Текст книги "Трезуб-империал"

Автор книги: Эд Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

На негнущихся ногах капитан подошел к нему и посветил внутрь. Лаз был очень коротким, не длиннее метра. Сразу за ним виднелась другая камера.

Северин Мирославович перелез туда.

Эта комната оказалась заметно большей. Потолок провисал настолько сильно, что походил на дно чаши. Весь пол был усыпан комьями обрушившейся породы.

Сквира поводил фонарем по сторонам и в пятне света увидел место еще одних раскопок…

– Так вот где работал Орест! – послышался голос Кранц-Вовченко. Черноту тьмы прорезал второй луч.

Прямо у входа в комнату кто-то аккуратно прислонил к стене метелку, сито и совок. Здесь же лежали пара запасных фонариков и фляга.

Старуха протиснулась в камеру, быстро посветила в разные углы, убедилась, что дальше ходов нет, и подошла к сваленным вещам. Уверенным движением подобрала флягу, открутила крышку и понюхала.

– Вишневый компот. Уже начал бродить. Точно Орест!

Один из пластов обрушившейся глины кто-то планомерно и аккуратно расчищал. Раскопано было довольно много – метра полтора в длину и ширину.

Позади мелькнул свет фонарика Часныка. Алексей Тимофеевич с любопытством заглянул в комнату и обвел лучом стены, пол и потолок.

– Может обрушиться в любую секунду, – сказал он.

Сквира уже почти пришел в себя. Рассмотрел оставленные на полу вещи. Хорошо, что найдено место, где работал Рева. Теперь можно будет как-то объяснить Икрамову свои прогулки по развалинам.

Предположительно здесь Орест Петрович нашел свою золотую монету, а вон оттуда за ним следили…

Как же должен был испугаться старик, заметив, что из соседней комнаты на него кто-то глядит!

– Дверь в параллельный мир должна быть где-то здесь, – почему-то прошептал Алексей Тимофеевич. – Пощупайте стены!

Сквира и Кранц-Вовченко переглянулась. И вдруг Марта Фаддеевна двинулась по камере, водя рукой по влажной глине. Ее пальцы скользили по шероховатостям и выступам, то поднимаясь до потолка, то опускаясь почти к самому полу.

Сам Часнык нырнул в щель в стене и исчез в предыдущей комнате.

Капитан не сдвинулся с места. Он прекрасно знал, что эти поиски ни к чему не приведут, но следовало дать старикам возможность самим в этом убедиться.

Собственно, о параллельных мирах он сейчас не думал вообще. Мозг возобновил атаки на ту крепость, куда спряталась разгадка преступлений. Чем больше Северин Мирославович прилагал усилий, тем безнадежнее казались ему попытки вспомнить. Ну да ничего, вот проверят отпечатки пальцев с бутылки, и все встанет на свои места…

– Есть что-нибудь? – крикнул Алексей Тимофеевич из соседней камеры.

– Нет, – ответила старуха.

Опять послышались шаги и шуршание одежды. Часнык высунулся из щели.

– Там тоже нет прохода в параллельный мир.

              Старуха обернулась к нему и пожала плечами. Она оставалась спокойной. На Часныка же было жалко смотреть – он выглядел растерянным, подавленным и даже немного обиженным.

– Может, дверь видно в темноте? – Энтузиазма в его голосе поубавилось. – Давайте погасим свет.

Они выключили фонарики.

Комната погрузилась в абсолютную темноту. Абсолютную. На поверхности такой темноты никогда не бывает. Переход к ней был настолько внезапным, что глаза еще несколько секунд застилали световые круги… В полной тишине звук падающих капель в соседней камере стал оглушительным.

Как должна выглядеть дверь в параллельный мир? Светящийся прямоугольник на стене? Дорожка на полу? Точка в воздухе? Люк в потолке? Облачко над землей?..

Удары сердца отсчитывали мгновения.

– В этой комнате ничего нет, а у вас? – снова послышался голос Алексея Тимофеевича.

– Ничего, – ответила Марта Фаддеевна.

Луч вновь прорезал черноту. Сквира зажмурился.

– Может, дверь появляется в какое-то определенное время? – предположил Часнык.

