Текст книги "Трезуб-империал"

Автор книги: Эд Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Северин Мирославович заглянул в листок, заправленный в машинку. Поэт, похоже, перепечатывал набело стихотворение, почерканный черновик которого лежал рядом.

Нескольких строк Сквире хватило, чтобы понять: перед ним настоящая поэзия, не любительские потуги, как у директора Дома пионеров. Виктор Романович тоже писал о любви к женщине, но его стихи звучали как музыка. И при том, необычная – резкая, напористая, рваная… Не украинская, совершенно не украинская. Ритм, подбор слов, рифмы, акценты – все непривычное, не напевное, не традиционное. Как же человека, который пишет такие стихи, угораздило вляпаться в национализм?

Печатные машинки с украинским шрифтом были чрезвычайной редкостью, и Виктор Романович пользовался русской. Он поступал так же, как поступали секретарши в тысячах учреждений по всей УССР, – печатал «1» вместо «i» и «ї», а для «є» оставлял пробелы, чтобы потом вписать букву от руки…

– Вы часто читали свои стихи Реве? – спросил Сквира.

– Не имел чести, – Руденко тоже перешел на русский, будто напоминая Сквире о его промахе. Говорил он на этом языке чисто, правильно, без малейшего акцента, впрочем, как и положено уроженцу Киева. – Не представляю, чем этот Рева провинился перед вами, но даже если он действительно был националистом, это совсем не свидетельствует о нашем знакомстве. Не все, кем интересуется КГБ, знают друг друга.

– Вот как? – усомнился Сквира.

– Увы. Я не был знаком с Ревой. Видел его пару раз на трибунах во время демонстраций, читал о нем в местной газетенке, но этим все и ограничивалось.

– Вы же понимаете, – капитан пристально смотрел на хозяина дома, – что мы опросим ваших и его соседей, сослуживцев, друзей, знакомых?

– Понимаю, – Руденко выглядел равнодушным.

Сквира кивнул.

– Где вы были в воскресенье с двух до четырех?

– Дня или ночи? – в голосе Виктора Романовича вновь мелькнул сарказм.

– Дня.

– Дежурил в своей котельной. Смена с девяти утра в воскресенье до девяти утра в понедельник. Конечно, писал. Там хорошо пишется – ничто не отвлекает.

– Другими словами, вас никто не видел в нужное мне время?

Руденко будто поперхнулся. Взгляд его стал ошарашенным, потом растерянным и, наконец, испуганным. Секунды шли одна за другой, а он молчал. Потом вздохнул и нашел в себе силы ответить:

– Никто.

Володимир, городской рынок, 09:10.

В нескольких шагах от капитана находился вход в павильон, официально именовавшийся овощным. Но овощами там не торговали. Их место было на улице, под стенами павильона. Внутри же можно было купить ягоды, мед, цветы, а в дальнем углу и совсем экзотический товар – польские дезодоранты, яркие пластиковые пакеты, фломастеры, импортные лекарства. Экзотики, правда, встречалось мало, и она в мгновение ока исчезала при появлении милиции.

– Купи монету. Старинную, – пробормотал, пошатываясь, пьяный небритый мужик. В его кулаке тускло светился небольшой металлический кружок.

Три копейки 1898 года. Грязные, покрытые буро-зеленым налетом. Двуглавый орел почти стерся, надпись «3 копѣйки С.П.Б.» едва читалась.

– Где взял? – прищурился Сквира.

Конечно, эта монета никакого отношения к делу Ревы не имела. Не могла иметь. Не тот уровень. Медная мелочь восьмидесятилетней давности! Для обмена у Ореста Петровича была такая же, но чистая, сияющая, с отчетливо различимыми мельчайшими деталями…

– В земле нашел, – сплюнул в сторону мужик. – Купи, а?

– Как это – нашел? – возмутился было капитан, но, подумав, поверил, что так оно и было. Рассказы о том, что старинные монеты в этом городке можно найти, просто копнув землю носком ботинка, неожиданно обрели форму и… запах этого пьяницы, который и сам, наверное, не понимал, чтó именно держит в руках.

– Да, нашел! – буркнул мужик. – Ты что, с Луны свалился? Иди на крепостной вал и сам ищи. А хочешь, эту у меня купи. Три рубля.

