Текст книги "Вечные поиски"

Автор книги: Джулиан Брэнстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Онгора, занятый своими мыслями, согласился.

– Вы слышали про этого Сервантеса?

Она кивнула:

– Он написал несколько комических эпизодов. Они пользуются успехом. Даже моя камеристка знает о них.

– Комедия не сочетается с возвышенным, – сказал Онгора, – и такой автор не может быть избран в поэты императора.

– Возможно, новый двор не так взыскателен, – сказала герцогиня.

– Поэзия не служит пустым забавам, – стойко сказал Онгора.

Герцогиня могла только согласиться и кивнула.

– Значит, вас заботят претензии этого Сервантеса?

Онгора понял, что его тупое упрямство начинает воздействовать на герцогиню. Она так легко может его раскусить.

– Нисколько, – ответил он небрежно и сел на диван возле нее. – У меня есть для вас кое-что. – Она изобразила вежливый интерес. Ей всегда было трудно принимать подарки. – Это сборник моих последних стихов. И вы первая, кто их увидит. Конечно, после императора. – Они вместе улыбнулись. Он – подкрепляя обман, а ее позабавила его лесть. Один из пажей приблизился с книгой. Онгора взял ее – изящный, красиво переплетенный томик – и преподнес герцогине. Она улыбнулась, чуть наклонила голову и прочла надпись на переплетной крышке с внутренней стороны.

– Начну читать сегодня же вечером. – Она положила книгу на колени. Его ужалила мысль, что сборник уже забыт. Наступила пауза.

– Я только что вспомнила, – сказала она, – почему фамилия Сервантес показалась мне знакомой. Он написал стихотворение для похорон покойного императора.

– А, да. Мне кажется, вы правы, – сказал он. Желчь уже подступила к его горлу. Онгора успел понять, что этот Сервантес, этот старый солдат и корявый поэт, – его враг.

В кильватере этого осознания в его разуме стремительней яда сложился хитрый план. И когда план обрел четкость, Онгора расслабился. Он откинулся на спинку дивана и вежливо зевнул. – Быть может, – сказал он, – вам стоит подумать об этом положении для себя.

Она улыбнулась холодной улыбкой.

– Не думаю, что мне дано писать для императоров. – Ирония была жгучей. – Я не создана для церемониалов. Этот дом, я его хозяйка – вот избранный мной способ служения империи.

Он посмотрел на нее с изумлением. Она оценивала этот пост, исходя из его обязанностей, а не как опору для честолюбивых замыслов.

– Справедливо, – сказал он, словно вопрос был исчерпан. И дал молчанию сработать. – Тем не менее, – сказал Онгора, – ни одна знакомая мне женщина не сравнится с вами умом.

Герцогиня сказала саркастично:

– Это, возможно, делает меня пригодной в императрицы.

– Я меньше всего хотел принизить вас, – сказал он и обаятельно улыбнулся. – Но у меня нет ни малейших сомнений, что у вас была бы превосходная возможность получить этот пост, пожелай вы его.

– Но я его не желаю, – сказала она твердо.

– Просто позор, если человек без связей вроде Мигеля Сервантеса станет поэтом императора, – сказал Онгора.

– Вы ему завидуете, – сказала она с тем молниеносным постижением истины, которое, он знал, могло мгновенно выбить его из седла. К счастью, он подготовился. И притворился, будто серьезно рассматривает такую возможность, а потом обдуманно и медленно покачал головой.

– Зависть, правда, принадлежит к моим недостаткам. Но тут она ни при чем. Меня удручила мысль, что кто-то истинно одаренный будет лишен возможности обрести милость императора из-за самозванца, любимца простонародья, не имеющего образования, и студентов, старательно отвергающих свое.

– Речь не о выборе, – сказала герцогиня, чтобы покончить с темой. – У вас есть дар. И вы не убедите меня, будто у вас нет желания привлечь к себе взгляд императора.

Онгора изобразил удивление.

– Вот на этот раз я не думал о себе, – сказал он. – Нет, я думал о вас.

Она улыбнулась.

