Текст книги "Последний английский король"

Автор книги: Джулиан Рэтбоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Глава восемнадцатая

Эдуард был соткан из противоречий. Этот суховатый, начитанный, трезво мыслящий человек не мог удержаться от слез потрясения и восторга, слушая музыку, рассматривая внутреннее убранство и архитектуру соборов. Однако ни в чем противоречивость его натуры не выступала так ярко, как в отношениях с Годвинсонами. Этой дружбой-враждой была порождена обострившаяся ныне проблема престолонаследия.

Годвина Эдуард ненавидел, Гарольда почти против собственной воли научился уважать, Тостига любил, на Эдит женился, и этот брак, когда отгремели первые бури, превратился в союз двух людей, презиравших друг друга, но умевших скрывать свои эмоции и держаться на расстоянии. Ненависть и уважение, любовь и несчастный брак – все привязывало Эдуарда к клану Годвинсонов, и как бы он ни мечтал избавиться от этой зависимости, за все время царствования Эдуарду не удалось даже ослабить ненавистные узы, ведь на самом деле ни король, ни эрлы не могли выжить поодиночке.

После первых шести лет правления Эдуарду показалось, что он может справиться сам. В 1048 году он без помощи Годвинсонов снарядил флот и прогнал викингов, тревоживших остров Уайт. Многие посты в стране заняли нормандцы, в основном из низшего духовенства. Эдуард выдал свою вдовую сестру Годгифу за графа Булонского Эсташа, приближенного герцога Вильгельма, и пригласил к себе в гости эту чету. В 1051-м король сделал нормандца Робера, епископа Лондонского, архиепископом Кентерберийским, а на лондонскую кафедру пригласил другого нормандца, Уильяма.

Власть и влияние Годвинсонов шли на убыль. Оставалось только заручиться поддержкой северных эрлов, Сиварда и Леофрика, на случай вооруженного столкновения. Эдуард, епископы Лондона и Кентербери, а также зять короля граф Эсташ Булонский тайно встретились в королевском маноре в Чилтерне и задумали подстрекнуть Годвина к явному ослушанию, граничащему с изменой. Вот что предложил Эсташ: съездить в Дувр и поручить своим людям устроить беспорядки в городе. Так и сделали, но, как обычно бывает в таких случаях, верные слуги пали жертвой неведомой им интриги – горожане расправились с ними. Эдуард приказал Годвину беспощадно покарать город, поправший все обычаи гостеприимства. По словам короля, это преступление было тем более вопиющим, что Дувр, один из важнейших портов страны, обязан гарантировать безопасность всем путешественникам.

Разобравшись в обстоятельствах дела, Годвин счел, что жители Дувра правы и не заслуживают наказания. Король вызвал эрла в Глостер, обвинив в ослушании. Тем временем Годвинсоны собрали войско, и самыми младшими участниками этого похода оказались Уолт Эдвинсон из Иверна и Ательстан из Чеддера по прозвищу Тимор. Разбирательство в Глостере отложили на сентябрь, а к тому времени ополчение Годвинсонов поредело – начался сбор урожая – и всей семейке пришлось на год отправиться в изгнание. Даже королеву Эдит отлучили от двора и сослали в монастырь. Однако в следующем году Эдуард допустил несколько грубых просчетов – должно быть, успех вскружил ему голову.

Во-первых, он пригласил в Англию незаконнорожденного герцога Нормандии Вильгельма, придав этому визиту государственную важность.

К двадцати трем годам Вильгельм наконец утвердился на престоле, который у него оспаривали, пока герцог был несовершеннолетним. В Англии Вильгельм пробыл недолго, но достаточно, чтобы Эдуард предложил ему стать своим преемником и даже высказал намерение завещать ему трон. Что касается Вильгельма, то он обещал до последнего отстаивать свои права на английский престол.

Во-вторых, лучшие земли из числа отобранных у Годвинсонов достались не северным эрлам, а нормандским приятелям Эдуарда, так что когда Годвинсоны возвратились, северяне отказались во второй раз помогать королю.