– Пятьдесят копеек, – решил поторговаться Сквира скорее для развлечения.

– Идет! – обрадованно воскликнул мужик.

Капитан повертел приобретение. «Мѣдная россійская монета три копѣйки». На пальцах осталась грязь.

– А еще одну возьмешь? – заискивающе спросил пьяница. – Она у кума.

– Посмотрим, – хмыкнул Сквира.

Мужик решительно направился в овощной павильон. Они прошли мимо богатых прилавков с цветами и медом и оказались именно там, куда рано или поздно и намеревался попасть Сквира. Несколько спекулянтов с независимым видом стояли в самом дальнем углу. Трое молодых людей демонстрировали свои товары, так сказать, на себе: один был одет в футболку с цветным портретом какого-то певца, другой вертел на запястье пластиковые часы, у третьего из нагрудного кармана рубашки свисали солнцезащитные очки. Каждого из них капитан знал. Не лично, конечно – по делам в райотделе. Давыдюк, Сиборук, Федун. Рядом со спекулянтами скучал маленький грязненький мужичонка – видимо, тот самый «кум».

– Покупателя привел, – радостно сообщил ему родственник.

– Да? – воспрял мужичонка. – Смотри.

Он протянул Сквире металлический кружок. Тот выглядел новее и чище, чем три копейки Николая II. Но это была не монета – значок «30 лет ДОСААФ».

Спекулянты прислушивались, но своих расслабленных поз пока не меняли.

– Нет, – покачал головой капитан. – Это на подарок не годится. Мне бы что-нибудь ценное. Из золота или серебра. Червонец царский. Или вообще не монету – перстень, портсигар, ручку с золотым пером, запонки…

«Или серебряную пепельницу со стола Ревы…»

– Ты чего, сдурел? – опешил мужичонка. – Я тебе что, ювелирный? Будешь брать?

– Нет, – поморщился Сквира. – Мне подарок нужен.

Один из спекулянтов отделился от товарищей. Федун.

– Володимирский? Я тебя, кажется, на консервном видел.

– Нет, – покачал головой Сквира. – Я недавно здесь.

– Офицер? Из ГДР перевели? Танкист или пехота?

Капитан замешкался. По-своему истолковав его реакцию, спекулянт улыбнулся.

– Никаких военных тайн! – он выставил перед собой обе ладони. – Я к тому, что, если ты для полковника Сиваша подарок ищешь… – Федун снял с кармана солнцезащитные очки и протянул их Сквире. – Сиваш к ним приценивался. Совсем недавно. Двадцать пять рублей.

Ничего себе! Где ж столько денег-то взять!

– Нет, не солидно, – покачал головой Сквира. – Пусть будет в два раза дороже, но что-то серьезное, из золота или серебра…

– На века, что ли? Смотри, и этого не будет, – сказал парень и с деланным равнодушием отошел обратно к своим товарищам.

Капитан стоял, изображая нерешительность. Вот сейчас кто-то из них должен подойти к нему. Подойти и предложить золотого ангелочка. Сейчас…

Спекулянты о чем-то друг с другом тихо переговаривались, бросая взгляды на Сквиру. Потом один из них развел руками, и разговор прекратился. Секунда шла за секундой, но никто не сдвинулся с места.

Володимир, кирпичный завод, 10:20.

Мужик в грязной спецовке полулежал на стуле, прислонившись к стене. Около него на столе, застеленном газетой, стоял телефон. Еще более древний, чем тот, которым располагал неуловимый вахтер Семёныч. Рядом красовалась полупустая бутылка водки. Мужик сжимал в измазанном кулаке граненый стакан.

– Это хозчасть? – спросил Сквира. – Тут чернорабочие располагаются?

– Ага, – прорычал мужик, с подозрением косясь на капитана.

– Почему на звонки не отвечаете? – Северин Мирославович поднял трубку телефона и послушал ровный сочный гудок. – Почему, спрашиваю, трубку не берете?

– Я на объекте, – мужик нагнулся и потянул из-под стола какой-то массивный агрегат.

За один раз у него ничего не получилось, и он упал на колени. Снова зарычал, и вскоре непонятное переплетение шестеренок, подшипников и распределительных валов грохнулось на стол, лишь на несколько сантиметров разминувшись с телефоном.

