Текст книги "Вечные поиски"

Автор книги: Джулиан Брэнстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Еще одно письмо

Герцогиня принимает решение относительно своей дружбы с поэтом

Обаяние Онгоры было личиной звериности его натуры, и порой, к его тайному удовольствию, он менял эти маски, точно лица Януса. Но звериность завладела его красивыми чертами, когда на следующее утро он получил письмо от герцогини. Оно было кратким, вежливым и даже указывало на некоторое уважение к его положению и талантам. Но оно было казнью. Обнаружив его манипуляции и бесчестность с предисловием, она убирала его из Академии и закрывала доступ в свое общество. Тон был поразителен простотой и прямолинейностью. Не было и намека на возможность объяснения или прощения. Он был изгнан.

Онгора проклял себя за то, что не проводил недавнее время вокруг нее чаще. Он мог бы помешать ей обнаружить слишком много; мог бы стать настолько дорогим ее сердцу, что простого выговора за эту последнюю стратагему оказалось бы достаточно. Но им уже овладевал тик ненависти, жаркая кровь в узкой жилке застучала у него в виске, и он оскалил зубы при мысли, что, позволь она ему поиметь ее, так до подобного не дошло бы. В конце-то концов, она же не девственница! Так какую такую драгоценность она оберегает? Значит, она сама виновата, что ею так манипулировали и так ее унизили. Раз она ему отказала, так пусть страдает.

Но суть теперь заключалась не в этом. Для нее изгнать его было просто высокопарным жестом. Но его обрекало на гибель. Разве что он будет преследовать свои честолюбивые цели с еще большей настойчивостью, расширит их. Если она заключит дружбу с Сервантесом, тогда пусть разделит и его падение. Изгнав, думал он, она тем самым освободит меня от своей пресмыкающейся оравы бесцветных версификаторов и от невыносимых обязанностей льстить и благодарить, которые приходится выполнять, имея дело с аристократами. Нет, лучше всего продолжать и превратить ее отказ ему в преимущество, во что-то, о чем она в один прекрасный день горько пожалеет.

Его план был прост. Он купит все сервантовские эпизоды, перекроит их, закажет печатнику в Мадриде издать их одним томом. Включено будет и его предисловие, причем он его перефразирует так, что весь том будет представлен сатирой на Сервантеса. Вне всяких сомнений, книга будет иметь большой успех, и по сравнению с ней историйки о Дон Кихоте покажутся пустым бумагомаранием. В его голове роились и другие планы. Для мести есть много путей. Дни длинны. И времени хватит для них для всех.

Подкуп

Печатник и мешок с золотом

– Какая ирония! – сказал Роблс. – В первый раз мне хотят заплатить, чтобы я не печатал чужое произведение. – Он посмотрел на фатовскую фигуру Онгоры и заметил мелкую дрожь вокруг рта поэта. – Но вы должны знать, что Сервантес свою книгу опубликовать не может.

– Вот как? – сказал Онгора, стараясь скрыть скачок в своем голосе.

– Просто деловое соглашение, – объяснил Роблс. – Памфлетисты себя оправдывают, потому что их книжечки покупают многие люди, а выпуск их обходится дешево. Но книга – дело совсем другое. Она куда дороже – одно золотое тиснение на переплете и иллюстрации чего стоят. Меня подобное не заинтересует. Слишком много работы. Если Сервантес захочет напечатать книгу, ему придется за нее заплатить.

– А! – сказал Онгора. – Насколько я понимаю, денег у него для подобного предприятия маловато.

– Он слишком в долгах, – сказал Роблс. – И он это прекрасно понимает. Мы с ним договорились об эпизодах, потому что они ничего не стоят ни мне, ни ему.

– Весьма удовлетворительно, – сказал Онгора.

– Возможно, для вас, – сказал Роблс, – но не для Сервантеса. Не его вина, что у него нет денег. Ну и если бы вам все-таки удалось воспрепятствовать изданию его книги, это причинило бы ему великое горе.

– Если бы это как-то касалось меня, – продолжал Онгора, – о чем нет и речи, я бы сказал, что он вполне заслужил это горе, так как он тщился опошлить высшее из всех искусств Испании. Его труд даже ниже труда ремесленника. – Эту поразительную грубость Онгора сопроводил ослепительной улыбкой. Он хотел покарать и Роблса. – И винить ему, кроме себя, некого. К счастью, мое призвание не требует, чтобы я вызвал его на дуэль, иначе в славный для нашей истории день я проткнул бы его, как крысу.

