пор прикрытый листом ватмана, лежал короткий список. Он обратил на себя внимание Сквиры именно тем, что был коротким. Меньше десятка имен. Капитан склонился, чтобы его прочитать, но тут встающий из-за стола Игнатенко неловко повернулся, и вся кипа документов лавиной съехала на пол. Шуршащие белые листы заскользили в разных направлениях, запорхали, забиваясь под шкаф, стол, стулья, за батарею. Список исчез вместе с ними.

– Что же это такое! – растерянно забормотал главный инженер. – Что это!

Он упал на колени и стал сгребать документы.

Сквира хотел было ему помочь, но внезапно замер. Капитан стоял у двери, не шевелясь, и задумчиво глядел на ползающего по полу Игнатенко.

Свекольное поле у села Воля-Свийчивська, 12:15.

– Вы меня требуете? – спросил пожилой мужчина в очках.

Он слегка пригнул голову и прищурился, чтобы получше рассмотреть вышедшего из «бобика» Сквиру. Некогда черные волосы, еще утром, похоже, зачесанные назад, теперь торчали во все стороны. Потрепанная телогрейка, ватные штаны и измазанные грязью сапоги никого обмануть не могли – мужчина несомненно принадлежал к классово-дружественной прослойке кабинетной интеллигенции.

– Я здесь по поводу Ревы, – сказал капитан, доставая свое удостоверение.

– Да, я так и подумал, – мужчина вздохнул. Покивал, глядя куда-то вдаль, потом спохватился и протянул руку: – Алексей Тимофеевич Часнык.

Метрах в пятидесяти от них несколько десятков подростков, все стриженные практически под ноль, одетые в одинаковую форму, с черными халатами поверх, шли, согнувшись, вдоль поросших зеленью рядов и выдергивали свеклу. Тут же рядом рокотал на холостом ходу трактор, с которым возились еще три ученика.

– Поговорим здесь? – предложил Часнык. – Мне нужно следить за порядком…

– Да, конечно. Вы дружили с Орестом Петровичем?

Алексей Тимофеевич взглянул на капитана, печально улыбнулся и кивнул.

– А у Ревы были еще друзья? Кроме вас?

– Марта Фаддеевна фон Кранц-Вовченко – профессор, коллекционер, воин, демон…

– Звучит внушительно, – проговорил Северин Мирославович. Перед глазами тут же возник образ старухи с горделивой осанкой, сигаретой в длинном мундштуке, ястребиным взглядом… Да, демон. И действительно, немножко профессор.

– Она из фамилии львовских австрийцев, – пояснил Часнык, – убежденных потомственных борцов с прогнившей империей Габсбургов…

Порыв прохладного ветра ударил в лицо, заставив зажмуриться. В отдалении недовольно закаркали вороны – им пришлось изменить направление полета. Чья-то черная шапка стремительно полетела вдаль, кувыркаясь и подпрыгивая, будто мяч. Согнувшиеся над землей ученики ПТУ что-то весело закричали, и один из них бросился вдогонку.

– Ничего особенного не случилось! – вышел вперед Часнык. – Все в порядке! Спокойно, спокойно! Работаем!

Паренек догнал шапку, напялил ее на обритый череп и, задорно переговариваясь с товарищами, вернулся на свое место.

– Извините, – обернулся к капитану Алексей Тимофеевич, сразу мрачнея. – Друзья… Знаете, когда становишься старше, все реже произносишь это слово. Друг – это огромная ответственность… Приятели у Ореста, конечно, были. Иногда у него дома сходились любители истории и искусства… А с кем еще поговорить художнику в нашей дыре? Вот и собираемся мы… – Часнык замолчал. Лицо его осунулось. – Собирались… Марта, я, Андрей с кирпичного, Олег из фотографии, Сергей из Дома пионеров… Ну и Гена, куда без него… Молодая, так сказать, поросль… В последний раз в мае… Или июне?

– А о чем говорили?

– Баланс между случайностью и исторической неизбежностью, – Часнык улыбнулся, показывая, что и сам относится к предмету того разговора с долей иронии. – Поругались из-за вещей, быльем поросших еще шестьсот лет назад. Глупо, конечно… Но именно такие споры и делали наши встречи интересными.

