Текст книги "Трезуб-империал"

Автор книги: Эд Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Капитан спустился с крыльца и пошел вдоль стены дома, пытаясь открыть все окна, которые ему попадались по пути. Дергал, давил на них. Все они были заперты.

Освещал он и землю вокруг, но даже если там и имелись следы, они терялись в оставшихся после сегодняшнего дождя лужах. Воды было так много, что она кое-где затапливала траву, обильно заполонившую запущенный огород, и решительно вторгалась на асфальтовый «воротник» вокруг фундамента.

Северин Мирославович обошел весь дом. Заглянул в деревянный сортир, стоявший у боковой стены. Голая лампочка на витом шнуре. На гвозде – несколько обрывков газет.

Он направился через двор к колодцу. Откинул деревянную крышку. Цинковое ведро на подставке. Железная цепь, тянущаяся от его ручки к коловороту и свивающаяся здесь во множество колец. Метрах в трех внизу – неподвижная черная вода.

Во дворе послышался шум. Калитка скрипнула, и небольшая группка людей, беспорядочно светя несколькими фонарями, потянулась к крыльцу.

– Это соседи, – тихо сказал Василь Тарасович, подходя к Сквире, – Чигурко Дмитро Степанович и его сын, Любомир.

– Здравствуйте, – почему-то хрипло поприветствовал пришедших капитан. Закрывая крышку колодца, он прокашлялся и нарочито громко и уверенно, даже с вызовом повторил: – Здравствуйте.

Чигурко переглянулись.

– Вечер добрый, – отозвался Дмитро Степанович.

Чигурко-младший, парень лет двадцати пяти, неуверенно сказал:

– Я вообще-то слесарь. Могу открыть дверь, если нужно.

– Участкового ждем, – тут же зашептал Козинец. – Он уже едет.

– А вы Рыбаченко знаете? – спросил Сквира. Получилось излишне громко.

Чигурко опять недоуменно переглянулись.

– Генку, что ли? – уточнил Любомир. – Знаем. Что-то он сегодня всем нужен! Днем, вон, какой-то мужик приходил. Говорил – из милиции. Его почтальон видел.

– Это, кажись, я был, – хмыкнул Василь Тарасович. Он тоже стал говорить в полный голос. – Я, когда Генку искал, пересекся с почтальоном. Где-то после двух.

– А, ну понятно… – кивнул Любомир. – А вечером участковый наш прибегал.

Сквира тревожно оглянулся, будто за это время дом мог исчезнуть.

– А что за человек этот Рыбаченко?

– Не похоже, чтобы он сильно на своей работе работу работал… – усмехнулся Дмитро Степанович. – Я это участковому нашему сто раз говорил.

С улицы донесся шум подъезжающей машины. Яркие лучи фар выхватили из темноты кусок забора. Милицейский «бобик» остановился у калитки.

– А «Москвич» когда материализовался?

Оба Чигурко пожали плечами.

Сквира не мог устоять на месте от нетерпения.

Во двор, наконец, вошел грузный человек в милицейской форме. Он помедлил немного, разглядывая группу людей, но, узнав Козинца, направился к нему.

– Здорóво, – сказал он.

– Это участковый, лейтенант Сало, – представил его Василь Тарасович.

– Сало? – Северин Мирославович невольно улыбнулся.

– И не говорите! – благодушно прыснул в усы лейтенант, обмениваясь с ним рукопожатием. – Я с этой фамилией уже сорок лет мучаюсь! – Он кивнул семейству Чигурко.

– Ну что, будем заходить? – торопился Сквира.

– Ключ, говорите, изнутри торчит? – Сало взял фонарик и довольно легко взбежал на крыльцо. – Да, торчит, – подтвердил он, пригнувшись к замку. Потом сверкнул фонариком во двор. – И машина его здесь. – Участковый громко, с силой, постучал кулаком в дверь и закричал: – Рыбаченко! Открывайте, иначе придется ломать дверь!

Соседские собаки, встревоженные шумом, залаяли во дворах.

Сало терпеливо ждал. С улицы к забору подошли несколько человек.

– Что там у вас? – крикнула какая-то женщина.

Чигурко-отец махнул рукой.

– Ну что, – вздохнул участковый, – будем дверь вскрывать?

– Нет, нет, – остановил его капитан. – Дверь трогать нельзя. Давайте вон то окно, дальнее, первое от угла.

– Я мигом, – тут же отозвался младший Чигурко.

В руках у него появился короткий ломик. Раздался треск, и одна из половин окна, приподнявшись на несколько сантиметров, вывалилась наружу. Чигурко ловко подхватил ее и с помощью Сквиры благополучно опустил на землю.

Толпа невольно придвинулась.

– Все назад! – тут же скомандовал участковый. – Стойте, где стоите!

Северин Мирославович подпрыгнул, повис на карнизе, неуклюже заскользил туфлями по стене дома, кое-как подтянулся и перевалился через подоконник.

Автоматически стал стряхивать известку с брюк, но тут же одумался. Выпрямился.

…В доме было тихо. Сквира постоял несколько мгновений, прислушиваясь. Включил фонарик, занятый у Козинца. Луч света выхватил из темноты прихожую, служившую Рыбаченко одновременно и кухней, – деревянный стол, табуретки, груду посуды в мойке, плиту на четыре конфорки…

Капитан сделал несколько осторожных шагов и щелкнул выключателем. В прихожей вспыхнул яркий свет.

– Милиция! – крикнул он.

Дом никак не отреагировал на этот крик.

Входная дверь была не просто заперта на ключ – изнутри ее подпирал стул.

Северин Мирославович, осторожно ступая, прошел по скрипучим половицам к двери в комнату, заглянул туда.

Света, падавшего из кухни, хватало, чтобы разглядеть что-то вроде гостиной с низеньким сервантом, диваном и телевизором. В углу, у печи, стоял журнальный столик с огромным бобинным магнитофоном. В центре солидно возвышался стол побольше. За ним, откинувшись на стуле, сидел Рыбаченко.

Северин Мирославович замер, не в силах отвести от него взгляда.

Глаза Рыбаченко были закрыты. Под легким сквозняком, проникшим через распахнутую дверь, волосы на его голове зашевелились. Сквира почувствовал, как по телу пробежал озноб. Майка Гены была залита чем-то, казавшимся в полутьме тяжелой черной массой. Эта масса покрывала шею и подбородок. Она же расплескалась на множество луж и брызг на столе и полу. Руки Геннадия безвольно висели, испачканные той же массой. Под ладонью, в черной луже, лежала открытая опасная бритва.

Четверг, 23 сентября 1982 г.

Володимир, дом Геннадия Рыбаченко, 01:50.

В царившей тишине слышен был только скрип шариковой ручки сидевшего на табурете эксперта. Чернила в ручке заканчивались, и в тщетной попытке выжать еще несколько строчек он сильно надавливал на бумагу. Мужчина скользнул равнодушным взглядом по вошедшим в дом санитарам и вернулся к своему протоколу.

– Труп можно забирать? – обратился к нему старший санитар, дядька лет пятидесяти. – Убитый где, в комнате?

– Фотографировать! – негромко сказал другой эксперт, из той же луцкой бригады, колдовавший в углу.

Младший из санитаров, совсем еще мальчик, вчерашний школьник, испуганно вздрогнул.

Основной фотограф был занят, и на призыв откликнулся Квасюк, как раз выходивший из комнаты. Олег Сергеевич был подчеркнуто спокоен. Как он ни берегся, брюки и обувь его уже испачкались в крови. Впрочем, как у всех, кто сейчас работал в доме…

– Так труп забирать? – опять спросил старший санитар. С видом бывалого он деловито почесал щетину на щеке.

Младший неуверенно огляделся. Он был слишком юн для такой работы – таскать залитых кровью мертвецов. Но что-то ведь заставляло его заниматься этим! Зарабатывал стаж перед поступлением в мединститут?..

– Это там, – эксперт, писавший протокол, махнул рукой, не поднимая головы от своих бумаг.

Старший санитар дернул младшего за рукав и пошел через прихожую в комнату. Его коллега неуверенно поплелся за ним, волоча слишком тяжелые для одного носилки.

Раздался мелодичный звон. Высокие напольные часы у окна заиграли какую-то мелодию, неузнаваемую, но довольно приятную. Потом ударили два раза. Повернувшиеся на звук тут же равнодушно отвернулись – работы было много.

По майке Рыбаченко, по застывшей крови, ползла муха. Шедший впереди санитар, едва приблизившись, замахал руками, сгоняя ее. Воздух пришел в движение, и тяжелый запах крови защекотал ноздри.