Для Эдуарда наступил самый горький момент в его долгой борьбе с Годвинсонами: он вынужден был капитулировать. Роберу и многим другим нормандцам пришлось отправиться восвояси. Витан принял клятву Годвинсонов и снял с них все обвинения, включая обвинение в убийстве Альфреда, старшего брата Эдуарда. Услышав об оправдании Годвина, королева Эмма в приступе ярости рухнула на пол, переломила бедро и вскоре скончалась. Королева Эдит вернулась ко двору и не только закрепила за собой отдельные апартаменты в основных резиденциях короля, но распорядилась существенно расширить отведенные ей покои, чтобы они могли вместить развлекавших королеву поэтов, музыкантов, танцоров и, несомненно, множество ее любовников.

Стиганд, к тому времени ставший епископом Винчестера, постоянно шпионил в пользу Годвинсонов и давал королю советы, которые были им на руку. За это они вознаградили своего союзника саном епископа Кентерберийского. Лишь один Папа из числа часто сменявшихся в ту пору наместников святого Петра согласился с этим назначением. И предшественники, и преемники этого понтифика не только не признавали Стиганда епископом, но даже отлучали его от Церкви, однако это никого не беспокоило. Проведение важнейших обрядов, например освящение новых церквей, Стиганд препоручал архиепископу Йорка. Самого Стиганда подобные церемонии только утомляли – истинным призванием этого клирика была политика. Сан епископа Кентерберийского наделял его определенным могуществом: оба епископата владели землями, приносили высокий доход. Оба епископата, ибо Стиганд, захватив Кентер бери, вовсе не собирался отказаться от Винчестера, хотя каноническими правилами запрещалось совмещать две должности.

Одно лишь событие отчасти утешило короля. Годвин решил остаться при дворе, конечно же затем, чтобы заранее узнавать о любой затевавшейся против него интриге, и Эдуарду пришлось смириться с его присутствием. Более того, на пиру он отводил эрлу почетное место рядом с собой – собственно, только ради пира Годвин выбирался из постели, которую делили с ним одна пышнотелая наложница за другой, – и с подозрительной щедростью потчевал его и угощал вином.

В пасхальный понедельник, через полгода после своего возвращения, Годвин вскочил из-за стола, одной рукой схватился за голову, другой за грудь, черная кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул на стол, опрокинув все блюда и чаши. Через два дня его не стало.

Говорили, будто эрл, клянясь, что неповинен в смерти Альфреда, обратился к Господу, прося покарать его удушьем, если он солгал, – вот и захлебнулся черной кровью. В действительности причиной его смерти стала разбухшая печень и расширение вен пищевода – сосуды лопнули, и Годвин истек кровью.

С того момента и началось продлившееся двенадцать лет мирное и благополучное царствование. Страна процветала, даже климат улучшился.

Эдуард учился понимать и уважать обычаи своих подданных, а потому все лучше правил ими, стараясь вмешиваться в их жизнь пореже, только в тех случаях, когда система самоуправления давала сбой. Главным его советником стал Тостиг. Пока Годвинсоны были в изгнании, Тостиг женился на Юдит, родственнице графа Фландрского, у которого они гостили. Тостигу уже минуло тридцать лет; как и все Годвинсоны, он ел и пил не в меру, лицо его огрубело, да и подставлять свой зад ему больше не хотелось. Эдуард тоже утратил вкус к подобного рода забавам. Но они остались близкими друзьями, и Тостиг умело руководил королем, знакомя его с хитросплетениями английских законов и обычаев.

Тем временем в 1054 году старый Сивард, эрл Нортумбрии, и его сын помогли Малькольму, сыну Дункана, свергнуть с престола Шотландии Макбета. В сражении был убит молодой Сивард, а в 1055-м умер старый эрл, оставив единственного отпрыска, Вальтеофа [47]47
  Вальтеоф, граф Нортумбрии, умер в 1076 г.


[Закрыть], неполных десяти лет от роду. У эрла хватало датско-английских родичей, мечтавших наследовать ему, однако Эдуард поступил по-своему, то ли в память былой любви, то ли в благодарность за множество оказанных услуг, а может быть, попросту уступая нажиму Годвинсонов, отдал Нортумбрию Тостигу.