– Вы видели когда-нибудь этот документ? – Северин Мирославович достал из внутреннего кармана сложенный вдоль черновик лекции Ревы.

Алексей Тимофеевич, едва взглянув, закивал. Перевернул несколько листов. Потом отдал бумаги обратно капитану.

– Это краткая запись того нашего разговора. Орест часто так делал – если получался интересный спор, он его записывал, причем не только свои доводы, но и доводы противной стороны, немного обрабатывал, а затем выступал с сообщением в Доме культуры. Иногда собирал чуть ли не ползала… – Часнык несколько оживился. Глаза его загорелись, жесты стали резче, голос – тверже и отчетливее. На лбу запульсировали две синие, пересекавшиеся крестом жилки. Даже редкие волосы, казалось, вздыбились на голове еще больше.

– А как вы с Ревой познакомились?

– Довольно ординарно, – Алексей Тимофеевич развел руками. – Мы оба были молодыми специалистами, едва закончившими институт. В послевоенном Володимире диплом инженера выделял человека из толпы. Мы постоянно сталкивались друг с другом и по работе, и в связи с общественными, так сказать, нагрузками…

– И стали друзьями?

– Да, почти сразу же. Орест оказался весьма увлекающимся человеком. Изначально он не хотел в Володимир ехать. Очень страдал из-за того, что теперь придется жить в какой-то богом забытой дыре среди приграничных болот. И поразился, узнав, что нашему городку больше тысячи лет. Вы ведь в курсе – Володимир был когда-то столицей целой страны, Галицко-Волынской земли? Здесь правили Данило Галицкий, его предки и его потомки. А Успенский собор еще Батый трупами наполнял…

– Да-да, что-то такое нам в школе рассказывали, – неуверенно протянул Сквира. – Я, правда, думал, что Данило Галицкий во Львове жил…

– Львов он основал, – поправил Часнык. – Да и то только, чтобы подарить своему старшему сыну, Льву … Нет-нет, Данило большую часть своей жизни провел именно здесь, у нас. В те времена не было столиц, как мы их понимаем. Где правитель живет – там и столица, там и главный город. Так вот, в нашем Володимире они все и жили, кто – всю жизнь, а кто – какую-то ее часть… Для Ореста это было откровение. Буквально откровение. А я ведь местный! И я, отвечая на его вопросы, сам поражался тому, как до сих пор не замечал очевидных вещей. В какой-то момент я стал видеть Володимир глазами Ореста. Его энтузиазм, поверите ли, заразил и меня! – Часнык тряхнул головой. – Мы с ним стали бродить по окрестностям. Этакие археологи-аматоры из приключенческих романов. Нашли уйму черепков, наконечники стрел, с дюжину монет… Сильно они, эти монеты, Оресту тогда в душу запали. Он с ними все время носился, а потом и вообще к нумизматике пристрастился… Вскоре нас поймали, – Часнык потер руки, будто сама мысль об этом доставляла ему огромное удовольствие. – Мы же не знали, что это незаконно. Тогда у нас была масса неприятностей. Даже в КГБ тягали. Или это тогда МГБ еще был? – Алексей Тимофеевич вопросительно посмотрел на Сквиру. – К вам куда-то, в общем. Но не волнуйтесь, было это много-много лет назад… Мы тогда здорово перепугались. Некоторое время даже помыслить о том, чтобы взять в руки лопату, не могли. А потом… Потом Орест опять начал свои походы. Я же прибился к городскому музею. Теперь замещаю там главу общественного совета, подрабатываю экскурсоводом…

В этот момент взвыл трактор. Подростки, возившиеся в моторе, отпрыгнули в стороны. Из трубы вылетела плотная струя черного дыма, раздался громкий резкий звук, почти выстрел, и трактор опять загудел на своей обычной низкой ноте. Парни с опаской оглянулись на руководителя.

– Все, хватит! – прокричал тот. – Меняйтесь!

Подростки поплелись к своим товарищам. Оттуда им навстречу уже бежали трое других учеников.