– Вы затеяли какую-то игру, – сказала она. – С какой целью?

Они дружно засмеялись.

– Вы не согласились бы принять маленький вызов, побиться об заклад, – сказал он весело, – что вы за несколько коротких недель можете приобрести не меньше популярности, чем этот Сервантес?

Герцогиня растерялась. Удивление сделало ее еще красивее.

– И что вы предлагаете? – сказала она.

Тут Онгора понял, что она попалась в его ловушку.

– Я тоже прочел один из эпизодов этого Сервантеса. – Он засмеялся своему капризу. – Как видите, у меня нет извинений внезапному интересу к писателю, вошедшему в моду. Я отобрал памфлет у одного из моих пажей. – Он чуть-чуть изменил позу на кушетке и посмотрел на герцогиню прямо, чтобы сделать действенней свою фальшивую искренность. – Удручающее чтение. Тема строится вокруг помешательства сумасшедшего старика на рыцарственности. Такое скоморошество и такая низкая тема – вот единственные причины, почему это сажающее кляксы перо приобрело популярность. Бумагомарание писаки в таверне не имеет ничего общего с истинным дарованием, и такого виршеплета никак не следует хотя бы рассматривать как кандидата на пост поэта императора. – Онгора поглядел в окно, будто бы задумавшись о тщеславной суетности людей. – Это надругательство над классическими образчиками, полученными нами в наследие и которым лучшие из нас слепо следуют.

– Да, и к которым мы прибегаем в поисках руководства. Как вам известно, устав этой Академии утверждает служение классическим идеалам. И вы правы, защищая их. – Она помолчала, глядя на него. – Но вы слишком горячитесь. Этот Сервантес что-то украл у вас? – Она посмотрела на него со снисходительной ласковостью. – Или он так или иначе отказал вам в похвалах?

– Ах, госпожа моя, – сказал Онгора и легонько и быстро прикоснулся к ее руке, – никогда не переставайте напоминать мне о моих недостатках. – Он устремил на нее молящий взор, стараясь выжать влагу из своих глаз. – Завистливость. Мое тщеславие. – Он покачал головой на колоссальность своих пороков. – Но, говоря правду, в своем тексте он не следует общепринятым и – могу ли добавить – классическим правилам, которым следуем все мы. – Он прижал ладонь к груди. – И то, что это тяготит мое сердце, само по себе малая малость. А теперь поймите, госпожа моя, если что-то посягает на истинную страсть, я не могу сдержать горячность.

Она кивнула, приглашая его продолжать.

– Вы меня не оттолкнете. У меня также есть повод для негодования.

Он с раздражением заметил, что она употребила слово «негодование», тем самым сводя его разгоряченные тирады к жалобам. Она не принимала его, а только терпела. Он перебрал, признаваясь в слабостях. Необходимо восстановить равновесие, но при том не дать повода для ее негодования.

– Я не жалуюсь, – сказал он звонко, – это ведь тоже было бы недостатком. Я не могу, – продолжал он со смехом, – в течение одного дня признать за собой столько их. Но одна из заповедей моего искусства, возможно, незнакомая вам, это безоговорочная верность классическим корням, питающим ныне свершения нашего века. – Он опять поглядел на нее в уверенности, что сумел восстановить свою позицию, как оно и было. – Писанина этого Сервантеса – крамола. Он высмеивает нашу историю, он обесценивает золото поэтов нашей нации. Если я позволю себе догадку, то приду к твердому выводу, что он – одинокий озлобленный ветеран былых войн, не получивший никакого образования, не обретший связей и никогда не имевший ни малейшего успеха. Зависти, – продолжал Онгора, не переводя духа, – тут нет места. Я просто пытаюсь оберечь культуру нашей нации. Если для этого потребуется побудить вас к использованию ваших дарований, то я не уклонюсь от такого долга.

– Не говорите больше ничего. Вы превратили красноречие в доказательство искренности, – сказала герцогиня с улыбкой, так как чувства, фальшивые на языке Онгоры, чрезвычайно ее взволновали. И в тот момент, когда она могла бы спросить себя о причине, она этого не сделала. Наступила пауза, озаренная ее улыбкой и ответным выражением его лица – опущенными глазами, данью скромности. – Так что вы предлагаете? – продолжала она. – О чем мы поспорим?