Смуты еще продолжались в Мерсии, где правил Эльфгар, сын Леофрика, один из самых беспокойных властителей в королевстве. Он уже дважды восставал против короля или, вернее, против Годвинсонов, дважды подвергался изгнанию. В первый раз Эльфгар отправился в Ирландию, собрал войско, вступил в союз с Гриффитом, именовавшим себя королем Уэльса, и выдал за него замуж свою старшую дочь. Вместе они разоряли пограничные земли между Уэльсом и Англией, плели заговоры с норвежцами, пытавшимися высадиться на севере страны. В первой же кампании Гарольд разгромил уэльсцев, однако Гриффит уцелел. Тостиг прогнал норвежцев, и Эльфгар остался в одиночестве. Только верность дружинников и танов, принесших вместе со своим эрлом общую присягу, спасла Эльфгара, тем более что Эдуард и Гарольд желали мира. В 1062 году беспокойный правитель умер, кажется, своей смертью. Ему наследовал двадцатилетний сын Эдвин, который, по молодости лет, не представлял угрозы для былых врагов своего отца.

В 1057 году по совету Тостига Эдуард предложил Этелингу, сыну Эдмунда Железнобокого, возвратиться домой из Венгрии и привезти с собой малютку-сына. Король поклялся, что жизнь его кузена будет в безопасности и Этелинг получит все подобающие его происхождению почести (за исключением короны). Подобное приглашение таило в себе угрозу: отказ был бы воспринят как проявление враждебности, как доказательство того, что Этелинг помышляет о престоле. В таком случае Этелингу, согласно обычаям той эпохи, следовало опасаться подосланных убийц. Потомок английских королей предпочел принять приглашение и выехал в Англию. К несчастью, он умер на пути из Дувра в Лондон. На этот раз нет оснований подозревать чей-то злой умысел, хотя это и было бы в полном соответствии с духом времени. Четырехлетний сын Этелинга, Эдгар, тоже именовавшийся Этелингом, остался жить при дворе Эдуарда. Там он и вырос, странный, одинокий мальчик, прятавшийся в темных углах и сосавший палец.

Целомудрие Эдуарда и привычка к воздержанию (только забродивший мед он пил вволю) снискали королю репутацию аскета, признаться, не слишком заслуженную: в религии его больше привлекала эстетическая сторона. Со страстью дилетанта он любил религиозное искусство, разыскивал и приобретал богато иллюстрированные Евангелия, молитвенники и даже полные своды Библии – с золотым обрезом, с обилием лазури, с рисунками винчестерской школы. Король пускался в дальние путешествия, чтобы послушать пение монахов, если ему хвалили тот или иной хор. По воле Исповедника епископы и священники надевали все более пышные облачения; пользуясь его покровительством, золотых и серебряных дел мастера изготавливали кадильницы, дароносицы, потиры, ковчежцы для мощей, наперсные кресты, и слава их гремела по всей Европе. Эти драгоценные изделия не стоили подданным ни гроша, за них Эдуард расплачивался богатствами, накопленными королевой Эммой. Государственная казна была полна, благодаря всеобщему процветанию и росту доходов, а также хорошему управлению.

Эдуард отказался от хергельда, обременительной для народа подати на содержание войска. В результате возросло благосостояние англичан, равно как и слава самого короля, но число обученных дружинников сократилось, и боевые корабли вытащили на берег.

Поступил ли так Эдуард исключительно из соображений экономии или тут крылось нечто большее? Ведь если бы в сражении при Сенлак-Хилле Гарольд располагал вдвое большим числом воинов, нормандское завоевание просто не состоялось бы. Однако на тот момент Гарольд и Тостиг командовали достаточно сильным флотом, чтобы в двух сражениях разбить Гриффита, этого неугомонного уэльского королька, постоянно совершавшего налеты на приграничные земли. С тех пор как сорока годами ранее Эдмунд Железнобокий заключил союз с Канутом, Англии пришлось вести только эти две кампании, причем обе за пределами страны, в Уэльсе. Запад еще не знал столь продолжительного мира, да и в последующие века подобное затишье наступало нечасто.