– Первый курс, – объяснил Алексей Тимофеевич. – Видеть трактор они, конечно, видели, но все равно его боятся…

– Когда вы с Ревой встречались в последний раз?

– Позавчера. Да, позавчера. Я позавчера достиг возраста шестидесяти лет.

– Поздравляю, – механически отреагировал Сквира.

– Благодарю. Знаете, никогда не праздновал дни рождения. Никогда. А на шестидесятилетие вдруг потянуло. Гордыня или ощущение близости старости – не знаю. И вот видите, чем все кончилось… – Часнык покачал головой, отрешенно глядя вдаль. – Собрались друзья, товарищи, соседи. Дочь пришла с внуками. Орест тоже был, но почти сразу ушел. Мы и на стол накрыть не успели. Вскочил посреди разговора, сказал, что скоро вернется, и убежал… И не вернулся…

– Во сколько это было? – Сквира насторожился.

– Около трех. Орест пробыл у меня полчаса. Презентовал мне настольные часы. Бронзовые, с фигурками птиц. Очень красивые. И гравировку сделал трогательную. Что-то о том, что в шестьдесят жизнь только начинается…

Прибывшие на смену подростки вытащили из карманов какие-то листки бумаги и, сверяясь с ними, заглядывали в глубины трактора. Оказывается, возня с работающим мотором имела свой план и смысл.

– Да… – продолжил Часнык. – Орест подарил моей жене цветы. Его распирало от нетерпения. Он хотел мне одну свою новую монету показать. Даже накануне вечером позвонил – сообщил, что нашел что-то небывалое. Но показать так и не успел. При посторонних хвастаться не желал, секретом он эту свою новую монету считал, а наедине мы за те полчаса так и не остались…

Старухе в Луцк Рева везти свою находку побоялся, а вот внутри города, спрятанную в носке, все-таки понес…

– А почему он ушел? – спросил Сквира. – Ему кто-то… ну… позвонил? Или пришел… э-э-э… за ним?

– Нет, – покачал головой Алексей Тимофеевич, – ничего подобного. Мы просто сидели и вели беседу. И вдруг он, ни с того ни с сего, вскочил и убежал…

Два старика садятся на диван и «просто ведут беседу». Потом один из них вскакивает и исчезает. А через полчаса его убивают… Чипейко целую лекцию прочел бы о неспособности некоторых сотрудников замечать очевидные факты…

– О чем вы говорили? – Сквира усилием воли отогнал образ подполковника.

– Да ни о чем. В комнате уже сидели двое других гостей. О чем таком мы могли говорить? Просто старческая болтовня… Понимаете, на майские праздники я стал свидетелем неприятной истории. Бывший ученик Ореста по Дому пионеров наговорил ему колкостей…

– Вы видели эту ссору? – удивился Северин Мирославович.

– Да, с однополчанами. Ко мне на майские приезжали три боевых товарища. Мы с ними не одну сотню километров в войну отмахали, и теперь вот пытаемся каждое Девятое мая сообща праздновать. Благо, военкомат помогает…

– И вы с однополчанами… – поторопил Сквира.

– Ах, ну да! Мы были в фотоателье, делали групповой снимок. Как раз выходили из съемочной комнаты в тот момент, когда Орест спорил с Геной, тем самым своим бывшим учеником, пытавшимся проскочить без очереди. Наше появление смутило и Ореста, и того юношу. Они еще перекинулись парой слов. Гена выпалил: «Пора повзрослеть!». Это он, двадцатилетний парень, шестидесятилетнему ветерану сказал! Потом они оба забежали в съемочную комнату. Мы подождали, пока Орест выйдет, и увели его из ателье…

Сквира задумчиво смотрел на Часныка.

