Текст книги "Последний английский король"

Автор книги: Джулиан Рэтбоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Первая лодка забрала восьмерых человек из очереди, тут же к причалу подлетело еще одно, длинное и верткое суденышко. Девять человек заспешили вниз по ступеням, скользким от облепивших их водорослей и моллюсков. Спускаясь вслед за человеком с заплечным мешком, Уолт внезапно вдохнул ароматы залива и моря, сладковатую вонь гниющей рыбы и птицы, густой запах раков, соленый, что-то сулящий морской ветерок. Мальчишка потянул его за рукав и отпрянул с проклятием, обнаружив культю. Высокий человек – он уже стоял на палубе – обернулся и быстро окинул Уолта взглядом бледно-голубых глаз.

Он заговорил с Уолтом на его родном языке. Диалект был незнаком, но впервые за два (или три?) года Уолт услышал английскую речь, и слезы выступили у него на глазах.

– Он ждет плату, – пояснил человек с поклажей. – Деньги за проезд.

– У меня нет денег.

– Я заплачу.

Он вытащил еще один тусклый медяк из своего кошелька.

Вдоль борта тянулась неширокая скамья, пассажиры уселись вплотную друг к другу. Мальчик оттолкнулся багром, гребец погрузил весло и со свистом принялся рассекать зеленоватую воду. Уолт и только что обретенный им друг повернулись лицом к востоку, туда, где у выхода из бухты виднелась почти черная полоса, а за ней, примерно в миле, леса и большой город. Бриз взбивал снежную пену на глади залива, высокогрудые галеры со множеством весел по обоим бортам без труда скользили по воде. Стайка буревестников мелькнула над гребешками волн, напугав резвившихся дельфинов, и странник позабыл про ожидавшие его соборы: не птиц он видел перед собой, но души погибших грешников, которым не обрести покоя. Вот так и он будет метаться с криками над водой, когда его настигнет смерть. Но тут спутник отвлек Уолта: глядя прямо перед собой на приближавшийся берег, на высокие крепостные стены и широкие ворота, гостеприимно распахнутые над пристанью, он сказал:

– Долго я плыл по морям – и вот я здесь.

Глава вторая

Они прошли между высокими надвратными башнями и, оставив справа более низкие и старые внутренние стены, которые уже начали осыпаться и превратились в соты пещер и гротов, двинулись вверх по лабиринту крутых, узких, мощеных улиц, стиснутых высокими зданиями, – таких громадных домов Уолту видеть еще не доводилось. Большинство строений снаружи обмазали серой штукатуркой, на которой были вылеплены или вырезаны причудливые узоры. Там, где штукатурка отвалилась, проступали стены, сложенные из мелкого кирпича.

Улицы не кишели народом, как на другой стороне изогнутого, как рог, залива, но были достаточно многолюдными. Навстречу попадалось много священников и монахов, чьи одеяния разительно отличались от тех, что носили клирики на родине Уолта; солдаты охраняли парадные двери больших дворцов или, печатая шаг, проходили мимо, покачивая пышными султанами на раззолоченных шлемах. Много было мелких торговцев и торговок, как те женщины, которые вместе с ними плыли в лодке. Разносчики громкими голосами расхваливали свой товар под окнами домов или устраивали на скорую руку лотки на перекрестках. Кроме фруктов они предлагали дары моря: макрель и сардины, кефаль красную и серую, анчоусы, припорошенных солью осьминогов и кальмаров в плоских ведерках. Женщины несли на головах широкие подносы с хрустящими лепешками, посыпанными семенами кунжута, – мелкими и черными либо белыми, как речной жемчуг. Проехала большая повозка, запряженная мулом, на ней везли амфоры то ли с вином, то ли с оливковым маслом. Продавец выдавал полный сосуд в обмен на пустой и брал деньги в уплату за его содержимое. Судя по одежде, покупатели на этом передвижном рынке были слугами, если не рабами. У одних лица черны как смоль, у других – желтые и скуластые.

Кружа по петлявшим улочкам, они одолели полпути, дальше дорога поворачивала налево и шла прямо вверх. На углу незнакомец остановился, снял с посоха тыковку, вытащил затычку и протянул флягу Уолту.

– Я вижу, ты устал и тебя мучает жажда. Попей – это чистая родниковая вода.

Уолта и правда трясло, как в лихорадке. «Вот и конец моих странствий», – думалось ему, и пот, струившийся по щекам и шее, был вызван не только жарким солнцем.