Мужик стал шарить рукой по полу и, в конце концов, нашел отвертку. Держа ее перед собой, как шпагу, он поднялся на ноги, постоял немного и рухнул на стул.

– Ты из милиции, – хмуро констатировал он. – Я сразу понял. Наша служба и опасна, и нас бережет… Я Миша.

– А где Геннадий Рыбаченко?

– Нету, – пробурчал Миша. – И не будет. Не его смена. Завтра приходи.

– Мне с ним поговорить нужно, – пояснил капитан.

– А что с ним говорить? – веско ответил мужик. Он сел ровнее и стал откручивать отверткой какой-то винт на поднятом с пола агрегате. – Говори со мной. Я когда в море по колено – это одно, а когда на суше – совсем другое. Приводов не имею…

– А вчера Гена на работе был?

– Не-а, болеет он, инфаркт у него, – Миша задумался и добавил: – Туберкулез.

– Это вряд ли.

– Нет? – совершенно искренне удивился Миша. – Здоровый, значит?

Сквира пожал плечами.

– Завтра приходи. У него смена в среду.

– Сегодня как раз среда, – хмыкнул Северин Мирославович. – И работаете вы с ним не по сменам. Каждый день с девяти до шести. Пятидневка.

– Да? – мужик в изумлении поднял голову.

Оставленная без присмотра отвертка соскользнула с винта и впилась в палец Мише. Тот с запозданием отдернул руку. Несколько мгновений тупо смотрел перед собой, затем, наконец, взглянул на проступившую у ногтя кровь и принялся сосать палец.

– У Геннадия дела, – совершенно трезвым голосом вдруг сказал он. – Я как ухом про дела его услышал, так сразу сфотографировал… А так у Генки цирроз. Второй степени.

– А что за дела?

– Не знаю, – Миша сокрушенно покачал головой. – Не сказал злостный прогульщик и тунеядец… – Мужик строго глянул на агрегат. – Товарищи, я ж говорю, а не намазываю.

– Вне всяких сомнений, – хмыкнул Северин Мирославович, сдерживая раздражение.

Мужик с подозрением покосился на капитана. Его качнуло, и отвертка снова ударила острием в тот же палец.

– Ты сам-то где с Геной познакомился? – недружелюбно прорычал он. – На дубе с белочкой кругом? Мимо меня и бронепоезд не прошмыгнет! – Миша повернул отвертку, и внезапно агрегат распался на части. Они с грохотом посыпались на стол, спихнув на пол стоявший тут же стакан. Тот разлетелся вдребезги.

– Эх, убыток к счастью, – пробормотал мужик. – Шел бы ты! Вежливо говорю. – Он взял одну из частей агрегата и посмотрел ее на просвет. Покачал головой и проделал то же самое с другой частью. – А ты ротора перематываешь? – вдруг спросил Миша. То, что лежало перед ним на столе, никак на ротор не походило, но капитан решил ему об этом не говорить.

– А каких друзей Гены вы знаете? – Сквира подумал, что пересказ этого диалога позабавит Чипейко.

– По именам? – Миша поднял третью часть агрегата и тоже разглядел ее на просвет. – Всех! Я ж не прима-балерина, чтобы ариями… – Он бросил взгляд на Сквиру, засопел и, наконец, выдал: – Ты ж в гастроном?..

– Не пью на службе. Так каких друзей Гены вы знаете?

– Знаю! Я, товарищи, всю войну прошел. Удостоен высшей награды Родины!

Сквира с сомнением оглядел Мишу. Выглядел тот хорошо за сорок, и даже если ему действительно было столько, воевать он никак не мог.

– А друзей Гены назовите…

– Назвать? – Миша потер нос грязным пальцем. – Когда на работе, я с двумя руками. Всегда. Записывай!

– Ну? – кивнул Сквира. – Записываю.

– Записывай! – Миша повернул голову куда-то в сторону. – Ключ на десять видишь? Глазами-то повози!

Капитан невольно оглянулся. Найти здесь гаечный ключ было невозможно.

– Генка по делам бегает, – неожиданно сказал Миша. – Я где прост, а где – как бабушка удава. Хребет на макушке!