– Так что с трупом? – настаивал старший. – У нас смена давно закончилась. Уже два. Нам еще час до Луцка, а там пока бумаги, пока то да се…

– Возьмете отгул, – ответил мужчина, находившийся в комнате. Он шагнул к санитарам и протянул им несколько листков. – Я судмедэксперт. Это протокол. С трупом мы закончили, забирайте. Только кровь по дому не разнесите.

Стоявшего рядом с ним Сквиру от этих слов передернуло, и он отвернулся.

– Поаккуратней! – командовал тем временем судмедэксперт.

Санитары остановились перед мертвецом, казалось, в почтительном молчании. Однако уже через секунду выяснилось, что один из них просто примерялся, как погрузить его на носилки, а второй в это время изо всех сил старался сохранить спокойствие.

Тот, что постарше, нагнулся и решительно взялся за ноги Геннадия.

– Давай, чего стоишь!

Младший обошел труп и, отворачиваясь, взялся за плечи.

– Совсем закоченел, – заметил старший.

Труп сдвинулся со стула, едва не упал, но юноша все-таки удержал его и относительно мягко свалил на носилки.

Тело, застывшее в положении сидя, казалось, выполняло какое-то жуткое спортивное упражнение.

– Давай его на бок положим, – предложил старший санитар.

Младший, снова отворачиваясь, попытался выпрямить ноги мертвеца.

– Зря стараешься, – ухмыльнулся его коллега. – Трупное окоченение не пересилишь.

И он, пыхтя, в несколько приемов, повернул труп на бок. Потом покачал немного носилки, проверяя, насколько устойчиво на них лежит тело, и, довольный результатом, выпрямился. Подлез под ворот своего халата и потащил оттуда нечто большое, длинное. Оказалось, простыню. Некогда белая, теперь она вся была покрыта застиранными пятнами непонятного, коричнево-бурого цвета.

Мужчина ловко расправил простыню и накрыл ею Рыбаченко.

Напарники нагнулись и подняли носилки. Они накренились в сторону более низкого, молодого парня, шедшего впереди, и тело тут же съехало к краю. Однако останавливаться санитары не стали. Наталкиваясь на мебель и людей, они двинулись к выходу. Ноги убитого, торчавшие из-под простыни, били юношу по спине.

Сквира застыл, провожая их взглядом. Ему было жутко.

– Смерть наступила между пятнадцатью и семнадцатью часами, – раздался за его спиной голос судмедэксперта.

– Ничего себе разброс! – пробормотал Северин Мирославович, оборачиваясь.

– После вскрытия сузим, – обнадежил эксперт. – Рыбаченко сидел на этом стуле. Потоки крови однозначны. Взял правой рукой бритву и ткнул ее острием в шею слева. Вот сюда, в место, где сонная артерия раздваивается, где пульс самый сильный. – Судмедэксперт приложил палец к собственной шее. – Кровь, вероятно, ливанула сразу. Он испугался, попытался закрыть рану левой рукой, и кровь залила ее по локоть. Уже через пять-десять секунд он должен был потерять сознание, а еще через тридцать – умереть…

На полу, на том месте, где когда-то лежала поднятая уже бритва, темнела лужа крови с неясным продолговатым следом. С рукоятки сняли отпечатки пальцев, отпечатки самого Рыбаченко. Расположены они были именно так, как и должны быть расположены, если бритву держать в кулаке.

– …Он ударил себя сильно, – продолжал судмедэксперт. – Рука немного соскользнула, и лезвие порезало указательный и средний пальцы.

– Почему он не упал на пол?

– Конвульсий не было, – судмедэксперт пожал плечами, – но их вполне может и не быть при таком способе самоубийства. Он мог сползти на пол, но в данном случае положение тела оказалось устойчивым.

Брызги крови образовывали почти правильный полукруг перед стулом и рядом на столе. Странно было видеть оставшееся чистым сидение – его прикрыло собой тело.

              – …Иных следов насилия я не заметил. Кожные покровы целые. Синяков и ссадин нет. Вскрытие проведут днем, – добавил судмедэксперт. – До обеда будут результаты.