Они взобрались на холм, и перед ними открылась широкая площадь причудливой формы, вымощенная полосатыми плитами белого, кремового, розового и черного мрамора, такого ровного и гладкого, что хоть танцы тут устраивай. Посредине высился столп, увенчанный конной статуей бородатого императора или полководца; памятник, отлитый из бронзы, покрывала позолота. За спиной у статуи стояло величественное здание с портиком, опиравшимся на шесть изящных колонн – их вершины украшали капители в виде листвы аканфа – а справа, у ворот, горделиво распрямились в нишах фигуры императоров, не в тогдашних чешуйчатых кольчугах, а в панцирях и шлемах с высоким гребнем. На воротах, также отлитых из бронзы, были выгравированы изображения старинных битв. Вход охраняли высокие стражники, по большей части светловолосые и голубоглазые. Начищенные до блеска кольчуги так и сверкали на ярком полуденном солнце.

Уолт стоял оробелый и растерянный, голова его кружилась.

– Что это такое?

Товарищ его пожал плечами.

– Памятники былому величию, – чуть презрительно предположил он.

Но прекраснее всего был собор, который они увидели слева, едва вышли на площадь. К уходившему в поднебесье центральному куполу жались маковки поменьше, будто холмы к подножью главной вершины. Уолт схватил своего спутника за тощую, покрытую веснушками руку.

– Что это? – голос его упал до шепота.

– Храм Софии, Премудрости Божией.

– Значит, здесь я обрету то, что искал.

Уолт поспешно зашагал по мраморным ступеням к большой черной сводчатой двери, распахнутой навстречу ему, точно пасть кита. Изнутри доносился глубокий бас, упорно тянувший одну и ту же ноту, и звон колокольчиков.

Уолт переступил порог, и перед ним разверзлись небеса. Огромное пространство собора оказалось гораздо светлее, чем представлялось с залитой солнцем площади. Сорок сводчатых окон окружали основание главного купола, который покоился на вершинах четырех арок; с востока и запада к нему примыкали полукупола, также пронизанные золотыми лучами. Под ними располагались четыре галереи, каждая с пятнадцатью колоннами, сорок более мощных и высоких колонн служили опорами. Капители покрывала кружевная резьба, и узор ни разу не повторялся.

Свет, повсюду свет и пиршество красок. Главный купол и полукупола, казалось, плыли в потоке лучей, в прозрачном облаке дыма, поднимавшегося от бесчисленных свечей и кадильниц. Стены, выложенные многоцветным мрамором различного образца и оттенка, местами сияли так, что отражались друг в друге, как в зеркалах. Колонны целиком из мрамора, но восемь опорных столбов высечены из порфира – эти столбы с прожилками ярко-красного цвета украшали когда-то храм Солнца в Баальбеке [10]10
  Баальбек (Гелиополис) – финикийский город, где император Каракалла (211–217) построил знаменитый храм Солнца.


[Закрыть].

Сотни священников и причетников, чьи облачения были расшиты канителью и драгоценными камнями, а у некоторых расширявшуюся кверху митру увенчивал жемчужный крест, ходили по храму или стояли вокруг алтаря, молились на незнакомом языке, раскачивая золотые и серебряные кадильницы. Пели они, как слышалось еще с площади, монотонными низкими голосами, и распев заметно отличался от модуляций, принятых на родине Уолта.

Более всего англичанина поразила мозаика: весь храм украшен ею, в особенности сферические треугольники между арками; фон составляли золотые кубики. Под самым куполом были выложены по четырем сторонам света изображения херувимов; на стенах оживали ангелы и пророки, святые и отцы Церкви. В апсиде на престоле восседала Дева Мария, ее окружали архангелы с развевающимися знаменами, и буквы на знаменах ничуть не напоминали латинские.

Самое большое мозаичное изображение заполняло полусферу главного купола. Это был Христос-Вседержитель, сотворивший небо, и землю, и все, что в них, Господь-Искупитель, сидящий на престоле посреди синего неба, усеянного золотыми звездами; Судия непреклонный и милосердный, с ликом цвета спелой пшеницы, с кроткими карими очами под крутыми дугами бровей, без усов и без бороды; облаченный в сияющие одежды Царь Небесный – отрешенный, смиренный и безгрешный.

