Текст книги "Вечные поиски"

Автор книги: Джулиан Брэнстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Кратчайший любовный роман на свете

Переменчивость и взаимность

Сервантес знал, что приглашение герцогини не терпело отлагательств. День этот уже оделся покровом таинственности, а его поездка в эту ночь оказалась и вовсе волшебной. Ничто не задержало его в дороге. Двери дома были распахнуты почтительными слугами. И, будто ничего естественнее и быть не могло, он оказался в крыле личных покоев герцогини. Там, ведомый инстинктом Эроса, он прошел по пышному коридору и нашел ее в библиотеке, сидящей на полу среди разложенных карт.

Впервые он различил в ней девочку. Ее глаза позвали его подойти, а затем ее рука, ласково взявшая его руку, усадила его на полу рядом с ней… Ну, могу сказать только, что нежное принятие ее прикосновения с молниеносной легкостью смело тягость их первой встречи. И далее, сидя рядом с ней, восхищаясь ее необыкновенным изящным профилем, он ощутил себя ребенком в предвкушении какой-то восхитительной колоссальности, потому что она намеревалась довериться ему.

– Это кампании моего мужа, – сказала она негромко, кивнув на карты. – Он водил свои войска далеко на север, в Нидерланды. – Она посмотрела на него прямо и открыто. – Вы должны понять, что вдохновение нашей (пауза, исполненная неудержимой смелости) дружбы воскресило всю мою боль.

– Признаки жизни, – сразу же сказал он тихим голосом.

– Да, – сказала она, и ее глаза стали еще больше, – так что вы не должны думать, будто я призвала вас, только чтобы говорить о моем муже. – Эти слова рассеяли его сомнение, прежде чем оно успело у него возникнуть.

Ее рука взяла его руку движением, которое останется с ним навсегда, сжала его палец и повела по пути войска на север по потрескивающему пергаменту.

– Он был великим полководцем, – сказал он.

Она перестала двигать его рукой и поглядела на него. Ее красота высветилась, пока она медленно вбирала в себя его изборожденное доброе лицо.

– Я любила его как моего мужа. Благодаря вам я могу любить его как солдата. Пусть даже, когда мы с ним познакомились, я ездила верхом и стреляла лучше, чем он. – Она встала (комнату начали заполнять воспоминания), подошла к шкафчику, вернувшись с вином для них обоих. – Он был так полон жизни, что я не могла не бросить ему вызов. После дня верховой езды он пожаловался, что в состязании со мной седло натерло его больше, чем за неделю похода, а после того как я побила его, стреляя в саду по тарелкам, он признал себя моим пленником, трофеем моей кампании. Я назначила ему выкуп: жениться на мне. – Она встала сбоку от него. – Не надо, чтобы эти воспоминания причиняли вам боль.

Чувствуя, будто обо всех его эмоциях докладывает опытный дворецкий, не успевают они возникнуть, он сказал:

– В нашем терсио служила женщина, выдававшая себя за мужчину. Ее не разоблачили за все время кампании дона Хуана против турок. Одно время она была под моей командой. – Он отозвался на ее веселую усмешку. – Жилистая, как многие мальчишки в лагере, волосы жгуче-рыжие, а характер еще более жгучий, и все знали, что связываться с ней опасно.

– Так как же ее разоблачили?

– В лагерных забавах, когда ее принялись щекотать, она начала задыхаться, смеялась истерически и этим себя выдала.

– Очень убедительная улика.

– О да, хотя поговаривали, что своим разоблачением она была больше обязана любовнику, чем своим чувствительным ребрам.

Наступило молчание, потому что слово «любовник» застало их обоих врасплох, и они посмотрели друг на друга очень откровенно.

– Сеньор Сервантес, – сказала она таким нежным голосом, на какой только была способна, – заставлять меня смеяться – еще один засчитываемый вам грех.

– Ну, тогда мне следует сделать вас грустной, насколько возможно, – сказал он, а его сердце комком поднялось в горле. – Я прочту вам эпизод из моей книги, и вы будете плакать неделю.

Она улыбнулась и пристально посмотрела на него.

– Слезы и смех у нас уже есть. Спор, причиненные страдания мы уже оставили позади. Так что теперь остается любовникам, чтобы показать свою страсть?

Хотя тон был легким, сердце у нее в груди бешено колотилось.

– Я не осмелюсь произнести это, – сказал он с глубокой искренностью.

– В таком случае, – сказала она с женским торжеством, – как мастер действия вы должны это сделать.

Чувствительность и впечатлительность читателя на протяжении этой книги получили более чем достаточно пищи, а потому позволим интимности новых любовников сохранить неприкосновенность. А если вы сочтете такую перебивку слишком внезапной, почерпните утешение в максиме, что в случае, когда воображение и опыт путешествуют бок о бок, воображение – король. Остается только вкратце изложить их разговор несколько часов спустя, когда на них, все еще сплетенных в объятии, начал стремительно надвигаться рассвет.

Он проснулся, потому что в комнате стало зябко, а их любовный жар тоже уже остыл. Сердце у него ныло, он не знал почему и потер грудь, ища облегчения. Обычный приступ боли в его поврежденной руке по какой-то причине не начался. Но это были лишь тлеющие нежданности в сравнении с преисполнившим его ощущением чуда. Ее рядом с ним не было, но едва он это обнаружил, как она вошла с тазиком и полотенцем, помогла ему умыть лицо и дала пожевать мяты. Малые дивности, потому что она была так красива в этот еще не наступивший день. Но его сердце вновь сжалось, и он откинулся, выясняя почему, и тут она опустилась в его объятия. Их молчание полнилось мыслями.

– Сеньор Сервантес, – сказала она, – ваша книга завершена, и радость от разрешения ею должна быть равной целому году одних воскресений. – Она приподнялась и посмотрела на него. – Чтобы закрыть этот дом, понадобится несколько недель. Затем, согласно моему плану, я уеду в Парму. Если вы готовы… когда будете готовы, то поезжайте со мной. Или приезжайте ко мне туда.

Его сердце дрогнуло, и он понял, что оно просто предвосхищало боль этого мига. Его кровь замерла от великодушной щедрости ее предложения. Он посмотрел на нее и подумал: не в последний ли раз?

– Необычайная красота, – сказал он. – Мое сердце слишком велико, чтобы объяснить, что в нем, и слова так далеки!

– Вы должны найти их, сеньор, – сказала она нежно, – потому что мы на пороге новой жизни.

– Ваше положение выше моего, – сказал он, будто сделав открытие, – и потерять вы можете несравненно больше. Прочие всегда будут видеть во мне… – и, еще не договаривая, он знал, что это будет триумф недоговоренности, – подштопанного солдата в вашем обществе.

– Если вы подыскиваете извинения, – сказала она, – то это очень неубедительно.

– Я должен оградить вашу благородную щедрость от тех, кто вас за нее возненавидит.

– Сеньор, – сказала она, ни на йоту не утрачивая уравновешенности, – мне для моей души такого рода латы не нужны.

– У меня есть обязательства… – Он запнулся. – Моя семья.

– Если бы вы не пришли сюда, – сказала она негромко, и боль обиды сделала ее лицо для него еще обворожительнее, – я бы поняла, что вы сделали такой выбор.

– Значит, я вас обманул, – сказал он с искренней печалью, – потому что, хотя это брак без любви, я не могу дать ему разбиться.

Она улыбнулась. Безрадостно.

– А я не могу играть в тайную любовницу. Нам следует помнить, – продолжала она, – что мы никогда не обманывали друг друга. – Это было мгновение открытости, давшее им возможность прийти в себя. – Вы думали слишком мало, я ожидала слишком многого. – Она взглянула на него со слезами ребенка. Слезы полились и из его глаз. И они смотрели сквозь слезы на зыбкие лица друг друга. – Вы уже знали это, когда проснулись, – сказала она.

– Мое сердце ныло от предчувствия, – сказал он.

Она кивнула, и блеск ее слез упал ему на руку, когда она ее сжала.

– Мое тоже. Я все увидела, глядя на вас, пока вы спали. – Ее глаза смотрели на него с изумлением. – Я спала с войной. Неудивительно, что мое утро разразилось бурей.