– Откуда вы знаете про дела его?

– Я ж тебе говорю, что разговор по телефону сфотографировал. Шестое, значит, чувство в период обострения.

– Понятно. А что именно он говорил по телефону?

– Имена, как этикетки, – проворчал мужик. – Поименно.

– Да, согласен. Что же он говорил?

– Что говорил? Он, значит, партию последнюю… Последнюю! Это про КПСС? Наша любимая партия не последняя! Понял? – Миша свирепо посмотрел на капитана. Икнул. – …Теперь он на делах, а я лямку, как мать-одиночка…– И мужик совершенно неожиданно расплакался. По его щекам потекли настоящие крупные слезы, которые он даже не пытался вытирать.

– Ясно. Девушек Гены знаете?

– Я, товарищи, отец троих детей, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Миша. – Семья на моем иждивении. А так у меня зрение, как алмазная шлифовка. Записывай! Бронислава… э-э-э… значит. Вот так вот!

– Бронислава. А еще кто?

– Еще кто? Без смазки трение качения кипит, – недовольно сообщил Миша. – Мне ротора перематывать. Понял? – И зло добавил: – Шел бы ты…

Сквира вздохнул и, осторожно переступив через осколки стакана, вышел из комнаты. На пороге он оглянулся. Миша сидел на стуле, уставившись бессмысленным взглядом перед собой.

В цеху несколько пожилых женщин и с пяток мужиков в черных ватниках возились около какого-то механизма высотой с дом. Поодаль стоял мужчина в галстуке и в синем рабочем халате, надетом поверх рубашки в клеточку. Он ничем занят не был. Северин Мирославович немедленно направился к нему.

– Кирпич нужен? – первым заговорил человек в галстуке. – Так это в другой цех. На просушку. А тут у нас пресс, тут не кирпичи, а заготовки кирпичей… – И он рассмеялся собственной шутке.

– Нет, – улыбнулся в ответ Сквира, показывая удостоверение. – Поговорить.

– Ладно, говори, – согласился мастер. Он даже не смутился.

– Я по поводу ваших чернорабочих…

– Двое их – Миша и Гена. Ты просто так спрашиваешь, или случилось что-нибудь?

– Проверяем кое-что, – пожал плечами Сквира. – Я, кстати, в хозчасти был, застал там какого-то мужика, пьяного в стельку.

– Миша, – кивнул мастер. – Как с ним не боремся, ничего не помогает. Отбудет свое в ЛТП , возвращается и опять напивается до потери пульса. А уволить его я не могу.

– А второй?

– Гена? Он молодой еще, у него хоть какие-то интересы, кроме водки, есть.

– А где его найти можно? Он сегодня на работе будет?

– Кто его знает! Его третий день нет… Гена вообще нас последнее время своим присутствием не балует. Раньше такой старательный парень был, а теперь выпендреж один – то он, видите ли, в фильме снимается, то в Африку военсоветником нанимается…

– А Реву вы хорошо знали? – спросил Сквира.

– Конечно! Он же главным инженером у нас был! Только он, кстати, и умел Генку в чувство привести. Рыбаченко ж хочет как коллекционер прославиться. А без Ревы разве мог он нумизматом считаться? И рассказывать, какой он великий и неповторимый?

– Они менялись монетами?

– Менялись? – мастера этот вопрос явно развеселил. – Да что там у Генки выменивать! Рева ведь был нумизматом, известным на всю Украину, а Рыбаченко наш только и может, что горлопанить. Все знают, что покупал он просто у Ореста Петровича то, что тому не годилось. Купит, а потом перед всеми хвалится…

Володимир, центр города, 11:50.

Сквира и Козинец стояли у подножия крепостного вала и жевали пирожки, купленные на автостанции по соседству. Погода была неплохой, хотя над городом нависали серые тучи. Через них нет-нет да проглядывало солнце. Ветерок шевелил траву на берегах теряющейся среди лугов реки, которая так и называлась – Луг.

– Не смог я разыскать Кранц-Вовченко, – говорил Василь Тарасович, осторожно, чтобы не испачкаться повидлом, откусывая очередной кусок пирожка. – Дома говорят, что она в понедельник вечером отвалила на бонистическую выставку. Во Львов. Получается, сразу после разговора с вами смылась…

Сквира поморщился, но промолчал.