Глава девятнадцатая

В марте 1065 года, узнав, что он умирает от болезни под названием «диабетес меллитус», что значит «медовая моча», король послал за Уильямом, епископом Лондонским, которому удалось сохранить свою кафедру, когда большинство нормандцев были изгнаны. К этому епископу Годвинсоны относились терпимо, поскольку не придавали особого значения Лондону: хоть он и стал крупнейшим городом страны, но, с их точки зрения, оставался провинцией, гаванью на окраине Англии, где по большей части селились иностранцы. Лондон жил своей собственной жизнью, по своим законам и обычаям. Товары прибывали и отправлялись дальше, купцы платили налоги, на судьбы страны все это никак не влияло.

Епископ Уильям был высок и тощ, суровое, словно высеченное из камня лицо носило следы аскетической жизни, череп был почти лысым за исключением узкого кольца черных волос вокруг тонзуры. Поднявшись наверх, в спальню короля, Уильям невольно поморщился, почуяв застоявшийся в комнате сладковатый неприятный запах, но отважно придвинул стул поближе к ложу больного. Он начал читать вечерню, сам отвечая на свои возгласы, если король запинался или мямлил. Завершив службу, он откинулся на стуле и поглядел на короля в упор. Взгляд короля казался рассеянным, седые волосы стояли дыбом над истощенным бледным лицом; темные глаза епископа смотрели умно и пристально.

– Я умираю, Уильям, – пробормотал король.

– Знаю, – отвечал епископ. – Но у тебя еще достаточно времени, чтобы снискать себе радушный прием у врат святого Петра.

– Только святые легко проходят во врата небес.

Уильям промолчал – эта пауза в разговоре давала королю понять, что все можно уладить.

– В юности я часто предавался мерзкому греху, – сказал Эдуард.

– Можешь забыть о содомии, если ты это имеешь в виду. На твоей совести гораздо более серьезные провинности: ты не способствовал церковной реформе в Англии, ты позволял священникам жениться и брать себе сожительниц, ты закрывал глаза не только на их блуд, но и на их обжорство и пьянство. Здешние клирики едва ли знают о существовании Папы, не говоря уж о том, кто он такой! – Епископ сердито откашлялся, двинул стулом так, что ножки заскрипели, и продолжил обличительный монолог: – Разумеется, это не могло не сказаться на благочестии простого народа. Ты ничего не сделал, почти ничего, во всяком случае, чтобы положить конец языческим радениям, ты разрешил народу жить в благополучии, расточать плоды своих трудов в праздности и роскоши, ты не настаивал, чтобы крестьяне отдавали излишки Богу, Церкви... – Епископ наливался гневом. – Все люди должны возвращать Создателю то, что остается после удовлетворения насущных потребностей. Церковь и лорды, которые являются естественными защитниками и покровителями Церкви, обязаны требовать от каждого мужика, работающего в поле, все, что он может дать. Только в таком случае души простых людей не подвергнутся соблазну легкомысленно расточать плоды своего труда и получат надежду на спасение и искупление при гласе последней трубы.

Епископ принялся расхаживать по комнате, грозя обличительным перстом распростертому на одре болезни монарху, чуть заикаясь и брызжа слюной на взрывных согласных.

– Это еще не все...

– Мне нужно пописать.

– Я имею в виду эту гниющую рану на лице нашей страны, это безбожное семейство...

– МНЕ НУЖНО ПОПИСАТЬ!

– А, ладно. Позвать слугу?

– Нет. Скорей! Под кроватью. Прошу тебя.

Под кроватью? Монарх ожидает, что епископ полезет под кровать? Что ж, епископ наклонился, приподнял свисавшую до полу простыню, сунул вниз голову и плечи.

– Силы небесные, – сказал он. И вытащил из-под кровати плоский горшок в форме корзины для бутылок с оттопыренной ручкой. – Ты об этом просил?

Но король уже откинулся на подушку, прикрыв глаза и слегка улыбаясь.

– Слишком поздно, – пробормотал он, извиваясь под покрывалом. – Так что ты говорил насчет гниющей раны?