Это вызвало улыбку у них обоих.

– Поистине, госпожа моя, – сказал он, – война в доброте своей пометила меня татуировкой.

– А разве ответ на эти раны, – сказала она, поднося его руку к губам, – не любовь?

– Любовь не ответ, – сказал он, – но легенда нужды. Тут их прервали.

– Ваша светлость? – Это был голос ее камеристки за дверью.

Она снова прикоснулась губами к его руке.

– Она проводит вас к тропе, выводящей на дорогу. Там вас никто не заметит, – прошептала она и внезапно повеселела. – Вчера ночью мой доверенный слуга в похожих на ваши плаще и шляпе ускакал из ворот, так что все глаза были ублаготворены. – Она смотрела на него прямо и открыто, держа свои руки в его руках, и ее взор был для него сама искренность, сердце в ее глазах, безупречность в ее груди. – Видите, я подготовилась к солдату в моей спальне, и пожелай он, то и к тому, что он станет господином всего, что мое. – Она высвободила свои руки, но ее глаза смотрели все так же прямо. – Поспешите, дом просыпается.

Сервантес ускакал, хотя жаждал немедленно вернуться и поймать существо, которое опьянило в нем все, даже осколки его жизни. Он знал, что любовь пронзила его эффективнее, чем наилучший фехтовальщик. Теперь часы бессонницы будет зачаровывать его расширяющееся сердце, и причем более эффективно, чем все опиумные цветы Востока.

Герцогиня прошла через спальню, распахнула ставни и смотрела, как загорается солнечный свет. Пока камеристка причесывала ей волосы, она думала о любви как подчеркивании жизни, пусть даже означающем боль свыше меры. Она наслаждалась тем, что между ними ничего кончено не было. Они вместе открыли книгу и прочли первую страницу. Труднее всего было на время отложить книгу.

Бдение

Олива во дворе и Святой Грааль

Уничтожив волшебника дурных виршей, Старый Рыцарь положил себе достигнуть Святого Грааля. Он знал, это будет последний подвиг перед тем, как его дух окончательно порвет все связи с его телом и отправится в блаженное царство, где грехи прощаются, память восстанавливается, и он сможет вновь вести чудесные разговоры с некоторыми из своих друзей. Во всяком случае, так он надеялся. Но он знал, что от него потребуется заключительное великое усилие, прежде чем он станет невидимым для мира, а мир – для него.

Но где Грааль? Если в этом краю бесчинствовал подобный злой волшебник, то, конечно, Грааль захоронен где-то поблизости. Беседа с особо мудрым на вид деревом подтвердила его догадку. Дабы завершить свои поиски, он должен вновь отправиться в столицу, где у него уже было несколько приключений.

Он любезно вернул Буцефала ее изумленному владельцу и попрощался с ней. Это была тяжкая минута. Кобыла после всех ласковых слов Старого Рыцаря и их победы над Онгорой влюбилась в него до застенчивой робости. И теперь очень опечалилась. Уж конечно, возчик никогда не будет таким ласковым и не скажет ей, что она – золотой сын Аполлона, и не разделит с ней такие приключения. Когда он ушел, она жевала шляпу возчика, изнемогая от презрительного негодования на необходимость вернуться к прежнему своему положению и от тоски по ласковым словам Старого Рыцаря и его доверительным беседам.

А Старый Рыцарь отправился в столицу пешком. Истинный рыцарь по дороге очищал бы край от мелких демонов и всяких чудовищ, творя добра елико возможно больше. Однако Старый Рыцарь понимал, что не должен отвлекаться от поисков Грааля. И вот он, по всем правилам отсалютовав воротам столицы, к большому недоумению стражников и собрав угрюмую свору нищенствующих детей, погрузился на день в деловитость города.

Приключений, выпавших ему в этот день, хватило бы, чтобы заполнить страницы еще одного комического романа. Но его целью было найти Грааль, а потому пребудем с ним, а рассказ об этих приключениях предоставим кому-нибудь другому. После приключения с Обществом Воров нищенствующие дети покинули его. Затем он добрался до суетливого рынка нижнего квартала, узких, мощенных булыжником улочек, кишмя кишевших ордами навязчивых, спорящих торгашей. Он достиг площади в конце рынка, пошел дальше, свернул на улицу пошире и остановился, зачарованный видом небольшого двора. Первым приглашением была благостная тишина. Но, кроме того, в центре двора, окруженная низенькой кирпичной оградой, высилась олива. Но он увидел и нечто другое. Он увидел древо, пронизанное мистической значимостью, зыбь и струение трепещущего золота. Корни, увидел он, проникающие глубже земли, гигантский обхват и ствол – подножие Бога, ветви, распростертые до края небес. И пока он смотрел, он услышал музыку, которая воплощала все великолепие земли, и внутреннее сердце океана, и небо, его сверкающего спутника, и эту смиренную полоску чернозема, с мольбой взывающую к коррозивной мудрости утесов и гор. А за всем этим он различил размеренный ритм, беспощадный ход времени. Он стоял как прикованный у входа во двор, зная, что тут – завершение поисков. Он понял, что даже грозная тирания времени – всего лишь пленница этого древа. Здесь был конец его пути. Все пути, все дороги и тракты завершались в этом дворе, здесь, перед величайшим из всех алтарей, сердцем всех тайн. Он опустился на колени, проливая таящие слезы, и предался молитве перед целью своих поисков, перед Святым Граалем.

Сервантесу о том, что сумасшедший старый дурак борт мочет и пялится во дворе, сказала Исабель. Сервантес, и не взглянув, понял, кто это. Однако он спустился, чтобы успокоить тревогу своего семейства, и увидел во дворе коленопреклоненного Старого Рыцаря. Он легонько коснулся его плеча.

– Я не видел тебя целую вечность, – сказал он.

Старый Рыцарь открыл глаза, кивнул и сказал:

– Твои близкие думают, будто я сумасшедший. Но это во благо. Раз они думают, что я сумасшедший, то оставят меня в покое, ибо тут завершились мои поиски. – Он посмотрел на Сервантеса взглядом высшей мудрости. – Удивительно, как я не догадался, что хранителем подобного сокровища, конечно же, будешь ты, Галахад. – Он снова повернулся к оливе. – Теперь я должен возобновить мое бдение. Да не помешает мне никто.

Сервантес оставил его одного. Преклонение старика перед оливковым деревом подарило ему непонятное утешение. Он направился к дому и в дверях увидел Исабель с его пехотной саблей в руке. Ее широко открытые глаза казались совсем черными.

– Ну? – сказала она вопросительным тоном.

– Мой старый друг, – сказал он, забирая у нее саблю. – Потерял разум в войнах. Он проделал длинный путь и считает дерево святыней.

– Все твои друзья, – сказала она, – либо тронуты, либо помешаны.

– Приготовь для него постель.

– Ты хочешь дать ему умереть в нашем доме? – требовательно спросила она. И его поразила ее интуиция.

– Иди-иди, – сказал он ей, – и попроси донью Каталину приготовить похлебки.

– А кроме похлебки, у нас ничего и нет, – сказала она.

– И будь доброй.

Она показала ему язык и исчезла.

Роблс удаляется на покой

Чудовищная лихорадка печатания памфлетов

Роблс не видел своих друзей несколько дней, что ни с какой стороны его ничуть не удивило. Тем не менее их отсутствие действовало на него угнетающе. И последние слова герцогини, ее бесстрастный выпад против его деловых принципов, постоянно занимали его мысли. Он искренне не знал, что ему сказать Онгоре, если он снова его увидит. Вдобавок в обычном потоке заказов возник перебой. Видимо, осторожность, решил он, как следствие напечатания сатиры и слухов о неприятностях Сервантеса. А возможно, и новые интриги Онгоры. Каким, собственно, образом печатание памфлетов могло превратиться в войну, недоумевал он. Да, конечно, пока тишина. Но он не тешил себя иллюзиями, будто ничего не происходит. Просто перерыв между схватками.

Дверь забряцала, и Роблс внезапно получил своего первого заказчика в этот день.

Несколько минут спустя он снова остался один в сумраке печатни. Заказчик, постоянный клиент, только усугубил его растерянность. Заказчиком этим был памфлетист, который каждый месяц находил новую тему и кое-что печатал, невзирая, есть ли на нее спрос или нет. Роблс просмотрел новейший плод пера памфлетиста. И тут же впал в меланхолию. Или мир помешался на памфлетах? – спросил он себя. Дня не проходит, чтобы для напечатания не был принесен очередной нелепый трактат. Он порылся на столе. Вот список кое-каких названий. И он начал читать список выборочно: «Смысл лунного света», «Разнообразные рецепты для репы», «Причина хромоты», «Новая тактика развертывания роты на пересеченной местности». Он отложил список. Исходя из тематики этих памфлетов и частых конфликтов между их авторами, свидетелем которых мне доводилось быть, заключил он, я весьма скептично отношусь к развитию знаний в нашем мире. Знание словно бы деградирует от памфлета к памфлету.

Теперь он отошел к полкам, на которых хранил экземпляры старых памфлетов, и заговорил вслух:

– Вот, например, описание, как превращать низшие металлы в золото с помощью росы и испарения покойников. (Он дернул головой, вспомнив кое-что.) Даже моя жена хотела опубликовать рекомендацию любопытствующим мужчинам, которые толпятся в местах остановки карет, чтобы подглядывать за щиколотками дам. Лучше бы они просто подходили к дверце и помогали бы дамам, таким образом оставляя время лакеям выгружать багаж. Было время, – продолжал он, – когда печатались только оповещения о свадьбах, крещениях или службах по усопшим. И хотя у меня много заказов, что сделало меня относительно богатым человеком, счастливым я себя не чувствую. Я прочитал такое количество всякого вздора и сумасшедшего бреда, что редко испытываю волнение, узнавая нечто новое, или хотя бы интерес к последним новостям. – Он помолчал. – Последние события заставили меня более чем задуматься над тем, что, быть может, печатнику непременно следует контролировать бессмысленный поток пустопорожней болтовни, которая печатается каждый божий день. Если бы я объявил, что впредь буду брать для напечатания только самые лучшие и по-настоящему литературные, только самые обоснованные и служащие пищей для ума рукописи, тогда я хотя бы помешал миру задохнуться в бумаге! Но из этого ничего не вышло бы: я же не могу назначить себя арбитром качества. И друзей у меня не было бы, ведь авторы – самый тонкокожий народ, и они быстренько отомстят за отказ в моих услугах подлым стишком о моей наружности или сплетней о разнице в возрасте между мной и моей женой. Почему бы тебе не уйти на покой, друг Роблс, говоришь ты. Продай печатню, забери свои денежки и отойди от дел. Да, отвечаю я, и скорехонько стану слишком старым и усталым, не способным вести деятельную жизнь, как теперь. Нет, уж лучше я испущу свой последний вздох, уронив голову на печатный станок. И одно я обещаю: церемониал моих похорон будет не напечатан, а написан от руки!

Дверь снова забряцала, и, обернувшись, Роблс увидел свою жену без сопровождения хотя бы одного из пылких мальчишек и с особой робкой улыбкой, которая, он знал, предназначалась ему, но по неизвестной причине. Несколько мгновений спустя Роблс причину узнал. И больше в этот день ни единый заказчик внутрь не допускался. Дверь была заперта, и Роблс ликующе строил планы продать печатню и удалиться с женой на покой в Мадрид. Впрочем, «покой» был не тем словом. Он будет более чем занят творчески, а его жена продолжит вести свою томную жизнь. И уж конечно, он узнает куда больше, чем из непрерывной череды памфлетов. Отцовство – вот чем будет его новое занятие!

Прохиндей из Мадрида

Богатство от пиратства

Когда Сервантес в этот вечер вошел в таверну, хозяин подозвал его и указал на корпулентного сверхрасфраченного мужчину, вдребезги пьяного и веселящегося с регулярниками. Сервантес спросил, кто он. Хозяин таверны сказал:

– Бахвалится, будто печатник.

– Не та профессия, чтобы бахвалиться, – сказал Сервантес. – Пойду познакомлюсь с ним.

Хозяин таверны, осведомленный о неприятностях, которых Сервантес натерпелся от печатников, расположился так, чтобы слышать последовавший разговор.

– Добро пожаловать, сударь, – сказал пьянчуга, заметив, что Сервантес направляется к его столу, – полагаю, вы близкий знакомец этого злачного местечка.

– Знакомство, которое я распространил бы и на вас, – сказал Сервантес, – если вы не против.

– Вы учтивы, – сказал пьянчуга. – Не выпьете ли со мной?

– Я никогда не принимаю угощения от новоприбывших, пока не узнаю чего-либо об их занятии, – сказал Сервантес.

– Интересное правило, – сказал пьянчуга, – хотя я что-то недопонимаю.

– Я предпочту, – сказал Сервантес, – пить с вами, как с добрым знакомым. Когда я узнаю что-то о вашей профессии, мы сможем стать друзьями. Это порядочнее, чем просто попользоваться вашими деньгами.

– Ладно, – сказал пьянчуга, – вот на столе деньги на этот случай. И теперь я могу сказать тебе, что я печатник, и не пройдет и месяца, как я разбогатею до небес!

– Вот это интересно, – сказал Сервантес, успевший понять, что пьянчуга нестерпим. – И как же вы сотворите это чудо?

– Я тебе расскажу, – сказал пьянчуга и махнул хозяину таверны. – Я живу в Мадриде, где страсть к печатанию бушует, что твоя чума. Памфлеты расходятся быстрее, чем горячий хлеб. Я решил вложить деньги в печатное дело, потому что я обладаю особым даром к предпринимательству. – Пьянчуга постучал себя по виску и подмигнул Сервантесу. Хозяин таверны поставил перед ними кувшинчики. – О чем бишь я?

– О даре к предпринимательству, – сказал Сервантес.

– А, да, – сказал пьянчуга и, обернувшись к хозяину таверны, добавил: – Еще выпивки. – Он снова обернулся к Сервантесу. – Некий мой знакомый, сеньор из этого города, – он перешел на шепот, слышный всем, – некий изысканный поэт, предложил мне великолепнейшую операцию. – Он радостно улыбнулся Сервантесу. – Чудо и ничего меньше! О, я благословляю мою предприимчивую кровь и предвидение моего мозга!

– Ах, если бы похвальба была искусством! – сказал Сервантес. – Ну и что это за операция?

Пьянчуга горделиво продолжал:

– Печатание нового комического романа с иллюстрациями и крайне необычным предисловием вышеупомянутого поэта.

Разговор начал приедаться Сервантесу.

– Ну, так вы счастливчик, – сказал он.

Пьянчуга ухватил его за рукав.

– Я не сказал тебе причину, по какой эта книга будет печататься, ты должен отгадать, – прошептал он во весь голос.

– Ради твоей прибыли, – сказал Сервантес.

– Это моя причина, – сказал пьянчуга. – Ну а у поэта какая причина? Ты должен ее отгадать. Очень даже странная причина. А я на ней наживусь!

– Ради его удовлетворения, – сказал Сервантес.

– Ну, послушай, это слишком уж широко, – сказал пьянчуга.

– Чтобы угодить патрону, – сказал Сервантес устало.

– Не так-то просто! – сказал пьянчуга. – Я с тобой в игру играю.

– Ответ, уж конечно, должен быть восхитительным, – сказал Сервантес.

– Ради мести! – прошипел пьянчуга мелодраматично.

Наступила тишина. Те посетители таверны, которые незаметно прислушивались с той секунды, когда пьянчуга перешел на шепот, теперь повернулись и уставились на него со всем вниманием.

– Но каким образом напечатание комического романа, – сказал Сервантес, ощущая, что произносит роковые слова, – может быть местью?

– А таким, что поэт украл книгу у того, кого ненавидит! – Пьянчуга захихикал и утер рот нетвердой рукой. – Он украл книгу, переставил главы, добавил кое-что сверх и написал предисловие, смертельно оскорбительное для первого автора. – Пьянчуга счел это настолько потешным, что принялся безудержно хохотать, хрипя и утирая слезы. – А я на этом разбогатею! – И он совсем обмяк.

– Замечательно! – сухо сказал Сервантес. – А первый автор?

– Проживает в этом городе, – зашептал пьянчуга. – Наверное, какой-нибудь дуралей на чердаке, понятия не имеющий, что его книгу напечатают.

– И это твоя операция? – сказал Сервантес. Заряд ярости в воздухе вокруг них был очевиден для всех, кроме пьянчуги, который, обессилев, покачивался на стуле.

– Это войдет в моду, – прохрюкал он, – и многие будут проделывать то же.

– И ты приехал сюда, – сказал Сервантес, – чтобы заплатить автору?

Пьянчуга только рот раскрыл.

– Кому? – сказал он. – Автору?

– Да, – сказал Сервантес, – тому, кто написал книгу.

– Вот уж нет, – сказал пьянчуга. – Я заберу всю прибыль. Приехал я для встречи с поэтом, моим клиентом, чтобы он одобрил макет, который будет напечатан через неделю, считая с завтрашнего дня. Ну, разве моя маленькая игра в отгадки тебе не угодила?

Сервантес наклонился над пьянчугой.

– Ну а теперь я сыграю с тобой в игру, – сказал он ровным тоном, хотя почти все регулярники поняли, что он очень рассержен. Он сделал жест, загадочный для пьянчуги. Но хозяин таверны был наготове и, уже вернувшись от стойки, вручил Сервантесу его знаменитую, более чем по уставу длинную саблю. – Если я с первого раза не отгадаю имя автора, которым ты так подло злоупотребил, ты сможешь уйти отсюда, унося в целости мозги, дарованные тебе Богом. – Сабля нависла над пьянчугой. – А если я все-таки отгадаю с первого раза, тогда беги. Потому что я расщеплю твои мозги, как лучины для растопки, а заодно и твою голову, и туловище.

Пьянчуга окостенел от ужаса.

– Знакомому так говорить не положено.

– Наше знакомство не было таким уж случайным, – сказал Сервантес ровным тоном. В таверне царила мертвая тишина. – Имя автора, которым ты так подло злоупотребил, – и сабля в руке Сервантеса повернулась, – Мигель Сервантес.

Пьянчуга судорожно сглотнул, взвился со стула и побежал к входной двери.

– Помогите! – взвыл он.

Сервантес бросил саблю назад хозяину таверны.

– Трус умрет от страха, прежде чем его убьют, – сказал он и бросился в погоню.

Зрелище за дверью было настолько абсурдным, что гнев Сервантеса почти сразу же угас. Педро, подставив пьянчуге подножку, теперь сидел верхом у него на спине и, осыпая бранью, колошматил его большим сыром.

– Помогите! – кричал пьянчуга. – Демоны!

Его глаза были крепко зажмурены.

– Ты слышал? – спросил Сервантес, вместе с Педро поднимая пьянчугу за руки и за ноги.

– Помогите! – вопиял пьянчуга. – Демоны!

– Ночная посудина! – закричал в ответ Педро, обозвав пьянчугу.

Они отнесли пьянчугу к лошадиной колоде, полной воды, и бросили его туда. Регулярники, вышедшие из таверны следом за Сервантесом, разразились криками одобрения. Вода в колоде запузырилась, но пьянчуга из нее не появился. Педро за волосы вытащил его голову на воздух.

– Демоны, – прохрипел пьянчуга. Глаза его оставались зажмуренными.

– Сервантес! – вполголоса окликнул его хозяин таверны и кивнул на факелы ночного дозора, замелькавшие по соседней улице.

Сервантес и Педро припустились бежать во весь дух, уже слыша за собой звуки погони.

– Он помешанный, – сказал стражникам хозяин таверны, указывая на пьянчугу. – Он из Мадрида, так что удивляться нечему. Выпил кувшинчик, тут в нем взыграла совесть, он вышел и нырнул.

– Демоны, – сказал пьянчуга из колоды.

Два друга переводили дух под какой-то дверной аркой.

– Корысть и неуважение довели его до этого, – сказал Сервантес.

– Согласен, – сказал Педро, – хотя было бы немножко трудно объяснить, как он сам довел себя до колоды!

– Впрочем, дело сейчас не в нем, – сказал Сервантес. – У нас есть всего неделя, чтобы напечатать книгу.