– Оттуда она ни разу не перезванивала, – продолжал лейтенант. – Когда вернется – неизвестно. Я добыл номера организаторов выставки. И что? У них там никто не отвечает. И, кстати, в луцком обществе филателистов – тоже.

– Вот и пойми, за кем гнаться, – задумчиво проговорил Северин Мирославович. – То ли во Львов ехать искать старуху, то ли засаду у Рыбаченко устраивать…

В сотне метров от них шумела будничной жизнью автостанция – одноэтажное здание с залом ожидания, билетными кассами и буфетом. Сотни человек сновали туда-сюда, толпились на платформах, бегали в расположенный рядом центральный универмаг, оглядываясь, чтобы не опоздать на свой автобус.

– Держитесь, дальше еще интереснее! – пообещал Козинец. – Я, пока искал Кранц-Вовченко, вызвонил ее участкового врача. Так тот сказал, что в воскресенье Марте Фаддеевне было плохо. Гипертония. Врач хотел ее в больницу, но она уперлась. Около полудня вызвали «скорую». Диагностировали криз, поставили капельницу. К пяти давление упало, врачи оформили письменный отказ от госпитализации и уехали. Ну как вам эпизод?

– Любопытно, – пробормотал Сквира. – Звучит, как твердое алиби. Очень своевременное, кстати. Даже слишком…

В отдалении, будто трудолюбивые муравьи, сновали «лазики», высаживая одних пассажиров и тут же загружаясь новыми, чтобы развезти их по угольным шахтам и окружающим селам. Мимо гордо проплыл красавец «Икарус». Голос диспетчера бубнил, объявляя очередной рейс…

– В архиве поликлиники отыскалась карточка зятя Ревы, – рассказывал о своих изысканиях Козинец. – Он таки лет десять назад сломал палец. В истории болезни так и написано: «во время монтажа запорного механизма на руку упал подоконник». И что это доказывает? Алиби у дочки с зятем все равно отсутствует. – Козинец проглотил последний кусок и принялся вытирать липкие пальцы.

Сквира расслабленно жевал, поглядывая на крепостной вал, в этом месте закрывавший собою полнеба. Снизу этот длинный холм казался темной громадой, неприступной и грозной. Он возвышался над болотистым берегом реки и тянулся на километр, полуподковой огибая центр города. Крутые склоны его густо поросли травой.

– Наверху есть тропинка, – сказал, проследив за взглядом капитана, Козинец. – Она ведет прямо к епископским палатам около Успенского собора…

– Я все-таки одолел две страницы лекции Ревы, – засмеялся Сквира, – теперь я специалист по этому холму! То, что мы видим, построили четыреста лет назад поляки. Вдоль вала тогда стояли каменные башни…

– Да? – лейтенант понял, что Северина Мирославовича распирает от переполнявшей его информации, и на всякий случай прибавил: – Про башни я не знал…

Капитан поискал взглядом какие-нибудь развалины, но холм казался совершенно гладким.

– Были тут еще и галереи… И палисад, что бы это слово ни означало. Все это окружал ров, наполненный водой из реки. Вот и попробуй штурмовать город, если сначала нужно окунуться по пояс в жидкую грязь, потом вскарабкаться почти вертикально вверх под перекрестным огнем из башен, а затем еще и через этот пресловутый палисад перелезать. А из специально оставленных в валу пещер и ходов в самый неожиданный момент тебе в тыл могут выскочить защитники города. Рева пишет, что эти норы до сих пор сохранились…

– Да фигня все это, – буркнул Козинец. – Одна гаубица – и вперед. Или мортира…

– Ну, как скажете, – пожал плечами Сквира. – Поляки возвели этот вал на месте древних валов времен Киевской Руси, срытых по требованию монголо-татар . В промежутке между, так сказать, древним и вот этим валами здесь была каменная городская стена… – Он вытер руки куском оберточной бумаги. – Ну, черт с ним, с валом. Я в гостинице выписал имена тех, кто за последнюю неделю останавливался в городе. В Володимире же только одна гостиница?