Роблсу оставалось только изумляться ненависти, бившей из этого красивого юнца.

– Следовательно, вы берете назад ваше… – пауза была нарочитой; глаза Роблса были обращены на сумку с золотом в руке Онгоры, – ваше предложение.

Онгора шагнул вперед и бросил золото на прилавок.

– Уничтожь книгу, – сказал Онгора очень спокойно и тихо.

Роблс заморгал.

– Уничтожить?…

Онгора нетерпеливо пожал плечами.

– Сожги набор. Придумай какой-нибудь предлог. Заставь его искать другого печатника.

Это было уже слишком, и Роблс не сдержался.

– Ваше умение судить о людях, видно, совсем прогнило, если вы полагаете, что я обеспечу вас средством для вашей мстительной зависти. – Он презрительно отодвинул золото. – Наймите кого-нибудь еще. Наймите убийцу, потому что, уничтожив книгу, вы не заставите его перестать писать. – Он сухо засмеялся. – Бог свидетель, вы исчадие зависти! И у вас нет никаких иных мыслей, кроме как покончить с ним?

Онгора взял золото и улыбнулся, внезапно успокоившись.

– Ни единой, – коротко сказал он. – И этой цели я останусь верен.

Мгновение спустя его уже и след простыл.

Просьба

Печатник отказывается опубликовать книгу

Роблсу оставалось только подивиться играм судьбы, когда всего через несколько минут после ухода мстительного поэта к нему вошли Сервантес и Педро. Оба были в веселом настроении, хотя в Сервантесе чудилась хрупкость, хорошо известная многим его друзьям. Переутомление придавало ему бестелесность. Он держал толстую рукопись и гордо положил ее перед Роблсом.

– У моего делового партнера есть к тебе пара слов, – сказал он и отвесил преувеличенно глубокий поклон в сторону Педро, который согнул приподнятую ногу и попытался в ответ поклониться так низко, чтобы смеха ради царапнуть лбом по полу.

– Друг Роблс, – сказал он, – дней много. Не только много дней в году, и много дней в мире, и много дней в жизни…

– Нет, – сказал Роблс.

– Однако, кроме того, есть плохие дни, – продолжал Педро, упиваясь своей речью, – и хорошие дни, тяжкие дни, долгие дни и…

– Нет! – повторил Роблс с раздражением. Ему не нравилось, что он вынужден сообщить неприятную новость.

Оба его друга растерялись.

– У нашего друга плохой день, – сказал Педро Сервантесу, – наш хороший день…

– Замолчи! – сказал ему Роблс, повернулся к Сервантесу и посмотрел ему прямо в лицо. – Сервантес, видимо, ты закончил свою книгу и принес ее сюда мне, так как хочешь, чтобы я ее напечатал. Позволь сказать тебе, и не пойми превратно, – этого не будет. Это невозможно. Я не могу напечатать твою книгу.

Оба они уставились на него с детским непониманием.

– Так это же мы слывем забавниками… – сказал Педро.

– Я не шучу, – сказал Роблс.

– Почему бы тебе не попробовать, – сказал Педро, – и все пойдет на лад.

– Послушай, – сказал Сервантес, – Педро просто острословит. И вовсе не имеет в виду именно тебя.

– Он шут, – сказал Роблс, – но причина, почему я не буду печатать твою книгу, совсем другая.

– Между нами нет долгов… – сказал Сервантес.

– Нет.

– Ни споров, – сказал Сервантес.

– Кроме вот этого, – сказал Педро.

– Нет, – сказал Роблс.

– И недостатка в благодарности и ее выражениях…

– Если ты замолчишь, я объясню.

Педро прижал ладонь к губам, а другой закрыл рот Сервантесу.

Роблс раздраженно покачал головой на его фиглярство.

– Мои причины отчасти политические, отчасти личные. И не думайте их оспаривать.

Педро испустил стон и сказал:

– Ну как мы можем оспаривать или не оспаривать, если ты нам ничего не говоришь?

– Именно это я и пытаюсь сделать, – сказал Роблс.

– Он напечатает его одним памфлетом, и мы прочтем роман уже завтра, – сказал Педро Сервантесу. – Так ведь? – уязвил он Роблса.

– Политические? – переспросил Сервантес. – Но в книге нет ни тени ереси или крамолы.

– Я не могу ее напечатать, – сказал Роблс, повысив голос, – из-за твоих врагов!

Его друзья начали возражать, Роблс их перебил:

– У тебя слишком много врагов, – сказал он.

– Разве это моя вина?

– Разве это его вина? – сказал Педро, кивая на Сервантеса.

– Да, – сказал Роблс.

– Он сказал «да»! – Педро потряс руку Роблса. – Поздравляю! Твое первое «да» сегодня. Тебе стало полегче?

– Если это обдуманное «да», тогда мне хотелось бы услышать, как оно будет доказано, – сказал Сервантес.

В их препирательствах наступило краткое молчание. Сервантес и Педро ждали, пока Роблс справлялся с собой.

– Сервантес, – сказал Роблс, покачивая головой, – жизнь у тебя заколдованная, как я слышал. И чему сам бывал свидетелем. Из чего следует, что ты ведешь опасную жизнь. Неужели ты не понимаешь, что твои так называемые комические эпизоды сеют анархию?

– В них нет ничего кощунственного… – перебил Сервантес.

– Дай мне закончить! – оборвал его Роблс. – Послушай, ты пишешь, чтобы чаровать неимущих, ты предлагаешь беднякам карикатуру на аристократию, всех забулдыг в тавернах по всей империи ты объединяешь семенами иронии, сеешь насмешки. И то число друзей, которых ты приобретаешь среди невежественной черни, ты теряешь среди равных себе!

– Таких намерений у меня нет.

– Значит, таков твой дух.

– Не отрицаю.

– Значит, это путь, которым ты должен следовать. И это путь, по которому я идти с тобой не могу. Не мое дело вспарывать брюхо империи веселыми парадоксами. И у меня нет желания пукать в лицо нынешних светил литературы. В конце-то концов, они мой заработок. Я же печатник. Литеры, набор, краска и никаких претензий сверх моего ремесла. И ты не можешь жаловаться: если уж я вижу в твоем произведении крамольную сатиру, так чем она может представляться твоим современникам? Они считают ее пропитанной ядом. И они твои враги.

– Ты стараешься оберечь меня, – сказал Сервантес в озарении.

– Великий Боже! – Роблс ударил линейкой по столу. – Я объясняю тебе, что твои враги, если я напечатаю твою книгу, уничтожат меня и мое дело! Забавные памфлеты забываются на следующий же день. Но целая книга! И кто покроет расходы?

– Попердеть на литераторов – не такая уж плохая штука! – сказал Педро.

– Попробуй заработать таким способом на прожитье, – сухо сказал Роблс.

– Странный это мир, – сказал Сервантес, – если ему так уж необходимо уничтожить комедию.

– Ты его удручил, – сказал Педро Роблсу. Роблс отнюдь не остыл к своей теме.

– И часа не прошло, как один из твоих врагов пытался подкупить меня, чтобы я НЕ печатал твою книгу.

– А кто? – спросил Педро невинно.

– Если я тебе отвечу, – сказал Роблс свирепо, – ты дашь отступного убийце, которого он наймет?

– Неужели плохо, что мое произведение, – сказал Сервантес, – служит тому, чтобы просвещать?

– Наш мир, – сказал Роблс, – меньше всего ответ на такой вопрос.

Наступила пауза.

– Дай себя подкупить, а мы напечатаем книгу и скажем, что напечатали ее где-то еще, – сказал Педро. – Ты будешь богаче, останешься в стороне, а у нас будет книга.

– Тебе требуется хирург, – сказал Роблс, – как потребуется и мне, если я приму твой совет, а указанный человек узнает, что я его надул.

Педро внезапно рассердился.

– Ну-ну. Он завершил книгу, ты печатник, и только потому, что какой-то золотушный писака не способен видеть дальше собственного пера и хочет ополитичить свои честолюбивые помыслы, а сердце у тебя не храбрее мышиного, мы не можем сдвинуться с места. Тебе-то всего-то и надо, что…

– Педро… – сказал Сервантес.

– …свести под один переплет все эпизоды, которые ты уже печатал, ну и еще несколько! Так что в этом плане такого…

– Педро, перестань беситься! – сказал Сервантес.

Педро поперхнулся, заморгал и посмотрел на него.

– Он срывает самое многообещающее мое деловое начинание, – сказал он.

– Малые корабли идут ко дну в большие бури, – сказал Роблс.

– Ты ставишь нас в трудное положение, – сказал Сервантес Роблсу.

– Я? – сказал Роблс. – Да любой печатник скажет тебе то же самое. Все дело в том, что именно ты пишешь. Неужели так трудно понять?

– Ну, в прошлый раз, когда у нас был тяжкий спор, – сказал Педро, – решение как будто почерпнулось из бутылки, которую ты тут прячешь…

Напряжение Роблса вырвалось наружу.

– Сейчас нет повода праздновать, и я не намерен потчевать глупые заблуждения ветерана и шута-меняльщика.

Боль обиды, причиненной этими словами, можно было почувствовать на ощупь.

– Все последние дни, – уныло сказал Педро Сервантесу, – куда бы я ни пошел и с кем бы ни заговорил, ничего, кроме злобности, я не нахожу. – Он повернулся к Роблсу: – Прежде чем мы уйдем, дозволь мне выразить надежду, что у тебя выпадут все волосы, что ты за один день ослепнешь (Сервантес начал тащить его вон из печатни), что твоя жена будет спать с медведем, а мы напечатаем нашу книгу где-нибудь еще, и она будет иметь такой успех, что мы получим полное признание, а тебя стыд заест, а этот золотушный враг-писака в полном унижении будет сразу всеми забыт.

Дверь за ними с треском захлопнулась.

Роблсу оставалось только покачать головой и увещевать себя. Вопреки всему практическому беспристрастию, почерпнутому из делового опыта, такое столкновение с двумя его друзьями далось ему нелегко. Оскорбления Педро он всерьез не принял. Куда больше его волновало, что ему пришлось высказывать горькие истины человеку, уже обездоленному. А вот Онгоре, чье завистливое честолюбие поставило его в это положение, истину нельзя было преподать ни в какой форме. Это мир, исполненный зла, подумал он и страстно захотел уйти из него.

Выдворившись из печатни, Сервантес с Педро теперь ссорились между собой.

– Значит, твоя дружба со мной, – сказал Сервантес, – всего лишь предлог, чтобы оскорблять моих соседей и знакомых?

– Возможно, ты заметил, – мгновенно и уничтожающе сказал Педро, – что беседа с этим твоим знакомым не улучшила твою способность мыслить. Ведь если ты видишь во мне только дурака, который не думает ни о чем, кроме как о своем брюхе и домашнем очаге, и творческим духом исполнен не больше, чем дохлая собака в полночь, то ты принижаешь меня и одновременно грабишь себя.

Искренность и гнев накалили атмосферу между ними.

– Оскорблений для одного дня более чем достаточно, – сказал Сервантес. – Не годится так швыряться неуважением.

Они помолчали, глядя друг на друга.

– Как нам убедить Роблса напечатать книгу? – сказал Сервантес. – Возможно, убедить его не в силах даже деньги.

– Уже знаю, – сказал Педро. – Я до того сердит, что это унавозило мои мозги! Нет, он книгу напечатает! И сделает это в обмен на наимоднейшие сапожки для его жены!

Сервантес засмеялся.

– И так мы оба одержим победу над ним! Но почему с помощью обуви? – сказал он. – Каким образом новые сапожки убедят Роблса?

– Его жена, которая, как тебе ведомо, куда великолепнее, чем следовало бы допускать Богу, часто бывала откровенна со мной. Она моя союзница во вражеском лагере, так как Роблс предан деньгам и не способен увидеть меня как равного в делах. Но я-то знаю, что она всего лишь на волосок от того, чтобы стать женой, какую только можно пожелать, да только он меланхолик и не представляет себе, что способен нравиться ей, и мучается из-за многочисленных пустоголовых юнцов, которые преследуют ее глупыми глазами и жуткими стишками…

– Не забудь сделать вдох, – сказал Сервантес.

– …а ей всего-то требуется от него правильный подарок и твердые заверения в любви. Но особенно она страждет новых сапожек, и вот они-то – экстравагантная роскошь, которая в бюджет Роблса не укладывается. – Педро подмигнул. – Внушить ей эту идею ничего не стоит, и Роблсу на нее намекалось уже много раз…

– И каждый раз он указывает тебе на дверь, – сказал Сервантес.

– …и каждый раз он указывает мне на дверь, но идея продолжает шмыгать у него в голове, точно лиса вокруг курятника.

– Так у нас есть план? – спросил Сервантес.

– А у собаки блохи, – сказал Педро. – Я немедля свяжусь с моими деловыми напарниками, чтобы подыскать эти сапожки. Подобное высшее усилие с моей стороны, связанное с необходимостью выдержать много переговоров и поглотить большое количество пива, произведет на Роблса такое впечатление, что он сочтет его сверхъестественным наряду с другими знамениями, божествами и бог знает чем еще, возникающим из воздуха.

– А я начну писать шутливое предисловие к книге, насмешку над всеми ученейшими предисловиями, которые никто не способен прочесть, – сказал Сервантес. – Оно разделит мир между юмором и его хулителями. – Он поклонился Педро. – Так прощай же пока, о несравненный меняльщик, герой браконьеров и неимущих!

Педро поклонился в ответ.

– Я приветствую тебя как лучшего наихудше приспособленного писателя эпохи! Да воняет моя хвала в твоих ноздрях, когда сегодня вечером ты начнешь строчить пером по бумаге!

И вот так, смеясь, они расстались до следующей встречи.

Сервантес обновленный

Патронесса

Педро возвращался повидать Сервантеса после односторонней беседы с сонным браконьером, чье мышление носило ночной характер, и, свернув в улочку, увидел остановившуюся карету. Когда он подошел ближе, кучер свесился с козел и спросил:

– Не скажешь, какой дом принадлежит, как бишь его, Мигелю Сервантесу?

– Найти его легче легкого, – сказал Педро. – Где услышишь шум свары и лязганье кастрюль, это он и есть.

– Ты его знаешь? – спросила герцогиня из нутра кареты.

Педро пришел в восторг. Таинственная карета с таинственным голосом! Он попытался заглянуть в окошко, но кучер оттолкнул его кнутом со словами:

– Веди себя пристойно.

– Я колеблюсь, что ответить, сеньора, – находчиво сказал Педро, – пока не знаю причины вашего вопроса.

В карете послышался шелест юбок.

– С какой стати это тебя касается? – спросила герцогиня.

– Я Педро, деловой партнер Мигеля Сервантеса, – сказал Педро, свирепо глядя на кучера.

– Удачная встреча, – сказала герцогиня. Дверца кареты открылась.

Педро с энтузиазмом забрался внутрь, пылая оптимистической уверенностью, где всякий другой испытал бы робость. Обладательница таинственного голоса сидела напротив, раскинув по сторонам пышные юбки.

– Вам должно быть известно, что как герцогиня я поддерживаю литературную Академию, о которой ваш деловой партнер Сервантес, без сомнения, слышал.

Педро разинул рот. Она протянула ему руку.

– Если я поцелую вашу руку, – сказал Педро, – она вернется к вам запачканной.

– Решайте сами, – сказала герцогиня. – Я в перчатках.

Педро поцеловал ее руку и залюбовался кружевом перчатки.

– Когда вы вернете мне мою руку, – сказала герцогиня, – мы, полагаю, могли бы поговорить о вашем друге Сервантесе.

Педро выпустил ее руку и сказал:

– Согласно тому, что я слышал последним, вы ему враг, вы противостоите ему, и, возможно, будет лучше, если я вам ничего не скажу. Знай я, кто вы, так не сел бы в вашу карету.

– Причина, почему я сердилась на него, исчезла, – сказала герцогиня, – как и моя иррациональность. После разговора с печатником Роблсом я поняла положение вещей гораздо яснее.

Педро испустил презрительное фырканье.

– Вы узнали бы куда больше, если бы поговорили с химерой на крыше собора, – сказал он едко. – Даже среди нетопырей отыщутся люди получше.

Герцогиня засмеялась:

– Ваши деловые отношения натянулись?

Педро скорбно покачал головой:

– Он не хочет печатать книгу. Из чистого упрямства, и для оправдания ссылается на наемного убийцу.

– Возможно, я сумею помочь, – сказала она, – если встречусь с Сервантесом.

Он поглядел на ее наряд и сказал:

– Ему следует прийти к вам. Иначе, стоит вам войти в его двор, взволнуется весь околоток, залают собаки, его домашние затеют с вами свару, много времени и расстояний будет потрачено впустую, прежде чем вы его разыщете.

– Рада, что вы так деликатны, – сказала она. – Так почему бы вам не привести его сюда?

– Если он проснулся. Ведь обычно в эту пору дня он спит. Хотя, сдается мне, это вовсе не сон. Он умирает каждое утро, после того как проработает пером всю ночь напролет. И просыпается, только если муза ткнет его под ребро и скажет: «А ну-ка встань, и за работу!» Или я нанесу ему визит и принесу деньги. – Он конфиденциально наклонился к герцогине. – Про деньги ему не упоминайте! Он их стыдится.

Герцогиня улыбнулась.

– Напротив, – сказала она, – стыдиться должно мне. Я хотя бы выйду, чтобы поздороваться с ним.

Педро первым выскочил из кареты и остановился, чтобы помочь ей, однако кучер занял более удобную позицию и оттеснил его. По какой-то причине Педро вместо того, чтобы сразу броситься в дом со своей вестью, задержался, глядя, как она выходит из кареты. Она протянула руку кучеру, одновременно чуть приподняв юбки. Ее взгляд обратился на него, ничего не выражая. Он повернулся и поспешил в дом.

Первым из дома появился не Сервантес, а его домашние, любопытствуя посмотреть на такую высокородную даму в бедном квартале, и столпились у входа во двор. Через какое-то время вышел Сервантес, сказал им несколько слов и направился к герцогине. Она смотрела, оценивая его по-новому. Высокий мужчина с выправкой солдата. Стоит мне посмотреть на мужчину, подумала она, и я сравниваю его с моим мужем. Или, вернее, на мужчину, чьи достоинство и манера держаться напоминают его благородно-энергичную осанку. Когда он стоял, вспоминала она мужа, то главенствовал. Верхом ли на боевом коне, меряя шагами ступенчатую протяженность сада в их библиотеке, или вступая на низкую ограду парка и поднимая меня к себе. Что-то от грации мужчины, продолжала она, чья жизнь была действием.

Сервантес встал перед ней, уже наклонив голову. Герцогиня предполагала, что это будет момент величайшего стыда для нее. Однако почувствовала, что ее сердце переполняет нарастающая радость. Почему? Она совлекает покрывала, мелькнула у нее мысль. Какое ироничное объяснение. И почему это чувство так ее опьяняет? Теперь ее объял трепет.

– Я приехала сказать вам кое-что, – произнесла она странным голосом.

– Ваша светлость, – сказал он негромко, – не могли бы мы вести разговор в вашей карете? Любопытство моей семьи – а вскоре, вероятно, и всей округи – довольно весомо. Как будто тебе в рот смотрят голодные, пока ты ешь.

Педро присоединился к зрителям во дворе и объяснял им, что никогда еще не видел кружев такого качества, как у нее.

– Но я ведь только что из нее вышла, – сказала герцогиня, заметив, что произнесла эти слова совсем по-детски.

Сервантес принял командование на себя. Его руки помогли ей войти в карету, а затем он сел напротив нее. Герцогиня глубоко вздохнула и посмотрела на него.

– Я получила ваше письмо, – сказала она, и это было почти лишним. Ведь она глядела на картину. И могла вступить в нее и постигнуть этого таинственного солдата, этого человека оружия, флагов, гусиных перьев… Кончики пальцев у него были в чернилах. Возможно, это тронуло ее сильнее всего остального. Она вспомнила, как ее муж садился за стол со следами чертежного угля на руках. Но это же был не ее муж. И она здесь, чтобы искупить свою вину. Однако разве это исключает возможность протянуть палец, коснуться его рта и сказать: «Взгляни, мир здесь, и из мыльного пузыря нашего внимания мы его не тревожим. Он спит, как редкая жемчужина, и пробуждается, когда мы носим его для радости или чтобы показать, что значит красота…»

– Ваш визит побуждает меня верить, – сказал он, зная, как хрупко ее состояние, – что мы можем начать сначала, как друзья.

– Я думала, увидеть вас мне будет трудно, – сказала она вполголоса, – но сейчас я нахожу, что это куда сложнее, чем всего лишь трудно.

– Ваша светлость?

Она покачала головой.

– Но с другой стороны, это много легче, чем труднее. – Она посмотрела на него прямо и открыто. – Я вновь обрела свою жизнь.

– Я рад, ваша светлость, – сказал он, сразу же поняв, что она вырвалась из насильственной темницы, в которой томилась так долго.

Она судорожно вздохнула, беря себя в руки, чтобы приступить к делу.

– Я видела Роблса, и сатира будет изъята из обращения. Предисловие было написано не мной.

Он медленно понимающе кивнул.

– Зависть, которая манипулировала мной, будет обезврежена и больше вас не потревожит, – продолжала она. – Пребывая… – она помолчала, – не в себе много месяцев, я послужила орудием низкой интриги. Теперь это позади. И, чтобы возместить все несправедливости, какие я допустила относительно вас, я оплачу Роблсу печатание вашей книги.

– В этом нет необходимости… – начал Сервантес.

Она сделала ему знак замолчать.

– Как хотите. Эти деньги – подарок. Ни я сама, ни Академия не будем значиться в роли вашего патрона, и не требуется посвящать вашу книгу мне в знак благодарности. Я чувствовала бы себя не стоящей этого. – Она вздохнула. – Академия прекращает свою деятельность, так как я не собираюсь обслуживать невежественный двор, подвергать себя угрозе мелочных страстей, которые состряпали недоразумения между нами.

Теперь он увидел в ней ту царственную красоту, которой она славилась.

– Большая потеря для двора, – сказал он вежливо, сам этому не веря.

– Насколько мне известно, – сказала она, – император не умеет читать или разучился. В отличие от своего отца, который был святым покровителем всех и всяческих списков. Императору от Академии никакого толка нет. И я подозреваю, что вкус самоназначенного министра культуры, – сказала она, подразумевая Дениа, – и непристоен, и склонен к политическим портретам и истории.

– Вы подняли бы критерии, – сказал он вежливо.

– Мое утверждение критериев, – сказала она мягко, – привело к разгулу нетерпимости. – Она задумалась. – Но, должна сказать, пусть даже я утратила чувство юмора, – продолжала она, – мне кажется, ваше произведение чересчур смешно на мой вкус.

– Вот теперь вы шутите, – сказал он.

– Меня тревожит, – сказала она, – что моя помощница Кара запирается в чулане, чтобы совладать с собой.

– Ваша светлость, – сказал он, – чем беспощаднее жестокости, тем сильнее смех.

Она переменила тему.

– Надеюсь, вам не кажется, – сказала она серьезно, – что я ничего вам не возместила.

– Ни в коем случае, – сказал он, – мне потребуется неделя, чтобы оправиться от вашей щедрости.

Она засмеялась.

– Вы закрываете Академию? – спросил он.

Она кивнула:

– Я закрою и дом. А потом отправлюсь искать моего мужа. – Она улыбнулась выражению на его лице. – Нет, ничего сатанинского. Его семья родом из Пармы. У них там прекрасные поместья. И в одном доме хранятся некоторые шедевры и творения древних, которые я могу изучить. Ну и это страна, особенно известная умением жить.

Он кивнул.

– Пока я здесь, я буду помогать вам во всем. – сказала она.

Конец аудиенции.

– Благодарю вас, – сказал он.

Атмосфера резко изменилась. Возможно, она была не в силах поддерживать подобный разговор. Он приготовился выйти. Ее рука схватила его за локоть.

– Не считайте меня переменчивой, – сказала она. – Мне нужно о многом подумать. И, пожалуй, не слишком удобно… – Она кивнула на семейных Сервантеса, которые все еще ждали у входа во двор. – Я навеки у вас в долгу. – С этими словами она закрыла дверцу кареты.

И тут же в окошке показалась ее голова, на него сверкнули ее горящие жизнью глаза. Прощание преобразило ее.

– Навестите меня.

Вновь властный тон. Ее голова отодвинулась в таинственный сумрак, грот пифии. Он стоял, испытывая восторг и ужас, в которых нельзя было ошибиться – призыв к чувственному общению.

Не желая обсуждать с семьей подробности разговора, он коротко сообщил им, что она благородно извинилась за свое поведение и берется заплатить за издание его книги совершенно безвозмездно. Его семейные пришли в восторг, и Исабель только что не отнесла его в дом на руках. Он сказал им, что должен заняться завершением предисловия, прежде чем отдавать книгу в печать, а уж тогда можно отпраздновать все по-настоящему.

– Помните, – сказал Сервантес, – напечатанию книги деньги не помогут. Но у нас уже готов план. А деньги помогут в других отношениях.

Они с Педро перемигнулись, что не замедлило бы возмутить его домашних, если бы их не размягчила прекрасная новость.

– Патрон! – благоговейно произнес Педро. – Или в этом случае следует сказать «патронесса». Господи, благослови ее покрывало и кружевные перчатки! Патронесса!

Сервантесу ее приглашение было совершенно ясно. И он знал, что примет его.