Густой запах ладана, однообразное пение и гул колоколов заворожили Уолта, мысли его мешались; внезапно он пошатнулся и грянулся навзничь на мраморный пол, взглянул в очи Создателю, парившему ровно в ста семидесяти девяти футах над его головой, и потерял сознание. Из тьмы, что сомкнулась над ним, выступила величественная, но не грозная женщина, по-монашески укрытая плащом, и Мнемозина, память, дочь титанов и родительница муз, повела его вниз по сумрачному лабиринту, который постепенно расширился и вывел на свет – из горной пещеры на гору, на крутой обрывистый склон...

Под лучами закатного солнца сверкали лезвия стремительно вращавшихся топоров, стрелы сыпались градом, мечи с грохотом обрушивались на щиты и шлемы. Лошади пронзительно ржали, и кровь их текла ручьем, смешиваясь с кровью всадников. Множество воинов, жадных до битвы, пало в бою, и стервятники уже кружили над полем. Лишь ближняя дружина продолжала молча наносить и отражать удары, руки ратников отяжелели от горя, с трудом удерживали деревянные щиты. Отчаяние охватило воинов, они знали, что битва проиграна и даже чудо не сможет их спасти. Лишившись надежды, дружинники жаждали последнего, добивающего удара и падали, сраженные, с радостью встречая гибель. Но оставался еще один долг, призвание и рок тех, кто кольцом окружал в бою короля, – умереть со своим господином, пасть рядом с павшим...

– Что с тобой?

Голова Уолта покоилась на коленях его спутника, который смачивал тряпку водой из своей тыквы и ласково обтирал ему лоб. Священник и служка заглядывали ему через плечо. Сочувствие и прозрение поочередно сменялись на их лицах.

– Если ты в силах подняться, лучше пойдем. Здесь свои правила.

Товарищ Уолта подсунул руку ему под затылок, попытался его приподнять, но Уолт продолжал лежать, устремив взгляд на лик Вседержителя и Судии.

– Когда я вошел сюда, я подумал, что оказался в раю, но я ошибся. Рай был там, где я родился, а теперь я в аду.

Осторожно, но довольно уверенно Уолт нащупал стопами пол, слегка оперся культей на руку своего спутника и встал на ноги.

– Теперь я готов вернуться – С этими словами он устремился в полукруг солнечного света, более яркого, чем золото и краски мозаик.

Он вышел на улицу и ударился о жару, словно о каменную стену, рухнул на колени у подножья колонны императора Юстиниана [11]11
  Юстиниан – император (527–565) Восточной Римской империи (Византии), инициатор строительства храма святой Софии.


[Закрыть], бессильно приподнял изувеченную руку и возопил:

– Но я не могу, не могу вернуться! После того, что я...

– Говорят, – заметил его спутник, догадываясь, что Уолт имеет в виду отнюдь не обморок, приключившийся с ним в церкви, – говорят, паломничество к храму Гроба Господня, совершенное в сердечном раскаянии, смывает все грехи, кроме самых страшных.

Он помог Уолту подняться, поддерживая его под локоть.

– Я и сам туда собираюсь, хотя и не ради покаяния. Мы могли бы пойти вместе, только сперва осмотрим здешние места. Меня зовут Квинт – просто Квинт, других имен у меня нет.

Уолт оперся левой рукой на плечо Квинта, болтающимся рукавом правой утер слезу.

– Я Уолт, Уолт Эдвинсон. А далеко отсюда до Святой Земли?

– Думаю, пол пути мы уже одолели. Полпути или чуть больше.

Но Уолту так и не пришлось побывать в Иерусалиме, – искупление совершилось раньше и началось в тот самый миг, на форуме Константина в древней Византии.

Глава третья

Квинт не спешил покинуть Константинополь, величайший, по его словам, город христианского мира, а может быть, и мира вообще, хотя ему случалось говорить с путешественниками, которые видели города и побольше – в далеком Катае [12]12
  Катай – старинное название Китая.


[Закрыть].

– Может быть, я наведаюсь туда, – сказал он как-то, – но сперва провожу тебя в Иерусалим.

Намеренно оставляя мелочь на виду, золотые монеты Квинт прятал в швах и потайных складках одежды. У него всегда находился червонец, выручавший друзей из затруднительного положения, а серебряные и медные кружочки сдачи он ссыпал в кошелек. Квинт именовал себя паломником и носил одеяние пилигримов, ходивших по Млечному пути к Звездному Полю Сантьяго [13]13
  Сантьяго-де-Компостела – место поклонения апостолу Иакову.