– Одна, – ответил Козинец. – Да и она нам на фиг не нужна. Кто к нам приезжает? Если родаки или кореша, то они у людей спят. У тех, к кому приехали. Командировочные у нас не задерживаются – утром приперся, вечером отвалил…

– Я это заметил, – усмехнулся капитан. – Гостиница еще позавчера пустая стояла. Представляете? Я был единственным постояльцем! – Он вынул из внутреннего кармана пиджака вырванный из тетрадки листок. – Видите, в четверг выписался последний гость – Олевко С.Т. Он приехал в Володимир из Киверцов Волынской области, заселился на одну ночь. Почему житель Волыни вдруг поленился уехать на ночь домой, непонятно.

– Мог просто загулять. А как ночью от нас уехать?

– Ну, я так и подумал, – согласился с ним Сквира. – В понедельник поселился я. В пустую гостиницу. Вчера вечером, в двадцать два тридцать, заехал кто-то по квоте горкома. Партийцам, оказывается, можно селиться без имени, паспорта и командировочного удостоверения…

Козинец вежливо улыбнулся, но предпочел промолчать.

– Сегодня добавился третий постоялец. Около пяти утра, явно с киевского поезда, заселился «по личным делам» некто Дзюба В.А. И все… На четырехэтажную гостиницу!

Они медленно шли к автостанции. Сразу за ней располагалась большая площадь, от которой до райотдела – минут пять пешком.

– Если в день убийства в гостинице никто не проживал, – рассуждал Сквира, – значит ли это, что преступники должны быть местными? Или знакомыми местных?

– Не! – Козинец покачал головой. – Преступники могли приехать к нам утренним поездом или автобусом, замочить Реву и отвалить вечером.

Они миновали станцию и остановились на тротуаре, пережидая, пока проедет вереница автобусов.

– По инструкции нужно проверить и Олевко, и Дзюбу… Вы можете разослать запросы на предмет их связей с Ревой или украинскими националистическими кружками?

– Напишу, – покладисто ответил Василь Тарасович.

Из скверика, расположенного напротив, на них смотрел вездесущий Ленин. Потертая статуя, совершенно не узнаваемая, да еще и почти полностью скрытая кустарником. Но глаза с характерным прищуром отыскали Сквиру даже здесь…

– А что вы сказали про чувака из Киева? – вдруг спросил Козинец, – Ну того, который утром въехал?

Сквира еще раз вытащил бумагу из кармана.

– Дзюба, – прочитал он. – Дзюба В.А.

– Дзюба? – повторил лейтенант. – Не Валентин ли Александрович? Один из тех нумизматов, о которых говорила Кранц-Вовченко? Из тех, с кем общался Рева?

Володимир, ресторан «Дружба», 12:30.

– Как вы так быстро меня разыскали?

Валентин Александрович Дзюба указал на место напротив себя. Он говорил по-русски.

Сквира пожал плечами:

– После регистрации в гостинице вы поднялись в номер, где пробыли, не выходя, около семи часов подряд. Скорее всего, спали после поезда. Потом спустились в холл и спросили у дежурной, где здесь приличный ресторан. Она направила вас сюда.

Дзюба хмыкнул.

– Приятно, черт побери. Такая популярность среди туземного населения!

– Я приезжий, – сухо сказал Северин Мирославович. – Из Луцка.

Они сидели в «Дружбе» – по-видимому, единственном ресторане на весь город.

– Об Оресте мне сообщил Шкляр, – объяснил Валентин Александрович, вытирая ложку салфеткой. – Это один из наших. Общий друг, если можно так выразиться. А ему звонила Марта, эта вездесущая луцкая Лисса, порождение Ночи и Неба…

– Это вы ее хвалите или ругаете?

– Кого? Марту? – Дзюба налил себе немного «Боржоми». – Хвалю, хвалю. Лисса – это у греков персонификация бешенства, безумия и цепкости.

– Так что вы здесь делаете? – Сквира подавил невольную улыбку.

– Здесь? – удивился Валентин Александрович и обвел взглядом ресторан. Потом посерьезнел: – Приехал отдать последние почести своему товарищу. Мы, нумизматы, держимся кучкой, знаете ли. А вы разве поступили бы по-другому?

