Текст книги "Вечные поиски"

Автор книги: Джулиан Брэнстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Однако момент этот представился присутствовавшим в совсем ином свете. Кое-кто счел, что старый Рыцарь – своего рода дивертисмент, и что Онгора экспериментирует с вводом игрового элемента в свою декламацию. Поэтому они закивали в вежливом одобрении и слегка похлопали в ладоши. Другие ясно поняли, что именно произошло: старик влез в окно, разговаривая сам с собой, пожал руку Онгоры и пришел к выводу, что поэт – рептилия. Невзирая на состояние рассудка старика, стиль его одежды и необщепринятый способ входить в помещения, они решили, что вывод о характере Онгоры он сделал абсолютно точный. И в гостиной послышалось явное и нарастающее хихиканье.

Онгора стоял ошарашенный. Кто-то проснулся и зааплодировал, восклицая «браво, браво», словно одобряя возникшую насмешливую атмосферу.

И в этот миг вошла герцогиня.

Ей доложили о какой-то неожиданности. Слуга в конце концов заставил ее покинуть спальню. В настроении безрассудного отчаяния она услышала за дверью приглушенные почтительные слова:

– Ваша светлость, в гостиную забрался сумасшедший. «Сумасшедший?» – подумала герцогиня.

– Подожди, – сказала она. Ее тело, когда она понудила его подняться с постели, окостенело. Безупречные складки платья заколыхались, когда она сладила с собой и выпрямилась. И что будет, подумала она, когда сумасшедшая повстречается с сумасшедшим?

Появление герцогини произвело мгновенный эффект. Смешки оборвались. Слуги затаили дыхание. Никогда никто еще не был так прекрасен, подумал Онгора и поразился собственному категорическому приговору. Ее глаза, длилась его рапсодия, ее осанка, ее чувственная фигура, ее глубокая серьезность. Каким-то образом он не удержал листы в пальцах, и они посыпались на пол.

Тем временем герцогиня оглядела находившихся в комнате и уже заметила, что среди них стоит незнакомец, причем близко от нее. Она не вздрогнула и обратила взгляд на того, кто был, как она догадалась, «сумасшедшим в гостиной». Ее медлительность превратилась для нее в миг предвкушения. Что можно увидеть в глазах того, подумала она, чей внутренний мир взбунтовался и взял реальность в осаду?

Но едва ее взгляд остановился на Старом Рыцаре, он отвесил поклон. Она оценила, что поклон был очень низким, точно соответствовал этикету и выполнен безупречно. Наступила минута положенного молчания, затем Старый Рыцарь выпрямился и сказал:

– Госпожа моя.

Глаза у него такие благожелательные, подумала она. Нет, тут какая-то ошибка. Она вежливо наклонила голову и сказала:

– Сударь… – Он отдал честь по-военному, чем удивил ее. – Вы очень учтивы для незваного гостя, – сказала она.

– Таков закон рыцарства, – сказал он без запинки, – воздавать честь красоте меча.

– Так где же этот меч? – спросила герцогиня.

– Вы – этот меч, – сказал Старый Рыцарь, – самая чистейшая, самая закаленнейшая сталь, какую мне довелось увидеть за мою долгую жизнь. Да откроет Бог вашему духу, что подобный меч должен служить вящей славе Господней, а не гнусным целям злобных демонов.

Рыцарь повернулся и поглядел на Онгору. Герцогиня проследила его взгляд. Онгора брезгливо улыбнулся. Когда герцогиня снова обернулась к Старому Рыцарю, он уже был в окне.

– Остановитесь, – сказала она.

Он обернулся и поглядел на нее.

– Прошу простить мое вторжение, – сказал он учтиво, – но Бог направил меня на розыски злого волшебника, а в таких делах не до тонкостей этикета. – Он помолчал, задумчиво в нее вглядываясь. – Если бы не мои поиски и если бы не страшные последствия любви Ланселота к Геневре, я бы сказал, что такой великолепной женщины, как вы, мне еще видеть не доводилось. (Онгора даже вздрогнул, услышав почти точное повторение своих недавних одобрительных мыслей.) А теперь я должен удалиться, дабы лучше обдумать, как сразить зло, проникшее в паши владения. – Взгляд, который Старый Рыцарь бросил на Онгору, был почти взвешивающим. – Да живет ваша красота вечно, – сказал Старый Рыцарь герцогине и, повернувшись, замаршировал через сады.

Слова Старого Рыцаря так ее очаровали, что она даже смутилась, будто застенчивая девушка, и никак не могла счесть сказанное им лестью.

Онгора уже покинул гостиную, чтобы не выплеснуть свою злость на герцогиню, что было бы чревато затруднениями, и его мысли мгновенно занялись планированием, как поквитаться с сумасшедшим. Старый дурень прервал чтение и осыпал его бранью. И вообще, если кто-то дерзнет покуситься на расположение к нему полезных особ, так пусть побережется! Он уже отдал распоряжение одному из пажей.

Покинув дом, Старый Рыцарь возобновил разведывание садов, прислушиваясь, не раздадутся ли звуки погони за ним злого волшебника. Его удивило близкое соседство герцогини с подобным смертоносным воздействием, «ибо красота подвергнута страшной опасности», и он пришел к выводу, что тут не обошлось без руки Бога. «Ибо как иначе красота может стать умудренной?» Пребывание в садах доставляло Старому Рыцарю такое удовольствие, что прошло немало времени, прежде чем он добрался до моста, где привязал кобылу. И тут его настигли дальнейшие события.

Когда он вступил на мост, ему бросило вызов трио слуг Онгоры, запыхавшихся после пробежки от самого дома.

– Мы посланы испепелить тебя, – пропыхтел первый, – по приказу нашего господина.

Старый Рыцарь благосклонно кивнул.

– Вы настигли меня врасплох, – сказал он. – И безоружного, на что, без сомнения, и рассчитывало адское исчадие, ваш господин.

– Мы превосходим тебя численностью, – сказал первый слуга. – У меня веревка, а у него, как ты сам видишь, садовые грабли, ну а тот – чемпион по боксу.

Старый Рыцарь улыбнулся им и закатал рукава.

– Сначала схватите меня, – сказал он. – Предупреждаю вас, что моя правая рука одарена силой Бога. – И он принял боксерскую стойку.

Подгоняемый товарищами чемпион по боксу прошаркал на пару шагов вперед и воинственно пригнулся. Теперь они все уже были на мосту, и последующая цепь событий заняла до своего завершения не более нескольких секунд.

Старый Рыцарь обрушил хук левой невероятной силы, и чемпион по боксу обнаружил, что сидит на мосту, зажимает кровоточащий нос и недоуменно покачивает головой. Тут в атаку ринулся слуга с граблями. Одновременно слуга с веревкой попытался заарканить Старого Рыцаря, но промахнулся и вместо него затянул петлей слугу с граблями. А Старый Рыцарь уже совершил безмятежный прыжок с моста в реку головой вниз. Слуга с граблями, увлеченный инерцией своей атаки и спутанный арканом, последовал, отчаянно крича, в реку за Старым Рыцарем. Ошеломленный их внезапным исчезновением слуга с веревкой метнулся к парапету. Но к этому моменту течение уже уносило слугу с граблями следом за Старым Рыцарем. У слуги с веревкой едва хватило времени, чтобы заметить это, как веревка в его руках натянулась и рывком, которому он не сумел воспротивиться, сбросила его вниз.

Теперь кобыла, привязанная у дальнего конца моста и наблюдавшая за происходившим с лошадиной веселой иронией, решила, что раз все остальные вздумали поплавать, так чем она хуже? Она сбросила небрежно накинутые ей на шею поводья и протопала в воду, не без тревоги и торопясь нагнать Старого Рыцаря, чьи песни о крылатых скакунах и золотых героях все еще живо звучали в ее ушах.

Чемпион по боксу вернулся к Онгоре и стоически доложил обо всем произошедшем. Онгора впал в ярость, обожал его «пустоголовым павианом» и объявил, что теперь придется вести поиски не только старика, но и их мозгов. По мере продолжения этой тирады чемпион по боксу впал в мрачную угрюмость. Наконец он сказал, что связываться со стариком – прямая дорога в ад. Чего же еще ждать, ловя Дон Кихота.

– О чем ты говоришь? – грозно спросил Онгора.

– Либо книжка ожила, либо в книжку его запихнули живьем, – ответил чемпион по боксу, – потому как разницы между ними и на волосок нет.

Для Онгоры это явилось откровением, и он мог только застыть, разинув рот на вытекающие отсюда следствия.

Путь поэта

Сатира и анонимное предисловие

Унижение, ярость, откровение – наутро после чтения Онгора вновь пережил их. Но имелись и компенсации. Он получил пакет, листы сатиры герцогини с приложенной запиской, написанной ее тщательным почерком, в которой – а он внимательно перечитал записку несколько раз – не крылось ни намека на то, что она горда своим творением. Записка содержала просьбу прочесть рукопись и подготовить ее для публикации (если она ее достойна), как они условились. Тут он улыбнулся ее доверию. И понял, что она едва ли могла вообразить, что ее продуманные строки окажутся в небрежной физической близости с ним, только вставшим ото сна, в халате на голом теле. Это его приятно щекотало: ее олимпийский горний воздух и бодрящий ветер, и его смрад остывающего жара Диониса, эссенция его наслаждения. Он упивался потаенными правилами их письменного общения – пока он ублажал ее иллюзии, она ублажала его чувственность.

Он положил прочесть сатиру незамедлительно. Ознакомился с ней еще до конца утра и убедился, что короткое произведение вполне оправдало, если не превзошло его надежды. Он займется ее опубликованием как можно скорее, одновременно принижая ее в мыслях герцогини с помощью, да-да, чрезмерных восхвалений. Будет достаточно, думал он, распространить ее при дворе, и до истечения месяца Сервантес станет всеобщим посмешищем. Все будут ломать голову, кто написал такую отличную вещицу. И вот тогда он деликатно, будто шепот в склепе, даст понять, что автор – герцогиня. Десятком фраз, написанных за один день, герцогиня докажет всю неприемлемость Сервантеса для двора. А затем он, разумеется, распустит слух, что ментором герцогине в ее новообретенном сатирическом таланте был не кто иной, как скромно улыбающийся лучший поэт страны и в ближайшем будущем – избранник императора.

Ночью к нему пришла Микаэла, распаленная своим выступлением на сцене. Поскольку герцогиня не выходила у него из головы, он не удержался от сравнений. Его актриса, размышлял он, и его Богиня. Какая ирония, подумалось ему, что Микаэла в какой-то преходящей пьеске играла богиню. Она никак не была создана для божественности, ведь особенности ее привлекательности – язвительность ее языка, грубое кокетство, инстинктивная алчность в ее глазах – все предупреждало об опасности.

Они пили вино, болтали, о том о сем. Им нравилась жесткость друг друга. Пока их честолюбивые устремления занимались любовью, мысли Онгоры вернулись к возможностям, заложенным в завершенной сатире.

А потом, когда Микаэла мирно упокоилась под одеялом, сознание Онгоры продолжало бодрствовать в темноте. Он знал, что сатира герцогини, без сомнения, попадет в цель. Но не исключено, что можно что-то добавить. Почему бы ему не написать, как принято, предисловие, написать анонимно, и опубликовать его с сатирой как единое целое. И тогда предисловие и сатира убедительно докажут, что проза Сервантеса лишена каких-либо достоинств, что так писать может кто угодно. И поражение Сервантеса будет полным.

Он встал с кровати, быстро облачился в халат и зажег светильник на письменном столе. Теперь, когда у него появилась тема – смешивание с грязью другого человека, – язык его пера обрел нужное красноречие. Его предисловие представляло собой издевательский каталог ран Сервантеса, его сексуальной неадекватности и низкого социального положения. Голос насмешки сделает унижение абсолютным, подумал он, и уж если это не смешает Сервантеса с грязью, тогда он, Онгора, никогда уже больше не благословит свою руку.

Много времени ему не потребовалось. Онгора спустил с цепи собственные раны. Пусть эти несколько абзацев пролежат, подумал он, до утреннего света. Он вернулся в постель к обжигающему жару грудей своей любовницы и, разморенный ее вздохами и неотразимостью своих коварных замыслов, погрузился в сон, грезя о лавровых венках и всеобщем восторженном признании.

Инструкции, как напечатать сатиру

Поручение врага

Утро для Роблса выдалось нелегкое. Его подручный уже принес ему для напечатания кипу рукописей, которые были серыми даже больше обычного. Пролистывая их, он не находил ничего, кроме пошлостей и нелепостей. И тут он спросил себя, не зависит ли его репутация печатника от своеобразного ассортимента выпущенных им диатриб, точно так же, как его репутация мужчины, а вернее, отсутствие ее, опирается на пожилой возраст в сочетании с красивой женой. Эти памфлеты задумывались как серьезные труды, а затем не достигали цели, думал он, и точно так же я женился, но мне еще предстоит завоевать любовь моей жены. Искренность цели или желания не приводит к задуманному.

– Диего, – прозвучал нежный голос его жены. Вид у нее был испуганный. И мгновенно она оказалась в его объятиях, цепляясь за него, будто ребенок.

– Что случилось? – спросил он, чувствуя, как она дрожит. – Я встал рано. Предстоит много работы.

– Это был кошмар, – сказала она, обнимая его еще крепче.

– Так, может быть, тебе стоит записать его и напечатать? Во всяком случае, он будет лучше большинства этих глупых небылиц, – сказал он, кивая на рукописи, завалившие его стол.

– Жестокий мужчина, – сказала она ему в плечо, – который хотел исколоть меня шпагой.

– И тут ты проснулась, – сказал Роблс, реалист во всем, – и нашла перо в матрасе стержнем вверх, и подумала, что пора завтракать, и спустилась вниз, и попала в объятия своего любящего мужа.

Она отодвинулась и посмотрела на него очень серьезно. Богиня, подумал он.

– Вот так? – спросила она.

– Одна из странных тайн, – сказал он. – Человек видит сон, что он в буран заблудился в горах, а потом просыпается и обнаруживает, что окно открыто, и в комнату хлещет дождь.

Теперь она глядела на него с тем, что казалось ему ее обычной детскостью. Но в ее внимании – ее сияющих глазах, чуть полуоткрытых губах – было что-то, чего он прежде не замечал. Он сел на край стола, и их лица теперь оказались на одном уровне.

– Ты помнишь, как тебе приснилась твоя мать? Что она собиралась поехать отдохнуть. На ней была дорожная одежда, и она благословила тебя и велела присматривать за домом. Она была очень счастлива. Ты помнишь? – Она медленно кивнула. – А через неделю она умерла. – На глаза у нее навернулись слезы. – Ну-ну, – сказал он, – по же удивительная история, а не печальная.

– На ней была ее дорожная мантилья, – сказала она. – И такие прекрасные перчатки.

Роблс ничего не сказал, потому что ему как раз открылась великая тайна. Он понял теперь, как вызвать ее преданность. Любовь для нее была чем-то простым, лишенным сложностей. Она от всего сердца подарит ее, если только он найдет время потакать ее снам, выслушивать ее страхи и рассказывать занимательные истории. Что может быть легче? И почему, едко подумал он, ни единый из них эрудированных и эзотерических памфлетов не сумел объяснить мне, что это тайна и даже у Бога нет власти разгадать ее. Хотя, если на то пошло, подумал он, совсем другой вопрос, почему его собственный мозг не разгадал ее. Лучше отложить до задушевной беседы между ним и бутылкой вина.

В этот момент колокольчик на двери печатни забрякал. Роблс и его жена находились в задней комнате. Достигнув такого уровня близости с ней, Роблс не хотел его утратить. Он торопился внушить ей, что для него это наиболее важный момент на всем протяжении их брака. И он страшился вторжения заказчика в эту их интимнейшую минуту. Из мастерской донеслись новые звуки. Он сделал жене знак молчать, а затем сказал вполголоса:

– Я должен пойти туда. Но вскоре, если ты не прочь, мы могли бы позавтракать вместе.

Она кивнула:

– Я всегда ставлю прибор для тебя. Но ты ведь никогда не приходишь. Ты всегда занят. – Все это она сказала без тени упрека.

Роблс даже рот раскрыл, что для него было противоестественным, однако тут же справился с собой. Он так много узнал в это утро. Он смотрел, как она уходила, а затем направился в мастерскую.

Там, красиво растрепанный, стоял Онгора. Проснувшись после приступа сочинения инвектив и обнаружив на себе пятна, оставленные Микаэлой, он поспешно оделся, оставив рубашку расстегнутой, а волосы непричесанными. Ему требовался глянец зверя.

Онгора смахнул локон с лица и протянул сумку, содержавшую сатиру и его предисловие. Он положил ее на прилавок, а затем отстегнул ножны со шпагой и положил туда же. Эффект, как он рассчитывал, должен был получиться внушительным. Роблс наблюдал за этой пантомимой с иронией. Он хлопнул по шпаге памфлетом:

– Редко приходится видеть беспутника так рано поутру.

Онгора насмешливо оскалил зубы и вынул рукописи из сумки.

– Я прихожу к тебе, потому что ты ремесленник и обслуживаешь мое призвание, – сказал он. – Ничто больше тебя не отличает. Кроме смуглой Венеры, которую ты держишь при себе в жутко посконной одежде. Твоей жены, как она себя величает. Или это фантазия?

Тут Роблс догадался, что кошмар его жены вызвали домогательства Онгоры. Лесть, красивая внешность, красноречие поэта не могли скрыть особую мерзость этого господина. Его жена ощутила необузданную жестокость Онгоры.

– И вы ждете, – сказал Роблс, – что я буду иметь с вами дело после этих оскорблений?

Онгора презрительно отмахнулся.

– Я хочу, чтобы эти две вещи были соединены в одну. Вот это открытое письмо, обращенное к публике, служит прелюдией к главной части, – сказал он, протягивая предисловие и сатиру. – Тысяча напечатанных и распространенных на следующей неделе экземпляров.

Роблс продолжал смотреть на него все так же холодно.

– Я могу тебя заставить, – злобно сказал Онгора, – и лучше самому подчиниться мне, чем ждать, чтобы тебя принудил кто-то власть имущий. А это я могу устроить без труда.

– Деньги, – сказал Роблс. – Никакой власть имущий, никакой чин, с кем ты делишь одну потаскуху, не может принудить меня печатать бесплатно.

Онгора хлопнул листы на прилавок и протянул мешочек с монетами.

– Вы извините меня, если я пересчитаю деньги, так как в прошлый раз вы недоплатили, – сказал Роблс. Он неторопливо пересчитывал монеты, пока Онгора закипал бешенством. – Здесь больше, чем требуется для вашего нового заказа и вашего прежнего долга. Но я оставлю разницу в счет будущего, а то и как компенсацию за ваши манеры и непрошеные ухаживания за моей женой. – Роблс ссыпал монеты в карман и невозмутимо посмотрел на Онгору. – Ну а теперь, что вы желаете напечатать?

– Это сатира, – сказал Онгора раздельно, словно Роблс был туг на ухо и глуп, – написанная именитой особой, которая останется анонимной, и написанное мною к ней вступительное письмо. Я также останусь анонимным.

– Произведения двух никто, – сказал Роблс. – Получиться должно было очень большое ничто. – Он посмотрел на листы сатиры. Написано тщательно, разборчиво, спасибо и на этом. – О чем же сатира? – спросил он.

– Ты иногда печатаешь эпизоды бывшего солдата и дилетанта про бред старика, вообразившего, будто он живет в дни рыцарства. – Брови Онгоры поднялись в манерном изумлении. – Может быть, портрет списан с тебя?

Роблс пропустил последнее мимо ушей.

– Вы подразумеваете Сервантеса? – сказал он. – Я бы поостерегся. Его эпизоды очень популярны. Если вы надеетесь вызвать смех по его адресу, лучше отпускайте свои шпильки у себя дома.

– Популярны у кого? – сказал Онгора. – У невежд, студентов, пьяниц и всякого сброда. Многие даже не могут купить его бредовые сказочки.

– Не только, – ровным голосом сказал Роблс. – Даже императору известна его популярность. Признание, от которого вы не можете отмахнуться.

Онгора сердито покраснел.

– Мимолетная мода и ничего больше. Новейшая прическа всего лишь, и это понятно всем, как высокого рождения, так и низкого.

– Мне будет любопытно посмотреть, чем это обернется, – сказал Роблс. – Если сатира неплоха, она даже может добавить Сервантесу популярности.

Онгора улыбнулся:

– Сомневаюсь, что результат будет таким. – Повернувшись, он вышел из печатни.

Роблс теперь задумался над тем, на какой вред нацелена сатира. Кто ее написал? Он посмотрел рукопись, иногда улыбаясь. Ну да, тут были насмешки. Но вред? Скорее уж она раздует огонь популярности Сервантеса. Затем он взял открытое письмо, которое, по словам Онгоры, написал он.

А, да, тут яда хватало. Вот фраза, извещающая читающих, что Сервантес – рогоносец. Другая фраза высмеивает искалеченную руку Сервантеса. То есть, если предисловие соединить с сатирой, нападки становятся чудовищными, немилосердными. Да, сатира заденет Сервантеса не больнее ферулы учителя, но вступительное письмо Онгоры окажется подлинным бичеванием.

Так должен ли он его печатать?

Выбора у него не было. Он уже взял плату. И он давным-давно решил, что стоит ему начать формировать мнения о высоких идеалах и чаяниях авторов, которые приходят к нему, а также об их сочинениях, как ему вскоре придется закрыть печатню. А если вырвать у человека язык, он набросится на тебя со шпагой. Если не дать повода привлечь тебя к суду за напечатание крамолы или счесть тебя колдуном за напечатание лунных заклятий на трех-рогих жабах либо богохульником за напечатание опровержения догматов Церкви, то всякий помешанный может оплатить ему печатание любого бреда. Если зарабатывать на жизнь ему приходится, давая ход чужим мнениям, да будет так.

Но, конечно, для Сервантеса это будет катастрофой, он же возлагает такие надежды на эти эпизоды. Если сатира найдет успех, ее анонимный автор станет знаменитостью через неделю. Таверны будут содрогаться от насмешек и злорадного хохота, театральные шуты будут зачитывать сочнейшие инвективы в предостережение зрителям, а в гостиных сплетники будут пускать слюни над подробностями. Онгора, бесспорно, затеял ловкую интригу, которая с легкостью может превратить Сервантеса в жалкую никчемность.

Мне следует предупредить его, думал Роблс. Хотя бы у него будет время подготовить защиту. Но и это опять-таки шло вразрез с его принципами. Если он начнет становиться на ту или иную сторону в войне памфлетов, бушующей в новой столице, тогда его ремесло превратится в пособничество. Следовательно, он должен напечатать эти оскорбления своему другу. Это будет приватной бурей, а не публичной ссорой, которую, видимо, намеревается устроить Онгора.

Но почему, дивился Роблс, этот молодой человек брызжет таким ядом в Сервантеса? Почему он не может удовлетвориться своими перед ним преимуществами? Ни к чему хорошему это привести не может. Он подумал о Сервантесе. Судьбы выбрали этого долговязого невоспетого военного героя, чтобы на нем отрабатывать всяческие свои удары. Его неколебимый юмор – вот, наверное, причина, почему он осаждаем столькими бедами. Роблс занялся рукописями. Теперь они стали рабочим материалом. Он взял листы и начал их раскладывать.

Час спустя он сделал открытие. Порылся в коробке с расписками и заказами. Не потребовалось много времени, чтобы найти запись изящным почерком. Всем известный герб. Он изучил запись и взял лист сатиры – тот же почерк. Он знал, что все получившие образование руки пишут схоже. Однако почерк сатиры был особенно изящным. И теперь он знал анонимного ее автора. И прикинул, почему Онгора не озаботился лучше оградить его анонимность. Может быть, у Онгоры не было времени откладывать, подумал Роблс. А может быть, его исходная гнусность уже не могла оставаться долее скрытой. Это она не соглашалась выжидать.