Онгора, который много раз бился об заклад ради денег, влияния, радостей плоти, еще никогда не испытывал столь сладкого мгновения, как от этой победы, пусть тайной и пока не подлежащей смакованию.

– Мое предложение – сущий пустяк, – сказал он, – и совсем не отнимет у вас времени. – Он помолчал, она была вся внимание. – Возьмите для примера так называемую героиню этого… – он умолк, скрупулезно подыскивая слово, которое и определило бы, и осудило, – этого фарса, эту так называемую даму сердца Дон Кихота, и сочините ее словами сатиру на его непрошеные ухаживания. – Он поглядел на герцогиню. Она должна принять его замысел, показать, что план ее воспламенил. И ощутил удовлетворение, когда она быстро кивнула. И еще большее, когда она сказала:

– И у нее нет намерения отвечать благосклонностью уходящему веку: она собирается замуж за пекаря из соседнего городка.

Он одобрительно засмеялся – она уже нащупала нужную жилу. Герцогиню осенила внезапная мысль.

– Никто не должен знать, – сказала она, – что автор я.

– Разумеется, – поспешно ответил Онгора. – Автором может быть только эта деревенская возлюбленная: решив взять перо с бумагою и понимая, что не умеет писать, она наняла писаря, чтобы тот запечатлел слова ее негодования и презрения. – Он встал с дивана и посмотрел на герцогиню сверху вниз. – Мой отъезд поможет вам поскорее приступить, – сказал он, целуя ее руку.

Двери гостиной уже медленно раскрывались. У него оставалась еще мысль, последняя свая его интриги.

– Почтительнейше прошу вас по завершении прислать рукопись мне. Я прочту ее, несомненно, с удовольствием, но внесу необходимые поправки, буде они понадобятся, хотя уверен, что они не потребуются. Затем я поручу набрать ее, напечатать и распространить. – Пожатием плеч он отмел расходы, как того требовало благородство. – Все будет просто.

Ее молчание подразумевало согласие.

Он изящно поклонился и повернулся к двери.

– Ну а спор? – спросила она ему вслед.

– Что через неделю после напечатания вы станете знаменитостью. И в этом будет моя награда, – сказал он, пряча мстительность под личиной душевной щедрости. – А если так не случится, вы можете назвать любой заклад, какой ни пожелаете. – Он поправил плащ. – Но спор выиграю я. – Он снова поклонился и вышел.

Пока Онгора направлялся к своей карете, уже пылая предвкушением успеха, он испытал редчайшее для него чувство. А что, если он вдруг переусердствовал с интригой и, использовав нравственную стойкость герцогини для осуществления своих коварных планов, принесет им больше вреда, чем пользы? Но пружина бессердечности подсказала ему следующую мысль: что, собственно, может угрожать ему, от чего подкуп, связи и его находчивость его не обезопасят? А если все-таки дойдет до этого, так и в скандале тоже слава. А тогда, думал он, влезая в карету и усаживаясь поудобнее, если герцогиня отгадает его стратагему, или узнает, что причиной всей интриги была детская мстительность, на нем это никак не скажется. Его чувства к ней давно уже свелись к терпимости. Стань она его любовницей, у него не было бы надобности прибегать к коварству. Насколько было бы проще для нее, подумал он и прищелкнул языком, если бы она допустила его до себя.

Маркиз встречается с безумием

Ночные друзья и посвящение старика в рыцари

Смакуя собственные победы в гостиной герцогини, Дениа поспешал дальше.

Его кучер, форейторы и слуги знали, что он чрезвычайно доволен, потому что из подпрыгивающей кареты доносился его хриплый баритон и удары трости по полу в такт пению.