– Мы с Орестом, увы, избрали несчастливый день для фотографий. Просто несчастливый день. Даже для самого фотоателье это был плохой день. Что-то там не получилось – пленка у них была некачественная, или засветили они ее, но все снимки пришлось переделывать. Мои товарищи, конечно, к тому времени уже уехали, так что мы остались без фотографий… – Часнык покачал головой. – Ну да ничего, в будущем году сделаем… А Гена… Ну что же, он тогда выпил. Вообще, он в последнее время потерял интерес к работе, поссорился со своей девушкой. Растерянный, одинокий… Это его, натурально, не извиняет, однако… Он ведь не имел в виду того, что говорил. В нем раздражение говорило. Недовольство жизнью. Он ведь не с Орестом ругался, а с миром, в котором нет простых путей, в котором нужно попотеть на рубль, чтобы заработать копейку… – Часнык помолчал, глядя вдаль. – Собственно, я это все Оресту и сказал, а он сорвался с места и убежал…

У Сквиры вдруг возникло чувство, что он находится в каком-то шаге от разгадки, что нужно лишь сделать усилие, и все встанет на свои места – и убийство, и монета, и прочие несуразности… Но секунда шла за секундой, а озарение не приходило.

Молчание затягивалось. Ощущение стало притупляться, уходить, и, когда совсем исчезло, Сквира вздохнул и бросил взгляд на трактор. Трое парней уже сидели в кабине.

– Скажите, а на каком языке Рева обычно говорил?

– Как – «на каком»? – от удивления брови Часныка поползли вверх. – На украинском. Это же Волынь! Здесь все разговаривают на украинском. И мы с вами.

– Да, конечно, – нетерпеливо согласился Сквира. – Но имелись ли у него в доме портрет Шевченко, рушники, писанки? Надевал ли он по праздникам вышиванку?

Алексей Тимофеевич ошарашенно уставился на капитана.

– Неужели это незаконно? – осторожно спросил он.

– Нет, нет, все абсолютно законно.

– Вы же были в его доме. Сами все видели.

– Да, но ваши впечатления важнее. Вы с ним общались несколько десятков лет…

– Портрета не видел. Вышиванки тоже. А рушники – да, были. Парочка. В ванной.

– Орест Петрович ведь с семьей появился в этом городке в пятьдесят втором – пятьдесят третьем, правильно?

– Наверное, – пожал плечами Алексей Тимофеевич.

– Вполне мог еще застать УПА .

– Да вы что! – возмущенно зашипел Часнык, резко оборачиваясь. – Вы его с бандеровцами не мешайте! Он всю войну прошел! Он в партию под пулями вступал!

– Ладно-ладно! – капитан, защищаясь, миролюбиво поднял перед собой ладони. Следовало, конечно, заканчивать с такими вопросами, но Чипейко… Монета с трезубом требовала решительных действий. – А друзья-знакомые… ну… за границей у Ревы были?

– Да прекратите вы! – Часнык явно разозлился. – Это просто возмутительно! Откуда у Ореста знакомые за границей!

– Вполне могли быть. Такие же, как он, нумизматы.

– А-а… – растерянно протянул Алексей Тимофеевич. Видно, эта мысль ему в голову не приходила. Он почесал лоб. – В чем вы Ореста все-таки подозреваете? Он был честным коммунистом…

– Я не сомневаюсь. Это обычный круг вопросов. К сожалению, когда погибают такие люди, как Орест Петрович, мы вынуждены их задавать.

Часнык подозрительно покосился на капитана, но промолчал.

– Ничего странного с Ревой в последнее время не происходило?

– Шевеление какое-то он стал в темноте видеть. И человека за собой на улицах. Думаю, заигрался Орест в раскопки свои. Самое бы время отдохнуть… Только вот покупатель у него на монеты галицко-волынские объявился. Платил хорошо. Так что не до отдыха было…

Володимир, окрестности Четвертого военного городка, 15:25.

Район был застроен частными домами. Под порывами ветра во дворах тихо шумели яблони, скрывающие за своей листвой ухоженные огороды. На пустынной улице трое детишек в замызганных куртках и старых резиновых сапожках играли на грязном асфальте. Ветер время от времени приподнимал их откинутые капюшоны и шевелил помпоны на дешевых вязаных шапочках. Коза, привязанная к забору, щипала траву на обочине. Из огромной лужи пили гуси. После каждого глотка они задирали головы, хлопали крыльями и гоготали…

Сквира вышел из милицейского «бобика» и остановился на перекрестке, в том месте, где от основной улицы ответвлялся небольшой переулок. Там, в тупичке, находился дом Геннадия Рыбаченко.