На столе, текстом вверх, лежала повестка, выписанная во вторник самим капитаном. Судя по ее виду, бумагу сначала скомкали, а потом аккуратно расправили. Поверх повестки стоял стакан с остатками водки. По всему стеклу – отпечатки пальцев Гены. Рядом – опустошенная бутылка «Пшеничной». Тоже с его отпечатками. Тут же находился нумизматический альбом.

Монеты. Опять монеты…

Избежать гнева подполковника Чипейко не удастся. Прямой вины капитана, конечно, во всем этом нет, но, проведи следственная группа поиск Геннадия более энергично, тот мог бы сейчас сидеть в изоляторе, а не лежать в перевозке…

Сквира в задумчивости открыл альбом. В верхнем ряду – покрытые благородным старинным налетом металлические кружки. Самый первый из них, позеленевший, с неровными краями, маленький и невзрачный – полушка. Старославянский шрифт, расправивший крылья двуглавый орел, надпись: «Петръ Алексеевичъ»…

Эх, Рыбаченко, Рыбаченко!

Следующая монета вызвала грусть узнавания – тонкий серебряный кружок, гладкий, без всякого изображения с одной стороны и с украинским трезубом с другой. Именно так старуха описывала брактеаты киевского князя Владимира Ольгердовича… Монета Ревы.

На нумизматическом альбоме, кроме пальцев Гены, было еще и множество отпечатков Ореста Петровича. Просмотрели весь дом – больше нигде ни одного его отпечатка не обнаружили. Только на этом альбоме и на этих монетах.

– Тут есть кое-что, – услышал капитан за спиной голос Козинца.

Василь Тарасович высунулся из-за двери, ведущей в соседнюю комнатушку. Сквира кивнул и направился за ним.

Они оказались в просторном помещении с ванной. Вода в дом проведена не была, и, чтобы умыться или устроить стирку, ее требовалось наносить из колодца и нагреть в кастрюле.

– Глядите, что я нашел в выварке, – Козинец приподнял крышку.

Кастрюля была доверху заполнена водой, в которой отмокало белье. Ручкой швабры лейтенант сдвинул полотняный ком в сторону и показал пальцем на дно. Внизу что-то лежало. Небольшой, красный, завернутый в несколько слоев целлофана прямоугольник.

– Паспорт, – сказал Василь Тарасович. – Зуб даю – паспорт Ревы.

Сквира молчал.

– Проверю, освободились ли понятые, – Козинец исчез за дверью.

Капитан безмолвно наблюдал, как в воде расправляется белье. Если там действительно паспорт Ревы, то положить его туда мог только убийца.

Криминалист, все это время торчавший в ванной, обернулся.

– Северин, по поводу окон… Все закрыты на шпингалеты. И форточки тоже. Кое-где рамы заколочены…

Запертое помещение. Дверь закрыта на ключ и изнутри подперта стулом. Все окна заперты и даже «кое-где заколочены». Отверстий в крыше, полу и стенах дома нет. Внутри – труп с раной от бритвы на шее. Сама бритва лежит на полу, под свесившейся рукой. На рукоятке – отпечатки хозяина дома, а поверх них – потеки его крови. И мотив страшного поступка у погибшего имеется – он, похоже, три дня назад убил своего учителя…

– Точно окна не открывали?

– Ржавчину не наколдуешь. Открывали бы – на ней были бы видны свежие следы.

– На каждом окне? – настаивал Северин Мирославович.

– Да. Даже на том, которое ты высадил, когда влезал.

Сквира оглянулся. В ванной они находились одни.

– Дядя Слава, – он понизил голос, – нет записки. Чистого самоубийства… ну… не получается…

– Решать тебе, барашек, – криминалист развел руками. – Если бы в момент смерти рядом с Рыбаченко был еще кто-то, как бы тот человек смог выйти? Мертвец не запер бы за ним дверь. Спрятаться здесь негде, сам видишь…

– Нет записки…

– Нет, – согласился криминалист. – Но ты же знаешь, барашек, не всегда самоубийцы их оставляют…

Да, Сквира это знал. Как и то, что такое случается крайне редко.

– А входная дверь?

– Стул подпирал ручку. Замок был закрыт на два оборота. На язычке ключа свежих царапин нет – ни круговых, ни продольных. Да и вообще там царапин практически нет. Однозначно дверь запирали изнутри. Такое снаружи без явных следов не подстроить…

В проеме двери возник Козинец.

– …Так что, товарищ капитан, – тут же официальным тоном заговорил криминалист, – протокол раньше полудня я оформить не успею.

Василь Тарасович бросил на него удивленный взгляд, но раздумывать не стал:

– Понятые сейчас заняты. Я бы пока вам кое-что в прихожей показал…

Северин Мирославович кивнул и последовал за ним.

В прихожей, служившей одновременно и кухней, Козинец остановился.

– Видите чистый стакан?

Рыбаченко не отличался тягой к чистоте. Вымытой посуды у него просто не было – сетка над мойкой пустовала. Зато в раковине валялись вилки, ложки, стаканы, чашки, тарелки самых разных калибров – все с остатками пищи.

– Зацените: в этих завалах – один стакан, самый нижний не имеет остатков бухла, на нем нет следов жратвы с окружающих тарелок, и вообще, он весь светится чистотой. А заныкан почти на самое дно.

– Ну и что?

– Зачем совать чистый стопарь в грязную посуду?

Сквира молчал.

– Ну, зачем? – настойчиво переспросил Козинец.

Северин Мирославович устало посмотрел на лейтенанта. Ему бы в школу КГБ! Тогда бы знал, что на любом месте преступления такого типа вопросы можно придумывать тысячами. Схоластика сплошная…

– Это догадки, – сказал капитан. – Зафиксируйте, изымите на экспертизу, но с выводами пока…

– Там же, кстати, две чистые тарелки, – не унимался лейтенант. – Я проверю отпечатки пальцев.

– Проверяйте, – Сквира пожал плечами. – Хотя… Выпил Гена воды, простой воды, и бросил стакан в мойку, даже не подумав, что тот, вообще-то, все еще чистый.

Василь Тарасович покачал головой и принялся разбирать посуду.

У его ног стояли мусорное ведро, пустые бутылки из-под вина и водки и какой-то небольшой ящик.

– В мусоре тоже придется покопаться, – заметил Сквира.

– Обязательно, – не прекращая своей работы, ответил Козинец.

– А что за ящик? – капитан стукнул ногой по стенке.

– Пустой. Старый, довоенный еще. Внутри банки. Тоже старые, таких теперь не лабают. И тоже пустые. Отпечатки только Рыбаченко.

Сквира нагнулся и поднял ящичек. Крепкие еще стенки были выкрашены изнутри и снаружи под вишневое дерево. За многие годы краска выцвела. Сверху налипли грязь и известка. На одной из стенок изнутри можно было еще прочесть надпись полуосыпавшейся позолотой «Raszewski i Syn. Sklep. Włodzimierz Wołyński, 1939».

– Что это значит? – капитан ткнул пальцем в буквы.

– «Рашевский и сын. Магазин. Володимир», – бегло перевел Козинец, лишь на мгновение оторвавшись от мойки.

В ящике, занимая где-то треть объема, стояли две пустые банки с притертыми крышками. Больше всего они походили на аптекарскую посуду. Во всяком случае, формой. Сходство дополнял темно-коричневый цвет стекла.

– Что здесь хранилось? – спросил Сквира.

– Черт его знает. Может, это от бабки осталось? В наследство?

Капитан вернул ящик обратно.

Рядом было мусорное ведро. Несколько скорлупок яиц, картофельные очистки, две пустые консервные банки. Из-под всего этого на Сквиру смотрело знакомое лицо. Рева. Даже здесь – Рева.

– Рева? – Северин Мирославович указал пальцем в ведро.

Василь Тарасович заглянул внутрь.

– Некролог в газете.

Сквира кивнул. Козинец показывал ему этот выпуск на похоронах.

– Видно, эта статья его добила, – буркнул лейтенант.

В прихожую заглянул участковый. Он жестом поприветствовал Северина Мирославовича и опять вышел на улицу. Капитан, которого почему-то тяготил разговор с Козинцом, последовал за ним.

Двор тонул в темноте. Лишь «Москвич» сиял электрическим светом. Все дверцы автомобиля были распахнуты, багажник открыт, капот поднят. Кто-то из криминалистов ползал внутри.

Ребята из Луцка не халтурили. Сквира в очередной раз порадовался, что не стал полагаться на местных милиционеров и вызвал бригаду специалистов.

У калитки кипела своя жизнь. Милицейские машины, местные и из Луцка, запрудили переулок. Перевозка уже уехала. Несколько зевак, несмотря на ночное время, топтались у забора. Молоденький милиционер стоял у калитки и с важным видом предлагал всем разойтись.

Воздух был свежим, прохладным. Капитан несколько раз глубоко вдохнул, выпустив изо рта облака пара. В голове стало проясняться. Даже тревога по поводу предстоящего звонка Чипейко понемногу рассеялась.

Сало стоял рядом, благодушно сложив руки на животе.

– Вы курить? – спросил его Сквира.

– Воздуха глотнуть. Это вы к запаху крови привычные, а я тут еле держусь…

Они помолчали.

– Жалко Генку, – сказал Сало. – Не думаю, что он был совсем уж пропащим. Молодой, да. Бесился, да. Ничего, женился бы, детьми обзавелся и, глядишь…

– Возможно, – не стал спорить Сквира. – Вы что же, сегодня вечером разыскивали его?

– Разыскивал. Кто ж знал, что тут такое…

– А что случилось? Или просто плановое посещение?

– Его девушка… бывшая девушка, Бронислава Ващенко, оборвала все телефоны. Мол, Гена ей позвонил. Случилось что-то страшное, ищите его.

– А что случилось? Что эту Брониславу так… ну… напугало?

– Генка ей позвонил и сказал, что очень виноват, что жизнь теряет всякий смысл…

Вот она, предсмертная записка! Своеобразная, конечно, но это именно она! Только Рыбаченко вместо того, чтобы писать, позвонил…

Сквира невольно выпрямился и в возбуждении сделал несколько шагов по двору.

– Во сколько она вам позвонила? – резко обернулся к участковому капитан.

– В шестнадцать пятьдесят…

– И вы сразу сюда приехали?

– Какое сразу! Разве по таким делам, да еще и по телефонному звонку, сразу приезжают? Но Бронислава набирала меня каждую минуту, в трубку рыдала. Я не выдержал и в восемнадцать десять был здесь. Понятно, никто мне не открыл…

– Машина была во дворе?

– Генкина машина? – задумчиво протянул участковый, вспоминая. – Да! Была!

– Капот был теплый или холодный?

Сало пожал плечами.

– Я не проверял. Я не думал…

– Ворота были закрыты?

– Да, конечно, – кивнул участковый. – Незапертые я заметил бы.

– Видели здесь кого-нибудь? Может, по улице кто проходил?

– Вроде нет, – неуверенно ответил Сало.

– Эх, Генка, Генка… – пробормотал Сквира и вновь повернулся к участковому: – А разве Гена не расстался с Брониславой?

– Кто их, молодых, разберет? – Сало покачал головой и вздохнул. – То разбегаются, то звонят друг дружке. Эта Бронислава прибежала сюда почти одновременно со мной. Я как раз обход дома заканчивал. Кричала, плакала, в окно пыталась лезть…

– В какое окно? – встрепенулся капитан.

– Ну, я это так, – участковый слабо улыбнулся, отчего его вислые усы раздвинулись, – фигура речи. Просто по стеклам барабанила, Гену звала.

– А он, я так понимаю, к этому времени уже мертвый был…

– Да… Если бы знать!

Они замолчали, глядя в темное, беззвездное небо. Ветра почти не было, и неподвижные тучи тяжелым одеялом нависали над городом.

Володимир, автотранспортное предприятие № 2, 08:25.

Сквира сидел, устало откинувшись на спинку сидения «бобика». Смертельно хотелось спать, но уснуть не получалось.

На коленях лежала лекция Ревы. Третья страница. Еще тридцать пять осталось…

Орест Петрович упорно не хотел переходить к сути. Раз за разом он возвращался к тому, что к маю 1323 года галицко-волынская правящая династия казалась крепкой, а государство – незыблемым. Правил державой со столицей в Володимире правнук Данила Галицкого Андрий. Был он крепким мужчиной немного за тридцать. И он сам, и его подданные, и соседи были совершенно уверены в том, что володарь Руси будет оставаться на троне еще не один десяток лет. И уж, конечно, не сомневались в том, что у него впереди достаточно времени, чтобы родить сына. А то и нескольких сыновей. У Андрия был вполне здоровый младший брат Лев. Естественно, законный наследник. Были наследники и у наследника – дочь Буша и ее муж Любарт-Дмитро, сын литовского князя Гедемина . Подрастал Болеслав, сын сестры Марии и сохачевского князя Тройдена . В общем, в королевстве были володарь, находившийся в расцвете сил, и множество наследников, уже давно вышедших из возраста, когда опасны детские болезни. Это прочное здание не могло рухнуть, и все же оно рухнуло…

Сквира уже собирался перевернуть страницу, но машина притормозила и начала заворачивать в ворота АТП.