Епископ с откровенным презрением поглядел на короля и встряхнул головой, словно отгоняя от себя этот вздор.

– Да, гниющая рана. Эти безбожные Годвинсоны. А Стиганд! Он отлучен от Церкви, но все еще таскает свою... тушу не только из Кентербери в Винчестер, но и по всей стране, словно князь Церкви – он, а не великий понтифик...

– Напомни мне, пожалуйста, – Эдуард с трудом открыл глаза, – кто у нас сейчас Папа? Они так часто менялись в последние десять лет...

– Не помню. Не имя существенно, а сан наместника Бога на земле. Ты грешил неисполнением долга, и эти грехи ввергнут тебя на многие века в Чистилище, а то и куда похуже, если ты заранее их не искупишь. Нужно привести в порядок свой дом. Возблагодарим Господа за то, что Он дал тебе время на это.

– Аминь. Именно поэтому я послал за тобой. Я знаю, что мне следует сделать. Нужно передать трон герцогу Вильгельму, иначе Годвинсоны возведут на престол Этелинга и будут править от его имени, а то выберут королем самого Гарольда.

– Верно! Абсолютно верно!

– Вильгельм изгонит Стиганда, и его, то есть ваши, клирики проведут реформу Церкви. Он сокрушит Годвинсонов... Только мне не хотелось бы, чтобы Гарольда убили. Он хороший человек, я давно убедился в этом, к тому же святой Петр может заметить на моих руках кровавое пятно...

– Тьфу!

– И у него так много братьев... Нет, нужно придумать что-нибудь похитрее убийства.

Епископ снова прошелся по комнате, склонив голову и сложив руки за спиной. Он, как и Эдуард, имел привычку в задумчивости перебирать бусины своих новомодных четок, которые так и щелкали в его пальцах. Уильям был удивлен тем, как четко Эдуард сформулировал стоявшую перед ними задачу. Да, тело короля разъедает болезнь, но разум все еще ясен, проницателен и остер.

– Кажется, придумал!

– Что, если мы...

Король и епископ заговорили одновременно, но священнослужитель, никогда не забывавший об иерархии, тут же уступил:

– Говори первым!

– Надо сделать так, чтобы Гарольд вынужден был присягнуть Вильгельму, поклясться, что примет его сторону. Но как этого добиться?

– Если отправить его в Нормандию...

– Если б удалось заманить его в Нормандию...

– Знаю! – Король приподнялся на подушках, лицо его сияло. – Герцог Вильгельм удерживает при своем дворе в качестве заложников двух близких родичей Гарольда: его племянника Вульфнота и кузена Хакона. Гарольд много раз просил меня выменять его родичей на каких-нибудь других заложников. Я предложу ему отправиться в Нормандию и лично ходатайствовать перед герцогом об их освобождении... Но как заставить его присягнуть Вильгельму?

– Это уж герцогу решать. Нужно поставить Гарольда в такое положение, чтобы он оказался в долгу у герцога. Вот если б Вильгельм спас ему жизнь или что-то в этом роде... – Епископ засунул четки за широкий и тяжелый пояс, удерживавший его ризу, и принялся грызть ногти. – Придумал, кажется, придумал. Нужно написать письма... моему брату во Христе, епископу Руанскому...

– Зашифруйте их, – тревожно попросил Эдуард.

– Зашифрую, зашифрую, – подхватил епископ, сердясь на ненужное указание. – Он передаст их герцогу Вильгельму... да-да, все устроится. В чем дело?

Эдуард закашлялся, опустил голову, ему, видимо, было не по себе.

– Дело в том, – забормотал он, – что я слишком доволен, слишком удовлетворен этой нашей – как это называют англичане? – в общем, нашим тайным планом.

– Почему бы и нет? Так и должно быть, так и должно быть. Мы делаем богоугодное дело.

– Но не грех ли это, что я так радуюсь, оставив напоследок Годвинсонов с носом?

– Господи, какой же тут грех?

Епископ уставился на короля, являвшего собой самый искренний образ раскаяния. Разумеется, человеку, стоящему одной ногой в могиле, следует избегать даже тени греха, но Исповедник чересчур далеко заходит в своей святости.