Глаза капитана постепенно привыкали к яркому свету. Первое, что он разглядел, когда зрение вернулось, – прогнувшийся потолок, готовый в любой момент рухнуть. Задерживаться здесь было глупо.

– Давайте уходить, – бросил он старикам, направляясь к выходу.

– Нет! – взвизгнул Часнык. С упрямым выражением на лице он прислонился спиной к стене. – Я остаюсь! Если дверь открывается в определенное время, я хочу быть здесь.

– Ты что же, – усмехнулась Кранц-Вовченко, – будешь здесь жить?

– Почему жить? Орест копал во второй половине дня. Где-то в это время дверь и открывается. Посижу часов до десяти и пойду домой. – Он подумал немного и добавил: – А завтра опять приду.

– Воздуха не хватит, – прохрипела дама. – Да и засыпать тебя здесь может.

– Неважно! – отрезал Алексей Тимофеевич.

– Бесполезно это, – отозвался Сквира.

Обе головы повернулись в его сторону.

– Объяснитесь, Hauptmann! – скомандовала старуха, выпрямляясь, насколько позволял потолок в комнате.

Нужно, конечно, объяснить. Но как это сделать? Рассказать им, что в его сне люди из параллельного мира говорили на странном, едва узнаваемом языке?

– Фотографии монет Дзюбы… – сказал Сквира.

– Причем тут это! – вскрикнул Часнык.

– При том, что я не мог прочитать надписи на тех монетах. Слишком много странных букв! Шрифт выглядел совершенно не привычно. А ведь не прошло и трехсот лет с того момента, когда эти надписи были понятными и легко читаемыми. Насколько я понимаю, русская письменность долго развивалась, пока стала такой, как сейчас?

– Естественно, – пожала плечами Марта Фаддеевна. – Это ведь живой язык.

– Изменялась настолько, что в разные века надписи на русском языке выглядели абсолютно по-разному, будто написанные на разных языках?

– Ну, почти, – кивнула старуха. – Вряд ли вы без подготовки сможете читать тексты семнадцатого века. А житель семнадцатого вряд ли мог прочесть тесты, скажем, тринадцатого века.

– А что изменилось?

– Ну… – она развела руками, – если коротко, то все! Все изменилось! Набор слов, то, как слова друг с другом связываются, построение фраз, начертание букв, сами буквы, орфография, грамматика, конечно… По сравнению с первоначальной кириллицей исчезли четырнадцать букв и почти все надстрочные знаки. Появились четыре новые буквы. Шрифт сильно изменился, особенно после реформ Никона и Петра Великого. Просто совсем другое начертание. Визуально выглядит, действительно, как другой язык. А когда мне было лет десять, пропали еще и твердый знак в конце слов, «фита», «ять» и…

– А украинская письменность? – нетерпеливо перебил ее Северин Мирославович.

Марта Фаддеевна явно не понимала, куда клонит Сквира.

– Из-за многовекового отсутствия суверенитета до девятнадцатого века украинцы пользовались чужими системами письма – русской, немецкой, польской, венгерской, румынской. В девятнадцатом столетии возникли несколько вариантов собственной письменности – кулишовка, драгомановка, абецадло. Тарас Шевченко писал ярижкой. Нынешняя система победила лишь лет сто назад. Она базируется на реформированном русском шрифте. Практически повторяет его. До мельчайших деталей. Конечно, есть и несколько специфических букв, вроде «ї». Появился апостроф. Буквы «е» и «є» стали передавать разные звуки. За ненадобностью исчезли твердый знак и «ы»…

– Как же случилось, – произнес Сквира ровным голосом, – что мы можем легко прочитать надписи на монете Максима Третьего? И буквы, и построение фраз, и смысл написанного – совершенно привычные, наши!

– Вы о чем? – недоумевал Часнык.

– Почему, самостоятельно развиваясь на протяжении многих веков в собственной стране, украинская письменность в параллельной вселенной подверглась тем же изменениям, что и русская – в России нашего мира? Всё – набор букв, способ их начертания, знаки препинания, место слов во фразах, падежи?

Часнык угрюмо молчал.