– Что-то мы быстро, – пробормотал капитан.

– Так городок ведь маленький, – бодро ответил водитель. – Двадцать минут насквозь в любом направлении.

Шлагбаум поднялся, и машина мягко въехала во двор.

– Мне нужна Бронислава Ващенко, – сказал капитан выглянувшей женщине.

– Бронислава? Так она у нас в диспетчерской и работает.

Сквира потянулся, зевая, и вылез из «бобика».

Утро выдалось непривычно солнечным. Яркий золотистый свет заливал огромный двор с десятками автобусов. Какой-то человек поливал один из них из шланга, и лучи играли в струях воды, создавая радугу. Из-под другого автобуса, стоявшего на яме, раздавался мерный стук молотка.

Сквира прошел в открытую дверь и оказался в небольшом зальчике, с трудом вмещавшем человек пять.

Тут же к окну диспетчерской подплыл ярко-желтый автобус.

– На маршрут! – весело крикнул со своего места водитель.

– Второй городской, номер семнадцать, – неожиданно громко донеслось из громкоговорителей под потолком. Капитан вздрогнул и даже пригнулся.

– Вон Бронислава, – показала женщина. На нее шумы диспетчерской не действовали.

Ващенко сидела в углу, безвольно положив руки на стол, поверх графиков. Глаза у нее были красные, заплаканные.

– Я ей предлагал домой идти! – подошел какой-то мужчина. – Может, вы ее отвезете?

– Когда ей сообщили? – повернулся к нему Сквира.

– С полчаса назад. Маме позвонили из милиции, а та позвонила сюда.

Капитан кивнул и, пододвинув один из стульев, сел рядом с девушкой.

– Бронислава Семеновна, вы вчера разыскивали Геннадия. Почему?

– Он мне позвонил, – ответила девушка. Голос у нее был тихим, ровным, монотонным, будто у автомата. – Простился.

– Когда? Когда он вам звонил?

– Вчера. Часов в пять.

– Что сказал?

– «Корчагин, я совершил непоправимое. Не могу с этим жить. Очень перед тобой виноват. Прости».

– Корчагин? – удивился Северин Мирославович. – Что это значит?

– Он меня так называл в школе, – всхлипнула Бронислава. – Когда узнал, что мне понравилась книга «Как закалялась сталь».

– Необычное прозвище для девушки.

По щеке Ващенко скатилась слезинка.

– Так меня больше никто и не называл. Только он. Иногда. Когда-то…

– Значит, Геннадий позвонил вам и сообщил, что не может жить из-за чего-то, что он совершил. Правильно?

– «Корчагин, я совершил непоправимое. Не могу с этим жить. Очень перед тобой виноват. Прости».

Девушка продолжала смотреть прямо перед собой.

– Вы запомнили слово в слово?

Бронислава еле заметно кивнула. Сквира вздохнул. Да, такое не забудешь.

– И что вы ему сказали?

– Ничего, – тихо произнесла Бронислава. – Он повесил трубку.

– Вы ему перезвонили?

– Сразу же. Он не ответил. Тогда я стала звонить в милицию. Потом побежала к нему домой. Я стучала, звала его, но… – Ващенко закрыла руками лицо. Ее плечи беззвучно затряслись.

Сквира беспомощно оглянулся. Потом осторожно спросил:

– А как начался тот телефонный разговор? Трубку взяли вы?

Ващенко сидела так же, закрыв ладонями лицо.

– Нет, – отозвался из-за соседнего стола все тот же мужчина, даже не скрывавший, что слушает разговор. – Я.

– И кто звонил Брониславе Семеновне?

– Кому? – не понял мужчина. – А! Ну да. Слава потом объяснила, что это был Гена. Только я же его не знаю. А голос… Обычный, не высокий и не низкий.

– И что же сказал звонивший?