– Да нет же, господи, – повторил епископ. – Привести свой дом в порядок – наша обязанность.

Он благословил короля, подставил свой пастырский перстень для поцелуя и пообещал через денек вернуться, чтобы вместе с ним отслужить мессу.

Спустившись по лестнице, Уильям подозвал к себе какого-то юношу, который праздно подпирал стену. Парню явно нечем было заняться.

– Твоему господину нужно сменить постель, – сказал епископ.

Эдгар Этелинг, имевший от рождения больше прав на английский престол, чем Гарольд, герцог Вильгельм и даже сам Эдуард, сделал непристойный жест за спиной у поспешившего прочь из дворца епископа и, подозвав человека менее знатного, чем он сам, велел ему выполнить это поручение.

Часть III Клятва

Глава двадцатая

Вот каким образом – хотя Уолт, лежавший в полузабытьи в гостинице у стен Никеи, разумеется, не мог знать всех этих обстоятельств – Гарольд и его ближние дружинники оказались при дворе герцога Вильгельма и внимали «Песни о Роланде» в исполнении Тайлефера. Поездка эта привела к катастрофе, а подстроил западню как раз Тайлефер. Тайлефер? Тот самый, что теперь превратился в фокусника и за свои кощунственные проделки угодил в тюрьму, да еще и Квинта за собой потянул? И дети этого Тайлефера теперь ухаживают за ним? Я схожу с ума, со стоном сказал себе Уолт. Но арфа – вот она лежит, никуда не делась.

Путешествие в Нормандию началось из гавани Чичестера, где сливается множество течений, пролагающих себе путь между большими и малыми островами. Конец лета, легкий, но упорный западный ветер гонит по небу белые облачка, мохнатые, спутанные, точно клубки шерсти. За спиной Уолта – церковь, в крипте которой похоронена дочь Канута, перед глазами – скала с выступом, похожим на высокое кресло. Предание называет эту скалу «троном Канута» – здесь король, восседая на престоле, приказал приливу остановиться, но тем не менее весенняя вода поднялась и размыла стену, так что Кануту пришлось, отступив на несколько ярдов, окружить гавань новой, более широкой и крепкой оградой.

Перспектива морского перехода тревожила Уолта, и даже теперь, вспоминая о нем, он не мог отделаться от ужаса, который внушало ему море, тем более что ветер разгулялся вовсю, раскачивал вязы у главного дома и примыкавших к нему флигелей. Хорошо хоть их судно, стоявшее у самого берега, было настоящим кораблем, шириной в десять футов и не менее сорока футов от носа до кормы, с высокими укрепленными бортами. Команда опытных моряков возилась на палубе, проверяя такелаж и заливая щели горячей каменноугольной смолой.

Рядом с Уолтом семь неизменных товарищей: телохранители, comitati Гарольда. Они почти никогда не выпускают из виду друг друга и своего лорда. Тощие, жилистые, покрытые татуировкой, они стояли и сидели тесной группкой, каждый бросил у своих ног пару больших и тяжелых мешков или сумок из прочной кожи, в которых лежали доспехи – кольчуги, шлемы, топоры и мечи. Уже не мальчики – всем давно перевалило за двадцать, всех, за исключением одного, Уолт знал с детства. Новичком среди них был Даффид, уэльский принц, племянник Гриффита, претендовавшего на власть не только над Уэльсом, но и над плодородными равнинами Уая, Лугга и Ди.

Верховодил по-прежнему Ульфрик. Он так и остался самым крупным и злобным среди своих сверстников, хотя теперь на него можно было полностью положиться, что в воинском строю, что в разведке на границе Уэльса. Ательстан, прозванный Тимором, ростом не вышел, но научился хитрости, единственному оружию слабых и затравленных. Он стал ближайшим другом Уолта.