Карете же пришлось повернуть обратно к дороге, ведущей на север в столицу. Дениа теперь распевал свои залихватские песни, высунув голову в окошко, будто припадок веселья мог укротить жалящие камешки дороги. И такие шутки подстраивает судьба, что теперь он ясно разглядел впереди старика, вновь стоящего прямо на пути гибели, созерцая убогую конюшню, которая, как я открою в интересах этой повести, принадлежала старому возчику. Повинуясь внезапной прихоти, Дениа постучал в крышу кареты, чтобы кучер придержал лошадей. Карета остановилась рядом со стариком, и Дениа высунулся еще больше, намереваясь расспросить его. Но не успел он толком обдумать первый вопрос, как старик обернулся, быстро его оглядел, с немалой ловкостью открыл дверцу кареты и забрался внутрь. Дениа позабавила такая дерзость, однако он насторожился – старик ведь мог быть и убийцей, подосланным тем или иным его политическим врагом. Однако эта мысль исчезла, едва он увидел в лице старика умиротворяющую благость.

– Ты заблудился, – сказал старик. – Не далее двух часов назад я видел, как ты ехал в другую сторону.

– Краткий визит по государственному делу, – сказал Дениа. – Теперь я возвращаюсь и остановился, чтобы познакомиться с вами.

– А каковы были странные обстоятельства, что обрекли тебя на жизнь в передвижной тюрьме? – осведомился старик.

Дениа заморгал, а затем засмеялся.

– Вы не привыкли к новейшим средствам передвижения? Но ведь карет теперь очень много, особенно в больших городах. Мне очень по вкусу узор с моим гербом. – Дениа указал на панели, украшавшие внутренность кареты над подушками.

Старик кротко кивнул.

– А за какое воровство тебя заключили в узилище?

Политическое чутье Дениа подхлестнуло его. Он слишком уж упивался растаптыванием Онгоры и совершил ошибку, смеха ради приголубив старика.

– Ты слишком долго пробыл на солнце, старик.

– Я слишком долго был его лишен, – сказал старик. – У тебя есть возможность оказать мне услугу, – продолжал он, уже усевшись напротив Дениа, – если ты разрешишь мне испробовать на тебе некую силу.

Дениа засмеялся, показав все свои зубы.

– Если ты ко мне прикоснешься, мои люди повесят тебя на ближайшем дереве, – сказал он с внезапной яростью.

Старик ничего не ответил. Дениа понял, что его улыбчатое добродушие не было идиотическим и он расслышал угрозу. Его невинность обладает большой силой, размышлял Дениа, и в этом его привлекательность для меня, ибо давным-давно я взялся выдавить из сердца всю чистоту и безоговорочно казнил доброту в дни моей политической юности. Может быть, старик – это тень моей человечности, вернувшаяся, чтобы посмотреть в лицо своему гонителю.

– Ты должен быть осторожнее, – сказал Дениа со всей мягкостью, на какую был способен. – Я важная особа. Многие дорого заплатили бы, чтобы получить у меня аудиенцию. А потому, что получу я, оказав тебе просимую услугу?

– Видишь ли, я сразу заметил, что у тебя лицо меняльщика, – сказал старик. – Но я хочу доказать, что мои руки лучше моих глаз. Одним прикосновением я сумею различить, какое животное ты прячешь под своей кожей.

Старик протянул руку. Дениа отпрянул.

– Нет! – закричал он. Как уже намекнула его угроза, он не терпел, чтобы к нему прикасались. Вот он мог прикасаться к другим. И он настойчиво застучал в крышу тростью. Однако никто не отозвался, потому что кучер и все прочие слезли на землю и облегчались дальше по дороге. – Ты дерзок, старик. Я фаворит императора.

– Ну, он никогда не умел выбирать с толком, – сказал старик, имея в виду теперь покойного императора Филиппа И. – Что до меня, я никогда не хотел быть его фаворитом, и эта роскошь отчасти причина моего безумия.

– О чем ты говоришь? – спросил Дениа с любопытством, однако старательно от него отстраняясь.

– Раз ты ездишь именно по этому краю, должен предупредить тебя, пусть ты, несомненно, и алчный политик в том или ином, что место это – приют многих демонов и многих зол. – Старик поспешно вылез из кареты наружу. – Мне надобно поскорее обрести доспехи и доброго коня. У меня есть причины полагать, что вон при том дворце имеется конюшня славнейшего из всех боевых скакунов, великого Буцефала. – Старик повернулся, словно на смотру, и промаршировал в ворота конюшни.

Дениа следил за ним с нарастающим приятным интересом. Правда, старик чуть-чуть его напугал. Ну, что касается алчности, это такого уж значения не имело. Он давно принял решение украсть империю под носом у ее народа. И если бы ему предъявили такое обвинение, он не без удовольствия признал бы его. Ведь у Дениа была собственная философия наилучшего образа жизни, и она не имела ничего общего с того рода хнычущими и тошнотворными добродетелями, во имя которых мужчины идут на смерть и которыми так восхищаются женщины. Но старик командовал их встречей – вот что было интересно. Он смотрел, пока старик скрылся за углом, и, посмеиваясь, услышал, как разная домашняя живность подняла содом. И тут же из-за угла высыпали протестующие утки, куры, гуси и два возбужденных пса. Затем, обогнав их всех, кроме псов, появился старик, ведя на поводу убогого вида грязную белую клячу, которая – Дениа даже усомнился в надежности своего зрения – словно бы ликующе улыбалась.

Выйдя из ворот, пока псы кружили вокруг и лаяли, старик погладил морду кобылы и нежно заглянул ей в глаза. Затем ласково прикрикнул на псов, и те тут же угомонились и упали боком в пыль. Старик подвел клячу к карете.

– Что до моей интуиции, – сказал он Дениа, который с саркастическим добродушием высунулся из окошка кареты, – вот боевой конь, царь всех боевых коней, обгоняющий ветер, легче воздуха и доблестней десятка арабских скакунов.

Кляча топнула ногой и заржала, понимая, что о ней хорошо отзываются.

– Ты его узнаешь? – спросил старик.

– Я знаток лошадей, – сказал Дениа, – но вот эта порода мне неизвестна.

– Это Буцефал, самый лучший из всех коней, – сказал старик. – Он и я будем вести наши поиски вместе, пить из одной чаши, есть с одного блюда и согревать друг друга в морозные ночи.

Старик затем сумел еще раз поразить Дениа, взобравшись на клячу спиной вперед, лицом к крупу. Псы изумились не меньше и недоуменно завертели головами.

– Ну, я должен попрощаться с тобой, – сказал старик. – Мои поиски продолжаются, и едва я обрету свой меч и доспехи, как отправлюсь за Граалем.

– Доброй удачи, – сказал Дениа саркастически.

– Приветствую тебя, – сказал старик, – пусть ты и занимаешься кражами, но мы делим общую королевскую кровь. – Он поклонился над кобыльим крупом. – Мой герб подобен твоему, он включает лебедя с короной.

– Почему ты сидишь задом наперед? – спросил Дениа, когда кляча затрусила прочь.

– Тут нет никакой тайны. Буцефал прекрасно знает, куда мы направляемся, а я хочу знать, где мы побывали.

И на этом странная пара отправилась своим путем.

Дениа смотрел, пока деревья у дороги не скрыли их из виду, а затем откинулся на подушки. Кучер и прочие вернулись. Когда кучер спросил, не нужно ли трогаться, Дениа не услышал, анализируя свою встречу со стариком. Так, значит, старик был аристократом, одно время фаворитом императора (он догадался, что речь шла о мертвом и теперь истлевающем Филиппе, а не о живом и сонливом) и, сверх того, сумасшедшим. А что такое старик говорил про свой герб? И, конечно, учитывая его военный поклон и выправку, ему довелось воевать.

Дениа прикинул, что может означать эта подстроенная судьбой встреча. И, разумеется, можно ли из нее извлечь что-нибудь полезное ему.

Пока кляча Буцефал трусила полегоньку, прямо-таки опьяненная малым весом и обаятельными манерами нового хозяина, которого несла на своей асимметричной спине, а его лестные слова крутились в ней резким вкусом зеленых яблок, и пока Дениа размышлял среди сверкающих корон внутри кареты, Педро и его друг-браконьер связывали фазанов и засовывали их в мешки.

В этот день Педро посетил браконьера, чтобы поговорить о своей затее с Сервантесом, а также помочь собрать плоды деятельности браконьера. Поскольку заметная часть добычи браконьера составляла значительный процент товаров Педро, он договорился, что помощь его будет засчитываться как уплата браконьеру. Фазаны добывались в первые часы ночных поисков корма. Браконьер раскладывал лепешечки, сдобренные опиумом, птицы жадно их склевывали, а затем, пошатываясь на подламывающихся ногах, падали без чувств в кусты. Птицы поменьше, дрозды и голуби, также составляли часть добычи, но в мясистости далеко уступали фазанам. Браконьер был худым жилистым мужчиной неопределенного возраста, обычно одетый в черное, с лаконичными глазами в темных кругах и – самое лучшее – с сухим голосом, пронизанным неуемным юмором.

– Ноги, ноги им связывай, друг Педро, – увещевал он, пока Педро никак не мог сладить с лапами крупной птицы, – потому как население смущается при виде разгуливающего мешка.

– Этот не дает себя связать, – сказал Педро, – и, по-моему, примеривается меня брыкнуть.

– Вот так и с нами, – сказал браконьер. – Схвачены, отравленные сном, и брыкаем тех, кто нас держит. Но тебя не может не позабавить, друг Педро, как ухваченный схваченный ухватывает схватившего.

– Я не прочь поразвлечься, – заявил Педро, – но такое умственное жонглирование ввергает меня в тоску, приводя на память экзамены.

– Я имею в виду, что этот невежественный петух – теперь наш пленник и, хотя возражает против своего положения, не может не видеть, что наша ответственность за его судьбу – это узы не слабее тех, которые стягивают его ноги.

– Малое утешение и для него, и для нас, – сказал Педро, все еще борясь с птицей.

– Ты не мог не заметить, – сказал браконьер, забирая у него фазана, – что жалостные мысли вроде этих я нахожу ободряющими и восхитительными, как и все подобные наблюдения и выводы, которые приносят с собой мало надежды.

– Да, ты проверил на мне немало кошмаров, – сказал Педро, который не любил черной работы, но всегда стыдился, если кто-то завершал ее за него. – Ну, например, не удобнее ли наблюдать конец света в подзорную трубу. Мой дом не озарился счастьем из-за того, что я потом неделю кричал по ночам.

– Моя маленькая месть этой ведьме, моей родственнице, и всем твоим никчемным дочерям, – сказал браконьер, улыбаясь.

– Ну а они, в свой черед, осуществляют свою месть на мне, – сказал Педро.

– И в результате ты больше времени проводишь со мной, – сказал браконьер, – так как мои беседы на всякие эзотерические темы помогают облегчать твои печали.

Педро вздохнул, ибо так оно и было. Затянув последний мешок, Педро и браконьер уселись рядышком, потягивая из одной бутылки.

Ради цели этой повести следует поведать вам кое-что о том, где именно они расположились, так как это определило произошедшее затем. Тайная ночная деятельность браконьера подразумевала необходимость потаенного места, где он мог бы вручать Педро доставленную туда очередную добычу. Для этого он выбрал давным-давно заброшенную хижину, по иронии судьбы – прежде дом лесничего в поместье, граничившем с окраинами города. Войны и обороты двора между Мадридом и Вальядолидом развели многих владельцев с их поместьями. Хижина была отлично укрыта от дороги колючими зарослями, и вела к ней длинная петляющая тропа с противоположной стороны. Внутри хранились инструменты и орудия профессии браконьера – сети, силки, крючки, чтобы стаскивать одурманенных птиц с деревьев, обмотки, чтобы шлепать по воде, смена одежды, бутылки спиртного и кипа памфлетов. День еще не завершился, и браконьер с Педро сидели перед хижиной, прислушиваясь к приближению сумерек по мере того, как солнце заходило. Повозка Педро была укрыта в кустах. Когда мрак станет непроглядным, они намеревались нагрузить повозку мешками с одурманенными птицами, и тогда Педро отправится прямиком через луга и перелески – путь, которого он терпеть не мог, – а затем тихонько выедет на изгиб дороги ближе к городу. И тут их приятное безмолвие было нарушено.

– Привет вам, – крикнул старик и направил на поляну словно бы ухмыляющуюся кобылу.

То, как Педро и браконьер восприняли внезапное появление старика, точно характеризовало их обоих. Педро спрятал голову в ладонях и заскорбел. Браконьер, решив, что кто-то из никчемных городских полицейских свихнулся и примеривается его арестовать, тут же исчез.

– Что ты тут делаешь? – спросил Педро в глубокой депрессии.

– Бог милостив и сподобил мой дух отыскать ваши голоса и придать им тела, – сказал старик.

– Господи Иисусе, – сказал Педро, ввергнутый спиртным напитком в безнадежное уныние.

– Но ты же не мог не увидеть, что я еду на чудесном боевом коне, о котором слагались легенды, на бесподобном Буцефале.

– Мы такие друзья, – сказал Педро, – что вчера вечером вместе вечеряли.

– Твой друг, укрывшийся вон за тем деревом, видно, принадлежит к племени робких людей, – сказал старик. – И хочет стать невидимым.

– Ты не можешь меня видеть, – сказал браконьер из-за дерева, – потому что меня здесь нет.

Старик благодушно кивнул.

– Так продолжим нашу беседу, – сказал он, – но сделаем вид, будто этого разговора вообще не происходит.

– Что ты тут делаешь? – сказал Педро, теряя терпение. – Наше с моим другом дело очень деликатное и конфиденциальное.

– В таком случае я могу сотворить добро моим присутствием, – категорично сказал старик и слез с клячи.

Огорченная тем, что старик ее покинул, кляча засунула морду в кусты и сквозь колючки уставилась на корни.

– Я услышал с дороги ваши голоса, – сказал старик, – и Буцефал подумал, что познакомиться с вами – преотличная идея.

– Да, преотличные идеи – большая редкость, – сказал Педро ядовито.

– Тебя пожирает кто-то из низших демонов, – объяснил старик. – Если ты скажешь что-нибудь хорошее, он отправится восвояси.

– Отправляйся-ка восвояси сам, – сказал браконьер из-за дерева.

– У нашего невидимого друга очень зычный дух, – сказал старик, – и выражает он его без запинки. Разве что, согласно с его пожеланиями, его здесь вовсе нет, и мы только воображаем этот разговор. – Тут он подмигнул Педро и ткнул его локтем под ребра.

Неудачи, которые упорно преследовали Педро всякий раз, когда он оказывался в обществе старика, заявили о себе и на этот раз: локоть ударил его в тот миг, когда он приложился к бутылке, и пробка, которую он на крестьянский манер зажал в зубах сбоку, проскользнула ему в глотку. Педро рухнул на колени, отчаянно давясь и размахивая руками. Старик, ничего не заметив, повернулся к хижине, которую оглядел с великим вниманием.

– Вы не открыли мне, что вы – хранители этого священного скита, – сказал старик недоумевающе.

Браконьер, услышав страдальческие хрипы Педро, выскочил из-за дерева, полагая, что над его другом учинена какая-то расправа. Увидев, что Педро подавился, он схватил доску и крепко огрел его между лопатками. Пробка вылетела, и Педро растянулся на земле, слабо постанывая.

Старик тем временем вошел в хижину, которую назвал священным скитом, и теперь осматривал ее внутри. Оттуда до Педро и браконьера доносились тихие возгласы восторга. Старик появился из двери с печатью мистического отражения на лице и улыбнулся растерявшейся парочке.

– Вновь Бог явил свою милость и направил меня к этому святому месту, где я могу обрести отдых и благость духа пред тем, как начать мои поиски, – сказал старик.

– Ты эту личность знаешь? – спросил браконьер у Педро, который все еще лежал на земле, с благодарностью ощущая, как дышат его легкие.

– Мои ребра его знают, – еле слышно ответил Педро. – Как и шишки на моей голове.

– Мы должны его поднять, – сказал старик браконьеру, – ибо он мой оруженосец, и ему предстоят еще многие приключения.

Когда Педро услышал этот приговор, его сковало мрачное уныние.

– Думается, он может счесть наше с ним деловое партнерство более приятным, чем, конечно же, скудно вознаграждаемые обязанности вашего оруженосца, – сказал браконьер, пока они поднимали Педро с земли.

– Жалованье и премиальные за эти обязанности, – прохрипел Педро, – исчерпались удушением и ударом по спине, свидетелем которых ты только что был.

– Ударил тебя я, – сказал браконьер, – но чтобы спасти твою жизнь.

– Не имеет значения, – сказал Педро. – Ведь для того, чтобы сохранить меня для уготованной мне чести и не получить в оруженосцы труп, этот… – он удрученно поискал подходящие слова, – этот вот ангел-хранитель и сам меня бы хлопнул.

– Теперь, когда все улажено, – сказал старик, – теперь я открою вам ниспосланное мне откровение. (Педро, чьи губы лиловели от пролитого напитка, свирепо уставился на него, все еще хрипя.) Небесный хранитель сего места пригласил меня остаться здесь и приготовиться к началу моих поисков. Но прежде, чем я могу остановиться тут, мне, разумеется, надо стать рыцарем. А посему, после долгого и усердного бдения, оный темный служитель (он указал на браконьера) посвятит меня в рыцари согласно канонам рыцарства.

Необычность такого предложения пришлась браконьеру крайне по вкусу.

– Ну, это противозаконно, скандально и богохульственно. Я согласен.

– Если ты на это пойдешь, можешь больше не называть меня другом, – сказал Педро с жаром.

– Но я же спас тебе жизнь какие-то пять минут назад! – сказал браконьер. – Я буду делать что пожелаю и все равно буду называться твоим другом. А если ты не согласен, так это я не стану называть тебя другом.

Пока они дискутировали, старик опустился между ними на колени, молитвенно сложил руки и закрыл глаза.

– Для посвящаемого крайне важно, – властно зашептал он, – чтобы во время его духовного бдения сохранялись высшая тишина и безмятежность. Посему, если ваш спор станет слишком громким и неуправляемым, вам надлежит подвергнуть себя бичеванию и униженно молиться.

– Я себя бичевать не собираюсь, – сказал Педро, – разве что у тебя есть власть обратить мою руку против меня. Если же нет, я считаю синяки и шишки, которые уже получил в твоем обществе, более чем достаточными для одного сымпровизированного бдения.

– Твое самовольство, – сказал старик, все еще стоя на коленях с закрытыми глазами, – более чем достаточно свидетельствует о том, что этот край изобилует демонами. И я прихожу к заключению, раз уж мой оруженосец был так легко и быстро скручен злыми духами, бдение должно быть особенно серьезным, чтобы подготовить меня к грядущим испытаниям. Посему, если потребуется, я поручу этому проверенному служителю тайн вздуть моего оруженосца, буде демон слишком уж распояшется.

– Прикажи, – сказал браконьер в полном восторге, – и это будет тотчас исполнено.

Взбешенный Педро наклонился над стариком.

– Я меняльщик, а он браконьер, эта хижина – старая развалюха, а ТЫ – ОЧЕНЬ ГЛУПЫЙ СТАРИК.

– Сей материальный мир полностью заполнил твои чувства, – сказал старик. – Да получит мой оруженосец побои.

К полнейшему изумлению обоих друзей, кобыла, пробужденная от своей печали властным тоном старика и распознав угрозу в голосе Педро, взбрыкнула копытами, ударив злополучного меняльщика точно между лопаток и опрокинув его наземь носом вниз.

Браконьер, сильно ошарашенный, повернулся и увидел, что кляча меряет его свирепым взглядом.

– Как замечаю, мой приказ был тотчас исполнен, – сказал старик и вздохнул. – И как себя чувствует мой злополучный оруженосец?