Текст книги "Последний английский король"

Автор книги: Джулиан Рэтбоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Какой-то ополченец, взыскуя бессмертной славы, одним взмахом острого как бритва кинжала перерезал шею гнедому жеребцу, и Вильгельм второй раз за день свалился на землю.

Вокруг поднялись громкие крики ликования и отчаяния, нападавшие и оборонявшиеся застыли, не успев опустить руку, уже занесенную для удара. Всадники поворачивали лошадей и, заслоняя глаза от солнца, заглядывали в глубокую ложбину.

Вильгельм спихнул с седла одного из рыцарей, вспрыгнул на его коня, но золотой обруч, похожий на корону, свалился с его головы, и никто не узнавал герцога, пока он не сорвал с головы шлем, швырнув его в того самого англичанина, который убил под ним жеребца. Выхватив древко флага у своего знаменосца, умудрившегося в гуще схватки не отстать от господина, Вильгельм вновь помчался вдоль нестройных рядов своих войск, демонстрируя и нормандцам, и англичанам, что он еще жив. Его воины, и конные, и пешие, воспряли духом. Теперь они двинулись с края оврага вниз, в ту болотистую котловину, где сосредоточилось большинство англичан. Гирт и его эрлы, побоявшиеся ослушаться приказа Гарольда, не подоспели на помощь, и триста или четыреста дружинников пали на месте, прежде чем остальным удалось вернуться на гребень холма.

Ход сражения переломился в пользу Вильгельма. Англичане испытывали отчаяние, всегда сменяющее обманутую надежду. Они потеряли больше людей, чем могли себе позволить, и, хуже того, убедились в справедливости молвы: Вильгельм был неуязвим, либо потому, что он и впрямь приходился родным сыном дьяволу, либо, как многие шептались, потому, что на шее у него висел ковчежец с теми самыми реликвиями, на которых Гарольд присягнул герцогу, уступив ему права на престол.

Глава пятьдесят пятая

Ровно в полдень, когда желтый, словно лимон, солнечный диск едва просвечивал между туч у нас над головой, нормандцы – ты только представь себе! – устроили обеденный перерыв. Все утро из Гастингса подвозили им на телегах корзины хлеба, большие круглые нормандские сыры и желтые безвкусные яблоки, которые они считают лучшим деликатесом, и теперь, не расстраивая рядов, бдительно следя за нами, вся эта шушера расстелила перед собой платки и скатерти, расселась на разбитом копытами дерне и принялась жевать. А мы почти ничем не запаслись. Ополченцы, да и то не все, прихватили с собой кое-что перекусить и поделились едой с нами, дружинниками, но этого было явно недостаточно. Тайлефер, может, и ухитрился бы накормить тысячное войско пятью хлебами и двумя рыбами, но его с нами не было. Особенно мучила жажда, а напиться можно было только из ручья в той самой ложбине, которая находилась под прицелом нормандцев. Когда кто-нибудь пытался спуститься к ручью и снимал с себя шлем, чтобы зачерпнуть воды, его осыпали градом стрел. Особой беды в этом не было, главное, лицо не подставлять, но после такого обстрела человек смахивал на подушечку для иголок.

Ровно в два часа дня нормандцы снова атаковали. Теперь они были в лучшей форме, чем мы, хотя к нам подоспели на помощь еще две сотни воинов из Лондона.

– Этого мало, – пробормотал Гарольд. Он поставил вновь прибывших на правом фланге, чтобы возместить потери, которые мы понесли внизу, когда дружинники увлеклись, преследуя отступавшего противника.

На этот раз Вильгельм сосредоточил основной удар на левом фланге, где до сей поры почти не было боевых действий. Снова застрельщиками выступали пехотинцы, но далеко на своем правом фланге, то есть напротив нашего левого, в том месте, где почва вновь становилась ровной и даже немного опускалась, Вильгельм поставил конницу (это были в основном франки и наемники с восточных берегов Рейна). Далее произошло примерно то же, что утром, когда нас атаковали бретонцы, однако теперь Вильгельм все предусмотрел. Не думаю, что отступление пехотинцев было притворным, нет, им-то мы всыпали по первое число, но когда они ринулись в разные стороны, а наши дружинники погнались за ними, всадники уже были наготове, они не только прикрыли отступление своих, но и нам нанесли немалый ущерб. Леофвин бросился к своим воинам, приказывая немедленно вернуться на гребень холма, построиться в прежнем порядке, пока пехотинцы не повернули и не обрушились на них, и в этот момент ему в спину угодило пущенное рыцарем копье.

Леофвин упал, его люди пришли в смятение, они кружили вокруг него, словно овцы, лишившиеся пастуха, словно безголовые цыплята, и это дало франкам время построиться и снова атаковать, одновременно и конным, и пешим строем, прежде чем дружинники Леофвина успели подняться на холм.

Гарольд заглушил горе яростью. Он помчался вдоль наших рядов, мы с Даффидом схватили знамена и чуть ли не бегом бросились за ним. Всем командирам Гарольд повторил приказ: стоять на месте, удерживать свои позиции во что бы то ни стало, даже если нормандцы отступят, даже если вся нормандская армия – правда, на это уже никто не надеялся – обратится в бегство.

Снова наступило затишье: хотя основная сила первой послеполуденной атаки пришлась на восточный край холма, в этой битве участвовали все, и обе стороны понесли тяжелые потери. Мы все изнемогали, а нормандцы утомились даже больше, чем мы: хоть они и поели хорошенько, но мыто стояли на месте, а они уже пять или шесть раз поднимались и спускались по склону холма. Примерно к четырем часам пополудни, через два часа после того, как возобновилось сражение, грязное месиво под ногами, трупы лошадей, мертвые и умирающие люди, бьющиеся в агонии животные, кровь и дерьмо повсюду – все говорило о безнадежной усталости обеих сторон, о том, что битва ни для кого не завершится победой.

Гарольда это устраивало, нас всех это устраивало как нельзя лучше: если мы продержимся до темноты, нормандцам конец, они не смогут остаться на ночь в лагере у подножья холма, открытом для нападения сверху. Им придется укрыться в крепости, и может быть, Гарольд разрешит нашим ополченцам потрепать их во время отхода. Завтра к нам с севера и запада подойдут подкрепления, и тогда Вильгельм запросит мира, попытается добиться условий повыгодней, и все будет хорошо. С полчаса мы так стояли, надеясь, что все обойдется, но все это время мы видели, как носится вдоль своих рядов безумный герцог, как орет, приподнимаясь в стременах, выкрикивает вперемежку приказания, насмешки, ругательства. И что же? Представь себе, ему все же удалось вновь построить свое воинство. Теперь он поставил всадников впереди, поскольку всадники, как он убедился, несли наименьшие потери и при этом причиняли большой ущерб даже сомкнувшей щиты дружине.

Мы повторяли друг другу слова Гарольда: «Они в последний раз атакуют, выдержим этот натиск – и мы победили».

Вильгельм повел передовую линию всадников вверх, остановил ее примерно в пятидесяти ярдах от нас – будь у наших лучников хоть одна стрела, с этого расстояния они сумели бы поразить Ублюдка. Выехав вперед, он преспокойно повернулся к нам спиной и обратился с воззванием к нормандцам. Мы слышали его пронзительный, порой срывавшийся голос, короткие, рубленые фразы:

– Земля всем. Замки, рабы, женщины – мужчин не останется. Говядина, баранина, свинина – каждый день. Охотиться повсюду, собственные гончие, собственные лошади. Вдоволь меда и вина, чтобы не просыхать до конца жизни...

Его конь, уже третий за день, на этот раз темно-гнедой, задрожал, затанцевал под ним. Это движение обратило разум Вильгельма к более высоким материям:

– Сегодня вы переворачиваете новую страницу истории. Новый порядок, тысячелетнее царство. Ваши сыновья унаследуют эту землю, и сыновья ваших сыновей. До Судного дня или уж по крайней мере на тысячу лет. Да! Следуйте за мной, и получите землю на тысячу лет. Тысяча лет – пустяки! Соберитесь с силами, напрягите мышцы, кричите: Бог за Вильгельма, Англия будет нашей, и этот, как его, святой Георгий, что ли? Да, святой Георгий!

– Крест Христов, защити нас! – прошептал Гарольд.

Вильгельм развернул своего коня, взмахнул булавой (ему уже добыли новую), вонзил шпоры в бока своему коню, тот взвился на дыбы и едва не сбросил всадника, но Вильгельм цепко держался в седле. Он тут же укротил лошадь и медленной рысью двинулся вперед, придерживая поводья; все его люди последовали за ним. Мы поняли, как поняли и нормандцы: на этот раз Вильгельм не намерен отступать. Несмотря на все его вопли и чудовищный бред, несмотря на жестокость и придирчивость в мелочах, несмотря на то, что этот человек плохо владел своим длинным телом, в нем таилась особая сила – черная, наводившая ужас мощь. Да, мы знали, что его можно ранить и из раны пойдет кровь, только сам он не знал этого и потому был неуязвим.

Еще несколько мгновений, и все началось сызнова. Кони боками и грудью напирали на щиты, булавы и мечи сверкали над нашими головами, слышались крики раненых, грохот сталкивавшихся доспехов и ржание лошадей. Порой фонтан крови – своей ли собственной или чужой, – взметнувшись перед глазами, ослеплял воинов, строй то смыкался так тесно, что дружинники едва могли взмахнуть рукой и дышали с трудом, то вдруг раздвигался, и кто-то оставался в одиночестве, лошадь обрушивалась на него или булава разбивала голову... Потом всадники отступили, их место заняли пешие воины. Сражение вновь превратилось в ряд поединков, только теперь, стоило разомкнуть щиты и вступить в бой, врагов оказывалось трое против двоих, а то и двое против одного. В начале дня мы стояли плечом к плечу в два ряда, а в разомкнутом строю в четыре, и занимали весь гребень холма, теперь же, несмотря на подоспевшие подкрепления, мы едва составляли один ряд. Конечно, нормандцы понесли не меньшие потери, но они могли сосредоточить всю силу удара в том месте, где цепочка наших казалась слабее всего. Так они и поступили: вслед за пехотинцами в образовавшиеся бреши ворвались всадники.

Нам оставалось только одно. Я уже говорил, кажется, что гребень холма соединялся с Даунсом и лесом перешейком, более узким, чем сам холм. Так вот, чтобы сжать ряды, нам нужно было занять этот краешек, отступив к краю холма. Примерно за час до заката мы начали отступать, спокойно, соблюдая должный порядок – это был знакомый маневр, но Ублюдок, заметив это, понял, что, того гляди, утратит с таким трудом добытое преимущество, и попытался с двадцатью всадниками галопом обойти нас с правого фланга. Они мчались так быстро, что и впрямь могли отрезать нам путь к отступлению, не поспеши Гирт нам на помощь. Его дружинники заставили всадников повернуть вспять, только сперва Ублюдок на всем скаку поразил Гирта булавой в лицо.

Гарольд видел смерть брата. Гневаться сил уже не было, глаза его наполнились слезами, он едва не заплакал, но, покачав головой, приказал самому себе: «Потом, потом!»

Мы добрались до перешейка и, сдвинув ряды, встали неколебимой стеной. Однако этот маневр, как вскоре выяснилось, принес больше вреда, чем пользы. Во-первых, нам пришлось отойти от яблони. Яблоня словно говорила нам: «Вот предел, его же не преступишь!», а теперь ее даже не видать было из-за хлынувших нормандцев, хотя мы отступили всего на сотню ярдов. Это не пустяк, в сражении и такие вещи играют роль. А во-вторых, мы лишились преимущества высоты. Сперва, правда, это не имело особого значения, поскольку почва в том месте была довольно ровная.

Ненадолго сражение прервалось. Ублюдок, должно быть, пытался оценить новую ситуацию. Тем временем начался дождь, не слишком сильный, но рукояти мечей становились скользкими, их труднее было удержать...

– Ты никогда не рассказывал про свой меч. Он был особенный? Старый верный друг, выкованный гоблинами в волшебных пещерах? Наследие отца?

– Нет, ничего подобного. – Наслушалась менестрелей, подумал Уолт. – Волшебные мечи только в сказках бывают, Эскалибур, Дюрандаль [94]94
  Эскалибур – меч короля Артура. Дюрандаль – меч Роланда.


[Закрыть]и все такое. Просто меч как меч, я выбрал его, потому что он подходил мне по длине и весу.

И он продолжал рассказ.

Еще и дождь, как будто мало было пролито крови. Почва под ногами становилась все более скользкой. И тут Ублюдок отдал глупейшее на первый взгляд распоряжение: вновь послать в бой лучников. До сих пор, когда лучники стреляли в нас снизу, стрелы не причиняли особого вреда, они ведь легкие и даже плотную кожу не могли пронзить, не то что сталь. Они отскакивали от наших щитов и шлемов, и большую часть стрел нормандцы истратили впустую.

Но герцог снова приказал лучникам вступить в сражение, а на том участке, который мы оставили, валялось множество их же собственных стрел, так что они собрали достаточно для пары залпов. Первый залп опять же не нанес нам ущерба, и тот да кто-то из полководцев, может быть сам Ублюдок, поскакал вдоль строя и велел лучникам целиться повыше, чтобы стрелы перелетали через стену щитов. Идиотский приказ, честное слово, ведь рассчитать дугу полета почти невозможно. Нормандцы стояли так близко к нам, что стрела, пущенная вверх, могла с тем же успехом упасть на кого-нибудь из них, а мы все были защищены шлемами...

– И что же?

Четыре лебедя вылетели из-за леса, устремившись к морю. Гарольд поднял голову и поглядел им вслед. Мы все слышали, как крылья захлопали сперва позади нашего войска, потом слева, и все невольно оглянулись. Гарольд сосчитал их, всех четверых, давая им имена своих братьев: «Свен, Тостиг, Леофвин, Гирт». И в этот миг дурацкая маленькая стрела вонзилась ему в правый глаз.

Эта рана не была смертельной, он всего-навсего лишился глаза, но от этого удара он пошатнулся и упал навзничь. Так всегда бывает, даже если пальцем в глаз ткнуть со всей силы, и, конечно, кровь хлынула, залила ему все лицо. С минуту он лежал неподвижно, это опять же естественно: когда внезапно пронзает боль, не сразу понимаешь, насколько тяжела рана. И эта минута решила дело: по всему войску пронесся слух, что Гарольд убит. Оба наших фланга уже лишились своих вождей, а теперь мы потеряли короля. Да, королевский сан много значит. Король – не просто даритель колец, что бы там ни утверждал Квинт. Братья Гарольда, которые могли бы стать королями после него, погибли еще раньше. Часть дружинников, стоявших на дальних краях нашего ряда, дрогнула и обратилась в бегство, увлекая за собой ополчение, прежде чем мы сумели поднять Гарольда на ноги и обтереть ему лицо, чтобы люди увидели – король еще жив.

Нас осталось всего пять сотен, мы не могли удержать даже этот узкий перешеек. Мы построились кругом, защищая короля и знамена. Солнце почти село. У нас еще оставался шанс: если б мы продержались до темноты, мы сумели бы под покровом ночи вывести Гарольда с поля битвы. Вильгельм послал конный отряд вдогонку за беглецами, и мы видели сверху, как часть всадников в полутьме попала в глубокий ров на склоне холма: некоторые рыцари вылетели из седла, и наши люди сумели-таки перерезать им глотки, прежде чем пали сами.

Однако всадники возвращались. Теперь они могли кружить около нас, набрасываться со всех сторон, выбирая поудобнее угол для удара мечом или булавой. Из восьми ближних дружинников уцелели только Даффид, Тимор и я. Гарольд сильно страдал от раны, но повторял нам: «Держите повыше знамена, держите знамена!»

Короткое затишье, мы не сразу поняли, что затевает Ублюдок. Он подозвал к себе пятерых рыцарей, самых сильных и выносливых. Нормандцы были в пятидесяти ярдах, при свете факелов всадники черными силуэтами вырисовывались на фоне потемневшего неба. Рыцари галопом помчались на нас, дружинники, стоявшие в наружном кольце, все были ранены, держались из последних сил. Они не смогли отразить нападение, четырем рыцарям удалось прорваться внутрь кольца, и тогда... тогда это произошло.

– Гарольд погиб.

– Да. Но для меня самое страшное не это. Хуже всего, что я не исполнил свой долг. Я должен был пасть рядом с ним.

– Но почему?

– Ну... просто... так полагается.

Но Уолт хотел выжить. Он хотел вернуться в Иверн, к Эрике, домой. За них он сражался, и в тот критический момент дружинник повернулся спиной к истекшему тысячелетию, когда для человека его рода и звания вся жизнь сводилась к пиршественному залу, к празднеству и похвальбе, к военной выучке и присяге на верность. Умереть за своего вождя, умереть, сомкнув свой щит со щитами друзей, – да, то была высшая доблесть, но превыше чести оказалось желание жить со своими близкими и служить им жизнью, а не смертью.

Когда опустился меч, огромный двуручный меч, Уолт мог заслонить короля своим телом, но попытался отразить удар только мечом и правой рукой. В тот миг, когда он сделал этот выбор, английская культура достигла вершины, на смену варварству битв пришла любовь к жизни и ее радостям, пришло желание жить и помогать жить другим. Но в тот же миг начался и закат этой культуры.

Не будем винить Уолта. Битва все равно уже была проиграна. Да, телохранитель обязан умереть со своим господином, но слишком яркая память о родном очаге, обо всем, что научила его любить Эрика, помешала Уолту стяжать вечную славу. Он вышел из этой битвы обремененный тройным, непосильным грузом вины: за то, что не умер вместе с Гарольдом, за то, что позволил закрасться в свое сердце предательской любви к дому, за то, что не нашел в себе сил после сражения вернуться в Иверн, где его присутствие было – он знал это – необходимо.

– Как ты спасся?

– Даффид погиб, но Тимор уцелел и в темноте перевязал мою рану. Он сказал, он мой должник, он так и не расквитался за тот случай в детстве, когда я не дал ему утонуть. Потом он ушел, а я потерял сознание. Я пришел в себя незадолго до рассвета. Над холмом уже собирались стервятники и вороны, ходили какие-то люди, женщины с факелами...

– Не надо плакать. Расскажи, что это были за женщины?

– Эдит Лебединая Шея и ее служанки. На следующий день, когда Тимор провожал меня в Дувр, он рассказал, что Эдит заставила его отвезти ее в Бошем, а не в Уэймут, как велел Гарольд. Гарольда они собирали по кусочкам. Его изрубили, как капусту, только тело сохранилось в кольчуге, хотя и кольчуга во многих местах была изодрана. Но Эдит узнала Гарольда.

Вскоре после рассвета Вильгельм застиг их. Он сказал, Гарольд нарушил клятву перед Богом и недостоин упокоиться в освященной земле. Тогда Эдит и мы, горсточка оставшихся в живых, похоронили короля на берегу возле Гастингса, завернули его в полотнище с Воителем Керна, сделали саван из знамени, вытканного для него матерью.

По щекам Уолта текли слезы.

Помолчав, Амаранта спросила:

– Что же ты будешь делать теперь?

– Я вернусь. Там, в гавани, английское судно. Я буду работать и расплачусь за проезд.

– Я могу дать тебе денег.

– Нет, деньги мне ни к чему.

– Этот корабль так мал. Разве ты не боишься утонуть?

– Ужасно боюсь.

Эпилог

На обратный путь понадобился год. Пирей, Венеция, Мессина, Валенсия и Кадис, где жили мавры, Сантьяго-де-Компостела. По дороге мореплаватели собирали слухи о событиях в Англии, жадно внимая слухам о продолжающемся сопротивлении. Они узнали, что сыновья Гарольда и Эдит приплыли из Ирландии и высадились на западе Острова, но потерпели поражение; Восточная Англия восстала, но восставших предал переметчик Херворд. Север все еще боролся против человека, уже получившего прозвище Завоевателя. Повсюду, где Завоеватель наталкивался на сопротивление, он разорял окрестности, сжигал деревни и строил замки для своих нормандцев и наемников. Захватчиков насчитывалось всего несколько тысяч, но они были вооружены до зубов, никогда не слезали с седла и держали в страхе поредевшее население, грабя и насилуя в свое удовольствие.

Хэм и Седрик предлагали высадить Уолта в Уэймуте, но он попросил пересечь залив и высадить его в Лулворт-Коув. Они спустили на воду челнок, Седрик перевёз Уолта на берег. Примерно в пяти шагах от берега Уолт перешагнул через борт в пронизанное солнечными лучами мелководье. Сверкающие песчинки взметнулись из-под ног, взвихрились облачком и осели на гальке и на мелких, отполированных морем осколках ракушек. Он оттолкнул легкую черную лодочку и помахал на прощание гребцу. Повернувшись к берегу, он начал подниматься по галечному откосу к полоске зеленой травы, соединявшей отвесный меловой утес с плодородной сушей. Колючие, лилово-розовые цветы валерианы торчали над восковыми листочками, низко над утесом кружились клушицы. Он почти дома.

Солнце ушло за тучи. Путник посмотрел вверх, на стягивавшуюся к северо-западу тьму, поднялся к перевалу между двумя холмами и оглянулся назад, на море. Лучи солнца все еще подсвечивали доставивший его на родину корабль, там ставили паруса, лодочку подняли на борт и уложили сохнуть. Вплоть до самого горизонта море отливало серебром, но белые скалы прямо на глазах покрывались тьмой, лиловая тень тучи скользнула над водой, словно преследуя корабль. Путник снова повернул в глубь острова и пошел по тропинке, уводившей сквозь кустарник и лесок к север ной стороне холма. Стайки скворцов, издали похожие на облачко пыли, вились далеко внизу, слетаясь на осенний совет. Лето кончилось. Впереди зима.