– Как, например, вышло, что звук «йи» передан на монете не иначе, как привычной для нас буквой «ї», которая появилась… Когда появилась?

– В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году, – автоматически ответила Марта Фаддеевна. Потом покачала головой и улыбнулась. – Вы мне нравитесь, капитан!

– Это еще не все, – смутился Сквира. – Пойдемте, пока нас не завалило.

И стал подталкивать Часныка к выходу. Старик нехотя двинулся к главному коридору. Марта Фаддеевна замыкала шествие.

– Не все? – спросила она, когда они миновали камеру с водной чашей. – А что еще?

– Почему трезуб-империал изображает не что-нибудь, а то, как могла бы выглядеть монета именно королевства Русь? Не странно ли, что вы недавно целый вечер яростно спорили, а теперь вдруг появилась монета, так ярко иллюстрирующая этот спор?

– Странно, – согласилась Кранц-Вовченко.

– А может, и нет! – тут же сам себе возразил Северин Мирославович. – Ведь чеканили империал не вообще, а специально для Ревы. За время расследования эту монету видели десятки человек – и ни у кого из них даже мысли не возникло, будто она имеет отношение именно к Галицко-Волынскому государству четырнадцатого века. Только участники того спора, в первую очередь, конечно, Орест Петрович, могли понять, что именно символизирует собой этот империал. Только он мог оценить. И не просто оценить, но и восхититься, испытать радость, счастье… – Сквира едва не добавил, что в его сне Рева сам выбрал монету Максима Третьего. И даже настаивал на ней, требовал ее. Какие все-таки штуки проделывает подсознание!

– Да, – сказала старуха, – если можно бы было материализовать самые безумные, самые невероятные мысли Ореста о его некогда великом городе, то они выкристаллизовались бы как раз в этой монете… Но зачем? Зачем кому-то создавать трезуб-империал? Для Ореста? Единственно для него? Зачем?

– Не знаю, – покачал головой Сквира, – пока не знаю…

Они вышли в основной коридор, и теперь можно было вздохнуть с облегчением.

– Но я знаю кое-что другое, – продолжил капитан. – Мало понимать, что Реве нужна была монета королевства Руси. Следовало еще представлять, что именно на такой монете должно быть изображено! Так, чтобы все соответствовало придуманной легенде. Било в одну точку. Не противоречило одно другому. Соответствовало историческим фактам. Дабы впечатлить. И притом… э-э-э… не переборщить!

Старуха замерла посреди коридора, будто натолкнулась на невидимую стену.

– Монету чеканил кто-то из шести участников того разговора у Ореста! – проговорила она пораженно. – Мы тогда в деталях обсудили все, что требовалось знать для подготовки этой мистификации!

Володимир, гостиница, 15:55.

Северин Мирославович, стоя под холодным душем – а теплой воды в гостинице никогда не было, – сначала не понимал, что за звук доносился до него. Тот, минуя гулкий коридор, пробивался через две двери и перекрывал журчание тонкой струйки воды в общей для всего этажа душевой… Лишь спустя полминуты капитан догадался: это в его номере трезвонит телефон.

Очередная трель была уже седьмой с того момента, как Сквира начал их считать. Явно что-то случилось…

Слабая струйка ставшей уже ледяной воды никак не хотела смывать пену. Волосы будто удерживали шампунь на себе.

Восьмой звонок…

Капитан, тихо выругавшись, закрутил краны и принялся вытирать воду вместе с пеной. Полотенце мгновенно намокло, потяжелело и начало размазывать по коже влагу, а не просушивать ее.

Девятый звонок…

Северин Мирославович, кое-как накрутив короткий лоскут полотна на бедра, выпрыгнул из душевой, добежал до двери в свой номер, подлетел к телефону и, наконец, поднял трубку.

– Капитан Сквира, – четко сказал он.

Вокруг его босых ног на полу сразу же расползлось темное пятно.

В трубке было тихо. Но это была не та телефонная тишина, которая возникает, если не срабатывает автоматика и сигнал не доходит до абонента. Нет, это была живая, дышащая тишина. С той стороны его слушали.