– В смысле?.. А, ясно. Попросил Ващенко. Так и сказал: «Позовите к телефону Ващенко». Ну я и отдал трубку ей.

– А вы голос узнали? – Сквира повернулся к Брониславе.

– Конечно, – слабо кивнула она. – Только услышала это «Корчагин»…

– Я не совсем об этом спрашиваю, – мягко остановил ее капитан. – Если бы звонивший не назвал вас «Корчагиным», вы поняли бы, кто это?

– Конечно, – повторила Бронислава.

– Он ведь не представился, правда?

Ващенко покачала головой.

– Так мог это быть кто-то другой? Мог кто-то из ваших друзей разыграть вас?

– Разыграть? – Ващенко всхлипнула. – Разыграть! Он же убил себя! – И зарыдала. Не сдерживаясь. Не скрываясь.

Северин Мирославович осторожно притронулся к ее плечу.

– Мне важно знать, – сказал он как можно мягче. – Поэтому я и спрашиваю.

Бронислава снова кивнула. Она вздрагивала и вытирала тыльной стороной ладони глаза.

Капитан растерянно смотрел на нее. Потом подошел к телефону и набрал номер райотдела. Трубку взял дежурный. Его голос, далекий и тихий, смешивался с треском и слегка дребезжал.

– Это Сквира. Козинец пришел?

Дежурный начал что-то говорить, но в этот момент из громкоговорителей оглушительно разнеслось:

– Второй маршрут, номер двадцать один.

– Что? Что вы сказали? – переспросил Сквира.

– Еще нет, – еле слышно повторила трубка.

Капитан дал отбой.

– Гена часто называл вас Корчагиным? – снова обратился он к девушке.

              – В последний раз у призывного пункта… Три года назад, когда в армию уходил. – Она замолчала, погрузившись в свои мысли. – Он был такой надежный, – вдруг заговорила она. – Отзывчивый. Честный… Вы, наверное, о другой честности думаете. Не пацанской, а этой, формальной… Ну, не списывать друг у друга, признаваться, что разбил окно, добровольно сдаваться в милицию вместе с украденным яблоком… – Бронислава невесело улыбнулась. – Мы однажды гуляли под крепостным валом. Кто-то швырнул камешком в бегавшего рядом голубя. Птица наповал, конечно. Так Генка аж трясся весь вечер… – Она вздохнула. – А мама его рассказывала… Когда он шел в первый раз в первый класс, она дала ему букет цветов для учительницы. Он с этим букетом весь день проходил, так и не решился подарить. Вернулся с цветами домой…

– Он сильно изменился за последний год?

Бронислава опять еле заметно кивнула.

– Гена очень разочаровался во взрослой жизни. Знаете, в школе казалось, что стоит только начать работать, начать жить самостоятельно – и ты сможешь делать все, что угодно. То, что родители никогда не разрешали. То, на что у них вечно денег не было… А оказалось, что на зарплату ничего не купишь. Только еду. И кино раз в месяц…

– Он вам жаловался? – осторожно спросил Сквира.

              – Он же нытик, – вдруг неожиданно зло проворчала девушка. – Все плохо, денег нет и никогда не будет, и виноваты в этом родители, я, друзья, наш треклятый город… – Бронислава часто заморгала, и из ее глаз вновь покатились слезы. – Мы много ссорились, а в мае расстались. Он опять изменился. Был обиженным и непризнанным, а стал заносчивым и самовлюбленным. Работать больше не желал. Не хотел говорить о нас и нашем будущем. Требовал только восхищения…

– Откуда он взял деньги?

– Не знаю, – ответила Ващенко устало. – Не знаю. Сказал, что нашел. На улице.

Володимир, центр города, 10:10.

Улица перед кондитерской была, как всегда, пустынной. Капитан пересек проезжую часть и по асфальтовой дорожке прошел в раскинувшийся напротив сквер.

Было довольно тепло. В привычных волынских тучах зияли громадные прорехи, и кусты вокруг капитана периодически вспыхивали под лучами солнца яркой зеленью. Из-за стены листьев время от времени слышался редкий гул проезжающей машины, но, кроме этого, ничто не напоминало о городе, шумящем вокруг. После вчерашнего дождя скамейки успели немного подсохнуть, и Сквира плюхнулся на одну из них. Оторвал уголок у бумажной пирамидки и глотнул немного кефира. Положил на колени лекцию Ревы.