[Закрыть]: посох и пояс, раковину и сандалии. Это было его первое странствие, пояснил Квинт, а потому он решил сохранить традиционное облачение.

Из Сантьяго судно с грузом олова доставило путешественника в Порлок, порт рядом с Гластонбери. По торговым делам туда ездил купец Иосиф Аримафейский [14]14
  Иосиф Аримафейский после казни Христа снял Его с креста и похоронил в своей гробнице. Его родство с Иисусом, а тем более поездка Иисуса в Англию – апокриф.


[Закрыть], приходившийся Иисусу родным дядей, и в одну из таких поездок он взял с собой Младенца.

– Хорошая страна, – отметил Квинт. – Отличные пастбища, холмы, низкие облака – красиво.

– Знаю, – коротко ответил Уолт.

Затем Квинт отправился в Рим, посетил храм святого Петра и Колизей, где в древности множество христиан погибло в пасти льва или от рук гладиаторов, видел и другие, не столь известные места, названия которых он позабыл.

Во всем этом Уолт не обнаружил и признака благочестия. Квинт ставил перед собой одну-единственную цель: неустанно продвигаться вперед, осматривая по пути величайшие чудеса света, о которых он был наслышан. Добравшись до них, Квинт останавливался на несколько дней, самое большее – на неделю; с видом знатока рассматривал достопримечательности; когда же они приедались ему, забрасывал походный мешок за спину и вновь пускался в путь.

Он и сейчас не терял времени. Видя, что новый его товарищ ослаб и нуждается в отдыхе, Квинт вместе с ним спустился обратно к развалинам древних укреплений Константинополя. Там он нашел небольшую пещеру или фот, где можно было днем укрыться от палящего солнца, а ночью – от холодной росы. Из своей поклажи Квинт вытащил плотный, сшитый из лоскутьев мешок, расстелил его вместо матраса, затем отыскал источник и наполнил флягу, которую тоже оставил Уолту. На прощанье коснулся двумя пальцами края своей кожаной шляпы и был таков.

Вернулся Квинт к вечеру, принес лепешку, посыпанную семенами сезама, пригоршню золотистых, похожих на сливы плодов – он назвал их «абрикоками» – и два печеных утиных яйца. Друзья уселись рядом на расстеленном мешке и, не торопясь, угостились этой изысканной пищей (для Уолта это был пир). Они забрались довольно высоко и различали поверх стен ленту почерневшего к ночи Босфора, а за ним – лесистый берег Азии. Над материком висел тоненький, точно срезанный ноготь, лунный серп. Вокруг, в пещерках, образовавшихся в руинах старой стены, поселился табор цыган – их еще именовали «египтянами», – они играли на дудках, перебирали струны гитар, откликаясь глухому печальному напеву.

Полумесяц, висевший в небе, почему-то возбудил Квинта.

– Жители этого обреченного города и ведать не ведают о том, что из Сирии идет на них самое воинственное племя, какое когда-либо существовало на земле. Эти полчища берут в день по дюжине крепостей, победы считают не десятками, а сотнями. Не сегодня завтра они войдут в старинный город Иконий.

– Сирия – это где? – спросил Уолт.

– Вон там. – Квинт неопределенно махнул рукой в сторону юго-востока. – Их эмблема, знак, начертанный на знаменах, – полумесяц. Вся Азия уже принадлежит им.

– Что это за народ?

– Турки. Турки-сельджуки. Их предводителя зовут Алп-Арслан [15]15
  Алп-Арслан Мухаммед ибн Дауд – сельджукский султан (ок. 1030–1073).


[Закрыть], что на их языке значит «Лев». Он величайший воитель со времен Александра.

Уолт вроде бы помнил, кто такой Александр, но полной уверенности у него не было.

Квинт примолк, занявшись остатками ужина. Они чувствовали близкое тепло города, пахло древесным дымом и углем, к свету звезд и месяца присоединился свет уличных фонарей и домашних ламп, тихо лилась цыганская песня.

– Ты говорил о потерянном рае, – напомнил Квинт. – О рае, более прекрасном, чем небеса. Прекраснее даже, чем все это? – Он повел рукой вокруг.

– Да.

– Расскажи.

– Не могу.

– Попытайся.