– Капитан… э-э-э… Сквира, – повторил Северин Мирославович.

Через окно он видел центральную площадь города, залитую солнечным светом, яркую, почти праздничную. И пустынную, как всегда. Только у гастронома мельтешили несколько человек.

– Вас… ну… не слышно, перезвоните, – И Северин Мирославович положил трубку на рычаг.

Несколько секунд ничего не происходило. А потом вновь раздался звонок.

– Капитан Сквира!

Тихо.

– У аппарата!

В трубке слышались далекие шорохи и потрескивания – работали реле и трансформаторы, удерживая соединение двух абонентов.

– Говорите же! – выкрикнул Северин Мирославович, понимая, что говорить человек с той стороны провода не собирается.

Капитан уже готов был дать отбой, когда ухо неожиданно уловило негромкий перезвон. Невидимые часы, несомненно стоявшие в той же комнате, откуда звонили, сыграли что-то знакомое и стали мелодичными ударами отмерять время.

Сквира замер. Он знал, что это были за часы. Тот же звук, тот же тембр, та же мелодия. И даже едва уловимое эхо, отражавшееся от стен. В опечатанном, пустом доме Рыбаченко, в комнате, где стоял стул, очерченный кровавым полукругом, напольные часы отбили четыре…

– Вот черт! – пробормотал капитан и бросил трубку.

Он заметался по комнате, лихорадочно собирая и натягивая на себя одежду.

Телефон зазвонил опять, но это было уже неважно.

На ходу застегивая рубашку, Сквира скатился по лестнице вниз. Дверь в номер хлопнула, но так и осталась незапертой.

Город встретил Северина Мирославовича ласковым дуновением теплого ветерка. Солнце почти слепило. Тучи плыли по небу, но они казались легкими, пушистыми. Наверное, в кои-то веки их можно было назвать облаками.

Капитан никак не попадал в рукав, но останавливаться, чтобы расправить скрутившийся в узел пиджак, не мог. Добежав до рынка, Сквира нырнул в калитку и, прокладывая себе путь через неплотную толпу, пересек его насквозь.

На автобусной остановке сразу за центральным входом переминались с ноги на ногу несколько человек. У каждого были авоськи, сумки, свертки. Каждый выглядел устало. Каждый равнодушно посмотрел на странного молодого человека и отвернулся. Под мягкими дуновениями ветра Сквира ощутил холодок на голове, и запоздало вспомнил, что волосы его так и остались мокрыми. И не расчесанными.

Автобуса не было. Северин Мирославович нетерпеливо затанцевал на месте. Потом стал вглядываться в проезжающие мимо машины, надеясь увидеть такси. И тут же вспомнил, что в Володимире такси нет вообще…

Капитан тяжело дышал. Конечно, пробежка была легкой и сама по себе сбить дыхание тренированного мужчины не могла. Однако сердце стучало, а грудь ходила ходуном. В голове вихрем носились обрывки тревожных мыслей.

Можно было бы выскочить на проезжую часть и остановить любую машину. Сотруднику органов, находящемуся при исполнении…

В этот момент из-за поворота вынырнул оранжевый автобус. Яркое солнце на мгновение блеснуло на табличке с указанием маршрута. Впрочем, неважно – первый номер, второй… Они все идут туда, куда нужно. Автобус подкатил к остановке. С легким шипением распахнулись двери, и Северин Мирославович запрыгнул на площадку. За ним зашли еще несколько пассажиров, дверь закрылась, и город в больших окнах медленно поплыл назад.

В салоне было множество пустых мест, но капитан остался стоять.

Пиджак, наконец, поддался. Сквира просунул руку в рукав, расправил ткань. Потом, неуверенно косясь на других пассажиров, пригладил торчащие в беспорядке мокрые волосы.

В его сторону нет-нет да поворачивались головы. Он топтался на задней площадке, нетерпеливо поглядывая на проплывавшие мимо дома.

Мелькнула запоздалая мысль, что следовало позвонить в райотдел и предупредить о случившемся. А еще лучше – прихватить кого-нибудь с собой. Да и ключ от дома Рыбаченко пригодился бы…

Северин Мирославович представил себе, как втолковывает по телефону дежурному, что тот должен сделать, потом ждет, пока найдется машина и свободный сотрудник… Нет, на автобусе явно быстрее.

Ехать нужно было всего три остановки. Редкие машины по какой-то провинциальной традиции уступали автобусу дорогу, водитель откровенно жал на газ, пытаясь догнать график, пассажиров сходило и заходило мало, и все же Сквире казалось, что двигаются они с черепашьей скоростью. Восемь минут, которые потребовались, чтобы доехать до Четвертого военного городка, длились бесконечно.

Наконец, двери автобуса распахнулись, и капитан прямо с площадки, даже не вспомнив о ступеньках, спрыгнул на асфальт. И понесся по поперечной улице к виднеющемуся вдали повороту в нужный переулок.

Двор дома Рыбаченко встретил Сквиру тишиной и безмолвием. За воротами все так же стоял «Москвич», уже слегка присыпанный мокрой желтой листвой. Калитка скрипнула, но соседские собаки никак не отреагировали на звук. Наверное, днем они не считали это необходимым.

Бурлившее в крови нетерпение только мешало. Северин Мирославович попробовал унять сердцебиение. Нарочито медленно поднялся по ступенькам.

Дверь милиция, уходя, конечно, опечатала – поверх замка, с заходом на притолоку, была наклеена полоска бумаги с грозными надписями и штампами. Эта бумажка, сырая после дождей, теперь под порывами ветерка весело подрагивала отклеившимся концом.

Может, ее сорвали. Может, сама отошла… Замок выглядел целым.

Капитан огляделся. Пустынный двор. Пустынный переулок. Он нажал на ручку, и дверь легко поддалась.

Сквира судорожно вздохнул, опять осмотрелся и решительно толкнул ее. Стала видна прихожая. На Сквиру дохнуло застоявшимся воздухом и запахом свернувшейся крови…

Следовало немедленно отойти к калитке, попросить любого прохожего вызвать подмогу и оставаться снаружи, пока не приедет наряд. Заходить было нельзя, но, если бы милиция уже приехала, заходить было бы необходимо – памятуя о возможной засаде – прыжком от входной двери в сторону.

Все это мелькнуло в голове Сквиры, когда он перешагнул через порог и замер в проеме, разглядывая прихожую. В доме царила тишина. Вещи, вроде бы, оставались на своих местах. Только ноздри щекотал запах, едва ощутимый, вряд ли неприятный, но ужасающий, если вспомнить о его происхождении…

– Милиция! – крикнул Сквира в полутьму дома. – Немедленно выходите!

Голос его лишь на мгновение растревожил тишину, и та сразу же вновь сомкнулась над прихожей.

Северин Мирославович сделал несколько осторожных шагов и заглянул в комнату. Стул, черные брызги полукругом возле него, едва слышно тикающие напольные часы и трубка телефона, свисающая на шнуре…

Капитан обвел помещение взглядом. Все так же и там же. В лучах солнца, проникающих сюда через распахнутую дверь, танцевали потревоженные пылинки. Уши, начавшие привыкать к давящей тишине, смогли уловить неслышные раньше частые гудки, доносившиеся из трубки.

Кто-то открыл нехитрый замок, отклеил печать, не побоялся войти в чужой дом, чтобы… Чтобы что? Позвонить в гостиницу следователю? Позвонить и молчать?

Северин Мирославович не сомневался, что на трубке не осталось ни одного отпечатка пальцев. Он не сомневался и в другом: кто бы ни звонил по этому телефону, этого человека сейчас внутри дома нет…

Что-то на мгновение перекрыло путь световому потоку, лившемуся через дверь. Сквира резко обернулся. Его глаза успели заметить какое-то движение снаружи, мимолетное, неясное, не имеющее ни формы, ни даже определенного размера. Просто нечто мелькнуло и исчезло.

Капитан метнулся к двери, спрыгнул с крыльца и кинулся к углу дома. Никого.

Подбежал к сортиру. Пусто.

Одним стремительным движением достиг другого угла…

Что-то звякнуло совсем рядом. Сквира крутанулся на месте, пытаясь понять, что это было.

Цепь, свисавшая с ворота колодца, слегка покачивалась. Возможно, от ветра.

Северин Мирославович ринулся туда. Неподвижное черное зеркало воды далеко внизу. Цинковое ведро…

Разогнуться он не успел. Сзади стремительно налетело нечто темное, тяжелое, сильное, неодолимое. Блеснула сталь длинного крепкого ножа.

Рефлекторно капитан подбросил вверх, навстречу этой силе, ведро и одновременно дернулся в сторону. Там ничего не было, кроме створа колодца, и он завалился, провалился, понесся вниз по трубе. Но заметил: на поверхности мелькнула черная лыжная шапочка, обмотанный вокруг рта шарф, солнцезащитные очки, острое лезвие…

Пальцы капитана автоматически ухватились за цепь, и ворот бешено закрутился, безбожно визжа. Вслед летело ведро, настигая Сквиру в воздухе.

Еще через мгновение капитан рухнул в воду, погрузившись в нее сразу по горло. Тело обожгло холодом. Одежда мгновенно отяжелела и потянула вглубь, но выпрямившиеся ноги уперлись в мягкое дно. Сверху свалилось ведро, стукнув Сквиру по макушке, но он ничего не почувствовал. Ворот колодца еще несколько секунд покрутился, постепенно замедлился и остановился.

Стало тихо.

Капитан поднял голову. Там, далеко, в конце черной вертикальной трубы, висел небольшой диск света. Его на миг перекрыл темный силуэт. И исчез…

Северин Мирославович потер быстро набухающую шишку. Сердце колотилось, мыслей не было. Лишь ощущение миновавшей опасности.

Минуту или две он просто стоял, ничего не делая. Даже не шевелился.

Затем почувствовал злость. Его, живого человека, хотели убить!

Капитан, подергал цепь. Повис на ней. Она держала. Он выудил ведро, вылил из него воду и надел на голову. Некрасиво, конечно, но от удара защитит. Стальная ручка свалилась, стукнув Сквиру по загривку.

Медленно, насколько позволяла промокшая насквозь одежда, капитан стал подниматься, подтягиваясь на цепи и упираясь ногами в стенки колодца. Нетрудное упражнение, но постоянно съезжающее на нос ведро и страх, заставляющий поглядывать вверх, серьезно его усложняли.

Там, вдалеке – выше, чем самое высокое здание Володимира, выше, чем летают птицы, живущие в этом городке, – раскинулось небо. То самое, где мог бы быть сейчас капитан Сквира, послушайся он десять лет назад зова сердца. То самое, где свобода и простор. И где не нападают из-за угла с ножом…

Когда до створа колодца осталось менее полуметра, Северин Мирославович замедлил подъем. Каждый сантиметр он теперь преодолевал с опаской, готовый в любой момент отпустить цепь и упасть обратно, в безопасные глубины.

Но ничего не случилось. Показался дом, и Сквира повис, не шевелясь. Раз за разом он обводил взглядом пустынный двор. Потом перевалился через створ и сразу же вскочил на ноги, готовый дать отпор. Ведро он теперь держал в руке. Как щит.

Никто на него не напал…

Северин Мирославович настороженно, постоянно оглядываясь, пошел в дом. Звонить в райотдел.

При каждом его шаге на землю выплескивалась вода, но это было неважно. Важно то, что преступник хотел его убить. А значит, Сквира, по его мнению, уже имеет в руках все факты. Убийца считает, что капитан знает разгадку.

Володимир, райотдел милиции, 19:20.

– Согласен, покушавшийся на вас действительно может быть тем человеком, который следил за Ревой, – доносился из трубки далекий голос Икрамова. – Жаль, что вы его не разглядели…

Северин Мирославович кивнул – глупый жест, когда говоришь по телефону.

В Ленинской комнате капитан находился один. Все, кто помогал Сквире и Козинцу искать в доме Рыбаченко следы нападавшего, разъехались буквально несколько минут назад. Северин Мирославович стоял, прижавшись разгоряченным лбом к прохладному стеклу окна. Совсем рядом шевелилось его полупрозрачное отражение. Оно выглядело обескураженным и, чего греха таить, все еще напуганным.