Дзюба был одет в свободную рубашку, под которой виднелся шелковый шейный платок. Его синий пиджак чем-то напоминал китель морского офицера. Из нагрудного кармашка торчал уголок крахмального платка, подобранного в цвет рубашке. На руках блестела пара золотых перстней. Седые волосы, аккуратные, густые, спускались к самым плечам…

Киевский гость был, конечно, весьма импозантен. И все же, чего-то ему не хватало. Чуть-чуть. Суровой мужественности, чтобы походить на капитана океанского лайнера. Подтянутости, чтобы считаться плейбоем. Легкой небрежности, чтобы выглядеть как викторианский джентльмен. К тому же: аристократ и… гм… крошки вокруг тарелки! И капустняк!..

– Ореста жалко… – говорил тем временем Валентин Александрович, поднося ко рту ложку супа. – Его ограбили? Зарезали?

– Да, – кивнул капитан. – Я веду следствие. Кстати, вас Марта Фаддеевна тоже упоминала…

– Старая карга! – проворчал Дзюба. – Ничего святого!

Он подхватил вилкой кусок буженины и стал, смакуя, пережевывать. На лице его было написано такое неподдельное удовольствие, что капитану захотелось и самому попробовать кусочек.

– Но кураж у нее, тем не менее, есть, – продолжал Дзюба. – Есть. Слышали, она свою коллекцию завещала городу? Ни один нумизмат не смог бы оторвать от себя… – Он выпил немного минеральной воды. – …или от своих детей, не важно, собственную коллекцию. Вы смогли бы? Я – нет. Вот, к примеру, мне на прошлой неделе удалось заполучить ромбовидные денье длинноволосых королей. Разве может что-либо сравниться с этими ощущениями? С этим счастьем? Разве можно от этого добровольно отказаться? – коллекционер нанизал на вилку несколько помидорных кружочков и с явным наслаждением отправил их в рот.

– Что за короли? – из вежливости спросил Сквира.

Валентин Александрович замер, удивленно посмотрел на капитана, но потом покивал и продолжил жевать.

– Меровинги. Слыхали? Первая королевская династия франков. Законные властители, так сказать, единого тогда народа, который нынче распался на немцев, австрийцев, швейцарцев, французов, бельгийцев, голландцев и бог еще знает каких люксембуржцев. Сам Меровиг считался потомком Иисуса Христа. Да-да, именно так… – Дзюба покрутил вилкой в воздухе. – Разве можно пройти мимо монет, чеканившихся такими королями? А? Можно? Представьте, что вы видите ромбовидные денье и проходите мимо? Абсурд? Абсурд!

Он допил воду из стакана и опять наполнил его. На этот раз до краев. Минералка зашипела, зафонтанировала пузырьками газа, и на стол вокруг полетели мелкие капельки. Вид у Валентина Александровича при этом был весьма довольный. Человек радовался всему, что окружало его, даже стакану воды.

– А если объединить коллекции вашу и… ну… Ревы, что получится? – мрачно поинтересовался Сквира.

– В смысле? – Валентин Александрович застыл с поднесенной уже к самому рту ложкой супа. Потом засмеялся и погрозил капитану пальцем. – Ох уж эти мне следователи! Все вы – порфирии петровичи. Вам бы человека за один стол с вами, а там уж вы вытянете, вытянете из него признание!

– А вам есть в чем признаваться?

– Если скажу, что нет, вы мне не поверите, – со смехом ответил Валентин Александрович. – Если скажу, что да, на каторгу пошлете. Что же мне ответить?

– Каторга осталась в царском прошлом. В наши дни – до пятнадцати лет.

– Или расстрел, – заметил Валентин Александрович, отодвигая тарелку в сторону. – Впрочем, мне расстрел не грозит. Я, чтоб вы знали, в это воскресенье в тринадцать ноль-ноль на Подоле читал лекцию…

Вот еще один с алиби. Сговорились они, что ли? У всех на воскресение есть алиби!

– Лекция о Бодлере, между прочим, – Дзюба сделал многозначительную паузу. По лицу столичного гостя было видно, что в его мире сыщики и Бодлер несовместимы. – Это мое хобби, – не дождавшись реакции, Валентин Александрович благодушно улыбнулся. – Я имею в виду, Бодлер. В зале сидело человек тридцать, не говоря уже о Самойловиче из общества «Знание», который так трясся над моим гонораром, что чуть собственный кошелек не потерял. Разошлись около трех. Мог я за час доехать из Киева до этой дыры? Никак не мог. Так что, увы…

– Не обязательно лично присутствовать, – равнодушным тоном, будто обсуждая отвлеченную теоретическую проблему, заметил Сквира. – Найти сообщника, спланировать грабеж, а самому лежать под капельницей или с лекцией выступать – так, собственно, чаще всего и ведут себя интеллигентные преступники…

Дзюба перестал жевать.

– О-о! – наконец закивал он. – Вполне, вполне… Жаль, думал остаться вне подозрений. Впрочем, подогревает кровь…

Откуда-то из полумрака появилась официантка. Сквире она дала меню, у Валентина Александровича забрала опустевшие тарелки и исчезла, бросив напоследок:

– Сейчас будет горячее.

Капитан взглянул на цены и понял, что заказывать ничего не будет. Для приличия поводил немного пальцем по строкам, но, кроме кофе, «натурального, молотого», ничего выбрать не смог. Тридцать копеек. Можно пережить.

– Часто вы… ну… бываете в Володимире? – проклятый барьер в мозгу не давал нормально говорить. Из-за цен он так разволновался, что ли?

– В Володимире?.. Ах да, в этом городке! Я тут в первый раз. Знаете, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на… гм…

– А чем, собственно, вы занимаетесь, Валентин Александрович?

– Я художник. Причем признанный, что намного приятнее, чем непризнанный. Пишу или для славы, или для себя, или за деньги.

– Это все разные жанры?

– Жанры? – расхохотался мужчина. – Жанры? Вы великолепны! Хотя, конечно, можно сказать и так. Впрочем, нет, жанр у меня один – городские пейзажи. Просто для денег я пишу Андреевскую церковь. Конвейерным, так сказать, способом. Для славы – стройки пятилетки…

– А для себя?

– А для себя – городские дворики. Вот представьте: дом дореволюционной постройки. Кладка уже кое-где потрескалась, трещины в штукатурке, плющ разросся. Во дворе, в тени, на скамеечке, сидят две женщины, пожилая и помоложе, и наблюдают за попытками маленького мальчика затащить обратно домой огромную лайку, их общего любимца. Эту картину я буквально вчера закончил. Каково?

– Должно быть красиво…

– Не то слово! – загремел Дзюба, откидываясь на спинку стула. – Это гениально! Уж вы мне поверьте, я эту картину видел. Только за это никто не заплатит. Никто! – Он покачал головой для убедительности. – Отличный сюжет, хороший свет, удачная композиция… Как будто это главное! – Дзюба огляделся, приглашал в свидетели невидимую аудиторию.– Это Поленов мог заниматься светом. Мне же нужно думать о том, как заработать на масло к хлебу насущному. А для этого приходится дружить с целым миром. – И назидательным тоном добавил: – И пить по ночам со всякими самойловичами. Думаете, Айвазовский мог позволить себе ловить свет? Парень из семьи львовских армян, оказавшийся в только что завоеванном Крыму! Вы полагаете, эти идиоты смотрели на свет в его морских волнах? Нет, они смотрели на его нос, на его армянский нос! – Дзюба сердито засверкал глазами. Лицо его раскраснелось. – Конечно, они посмотрели на его волны и увидели свет! Или сделали вид, что увидели. Но потом, потом, когда деваться уже было некуда!.. Или Репин! Вполне взрослый, самостоятельный человек. Только вот незадача – приехал из украинской провинции, из городка в Малороссии, который и на карте-то не найдешь. Думаете, они на композицию смотрели? Они его выговор обсуждали!

Похоже, столичный художник свернул на свою излюбленную тему и останавливаться не собирался. Но едва он опять открыл рот, Сквира его перебил:

– Значит, вы пьете с целым миром…

Валентин Александрович запнулся.

– Это да, – неуверенно согласился он.

– А мальчик с собакой – это что-то из вашего детства?

Дзюба кивнул и вдруг стал декламировать:

– Средь шума города всегда передо мной

Наш домик беленький с уютной тишиной…

В окне разбитый сноп дрожащего потока;

На чистом пологе, на скатерти лучей

Живые отблески, как отсветы свечей .