Они осваивали воинское ремесло не только под руководством Эрика, но и в уэльскую кампанию. Гарольд и Тостиг с небольшой армией, ядро которой составляли эти самые юноши, раскололи войско Гриффита как орех, зажав его в тисках – Гарольд надвигался с моря и реки, а Тостиг – со стороны Брекон-Биконз. Гриффиту удалось добраться только до крепости, укрытой в Кембрийских горах. В этом уэльском селении родные братья, уставшие от неприятностей, которые навлек на них король Уэльса, отрубили ему голову и послали ее Гарольду. Гарольд, не удовлетворившись таким трофеем, потребовал в придачу заложников. Одним из заложников как раз и оказался Даффид, смуглый поджарый юнец, скорый на всякие проделки.

Вот он подходит к Уолту, пряча за спиной потертый кожаный кошель.

– Уолти, – мелодично протянул он, – у меня есть самое сильное средство против смерти на море. Я бы с радостью отдал его тебе, но не могу этого сделать – оберег достался мне от тетки.

– Разве ты не можешь распорядиться своей вещью, как пожелаешь?

– Все не так просто, понимаешь. Тетушка Блодуэдд потребовала с меня за талисман золотую монету. В этом его секрет – если отдать талисман задаром, а не в обмен на золото, он утратит свою силу. Мне очень жаль, я же знаю, ты боишься утонуть.

– А что это такое?

Даффид вытащил из кошеля сморщенный коричневый мешочек, не более шести дюймов в длину и трех в ширину. Похоже на какой-то орган давно умершего животного.

– Это сычуг, – пояснил он, – желудок пожранной акулы.

– Как это – «пожранной»?

– Ну, что тут непонятного? Взяли акулу и съели.

– Если ее съели, как мог желудок уцелеть?

– Сычуг, то есть желудок морской акулы, не съедобен, потому что в нем содержится желчь. Это всем известно.

– Мелкая, должно быть, была акула.

– Это же очень старинная реликвия. Сычуг просто съежился. Если у тебя нет золотой монеты, дай серебряный шиллинг. Авось сойдет – серебро тоже благородный металл.

Уолт выудил из кошелька шиллинг, но, когда он вложил монету в руку уэльского юнца, получив взамен подозрительный темный пузырь, вся компания во главе с Ульфриком разразилась гомерическим хохотом.

Уолт швырнул свою покупку за борт, и тут же ее подхватила прожорливая чайка. Дикий страх охватил Уолта. Он понимал, что Даффид попросту обманул его, и все же не мог отделаться от ужасного чувства: теперь-то ему уж точно не избегнуть смерти в волнах.

– Где наш предводитель? – спросил Уолт, скрывая растерянность. Повернувшись, он краешком глаза заметил, как капитан корабля, толстяк в одежде, перемазанной засохшим свиным жиром, принял из рук какого-то монаха туго набитый кошелек. В тот момент Уолт не придал никакого значения увиденному: наверно, капитану заплатили, чтобы он перевез их через Ла-Манш.

– Мы упустим отлив, если он не поторопится, – продолжал Уолт, имея в виду задержавшегося где-то Гарольда.

– Не знаешь, где предводитель? – расхохотался Ульфрик. – А где сейчас его клинок, догадываешься?

Длинные руки, словно тонкие ветви тополя, обвились вокруг шеи Гарольда, длинные бедра раздвинулись, обхватили с обеих сторон его талию, круглые колени согнулись и длинные стопы сплелись между ягодицами эрла, надавливая, подталкивая его глубже внутрь возлюбленной. Эдит стиснула бедра, сжала глубоко внутри мышцы, удерживая в себе его пульсирующий член так долго, как только могла.

– Да, да! Господи, да!

Гарольд расплылся в улыбке. Вот и все. Эдит вытянула ноги, Гарольд скатился на постель, повернулся на спину и просунул руку ей под плечо. Эдит приникла головой к его груди. Они лежали, тихо лаская друг друга, потом ненадолго задремали, пока лучи солнца не проникли в щели между ставнями и комната не наполнилась утренним светом.

– Не уходи, – пробормотала она. – Все, что тебе нужно, есть здесь, в этих стенах.

– Король велит мне. Я вассал короля.

– Король твой враг. Только глупец пойдет туда, куда его посылают враги.