– Чтобы решиться на покушение, – продолжал Сурат Бахтиерович, – преступник должен был считать, что у него нет другого выхода. Какое-то ваше слово или действие подтолкнуло его. Причем совсем недавно. Что вы делали в течение последних суток?

– Был с Часныком и Кранц-Вовченко в подземном лабиринте крепостного вала…

– Да, я помню. Разве я не запрещал вам заниматься этими бесполезными походами по туристическим достопримечательностям?

– Но мы ведь нашли место раскопок Ревы!

– Нашли, поздравляю. И как это продвинуло следствие? Какие новые версии вы готовы выдвинуть или какими новыми фактами подтвердить существующие?

Северин Мирославович молчал. Его пальцы нервно крутили по подоконнику какую-то бумажку. Кажется, справку из городского архива. В Володимире действительно в довоенное время существовал магазин «Рашевский и сын» – ювелирный…

– Понятно, – ровным голосом произнес Икрамов. – Однако давайте все же вспомним, что еще вы делали в последние сутки.

– Ну… – Сквира напрягся, пытаясь собраться. – Мы с вами встречались со стариками в музее, показывали им монету. Потом я был с ними в подвале разрушенного костела. Нашли место, где вел свои раскопки Геннадий Рыбаченко…

– Монета… – проговорил Икрамов. – Впервые мы показали фигурантам дела монету…

– Да, – капитан вздохнул. – Еще что?.. Крамарук побеседовал с Игнатенко о перерасходе электроэнергии на кирпичном. Я показывал фоторобот подозреваемого на железнодорожном вокзале. Случайно встретился с директором Дома пионеров в кафе. По его подсказке мы с Козинцом нашли Валентину Плачинду, последнюю девушку Геннадия. Подергали решетки на окнах Успенского собора с Квасюком и Богданой из фотографии…

– Да, вы завтракали с ней сегодня утром, – холодно сказала трубка.

– Ну, Богдана просто… – Сквира замешкался, подыскивая слова. Потом прокашлялся. – Дзюба при мне передал снимки своих монет Марте Фаддеевне… Вот, собственно, и все.

– Гм, сложно понять, что именно толкнуло преступника на покушение… Вам нужно подумать самому.

– А как отпечатки пальцев с бутылки? – несмело поинтересовался Сквира.

– Я сильно надавил, и нашу картотеку уже проверили. Не значатся. Впрочем, что-то может отыскаться в областных управлениях. Давайте подождем.

Северин Мирославович снова вздохнул. Его главная надежда рухнула. Вот так вот, мимоходом, между прочим…

– И еще одно…

У капитан екнуло сердце. Он весь напрягся.

– Меня в ваших рассуждениях смущает одна небольшая деталь. Правильно ли я понял, что вы ищете преступника только среди тех, чьи имена Рева написал на черновике своей лекции? – Из трубки, как и утром, повеяло холодом предрассветной степи, в которой уже выстроилась в боевой порядок неисчислимая конница хана Узбека.

– Организатор должен быть из их числа, – медленно начал объяснять капитан, лихорадочно соображая, как дать максимально расплывчатый ответ, – а исполнитель может быть кем угодно…

– Помогите мне, пожалуйста, разобраться, – проговорил Сурат Бахтиерович, и Сквира понял, что выскользнуть из ловушки не удалось, – зачем преступник убил Реву?

То есть, как это зачем?!

– Орест Петрович застал его у себя дома.

– Хорошо, – согласился Икрамов. – Давайте себе это представим. Заезжий гастролер оборачивается на скрип двери и видит на пороге Реву. Почему сильный, умный, решительный мужчина просто не оттолкнул старика в сторону? Вор ведь мог убежать. И как потом найти его? Незнакомого человека среди тридцати пяти тысяч горожан?

Сквира почувствовал досаду. Ну как, как так получается, что он, ответственный за это дело, раз за разом не замечает очевидных вещей! И как выходит, что столичный гость, едва, на минутку, отвлекающийся на дело Ревы, легко видит все его просчеты!

– Рева и исполнитель были знакомы, – обреченно пробормотал Северин Мирославович. – Не только организатор знал Ореста Петровича, но и исполнитель… У преступника не было другого выхода. Удери он – и Рева тут же сдал бы его в милицию.

– Думаю, вы правы, – ровным тоном отозвалась трубка.

– Но… – Сквира совсем растерялся. – Но ведь почти у всех друзей Ревы есть алиби на момент убийства! И, кстати, на время смерти Рыбаченко тоже!

– Разве нужно именно дружить с Орестом Петровичем, чтобы быть узнанным? Достаточно ведь просто знакомства, даже дальнего… – Трубка замолчала. Потом добавила: – Если вы великодушно позволите мне дать вам совет…

Северин Мирославович сглотнул.

– Очевидно, что вы великолепно владеете фактами дела. Однако, если вы не против, мне кажется, что внимание к мелким деталям могло бы ускорить следствие…

Володимир, городской стадион, 20:10.

Поле стадиона было мокрым после дождя. Одеяло темных туч низко нависало над землей. Было сыро, ветрено и холодно. Игроки постоянно поскальзывались и падали. Мяч отскакивал от влажной травы в самых неожиданных направлениях, и тут же порывами ветра его относило в сторону. На стадионе, конечно, имелись трибуны для зрителей, но никто там не садился. Все стояли у самой кромки футбольного поля, громко говорили, кричали, скандировали.

Играли две городские сборные – объединенная команда милиции и пожарных против учителей школ, училищ и техникума. Вопреки логике, на поле доминировали мягкотелые интеллигенты.

Сквира и Богдана стояли в первом ряду. По городу пока не распространились слухи ни о покушении, ни о походе под землю, и девушка пребывала в самом радужном настроении.

Среди болельщиков было много преподавателей, и Богдана почти ежеминутно с кем-то здоровалась, вновь и вновь толкая Сквиру в бок, чтобы шепотом сообщить, какой предмет вел в школе ее очередной знакомый. Среди зрителей им не встретились лишь учителя труда и физкультуры – судя по всему, все они были на поле.

Нападающий из команды милиционеров резко сорвался с места, прошел центр и оказался у ворот – один, без всякой поддержки. Навстречу ему выдвинулись двое защитников из учителей – дядьки лет по сорок, оба с солидными брюшками. Играли они неплохо. Через несколько секунд мяч уже был у одного из них, и он пробил – то ли дал пас, то ли ударил по воротам. Никто не бросился вдогонку, и мяч благополучно выкатился с поля.

Квасюк отделился от толпы болельщиков и ударом ноги отправил мяч обратно на поле, навстречу Козинцу, как раз бежавшему на подачу. От удара комок грязи вылетел из-под туфли фотографа и шлепнулся прямо на его американские джинсы. Квасюк завертелся на месте, в его руке невесть откуда появился платок, которым он принялся вытирать штанину.

– Олег, жалко, что ты не играешь! – крикнула ему какая-то девушка из толпы. – Удар у тебя получше, чем у этих…

Козинец поднял мяч, отпасованный фотографом. Василь Тарасович был весь мокрый. Он уже трижды побывал на земле, в самой жиже, и теперь цвета его спортивной формы едва угадывались. От него шел легкий пар, как от чайника с горячей водой. По лбу стекал пот. При этом лейтенант весь светился от удовольствия.

Он пробежал несколько метров вдоль боковой линии и вбросил мяч в игру. Пожарный подхватил подачу и неспешно двинулся вперед. Козинец устремился к центру поля, но кто-то из учителей перекрыл ему путь. Василь Тарасович ловко обошел его. Начал набирать скорость. Еще один преподаватель появился из ниоткуда и схватил лейтенанта руками за майку, пытаясь удержать на месте. Козинец поскользнулся и в очередной раз свалился в лужу. Прозвучал свисток.

Лейтенант вскочил. С его формы стекали вода и грязь, но он этого не замечал. Он сам установил мяч и, не раздумывая, отправил его на половину противника. Там никого из милиционеров не было. Мяч запрыгал по траве и подкатился к одному из защитников, который, не мудрствуя лукаво, вернул его обратно. Мяч ударился о траву и отлетел в аут.