– Ладно. – Уолт раздвинул колени, свесил между ними руки, опустил голову на грудь и прикрыл глаза. – Вот, представь себе... – начал он.

Я стою на высоком и длинном гребне горы, ниже – цветущие кусты боярышника, терн уже отцвел, и завязались ягоды, похожие на крошечные зеленые слезки. Ближе к перевалу и на самой вершине кустов почти нет: меловой утес прикрывают несколько дюймов дерна, и растет там только трава и цветы, да и те появляются лишь к середине лета. Люди издавна знали это место: когда-то в старину здесь прорыли два рва, один над другим, но вывороченные комья земли, перемешанной с мелом, теперь поросли травой. Наверху, между рвами и валом, позади горбатой изгороди, прежде укрывалось городище – так рассказывают рабы, потомки того народа, который жил здесь до нас. Они и по сей день взбираются в праздничный день на гору и совершают там свои обряды... но я не о том хотел говорить.

Я смотрю с горы вниз, в Долину Белого Оленя. Половину возделанной земли занимает пастбище, орошаемое ручьями, которые берут свое начало в этих меловых скалах и впадают в реку Стаур, а другую половину засеяли злаками, и сверху я вижу набегающие зеленые, иссиня-зеленые волны колосьев – хлеб еще только начинает поспевать: бородатый ячмень, клонящийся к земле овес, высокую рожь и пшеницу, из которой пекут белый хлеб для танов, эрлов [16]16
  Таны, или тэны, – служилая знать раннесредневековой Англии. Эрл – ближайший помощник короля, правитель большой области, что соответствует европейскому титулу графа.


[Закрыть]и короля. Большую часть долины все еще занимает лес – дубы, березы, каштаны со сладкими плодами, остролист. В чаще водятся олени и лисы, а волков нет, хотя наши старики еще помнят, как охотились на серого. И белого оленя тоже никто никогда не видел.

– Погоди, – остановил его Квинт, – сколько тебе лет сейчас, когда ты глядишь на свой земной рай?

– Шестнадцать. Да, кажется, так. Я только что вернулся из первого похода – впервые я служил моему господину на поле битвы.

– Твоему господину?

– Гарольду Годвинсону [17]17
  Гарольд Годвинсон (1020–1066) – английский король Гарольд II, правивший в 1066 г.


[Закрыть].

Квинт втянул в себя воздух, бросил быстрый взгляд на искалеченную руку Уолта, выдохнул с присвистом.

– Продолжай, – пробормотал он.

Две усадьбы с поместьями – «маноры». Та, что лежит в полумиле справа, у более крутого ската горы, называется Шротон, а дальняя, в трех милях отсюда, которая тянется с севера на юг и граничит со следующей грядой холмов, – Иверн.

– «Иверн». Это похоже на язык ютов [18]18
  Юты – германское племя, один из народов, населявших Англию в раннем средневековье.


[Закрыть].

Уолт с некоторым удивлением взглянул на своего спутника.

– Может быть, – сказал он. Что-то такое говорил ему и монах из монастыря Шефтсбери.

Усадьбы похожи друг на друга. В каждой есть господский дом, низ которого занимает большой зал с деревянными балками, а на втором этаже, под черепичной крышей – спальня. Вокруг главного дома лепятся флигеля для женщин и детей, хозяйственные пристройки, сараи, конюшни, амбары, землянки, где живут слуги.

– То есть рабы?

– Они рабы, но...

– Но вы обращались с ними как с членами семьи, да?

Уолт почувствовал насмешку и вздрогнул от гнева.

– Пусть так.

Он мог бы сказать Квинту, что большинство рабов со временем так или иначе получали вольную, приравнивались к свободным крестьянам и занимали свое место в упорядоченном целом. Они перебирались в деревню, получали собственный земельный надел, однако Уолт понимал, что положение крестьян, вынужденных отдавать своему господину множество часов изнурительного труда в уплату за право обрабатывать тот малый клочок земли, который они лишь условно могли назвать своим, во многих отношениях было не лучше участи рабов.

Усадьба огорожена, снаружи находится десять – пятнадцать домиков, где живут керлы [19]19
  Керлы, или фримены, – свободные члены крестьянской общины.


[Закрыть]. В Шротоне, в отличие от Иверна, стоит церковь, небольшая, чуть больше амбара, стены, как и в крестьянских домах, сплетены из ивняка и обмазаны глиной, лишь столбы и перекрытия деревянные. Приехавший из Винчестера художник расписал стены, изобразив житие Господа нашего: Рождество, чудо превращения воды в вино, Воскресение. Постоянного священника здесь нет, он приезжает по воскресным и праздничным дням из монастыря Шефтсбери служить мессу, за ним посылают, если надобно совершить свадьбу, обряд крещения или заупокойную службу. Вокруг манора – поля, часть их принадлежит хозяину усадьбы, часть фримены берут в аренду или на правах фригольда, еще одна доля – в совместном пользовании. Вся земля обрабатывается общими силами, все устроено, и устроено хорошо. Лучше, чем когда-либо прежде, говорят старые люди, благословляя короля Эдуарда, святого короля, справедливого, разумного, доброго, который блюдет мир в стране. И, добавляет Уолт, вместе с ним благословляют советника короля, эрла Гарольда Годвинсона и его братьев, охраняющих границы и побережье страны столь бдительно, что о вражеских набегах почти забыли, они отошли в прошлое.

Лорды? Нет, мы не лорды – ни мой отец, хозяин Иверна, ни отец Эрики, владеющий Шротоном. Нам отведено свое место в едином целом. Каждый человек должен иметь своего господина. Мой отец – господин над людьми, живущими в поместье, но над ним – эрл Уэссекса [20]20
  Уэссекс – графство, а прежде саксонское королевство на юге Англии.


[Закрыть], Гарольд Годвинсон, выше Гарольда – святой король Эдуард, а над Эдуардом – Господь Бог.

– А Папа?

– К черту Папу.

Существует порядок, мир, который мы все признаем... да, говорю тебе, все, от первого до последнего. Вот как это устроено: рабы и зависимые крестьяне сходятся обсудить свои дела, они могут предъявить жалобу, предложить что-то улучшить. Свободные общинники раз в месяц заседают в деревенском совете, он называется «мут». Представители от каждого совета образуют совет сотни, который собирается под руководством шерифа графства два или четыре раза в год. «Сотня» – это люди всех сословий, живущие в одном округе (прежде его действительно населяли сто семей, хотя со временем число их заметно возросло). Дважды в год созывается Витан [21]21
  Витан, или Витангемот, – прообраз английского парламента.


[Закрыть]: эрлы, епископы, аббаты, таны, олдермены [22]22
  Олдермены – старейшины, знатные, уважаемые люди.


[Закрыть]собираются вместе и совещаются с королем. Эта система работала – любой голос, раздавшийся в стране, пусть даже в самом низу, слышали все, вплоть до самого верха.

– Греки называют это особым словом.

– Каким?

– «Демократия».

Да, это был рай, все было так, как и должно быть. Даже когда случалась беда – за год до моего рождения разразилась большая буря, когда мне было восемь, произошло землетрясение, потом мор поразил скот – со всем удавалось справиться, жизнь входила в свои берега, и возвращались ласточки, на южных склонах гор поспевал виноград, мед тек, как... мед, из меда варили пьянящий напиток, девушки танцевали, – о, как они танцевали! – коровы и козы давали густое молоко, свиней откармливали вплоть до конца ноября и закалывали к Рождеству. Тяжелого труда хватало на всех, но не было бессмысленных мучений. Даже рабы и зависимые крестьяне помнили, что их господин и тот, кто повелевает их господином, всегда защитят их, накормят в худую пору, и лучше быть слугой доброго тана, чем возделывать свои жалкие два-три акра земли и жить впроголодь... Да, наша жизнь была устроена лучше, чем в любой стране, какую я видел в пути.

Но Квинт уже спал и похрапывал.

Четыре дня спустя он вернулся из города злой как черт.

– Паршивое место, – заявил он. – Пора уходить.

– Что случилось?

– В святой Софии выставлен ковчег – у них тут сотни таких, но этот весь из золота и хрусталя, отделан жемчугами, аметистами, гранатами, и хранится в нем высохшая голова. Знаешь, чей это череп, по словам здешних врунов?

– Откуда мне знать?

– Они говорят, это голова святого Иакова, двоюродного брата Иисуса.

– Ну и что?

– Голова и тело святого Иакова покоятся на Звездном Поле в Сантьяго, что в иберийской Галисии. Эти греки – мошенники и шарлатаны.

Уолт поднялся на ноги, Квинт проворно скатал служивший подстилкой мешок и запихал в свою поклажу.

– В Иерусалим!