– Это ненадолго, самое большее на месяц. – Гарольд старался говорить беззаботно. – Вульфнот и Хакон слишком задержались в Нормандии. Пора им вернуться домой и научиться быть англичанами, а то вырастут из них еще два Эдуарда.

– Но зачем тебе самому ехать за ними? Зачем? Ты едешь по приказу одного врага к другому врагу.

– Герцог Вильгельм не враг мне.

– Он хочет стать королем.

– Ну и что? Если Витан после смерти Эдуарда выберет его королем, я поддержу его. Если выберут меня, я буду рассчитывать на его поддержку.

Эдит Лебединая Шея тяжко вздохнула. Он знала: Гарольд не уступит, не изменит решения, не прислушается ни к ее доводам, ни к интуиции. Он будет до хрипоты называть черное белым, лишь бы не признать ее правоту. Он проделает это спокойно и ласково, нипочем не выйдет из себя и все равно настоит на своем.

Эдит села и повернулась так, чтобы устроиться между бедрами Гарольда и видеть его лицо. Она любовалась его длинными вьющимися волосами, темными, с проблесками рыжины, с проседью на висках, пушистыми усами, твердостью чисто выбритого подбородка, хорошо очерченным ртом с приподнятыми уголками губ; в улыбке приоткрывались слева два сломанных зуба и шрам, почти полностью скрытый усами. Широкая грудь, густо покрытая рыжеватыми волосами, плоский крепкий живот – когда Гарольд напрягал его, отчетливо обрисовывались мышцы пресса. Ничего не изменилось в нем за эти годы, кроме выражения глаз. Эдит по-прежнему могла пробудить в них улыбку, но все чаще глаза Гарольда, окруженные мелкими морщинками, оставались печально-усталыми, и вокруг них сгущались темные, похожие на синяки, тени.

Гарольд тоже вглядывался в женщину, сидевшую перед ним – худощавая, но сильная, кожа больше не светится, как светилась в пятнадцать лет, она приобрела оттенок густых сливок и кое-где проступили родинки. Девчачий жирок сошел, под кожей играют хорошо тренированные мускулы. Груди сохранили свою полноту, Гарольду нравилась грудь женщины, кормившей детей, соски увеличились и потемнели, кожа вокруг них слегка потрескалась. Она родила ему троих детей, но сохранила высокую талию, плоский живот. Ему нравились даже растяжки внизу живота, хотя Эдит считала их уродливыми и ругала Гарольда за то, что он наградил ее ими. И шея все та же, давшая ей имя, с которым она войдет в легенду – Эдит Лебединая Шея.

Эдит, датскую принцессу, в четырнадцать лет выдали замуж за ирландского тана Катберта. Маленькое королевство, скорее островок датчан в Ирландии, пыталось заключить союз с местными вождями. Катберт был к тому времени стариком, не способным к супружеской жизни. В 1047 году в эти места приехал Гарольд, и они полюбили друг друга, Эдит родила ему подряд двух сыновей, а несколько лет спустя – дочь. Когда Катберт умер, Гарольд хотел жениться на Эдит, но прочие Годвинсоны воспротивились: рано или поздно он должен будет вступить в такой брак, который принесет семье выгодные связи, обратит опасного врага в друга. До сих пор ему удавалось избежать брачных уз, и все свободное время он проводил с Эдит.

Она наклонилась над возлюбленным, так что ее груди почти касались его тела, и ее палец пустился в путь, начав со лба, продвинулся к губам, к поврежденному зубу, вниз по правой руке до самого глубокого шрама длиной в шесть дюймов, – грубо зашитого разреза, который порой воспалялся, когда начинал выходить очередной осколок кости. Уэльский топор, нанесший эту рану, наделал бы большую беду, если б Уолт не отразил удар.

Эдит поднесла его руку к губам, провела языком по рубцу, потом уронила голову ему на грудь и отыскала самую маленькую отметину, внизу под ребрами, где уэльская стрела, пробив кольчугу, оцарапала кожу, но глубоко проникнуть не смогла. Она поцеловала и этот след тоже, потом подняла голову и, почти касаясь лицом его лица, прошептала: