355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джулиан Рэтбоун » Последний английский король » Текст книги (страница 28)
Последний английский король
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:57

Текст книги "Последний английский король"


Автор книги: Джулиан Рэтбоун



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Глава пятьдесят вторая

Упорный ветер, ночью поднявший волну, пришел с запада, а потому юнга с облюбованного Квинтом корабля, маленький арапчонок, с кожей цвета корицы, босой и почти голый, если не считать длинной желтой фуфайки да узкой головной повязки, спозаранку начал дубасить кулаками в дверь виллы и выкликать пассажиров. Как выяснилось, капитан уже закончил все дела в городе и не желал упускать попутный ветер, а стало быть, если Квинт и все прочие, кто купил себе места на палубе судна, не явятся в течение часа, якорь поднимут без них.

Квинт и Уолт путешествовали налегке, в отличие от Тайлефера и его детей. Конь и мул менестреля все еще стояли в конюшне примерно в полумиле от дома Амаранты. За ними послали служанок: хотя Тайлефер не собирался брать животных с собой, он хотел навьючить на них чемоданы и сумки со всеми принадлежностями фокусника, арфу и прочие пожитки, иначе пришлось бы прибегнуть к услугам носильщиков, а те, почуяв спешку, запросили бы вдвое против обычной цены.

Через полчаса коня и осла привели, еще пятнадцать минут ушло на то, чтобы взвалить им на спину добро Тайлефера и более-менее надежно его приторочить, после чего все чуть ли не бегом пустились по мощеным улочкам, разметая во все стороны очистки от овощей, которыми была усыпана дорога, и примчались в гавань с запасом по меньшей мере в пять минут. Поспели все, в том числе и Амаранта в сопровождении двух служанок.

Ветер и впрямь разыгрался, он дергал за плащи и юбки, раздувал хлопавший, не закрепленный еще парус, и корабль даже здесь, в гавани, ощутимо раскачивался. Чайки кружили, опускались на борт, прежде чем умчаться на другую сторону гавани, поискать объедков у рыбачьего причала, где женщины уже потрошили и чистили рыбу после ночного лова. На корабле, отплывавшем в Святую Землю, и на нескольких соседних матросы изо всех сил тянули канаты, подымая паруса. За оконечностью мыса море, по контрасту с мчавшимися по нему белыми барашками, казалось почти черным.

Тайлефер проследил за тем, как его скарб с помощью маленькой лебедки перегружают на палубу, и обратился к Амаранте:

– Хочешь купить хорошую вьючную лошадь и мула?

– Папочка! – хватая отца за руку, воскликнула Аделиза. – Ты мог бы и подарить их нашей милой хозяйке за ее гостеприимство.

Амаранта улыбнулась.

– Выставь их на аукцион, – предложила она, оглядев небольшую группу торговцев, разносчиков, грузчиков и просто зевак.

Тайлефер послушался, и Амаранта, перебив все ставки, вручила ему три золотые монеты, которые вынула из особого кошелька ее старая служанка.

– Это справедливая цена, – сказала она. – Хотя, конечно, я смогу получить кое-какую прибыль, если продам их на ярмарке.

Наступил тот неловкий момент, который неизменно наступает при прощании: все слова уже сказаны, и непонятно, когда же отплывет корабль или двинется в путь караван. Тяжело было на сердце у Уолта, его точили сомнения, он бесцельно бродил по набережной, сам с собою рассуждая о предстоящем путешествии. Его томил не только страх перед морской могилой, но и внезапно нахлынувшая тоска по дому, по родному очагу.

Услышав английскую речь, он обернулся к морю и увидел внизу маленькое суденышко с открытой палубой, скорее даже ладью, разве что посредине кораблик был немного шире, чем знакомые Уолту длинные боевые суда, да корма и нос немного повыше. Но все равно он был впятеро меньше арабской галеры, на которой друзья собирались плыть в Иоппию, меньше, чем тот корабль, который в 1065 году перевез Гарольда из Бошема в Сен-Валери, – не было даже капитанской каюты. Как и арабская галера, это суденышко тоже загружалось мешками с хлопком, а под ними Уолт разглядел ящики соленой рыбы и копченой свинины. На корме вверх дном лежал маленький гребной челнок, точь-в-точь рыбацкая лодчонка.

– Нам потребуется еще одна пара рук, – вот какие слова он разобрал.

– Еще одна пара рук и перемена ветра, – подхватил второй голос.

Моряки говорили на диалекте Уэссекса, судя по акценту, они были родом из средней части графства, из Саутгемптона. Типичные англичане с виду: крепкий толстячок со слегка выпученными глазами, в холщовой одежде, изрядно потрепанной и засалившейся, и его товарищ, пониже ростом, поуже в плечах, с рыжими волосами и меланхолической складкой губ.

Уолт перегнулся через ограждение набережной, сердце у него сильно забилось, во рту пересохло.

– У меня только одна рука, – сказал он, – но я берусь отработать проезд до Англии...

Оба подняли головы.

– Тебе случалось плавать на таком корабле? – спросил старший.

– Конечно, – солгал Уолт. – Как, по-твоему, я попал сюда?

Они быстро договорились: Уолту причиталась десятая доля всей прибыли, какую они получат на пути от Сиды до Саутгемптона. С легким сердцем он вернулся к прежним товарищам, голова его шла кругом. Квинт уже терял терпение.

– Через пять минут мы отплываем! – крикнул он.

– Без меня. Хватит с меня странствий. Я нашел английское судно. Вернусь домой либо утону.

Они быстро обменялись прощальными восклицаниями, словами сожаления, словами благодарности. Особенно Уолт благодарил своих спутников – Аделизу, вернувшую жизнь его культе, Алена и даже самого Тайлефера за удивительные фокусы и таинственное воздействие их музыки, но более всех он благодарил Квинта, присматривавшего за ним, когда он был беспомощен, Квинта, который разговаривал с ним, и слушал, и помог... тут он запнулся.

– Помог тебе понять? – подсказал Квинт. – Надеюсь, ты убедишься: это был целительный опыт.

Он употребил греческое слово – «терапевтический».

– Но мы так и не дослушали повесть о великой битве, – вздохнул Ален.

– Когда отплывает английское судно? – спросила Амаранта.

– Когда ветер переменится.

– Значит, я услышу о битве, – с удовлетворением заключила она.

Арабский капитан звал своих пассажиров на борт, теряя терпение.

Поцелуи, рукопожатия, объятия, дружеское похлопывание по спине, горячий поцелуй Аделизы – и вот уже четверо путников поднимаются по сходням. Швартовые канаты отвязаны, парус развернут и приведен к ветру. Гребцы, сидевшие вдоль обоих бортов, налегли на весла, выводя корабль из гавани, а как только вышли в открытое море, весла убрали на палубу, парус раздулся, и Уолт не мог уже различить лица друзей, ставших ему такими близкими, он видел только шарф, которым Аделиза продолжала махать с высокой кормы, стоя возле рулевого. Уолт попытался представить себе те места, куда они направлялись. Святую Землю, восточные страны за ней, долгие переходы по пустыне, под усыпанным крупными звездами небом, попытался представить, как Тайлефер и Ален будут показывать свои фокусы все новым зрителям, наживая очередные неприятности, как Квинт будет беседовать с философами, учеными мужами и путешественниками, с арабами, жителями Тартарии и неведомыми обитателями Катая, и сладостная музыка арфы будет сопровождать их в пути, и Аделиза будет танцевать... Глаза Уолта наполнились слезами, и на миг он пожалел о принятом решении.

Но потом он вспомнил свой дом, Иверн и Эрику, и сердце заныло от тоски. Когда взгляд Уолта прояснился, арабская галера превратилась в пятнышко далеко на востоке, там, где сходились небо и море.

– Пойдем, – позвала его Амаранта, – отдохни и закончи для меня рассказ о великой битве.

Глава пятьдесят третья

Узнав, что Вильгельм высадился в Певенси, мы со всей поспешностью выступили в поход и за четыре с половиной дня добрались из Йорка в Лондон, остановившись в Уолтхэм-Эбби. Получилось даже быстрее, чем когда мы шли на север, однако с такой скоростью весь путь проделал только передовой отряд, тысяча дружинников, личная гвардия короля, и во главе нее неразлучные с Гарольдом телохранители. Теперь их оставалось пятеро: Даффид, Рип, Шир, Тимор...

– И ты.

– И я.

В следующие два дня к нам подоспело еще две тысячи тяжеловооруженных дружинников Леофвина и Гирта, за ними плелось пять сотен раненых.

Что нам следовало делать?

Выбор был прост: либо оставаться возле Лондона и ждать подкреплений, либо сразу же двинуться на юг и прижать Вильгельма к берегу, не давая ему тронуться с места до подхода основных наших сил. Многие советники Гарольда предпочли бы остаться в Лондоне или по крайней мере не уходить далеко, только переправиться через Темзу для защиты города, занять позицию в Норт-Даунсе и посмотреть, что будет делать Нормандец. Однако таким образом мы предоставляли Ублюдку полную свободу действий, и, хотя Лондон был ценной добычей, захватчики могли с тем же успехом двинуться на запад вдоль побережья, перемещаться из порта в порт, ведя за собой флот, дойти до Саутгемптона и напасть на Винчестер, который никак не уступал значением Лондону, тем более что в Винчестере оставалась государственная казна.

Но дни неуклонно сменяли друг друга, приходили все новые сообщения о зверских расправах, учиненных Вильгельмом, и горожане Пяти Портов [92]92
  В конфедерацию Пяти Портов входили Дувр, Сэндвич, Ромни, Гастингс и Хайт.


[Закрыть]
обратились к Гарольду, умоляя спасти их, пока и они не пали жертвой насилия.

Утром одиннадцатого октября Гарольд начал действовать. Его люди успели отдохнуть с неделю, Эдвин и Моркар, по слухам, выступили из Йорка. Гарольд хорошо знал окрестности к северу от Гастингса, и это тоже повлияло на его решение.

Он собрал предводителей отрядов в маленьком пиршественном зале Уолтхэма. Достав из нерастопленного очага кусок угля, Гарольд провел несколько линий на каменном полу. Все столпились вокруг, те, кто оказался впереди, наклонялись, опускались на колени, чтобы стоявшие сзади могли разглядеть чертеж. Гарольд поднял голову. Взгляд его ясных голубых глаз был суров, но полон уверенности – уверенности в себе, своих братьях и своих людях.

– Многим из вас хорошо известна позиция, которую я собираюсь занять, – заговорил он. – Это место находится примерно в шести милях к северу от Гастингса, где лесная дорога из Тон-Бриджа в Лондон соединяется со старым прибрежным трактом на холмах Даунса. – Повернув кусок угля более широкой стороной, Гарольд одним взмахом руки обозначил возле своих колен Андредесвилд, потом наметил на опушке леса прибрежную дорогу с востока на запад и перекресток, где гряда холмов, по которым пролегал путь, сворачивала на юг, в сторону Гастингса.

– Здесь дороги сливаются, поднимаясь по отрогу от Даунса на круглый холм, господствующий над равниной. Дорога минует вершину этого холма, прежде чем уйти вниз, к Гастингсу. По обе стороны холма глубокие ложбины, там текут ручьи, поэтому почва внизу влажная, тяжелая. Вначале подъем не очень крут, но за двести ярдов до вершины склон становится почти отвесным. На гребне, чуть западнее самой высокой точки, растет одинокая яблоня.

Итак, сегодня днем мы тронемся в путь и постараемся добраться до этой яблони, которая будет местом сбора, до наступления ночи на пятницу, тринадцатое. – Тут Гарольд передернул плечами, но упорно продолжал: – Мы встанем в боевом порядке вдоль этого хребта. Я займу центр у самого дерева, Гирт расположится справа, Леофвин слева, каждый со своими телохранителями и дружинниками. Ополчение встретится с нами там же. Передовые отряды ополчения распределим на флангах нашей позиции, а тех, кто подоспеет позже, поставим в резерв, позади дружинников. Здесь, в Уолтхэме, мы оставим проводников, они известят северян, где мы находимся, и как можно скорее приведут их нам на подмогу.

Это очень сильная позиция, Вильгельм не сможет оттуда нас выбить. Будем надеяться, он сразу поймет, что сражаться бессмысленно, и даже пытаться не станет, но если он все же нападет, мы отразим атаку. Ему придется все начинать сызнова. Тем временем начнут подходить подкрепления, которые возместят наши потери, а Вильгельму неоткуда взять новых воинов. Как только численность нашего войска в полтора раза превысит количество его солдат, а это произойдет самое позднее через неделю, мы предложим ему свои условия, возьмем заложников, потребуем возместить весь причиненный ущерб, отказаться от притязаний на то, что ему никогда не принадлежало, и отпустим его восвояси... Вопросы есть?

Леофвин глянул на Гирта, тот кивнул, распрямился, посмотрел прямо в лицо Гарольду, который тоже распрямил плечи, словно готовясь отразить удар. Младшие сыновья Годвина славились беззаветной отвагой и силой. Как и все Годвинсоны, они были красивы, держались гордо и прямо.

– Брат, мы с Гиртом кое о чем поговорили, и сейчас я скажу за нас обоих. Для нас та клятва, которую у тебя обманом вырвали в Байё, ничего не значит, но многие в твоем войске – быть может, такие найдутся даже в этом зале, и уж конечно среди дружинников и тем более в ополчении – думают, что тебе не следует вести английское войско против Ублюдка. Выслушай меня, Гарольд! Твой план очень хорош, он принесет нам победу, но, согласись... – тут уголки его губ приподнялись в легкой улыбке, зашевелились усы, – согласись, этот план не так уж сложен, для его выполнения не требуется ни хитрости, ни особого ума. Словом, мы с Гиртом вполне справимся без тебя. Более того, если все сложится не так, как задумано, у Англии останется законный король. Ты наберешь новое войско, продолжишь сопротивление, а если мы потеряем тебя, все будет кончено.

Кровь, прихлынувшая было к щекам Гарольда, медленно отливала, кожа на лице, задубевшая в военных походах и в охотничьих потехах, сделалась непривычно белой. Закусив губы, Гарольд резко развернулся и вышел из зала. Как и в прошлый раз, он удалился в монастырскую часовню, а вернулся спокойным и печальным: он принял решение. Едва переступив порог, Гарольд остановился, и люди, собравшиеся в зале, обернулись и посмотрели на него.

– Братья, – сказал он, – я король. Я, и никто другой. Я должен сам отстаивать свой титул и свои права, а если я поступлю иначе, в сердца наших воинов закрадется сомнение: кто должен править – тот ли, кто прячется за спинами своих младших братьев, или тот, кто лично ведет мужей в битву. А теперь... – он уверенно шагнул вперед и снова занял место перед остывшим очагом, – обсудим детали.

На следующий день, когда начало смеркаться, Гарольд и пять его телохранителей первыми прибыли к месту сбора. Отсюда, с вершины холма, он видел лагерь нормандцев примерно в шести милях внизу, к северу от маленького города и гавани. Он убедился, что земляная насыпь и стены наскоро сложенного замка уже поднялись над окрестными полями и болотами, заслоняя мачты стоявших в порту кораблей. Солнечный свет играл на поверхности моря, обращая свинец, каким вода казалась под серыми тучами, в золото. Сильный ветер развевал полотнища с золотым драконом и Воителем Керна; люди, истекавшие потом после двенадцати часов непрерывной скачки, начинали дрожать от холода.

Уолт тоже поглядел вниз, на нормандцев и море, потом оглянулся на лес, через который они только что проехали. Оттуда показалась длинная цепочка воинов, наконечники копий и шлемы ярко сверкали, ровный шорох и свист сопровождал их движение, в него врывался пронзительный скрип тележных колес. Потом Уолт посмотрел на яблоню.

Кору и ветви дерева покрывал серый лишайник, рассыпавшийся в труху при малейшем прикосновении. На изогнутых сучьях еще держалось с десяток мелких, сморщенных и изъеденных червями плодов. Видимо, в то долгое, холодное и засушливое лето яблоне не хватило воды, корни ее тщетно пытались нащупать хоть каплю влаги в известковой почве. Дерево умерло.

Глава пятьдесят четвертая

К семи часам утра стало ясно, что Вильгельм решился атаковать. Разведчики, посланные в нормандский лагерь, вернулись с донесением, что неприятель вооружается и строится. Вскоре англичане увидели над дорогой облако пыли. Гарольд выстроил линию обороны: она занимала весь гребень холма от одной лощины до другой, от ручья до леса; длина ее составляла тысячу ярдов. Дружинники стояли в четыре ряда, на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы свободно орудовать боевым топором или мечом, между ними оставались зазоры, сквозь которые лучники из ополчения могли выбежать вперед и, выпустив стрелы, снова укрыться за спинами дружинников. Даффид и Уолт с помощью Рипа, Шира и Тимора вырыли возле седой яблони ямы в твердой известковой почве и укрепили в них древки знамен. В этой битве понадобятся обе руки.

Гарольд подозвал своих братьев и отдал последние распоряжения. Они будут биться в открытом строю, если только Вильгельм не сосредоточит удар в одном месте, направив туда множество тяжеловооруженных воинов. В таком случае, а также при нападении конницы, дружинникам следует применить обычную тактику: сдвинуть щиты, образовав непреодолимый заслон. Нечего бояться рыцарей, говорил король, лошади не решатся прыгать через ограду из щитов, а как только всадники приблизятся вплотную, можно разделаться сперва с лошадьми, а затем с седоками.

– Опасаться следует лишь одного, – сказал Гарольд в заключение, – а именно превосходящих сил противника. Однако, чтобы удержать позиции наверху, вполне достаточно тех людей, которыми мы располагаем, и три тысячи справятся с этой задачей не хуже, чем десять. Но помните: только этот гребень, этот холм защищают нас. Если вы стронетесь с места, не важно, вперед или назад, всему конец. Вот вам последний приказ: стоять стеной! Стоять намертво!

Он обнял братьев, пожал им руки и отошел. Что-то особенное чувствовалось и в голосе Гарольда, и в его движениях, когда он надевал шлем и кольчугу. Потом он попросил Уолта пристегнуть ворот кольчуги к нижней части шлема, дотронулся до золотого ободка, помолчал немного и усмехнулся:

– Ровно сидит?

– Да, – ответил Уолт.

– Вот и хорошо. – Он глубоко вздохнул, шлепнул одной кожаной рукавицей о другую. – Что ж, пошли.

Нормандцы находились уже в полумиле от нас. В авангарде шли лучники, а основная часть войска построилась сомкнутыми рядами, пешие впереди, за ними рыцари на конях. В таком порядке три колонны нормандцев начали восхождение на гору. Англичане легко распознали Вильгельма: он превосходил ростом большинство бойцов в обеих армиях, долговязая тощая фигура кренилась вправо и влево. Герцог объезжал на огромном черном жеребце своих людей, постоянно сбиваясь с рыси на галоп. Реял штандарт со львом, десяток телохранителей едва поспевали за своим господином. Даже на таком расстоянии слышался пронзительный голос, почти визг: опять построились не в том порядке, ровнее, еще ровнее! В точности выполнять приказы! С вершины горы можно было различить и белое с золотом папское знамя, и даже висевший на шее герцога ковчежец с мощами, теми самыми, на которых Гарольд принес опрометчивую клятву.

Нормандцы пошли в атаку, лучники и легковооруженные воины прикрывали движение главных сил. Гарольд распорядился, чтобы английские ополченцы выбежали вперед и потеснили вражеских лучников. В этот момент из рядов нормандцев вырвался какой-то нелепо подпрыгивавший человек в пурпурном плаще менестреля, с черной бородой и почти лысой макушкой. В руках у него была небольшая гитара:

 
Paien s’adubent desobsercs sarazineis
Tuit li plusur en sunt dublez en treis
Lacent lor elmes mult bons sarraguzeis
Ceignente spees del’acer vianeis...
 
 
На лаврах всех сарацинские брони,
А у иных юшман проложен втрое.
На голове шелом из Сарагосы,
Меч при боку из вьенской стали доброй... [93]93
  «Песнь о Роланде» (LXXIX). Пер. Б. Ярхо.


[Закрыть]

 

– Это был Тайлефер?

– Да, это был он.

На певца обрушился град стрел и камней, кровь заструилась по лицу, и он осел на землю. Передние ряды нормандцев прошли по нему, и больше Тайлефера никто не видел, пока мы не наткнулись на него у стен Никеи, где он потешал толпу, зарабатывая себе на хлеб насущный.

Около тысячи ополченцев просочились сквозь наши ряды. В руках, в мешках и кожаных петлях, притороченных к поясу, были метательные снаряды: маленькие топорики, камни, насаженные на короткую рукоять, обычные камни без рукояти – ополченцы взяли столько, сколько смогли унести. Нормандские лучники оказались бессильны, им приходилось стрелять снизу вверх, их стрелы теряли скорость и могли разве что оцарапать руку, шею или бедро, к тому же стреляли лучники вразнобой, так что наши вполне успевали уклониться от стрел. Англичане же бросали свои камни и топоры сверху вниз, подступая все ближе, многих лучников они сбили с ног, прочих заставили отступить, спрятаться за спины тяжеловооруженных воинов.

Справиться с этими было труднее: укрытые щитами в форме листа, стальными шлемами, длинными кольчугами, они медленно, но неуклонно продвигались вперед, и хотя в некоторых из них тоже угодили метательные снаряды, ни стрелы, ни град камней их не остановили. Ополчение отступило, соблюдая должный порядок, а если кто и припустил со всех ног, то не от страха, а от радости, что маневр удался. И тут мы, дружинники, телохранители, обнажили мечи, сдвинули щиты и, набрав в легкие побольше воздуха, приняли бой.

Первая атака, когда копье прощупывает твою броню, первый удар, когда меч обрушивается на край твоего щита, и металлический скрежет, когда лезвие твоего меча или топора врезается в кольчугу под ребрами противника и ты видишь, как лицо его искажается яростью и болью и кровь хлещет из разрубленного бока – все это бьет по тебе, поражая душу и тело. Вдруг понимаешь: да этот ублюдок хочет меня прикончить! – а помешать ему можно только убив его, и он валится на бок, но за ним появляется следующий.

Англичане и нормандцы сошлись лицом к лицу, бой превратился во множество отдельных поединков. Во время сражения одно единоборство затягивается, другое заканчивается быстрее, приходится все время немного смещаться: твой противник падает, и ты можешь помочь соседу, твой сосед падает, и тебе приходится иметь дело сразу с двумя противниками. Каждый воин пускает в ход оружие, которым лучше владеет: топор, меч, булаву, напрягает все силы, старается скрыть от недруга свою слабость, свои уязвимые места. Те, кто крупнее телом, полагаются на свой щит и на силу удара; те, кто помельче, как Даффид и Тимор, больше рассчитывают на проворство и ловкость. Когда силы противников примерно равны, победа, как правило, достается тем, кто занял более выгодную позицию, кто лучше подготовился и искуснее владеет оружием, у кого крепче доспехи. Вскоре мы почувствовали, как давит на спину и плечи тяжесть кольчуги, как сотрясается тело от все новых ударов, отраженных щитом или мечом; внутри все горело, несмотря на прохладный день, томили голод и жажда. Еще бы, нормандцы-то две недели отдыхали и отъедались после высадки, а мы недавно выдержали бой при Стэмфорде и дважды прошли чуть ли не всю Англию из конца в конец.

Наконец трубы дали сигнал к отступлению, атака захлебнулась. В пылу битвы некоторые дружинники испустили победный клич и, сломав ряды, бросились преследовать отступавших, но Гарольд грозно окликнул их. Почти все вспомнили первоначальный наказ и возвратились. Даже самые лихие, увидев, что остались в одиночестве, остановились, осыпая врага оскорблениями и поднятыми с земли камнями, а потом тоже вернулись в строй.

Стоя под яблоней, у своих знамен, Гарольд пытался оценить положение. Справа и слева еще возвышались, не дрогнув, штандарты его братьев, склон горы был усыпан мертвыми и умирающими, и большинство составляли нормандцы. Наше войско почти не поредело. Обернувшись в сторону леса, Гарольд увидел спешивший на подмогу отряд: около сотни дружинников из Мерсии и вдвое больше ополченцев с тесаками на плечах, с круглыми щитами за спиной. Гарольд снова посмотрел вниз, на нормандскую армию, и улыбнулся. Если повезет, к полудню или чуть позже наши силы сравняются и даже превзойдут силы противника.

Я тоже сделал смотр: после гибели Ульфрика я остался старшим из телохранителей. Даффид лежал на земле, Тимор склонился над ним, пытаясь перевязать ему лицо. Скверный удар, щека разрублена до кости. Рипу сломали руку, Шир только что вернулся из задних рядов, проводив брата в арьергард. Моей правой руке тоже здорово досталось, то ли сильный ушиб, то ли рана, под кольчугой не разберешь. Рука ныла нестерпимо, но пока еще действовала, и я знал, что в пылу схватки и думать позабуду о боли. Зато мы остались в живых, и самое главное – был цел и невредим наш вождь, наш господин, наш король.

Вновь запели трубы, и на этот раз у подножия холма собрались всадники. На копьях у них развевались узкие полоски флажков, шлемы казались черными на фоне сиявшего вдалеке моря, копыта коней выбивали из дерна осколки кремня, звенела упряжь, кони храпели, ржали, вторя зову трубы. Гарольд и его братья на левом и правом флангах приказали дружинникам перестроиться в два ряда. Передний ряд сдвинул щиты так, чтобы края их сомкнулись и образовали прочную стену длиной в восемьсот ярдов. Оставшиеся во втором ряду были готовы закрыть собой брешь в этой живой стене, коли погибнет кто-нибудь из товарищей, или вступить в схватку с рыцарем, сумевшим прорваться сквозь первый ряд защитников.

Герцог Вильгельм самолично вел нормандцев в бой, над забралом его шлема поблескивал золотой ободок, рядом мелькало алое полотнище с золотым львом и бело-золотое папское знамя. Вслед за герцогом двинулся в атаку отряд конницы, три ряда всадников по сто пятьдесят воинов в каждом. Они продвигались размеренной рысью, соблюдая строй. Чуть позади них выступили еще два таких же отряда, прикрывавшие центр с флангов, и земля задрожала от топота копыт.

Наших охватила тревога: мало кому доводилось сражаться со всадниками. Хотя Гарольд перед сражением предупредил, какой тактики следует придерживаться, и, слушая его, мы верили, что этот план сработает, на миг мы утратили мужество. Боевые кони оказались куда крупнее, чем мы себе представляли, по большей части гнедые и вороные лоснящиеся жеребцы-четырехлетки, на несколько ладоней выше тех лошадок, которыми мы пользовались для охоты и больших переходов.

С расстояния в двадцать ярдов нормандцы метнули в нас копья. Они целились поверх голов, и копья перелетели через наши щиты, не причинив особого вреда; это потом валявшиеся под ногами длинные шесты стали мешать нам, то и дело попадая под ноги. Выхватив мечи и булавы (Вильгельм орудовал шипастой булавой длиной в добрый ярд), рыцари пустили коней в галоп и со страшным грохотом и воплем помчались вперед, преодолев последние разделявшие нас ярды. Хотелось бежать без оглядки от несущейся лавины коней и железа, но мы устояли и стена щитов не дрогнула. Едва доскакав до первого ряда дружинников, лошади повернули головы, не желая тыкаться мордами в мечи, но со злобным ржанием напирали на нас плечами и боками, а рыцари наносили удар за ударом по нашим шлемам и верхней кромке щитов – сидя в седле, они были выше пешего строя.

Кое-где им удалось прорвать оборону – здесь щит подался вперед, там воин опрокинулся навзничь, кровь хлынула из разрубленной головы. Но стоило рыцарю направить своего огромного тяжелого жеребца в открывшийся просвет, сразу слышался крик: «Убейте животное, потом человека, сперва лошадь, потом всадника!»

Это оказалось не так-то просто, хотя лошадей и не защищала броня. Мы вонзали мечи им в бока и шеи, рубили топорами ноги, но своими тяжелыми копытами кони наносили нам почти такой же ущерб, как всадники, которых мы пытались столкнуть с седла. Тогда закованный в доспехи рыцарь валился наземь беспомощной грудой, разбиваясь под тяжестью собственного вооружения. Иной раз спешенному воину удавалось подняться и даже прорваться через вторую линию обороны, но там на него набрасывались ополченцы, пятеро, шестеро на одного, ловко уклоняясь от меча или булавы, хватали супостата за колени, за шею, валили наземь, перерезали горло ножом, а если рыцарь успевал особенно обозлить мужиков, они рассекали кольчугу и добирались до гениталий.

Передний наш ряд еще держался, но мы несли тяжелые потери, за смерть каждого рыцаря расплачиваясь гибелью троих, а то и четверых англичан. Под Вильгельмом убили коня, наши таны и дружинники обступили его кольцом. Это происходило в нескольких ярдах от штандартов Гарольда, так близко эти двое сошлись в сражении только раз. На миг их взгляды встретились, повисло ледяное молчание, а потом, яростно вопя, размахивая своей чудовищной булавой, Вильгельм проложил себе путь, оставляя позади разбитые черепа и переломанные ребра. Ни царапины на нем не было, он был забрызган чужой кровью. В числе прочих он уложил и Шира из Торнинг-Хилла.

Двадцать минут спустя снова запели трубы, и нормандские всадники отступили. Мы смеялись над ними – увы, преждевременно. Они всего-навсего дали передышку утомленным коням и бойцам. Почти сразу же всадников сменили пехотинцы, но на этот раз Гарольд приказал дружине оставаться на месте, сомкнув щиты, а против стены щитов пехотинцы ничего поделать не могут. Зато они выиграли время; рыцари перевели дух, а многие сменили лошадей.

Всадники вновь ринулись на поредевшую дружину, и впервые я почувствовал, как в душу закрадывается усталость. Мы вступили в битву с надеждой, почти уверенные в своем торжестве, но теперь к утомлению и горечи примешивался едкий привкус страха. Вокруг и впереди нас повсюду лежали люди, умиравшие от страшных ран, красивые, гордые лица искажала гримаса смертной муки, ярости и страха. Кровь текла повсюду, под ногами хрустели осколки костей, мозги и лиловатые кишки летели во все стороны, и этот мерзостный запах, запах крови и дерьма, запах бойни и отхожего места...

Я прикрыл глаза руками, меня охватила тоска по дому, по Иверну, по тем ночам, когда Эрика сжимала меня в объятиях и, положив голову ей на грудь, я слышал, как ровно бьется ее сердце, вдыхал ее тепло, наслаждаясь покоем утоленного желания, сладостным отдыхом хорошо потрудившегося тела.

Но и на нормандцах начало сказываться напряжение битвы. Центр, где командовал Ублюдок, пересевший на норовистого гнедого жеребца, еще держался, но на нашем правом, а для нормандцев левом фланге ряды захватчиков сбились, всадники на свежих лошадях вырвались вперед, те, кто так и не сменил коня, приотстали. Прежде чем подняться к вершине, нормандцам нужно было преодолеть пологий заболоченный спуск, а затем более крутой подъем. Лошади увязали в рыхлой и влажной почве, и ряды нормандцев спешились, не достигнув нашей передовой линии. Рыцари приближались к нам группами по десять-двенадцать человек, и англичане, воспользовавшись своим преимуществом, окружали эти маленькие группки и рубили всадников по одному. Всадники, поднимавшиеся за ними, мешкали в нерешительности. Увидев это, второй ряд наших дружинников тоже сорвался с места и помчался вниз по склону, чтобы добить врага. Ополчение устремилось следом. Нормандская конница, удиравшая через ложбину, столкнулась на другой ее стороне с собственной пехотой, приведя и ее в смятение.

В гуще схватки, завязавшейся вокруг знамен, Гарольд не мог понять, что происходит, а Вильгельм гораздо отчетливее различал все со спины своего коня. Вырвавшись из боя, он помчался по склону холма. Он визжал от ярости, колотя своих рыцарей мечом плашмя (булаву он уже потерял), и вынудил их повернуть, выстроив какое-то подобие боевой линии в тот самый миг, когда передние ряды англичан, в свой черед преодолевшие широкий овраг, поднялись по другому его краю и обрушились на позиции нормандцев.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю