Текст книги "Вечные поиски"

Автор книги: Джулиан Брэнстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Встреча с герцогиней

Обсуждение мушкетов и воинской профессии

Одетый в остатки своей военной формы, с хвалебными письмами былых командиров, Сервантес на следующее утро отправился верхом к дому герцогини. То, что дом был таким огромным, а ливрейные слуги одеты лучше него, отнюдь его не ободрило. Ну, я респектабелен, а не нищий проситель, подумал он. Ржавчину со своего походного клинка он счистил пемзой. Однако в ткани, обтягивающей ножны, виднелись потертости. А порыжелость его черных сапог для верховой езды, его мятый плащ? Ну, хотя бы на письмах имелась государственная печать, милость императора, которая в отличие от его старого мундира не выцвела. Он надеялся, что выглядит достойно – отважный, отличившийся воин, награжденный за героизм. Напоминание обо всем, что сделало империю великой.

Ему не потребовалось сказать слов приветствия или задать вопрос, так как все служители, казалось, были заранее осведомлены и знали, что от них требуется. Лакей проводил его в дом, провел в приемную, а затем затворил за ним дверь, не произнеся ни слова. Внутри безмолвные ряды фамильных портретов уставились на него с серьезной озабоченностью. Щелчок, а затем женские шаги. Нет, это не герцогиня, подумал он. Слишком молода. Кара не поклонилась, не поздоровалась с ним, а только проводила в гостиную. Когда он входил, минуя ее, ему почудилось на ее лице что-то вроде улыбки, и тогда он посмотрел на нее прямо. Она уже повернулась, чтобы уйти, и, полагая, что за ней не следят, широко улыбалась, собираясь закрыть дверь.

– Мне ждать здесь? – спросил он.

Кара четко кивнула и сказала:

– Герцогиня не замедлит спуститься к вам.

Она чуть было не захихикала, но овладела собой и ушла.

В одиночестве он пробыл лишь краткие минуты. Дверь открылась почти сразу же. Он не успел подготовиться: герцогиня уже вошла, и он ощутил всю силу ее красоты. Он увидел напряженность, просвечивающую сквозь безупречную лепку лица… Требовательно умные глаза, рот чувственного сострадания. Но напряженность? Он осознал, что смотрит на нее, как растерянный подданный, и что внимание, которое она обрушила на него с такой яростностью, могло означать только какую-то страсть. Он понял, что курок ее сознания взведен, потому что ее сердце пылает огнем.

Герцогиня твердым шагом подошла к нему без намека на приветственную улыбку.

– Сеньор Сервантес, – сказала она, не вкладывая доверия в его фамилию.

– Ваша светлость, приветствую вас, – сказал он. – Позвольте мне выразить, какая для меня честь…

Ее жест, приказавший ему замолчать, был абсолютным.

– Вы желаете обсудить совсем другое, сеньор Сервантес, – сказала она сухим до ломкости тоном. И осталась стоять, принуждая его к тому же.

– Дело не столь уж важное, – продолжал он, ощущая в своих щеках жар унижения, – и, как я объяснил в своем письме…

– Ваше письмо ничего не объяснило, сеньор, – сказала она. – Кроме того, что вам что-то нужно от меня.

– Значит, я не сумел объяснить причину достаточно ясно, – сказал он, думая, что угадал снедающий ее гнев. – Я прошу только немного вашего времени и ответов на некоторые вопросы. Распространение некой сатиры на мое произведение…

– От меня вы ничего не получите, сеньор, – сказала герцогиня ровным тоном.

– Ваша светлость, я не понимаю…

– Мне благоугодно первой задать мои вопросы.

– Это ваша прерогатива.

– Не льстите мне, сеньор. Вы женаты?

– Да. Но опять-таки, ваша светлость, разрешите мне заверить вас…

– Заверения ничего не стоят, сеньор Сервантес. У вас есть дети?

Сервантес замялся. Что происходит? Что привело ее в такое состояние?

– Да, ваша светлость. (Она спросит, сколько их?)

– И вы ветеран прошлых войн, – продолжала она.

– У меня есть письма, удостоверяющие…

– И вы предусмотрительно их захватили.

– Да, ваша светлость.

– Вместе с пехотной саблей и колетом. У вас есть раны?

– Необходимость показать их вогнала бы меня в краску, ваша светлость.

– О, конечно! – сказала она с едкой горечью. – С каких пор это стало щепетильной темой для мужчин? Вы тому пример. Они предмет вашей похвальбы.

– Похвальба прячет боль, – сказал он, впервые начиная обороняться.

– А смерть? Как вы спрячете ее? Под шуткой? – Ее широко открытые глаза обвиняли.

– Если мои ответы не удовлетворяют… – начал он, совсем уже сбитый с толку.

– Вы ищете моего покровительства, и я вам в нем отказываю. Вам не потребуются усилия, чтобы выяснить, что я не оказываю покровительства ни членам Академии, ни кому-либо еще. Попытка выклянчить его у меня, играя на жалости, – худшая форма цинизма. Вы полагаете, что можете подкупить мои чувства костюмом солдата и пожелтелыми похвальными письмами, которые кто угодно мог раздобыть после войны…

– Ваша светлость, вы в заблуждении, – сказал он.

– Докажите, что я ошибаюсь! – бросила она вызов. – Докажите мне, что у вас нет намерения обеспечить себе влияние или деньги, власть или что-то еще не менее заманчивое…

Но теперь вспыхнул гнев Сервантеса.

– У меня одно намерение – убедиться в безупречности вашей чести!

Она побледнела.

– Что вы сказали?

Он попытался загладить и умиротворить.

– Ваша светлость, я не прошу ничего, кроме возможности обсудить с вами вашу сатиру…

– Плагиат не доставил мне ни малейшего удовольствия.

– Но она же очень хороша!

– Я не приму похвалы! – сказала она, повышая голос. – Что похвального в том, чтобы писать во удовлетворение моды? Это ложь в угоду преходящести. Неужели вы сами этого не открыли? А еще сражались во имя лжи императора.

– У вас сложилось некое представление обо мне, на которое у меня нет ответа. Я сражался за императора и горд этим. Я ветеран. Я полагал, это придаст мне уважения в ваших глазах. Но поскольку это не вызвало у вас симпатии ко мне…

Ее трясло от ярости.

– На какую симпатию может надеяться банда убийц, которые служили своим плотским страстям, захватывая пол-Европы!

– Вы называете их убийцами, – сказал он, – тогда во что же это превращает их матерей?

Несколько секунд она кипела. Затем повернулась и со всей быстротой, какую допускали юбки, выбежала из комнаты.

Сервантес рухнул на диван в полном ошеломлении. Он и вообразить не мог такой катастрофической встречи.

Из-за дверей донеслись голоса – один протестующий, – звук пощечины и голос герцогини – неумолимый, бесповоротный. До чего же она разгневана, подумал он. Встал и собрался уйти. Его окружили осколки их беседы, черепки недоразумений, тайное отвращение, которое оба испытали, обнажив собственные чувства. То, насколько она неверно его понимает, встревоженно подумал он, превосходит всякое вероятие. Как могло произойти подобное? Правда, которую он искал у нее… никаких шансов на ответ.

Внезапно дверь распахнулась, и в нее почти влетела герцогиня со шкатулкой в руках. За ней, уговаривая ее, шла Кара с багровой полосой на щеке. Герцогиня остановилась перед Сервантесом, поставила открытую шкатулку на стол и вынула парные пистолеты.

– Ваша светлость! – молила Кара.

– Стань там, – приказала ей герцогиня. – Подашь мне сигнал, когда я скажу.

– Нет, ваша светлость, нет, – прорыдала Кара.

– Тогда убирайся прочь с моих глаз! – Кара выбежала из комнаты, а герцогиня обрушилась на Сервантеса. – Вот вам случай доказать вашу храбрость, которой вы хвастаете! Вы обменяетесь выстрелами со мной, женщиной, принадлежащей к слабому полу, чей мозг настолько помешался от эмоций, что не сможет обеспечить меткость выстрела!

– Простите, ваша светлость, я не хотел будить ваш гнев, и если что-то в моих словах причинило вам…

– Горе? Ну нет, горе ведь значения не имеет, так по-нашему? Куда предпочтительнее стрелять прямо и метко. Вот! – Она всунула ему в руку пистолет. – Он заряжен. Отступите на пару шагов и молитесь тому военному духу-покровителю, который до сих пор оберегал вас. – Она встала в позу, готовясь стрелять.

– Нет, ваша светлость, – сказал Сервантес и положил пистолет.

– Вы трус?

– Я стоял перед врагом на поле битвы, ваша светлость, – сказал Сервантес.

– Предел высокомерия, – прошипела она, – освящать убийства, как волю Бога! Берите пистолет или скоро сами спросите у Бога, согласен ли Он с вами в оценке императорской бойни!

– Не могу, – сказал он звонко. – Это было бы бесчестно.

– Ну, так я навяжу вам честь, – крикнула она, рванулась вперед и сильно ударила его по лицу. Потом попятилась и подняла пистолет. – Теперь вы исполнились чести?

Он ощутил во рту колющее железо крови. По всему дому звучали торопливые шаги. Домочадцы ворвались в гостиную и замерли. Он покачал гудящей головой. Герцогиня встала перед ним, и глаза у нее были такие же черные, как дуло поднятого пистолета. Он снова покачал головой, на этот раз отказывая ей.

– Застрелив меня, вы не утишите свой гнев, – сказал он сквозь слипающиеся губы.

– Тут вы, возможно, ошибаетесь, – сказала она, подняла пистолет и взвела курок.

– Я явился к вам со всем уважением, ваша светлость, – сказал он спокойно. – Какие бы планеты ни внесли подобные недоразумения в нашу встречу, помолимся, чтобы завтра их здесь уже не было.

– Уважение? Пренебрежение и только, – сказала она. Наступило молчание. Она повернулась и отдала пистолет Каре. – Держи их подальше от меня, – приказала она. У двери она оглянулась. – Вы смелы, – сказала она ему. – Черта ли это характера, добродетель или глупость – решить трудно. Спросите об этом себя, сеньор Сервантес. И спросите себя, почему смерти и сражений вам досталось больше, чем другим?

Отступление

Могущественные враги и неудача Дон Кихота

После злополучного свидания с герцогиней Сервантес угрюмо возвращался домой по пыльной дороге, прекрасно сознавая, что против воли создал себе влиятельного врага. Пока его лошадь брела, поднимая пыль, его рассудок сражался с гидрой недоумений. Каким образом он оказался представленным столь неверно? Хуже того: столкнувшись с такой решительной и высокопоставленной оппозицией, разумно ли продолжать роман? Возможно, придется оставить его навсегда. Каким образом создание комедии могло породить столько врагов? Но ведь ни у кого не было причин таких, как у него, писать эту книгу. Ибо персонажи его повести были добродушным напоминанием о безумствах всего рода людского и написаны под воздействием божественного духа, чего он отрицать не мог. Было бы глупо даже попытаться. Вихрь недоумений улегся, правдивость положила конец сомнениям.

– И кажется вполне уместным, – продолжал он в размышлении, – что этот портрет рода людского должен создаваться искалеченным ветераном. В конце-то концов, Евангелия повествуют о проповедях плотника, человека из народа. – Он прикинул, не ересь ли это. Но затем, засмеявшись тому, с какой серьезностью собственные мысли толкали его осудить самого себя, он сообщил лошадиным ушам: – Книга способна лишь на столько-то, и доверять книге можно не более, чем в этих пределах. Если прочитать христианские учения повнимательнее, становится совершенно ясно, что у некоторых апостолов не все было в порядке с головой. И я не намерен быть менее умным, даже для Бога! Однако поразмыслим-ка над моими последними словами. Сдается мне, что я совсем недавно вел себя будто один из этих помешанных апостолов, встретившись с герцогиней в ее роскошной берлоге и навязывая трепетную совесть ее гордому сознанию. – Он криво улыбнулся. – Она чуть не съела меня без гарнира. (Встреча с герцогиней, ее внезапный припадок иррационального гнева, смятение, с которым он покинул ее дом… вспомнить все это без содрогания было трудно. Однако здравомыслящая природа истины напомнила ему, что ее поступки были и ничем не вызваны, и крайне ожесточенными по духу.) Быть может, ее сердце не ведает, что творится с ее рассудком. Это, во всяком случае, стало ясно из ее непостижимой вспышки. Не может она быть настолько недоброй! Вспомни ее большие красивые глаза! – Он натянул поводья и остановился. Вспоминать красоту герцогини было наслаждением, даже если большая часть ее злобы и презрения была обращена против него. Она ведь слушала его с истинным вниманием, пусть даже замкнув слух и не отступая от своей цели. – Но посмотри, как изменилось мое отношение к ней. Без сомнения, из-за ее чудесных глаз. – Он снова тронул поводья. – Но она должна раскаяться в своем скверном мнении. Нельзя допустить, чтобы она отказалась выслушать правду.

Идиллия

Место намеченной идиллии

Триумф сатиры вновь разжег в Онгоре его честолюбивое стремление получить пост, которым Дениа так беспощадно поболтал перед его носом. Только подумать! Поэт – наперсник императора! В его распоряжении будет весь культурный пруд, полный писателей и драматургов, существ, творящих слова и побуждения, и он сможет опускать в него руки, ополаскивать и тереть, как ему вздумается. Некоторые поэты повадились использовать сомнительные опивки своего лексикона для зловещих и кровожадных персонажей в пьесах. Он задаст им порку. О да, золотая розга высоких классических стихов, чтобы образумить словесных дворняг. Театр предназначен для многословия. Но если он займет этот пост и облачится в пышную мантию власти, то надо будет не отвергнуть театр, но возвысить поэтов. Они станут первыми среди пишущих. А он будет первым среди них. Тем не менее он знал, что пост все так же далек от него, поскольку ему не удалось справиться с Дениа и с шумом, который наделал этот шут-ветеран Сервантес, не говоря уж об отсутствии стихов, начертываемых его собственной рукой. Если ему, манипулируя герцогиней, а также распространяя сатиру, удалось бы оборвать пробежку стреноженного Сервантеса к посту и влияние Дениа, тогда уж звезды обязательно ниспошлют ему необходимое вдохновение для солидного сборника стихов. Чем ему надо пожертвовать? Что, вопрошал он демонов счастливого случая, что от него требуется? Месяц целомудрия? Так он сегодня же вечером порвет с Микаэлой! Его кровь? Он подставится под царапину в какой-нибудь дуэли. Какая-то бессмертная его часть? Если она невидима и не нужна для его честолюбия, так в чем вопрос? Носить шелковую мантию влияния в присутствии императора, быть государственной печатью на словах империи, увенчаться лаврами в Золотой Век империи… острый вкус этой возможности был так силен, что он почувствовал шевеление своего органа, трущиеся половинки желания и предвкушаемого наслаждения.

Стратагемы продвигались удачно. Он решил, что не поедет к герцогине, ведь тогда пришлось бы непрерывно подавлять рвущийся наружу триумф победы. Ему надлежит создать еще один сборник стихов: пока Дениа и его автор-ветеран сохнут, его новые стихи заполнят вакуум. Теперь он не сомневался, что император предыдущий сборник вообще не видел. Купаясь в этом оптимизме, он уверовал, что вновь успешно возьмется за поэзию. Было бы недурно, решил он, подыскать тему. Для преодоления иронизирующего влияния памфлетов Сервантеса на установившиеся классические формы имперской литературы лучше всего, решил он, создать оды, целую серию на пасторальную тему. И его имя возвысится, если оды будут задуманы и написаны в особенно красивой местности, достойной темы. Пожалуй, какой-нибудь речной берег под судьбоносным дубом, где он мог бы безмятежно расположиться и слагать стихи, которые вдохновят нацию красотами естественной вселенной! Что-нибудь пасторальное, что-нибудь сельское. Пастушки, овечки, птичье пение, сумерки, лунный свет, зеленые ветви – все, все попадет в них! Теперь, когда эти идеи брезжили все настойчивее, ему пришло в голову, что следует найти определенное место для вдохновения и слегка приукрасить его ради этой цели. Цикл он озаглавит «Идиллия», или «Воспоминания об идиллии», или еще как-нибудь так. Надо подыскать место и превратить его в источник вдохновения для этих стихов.

Обретение часовни Ланселота

Старый Рыцарь препятствует бесчинствам мелких демонов

Онгора разослал своих пажей на поиски задуманной идиллии. Где-нибудь поближе к столице, у воды, среди деревьев: он составил список необходимых примет. Они возвратились (без сомнения, через черный ход в таверну в надежде перекинуться в картишки) и доложили о нескольких подходящих местах. Одно его заинтересовало: деревья, хижина и достаточная уединенность.

Он отправился осмотреть хижину и счел ее на редкость подходящей. Намек на дикую природу окрест. Дионис, волочащий свой жезл хаоса, спутывая кусты, расшвыривая белые цветки, мгновенный обволакивающий запах мужской силы. Бегать с лисицей. Красавец-олень в полночь под сияющей луной. Корень, вонзающийся в землю, поблескивая твердостью. Да, подумал он, если тут присутствует дух буйности, тем лучше. Надо привести это место в соответствие с планом. Если удастся сделать его попасторальнее… Облагообразить деревья, расчистить подлесок, сделать тропки более открытыми, освещать их по ночам фонарями с ворванью. Затем украсить хижину. Открытое окно, в котором он сможет позировать. Снаружи скамья, пюпитр, чтобы положить на него тетрадь с – он уже решил – самыми большими страницами. Переворачивать их – одно удовольствие, а наблюдать со стороны – весьма впечатляет. Он уже обдумал свой костюм: мягкая шляпа, широкие рукава. И Микаэла, одетая (не слишком соблазнительно) пастушкой. Она растеряет своих овечек и будет взывать о помощи к нему, лесному философу. Идея стихотворений: философский диспут между пастушкой и философом о пасторальных радостях и блаженстве боговдохновенного отшельничества. Да, в уме у него все уже было готово. Завтра он вернется с помощниками и свершит это преображение.

Откуда ему было знать, что хижина, кроме того, служила убежищем браконьеру, а теперь стала еще и лесной часовней Старого Рыцаря.

Разрушение часовни

Клятвы мести злому волшебнику дурных виршей

На следующий день Онгора приказал своим мальчикам преобразить облюбованное им место в сельскую идиллию. Ушло немало времени на доставку материалов и украшений, а потому день был на исходе, когда Онгора, удовлетворенный уже сделанным, отправился домой примеривать шляпы. Мальчики остались завершить работу, а главное – подвесить к суку качели, веревки которых им предстояло перевить лентами, а затем убрать мусор и вечером доложить ему об окончании.

Мальчики обнаружили некоторые свидетельства обитаемости хижины и встали в тупик, поскольку ничего, что могло бы послужить постелью, не было и в помине. Если же городские мальчишки пользовались хижиной как временным убежищем, то где осколки ружейных кремней и скрутки пороха, чтобы пугать голубей и друг друга? И еще одна странность: хижина выглядела на редкость опрятной – пол подметен, за дверью связанный из прутьев веник. Простой глиняный кувшин для воды, свеча с тщательно снятым нагаром, и – совсем уж странность – расстеленные на столе лохмотья флага. Меблировка была простейшая: стул, стол, скамейка для домашней утвари и еще один предмет, особенно распаливший их любопытство. Чучело – мешок из рогожи, туго набитый опилками и подвешенный к шесту. Руки ему заменяла привязанная горизонтально жердь. Еще один мешок, неуклюже прикрепленный сверху, служил чучелу головой. Хижина была обставлена так, что почти весь пол оставался свободным, и чучело было водружено в конце свободного пространства. Следовательно, обитатель хижины использовал чучело для практики в фехтовании.

Один из мальчиков побежал доложить Онгоре. Остальные, не сомневаясь в том, как Онгора отнесется к этим несуразностям, ритуально выпотрошили чучело и ликующе протащили его по полу, любуясь, как оно кровоточит опилками и беспомощно обмякает. Затем они повесили его снаружи и по очереди торжествующе кромсали ножами, подражая уличным bravados, [2]2
  Здесь: хулиганы (исп.).


[Закрыть]разгневанным парням, когда те режут свои жертвы. Затем они спланировали налет, атаковали хижину, с воплями ворвались в нее и повытаскивали наружу скромную мебель, будто сопротивляющихся пленников. Бойня стала экстазом. Они вспрыгнули на стул и расплющили его. Они использовали ножки стола для дальнейшей расправы над чучелом. Флаг был располосован на узкие полоски, и они линчевали чучело, повесив его на суку, где незадолго перед тем завязали бантами ленты романтичных качелей Онгора. После чего вернулись в хижину и избавились от всего остававшегося, забросив вотивную свечу подальше в колючие кусты.

И вот тут-то на сцене появился Старый Рыцарь.

Старый Рыцарь навидался войн и сражений, а потому, едва увидев слепое бешенство мальчишек, немедленно испытал прилив хладнокровия. Он несколько минут наблюдал за ними, но его присутствие они обнаружили, только когда он ухватил одного – самого рослого – за рубашку и поднял его, извивающегося, повыше.

Старый Рыцарь уже знал, что часовня подверглась разгрому – вотивная свеча на пути к колючкам просвистела мимо него, а крики и вопли, услышанные им издали, успели его предостеречь. Он привязал Буцефала и неслышно приблизился к хижине. Безмолвие служило ему камуфляжем. Его обрадовало, что это мелкое отродье демонов не запалило часовню, не устроило засады на него. Они испытывали свои малые силы на малом объекте, шныряя по лесу с наступлением темноты, остря зубы на упоении злом.

– Осквернение – грех, – сказал он вырывающемуся мальчишке, – каков бы ни был возраст свершившего его. Ты докладываешь о подобных злочинствах какому-нибудь адскому начальству?

Мальчики опустили руки и посмотрели на Старого Рыцаря с недоуменной напряженностью зверьков, отвлеченных от следования основному инстинкту. Мальчик, схваченный Старым Рыцарем, вырвался из его рук. Старый Рыцарь теперь оказался в кольце пыхтящих растрепанных стихийных духов. Он прикинул, умеют ли они говорить. Он уже решил, что после успешного завершения своих поисков создаст справочник по иерархии легионов Ада с описанием свойств и особенностей демонов, их рангов, обязанностей и так далее. Например, тварь перед ним будет обозначена так: Тип – демон; Статус – из низших; Свойства – пока не установлены; Функции – мелкие пакости, повреждение святынь, обезображивания; Дополнительные характеристики – еще не установлены.

– Будучи мелким демоном, – сказал Старый Рыцарь мальчишке, – способен ли ты вести разговор?

Мальчики уже обрели свой обычный цинизм, почерпнутый в услужении у Онгоры. Кое-кто узнал в Старом Рыцаре причину катастрофы с чтением стихов. Он был врагом их господина и один раз уже избежал попытки схватить его. Самый рослый осознал их преимущество.

– Ты – тот старый сумасшедший, – сказал он, – который недавно перебил поэзию нашего хозяина.

А, подумал Старый Рыцарь, значит, тварь способна говорить. И его ничуть не удивило, что их господином был волшебник дурных виршей.

– А, так вы служите злому волшебнику, – сказал он. – Открой мне, в полной ли мере тебе и остальным демонам твоей стаи известны пределы злой силы вашего хозяина?

Мальчик оглянулся на остальных.

– Что он злой, мы знаем, – сказал он, и остальные мальчишки захихикали с некоторой тревогой. Младшие понимали, что ночь надвигается быстро, и разговоры о демонах начали оказывать свое действие.

– И он распорядился осквернить мою часовню?

– Нам было приказано сделать это место красивеньким, – сказал рослый, и все захихикали гораздо громче.

Старый Рыцарь кивнул.

– Будучи младшими демонами, вы лишены блага раскаяния, а потому восстановление порушенного вами никакой пользы вам не принесет. Во время моей встречи с демоном высокого ранга он был уничтожен молнией с небес, но в данном случае это выглядело бы излишне драматично.

Мальчики переглянулись, его безумие было очень убедительным.

– Нам надо бы связать тебя и притащить к нашему хозяину, – сказал рослый.

– Наша с ним встреча неизбежна, ибо моя обязанность – уничтожить его губительную власть над этим краем, – сказал Старый Рыцарь. – Так что, как видите, я не могу разрешить вам взять надо мной верх.

– Труда это не составит, – сказал рослый, смакуя свои слова. Но остальные пятились: разговор становился слишком сложным для их понимания. Кроме того, постоянные упоминания демонов навели на них страх, и они тишком отступали.

– Твои товарищи удаляются, – сказал Старый Рыцарь. – Они знают, что победить в поединке со мной невозможно.

Мальчик растерянно оглянулся и обнаружил, что остался один. Его товарищи, почувствовав себя за кустами в большей безопасности, воззвали к нему.

– Пабло, – закричали они, – беги! Он сумасшедший. Изрежет тебя на куски и запечет в пирог!

Другого предлога Пабло не потребовалось, и он припустил во весь дух, не помедлив даже для того, чтобы обругать старика, чья уверенность в себе ввергла их в леденящий страх. Но побежал он вслепую, и чучело, свисая с сука, выпотрошенное, искромсанное их ножами, отомстило ему. Мальчик влетел в него, в клубок, как ему показалось, темных жестких щупалец. Он упал, сдернув чучело на себя, и начал отчаянно отбиваться от какого-то лохматого гигантского паука, который пытался его сожрать. Рыдая, он кое-как высвободился и нырнул в кусты. Его пронзительные крики и паническое бегство окончательно деморализовали его товарищей, и они, вопя от ужаса, устремились назад в хотя бы знакомый им ад службы у своего хозяина. Вот так пажи явились к Онгоре, запыхавшиеся, растрепанные, и мало-помалу сумели кое-как объяснить ему, что на них напал старик, который тоже жил в хижине. Тут появился самый рослый, в крови после схватки с чучелом, и, зажимая расквашенный нос, рассказал про угрозы старика. Онгоре не понравилось, что на его пол капает кровь, и он отослал бы их сразу, если бы не рассказ про старика. Он приказал им всем явиться к нему утром, и тогда они вместе отправятся в идиллию.