Текст книги "Призрак былой любви"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Часто Тильда задавалась вопросом, правильно ли она поступила, взвалив на себя заботы о Кейтлин Канаван. Хотя она понимала мотивы своего решения: жалость, чувство вины и чувство долга – с Кейтлин она была связана кровными узами, пусть девочка о том и не догадывалась.

Поначалу девушка просто махала Максу рукой, каждое утро проезжая на велосипеде мимо его мастерской. Потом, через несколько недель, стала приветствовать его радостным «Bonjour!». Утром она проезжала в четверть девятого, вечером, в обратную сторону, – в семь. И так с понедельника до субботы. Молодая, белокурые волосы собраны на затылке в пучок; одета, даже для езды на велосипеде, в элегантное шелковое или накрахмаленное хлопчатобумажное платье; ветер раздувает ее юбки, обнажая загорелые ноги. Весной, как-то проезжая мимо, она крикнула: «Ça va, Monsieur Franklin?» [58]58
  Ça va, Monsieur Franklin? (фр.) – Как дела, месье Франклин?


[Закрыть]– и он поднял голову, удивленный, что ей известно, как его зовут. Он начал высматривать ее каждый день. Однажды вечером она припозднилась с возвращением домой, и он, прибирая на переднем дворе и ремонтируя старенький «ситроен», что привез ему один из фермеров, несколько раз поглядывал на часы. Уже почти в восемь он услышал звук ее шагов. Она пешком спускалась с холма, за руль ведя свой велосипед. Одно его колесо выписывало восьмерки.

– Колесо спустило, – сказала она, быстро убирая с глаз белокурую прядь волос. Уголки ее рта опустились. – Так обидно. Не посмотрите, месье?

Макс перевернул велосипед, снял шину с колеса. Из камеры торчал длинный шип розы. Он нашел стул, усадил девушку, принес ей стакан воды, а сам принялся ставить заплату. Вечерело, но жара еще держалась. На дороге местами плавился гудрон.

– Вам нужно купить новую шину – эта почти стерлась, – сказал Макс, закончив ремонт.

– Сколько я вам должна, месье?

Макс покачал головой:

– Ничего. Разве что резиновую заплату и кусочек мела.

Он вытер руки о тряпку, помог ей сесть на велосипед. Она покатила прочь, а он поймал себя на том, что смотрит ей вслед.

На следующий день, несмотря на то что было воскресенье, Макс решил разобрать двигатель «ситроена». Он чистил карбюратор, когда услышал знакомое жужжание велосипеда. На ней было красивое черное платье. «Вероятно, с церковной службы едет», – предположил Макс. Она сняла с багажника корзину.

– Где у вас кухня?

Он в недоумении уставился на нее, а она терпеливо улыбнулась и повторила свой вопрос:

– Где у вас кухня, месье Франклин? Хочу приготовить вам обед. – Она вошла в дом, заглянула в комнаты. – A-а… у бабушки такая же плита. Сойдет.

Она приготовила жареного ягненка с овощами и яблочный пирог. Макс открыл бутылку красного вина. Девушка сообщила, что ее зовут Сесиль Ферри и что она работает в магазине одежды в Сенте. Ее родители умерли, и она живет с бабушкой. Она была помолвлена, но ее жених погиб в 1940 году, когда немцы оккупировали Францию. Макса она ни о чем не расспрашивала. Когда они поели, она вымыла посуду и уехала. С тех пор по утрам и вечерам, когда она проезжала мимо его автомастерской, они махали друг другу и обменивались приветствиями.

Макс купил в Сенте велосипедную шину и повесил ее на бензонасос, чтобы Сесиль увидела, когда будет ехать мимо.

– Для меня? – спросила она, улыбаясь, и затормозила.

Он заменил стершуюся шину, и в воскресенье она снова явилась с корзиной, полной продуктов. Он надеялся, что она приедет. На этот раз они ели курицу в вине, на десерт – ягоды.

Пообедав, они перебрались в неухоженный сад с разросшейся смоковницей. Там же можно было спуститься в погребок, где Макс хранил вино. Он расстелил на траве старое одеяло. Сесиль стала рассказывать ему про небольшой виноградник, доставшийся ей в наследство от отца. И про женщину, которая владеет магазином одежды в Сенте. И про то, что у нее есть кузина, она выходит замуж в июле. И про то, что школьный учитель любит вино, а хозяин табачной лавки встречается с женой кондитера. И про давнюю вражду между владельцами двух соседних виноградников.

– Ну надо же, – протянул Макс, глядя на Сесиль. – Я и не подозревал, что здесь кипят такие страсти.

Она улыбнулась, но его слова не прокомментировала. Потом спросила:

– А у вас что?

– У меня? – Макс отвел глаза. – Держу эту дряхлую мастерскую. Все.

– Вы англичанин?

Он кивнул:

– Истинный.

– Для англичанина у вас просто дивный французский, месье Франклин.

– Я несколько месяцев жил в Париже. – Внезапно вспомнилось, как они с Тильдой шли по набережной Сены, пытаясь представить, чем обернется для них война.

– Но вы ведь не всегда занимались ремонтом машин и велосипедов, верно, месье Франклин?

– С чего вы это взяли?

Она пожала плечами.

– Вы – джентльмен. Английский джентльмен.

Убийственный приговор.

– Я работал в одной английской газете, – объяснил он. – Так и оказался в Париже – в качестве иностранного корреспондента.

– А-а, – произнесла она. – Но?..

– Но мне это дело разонравилось, – невеселым тоном сказал он.

– Вам больше нравится возиться с промасленными двигателями… с бензонасосом…

– Угадали.

Она встала.

– Что ж, пойду помою посуду.

– Не утруждайте себя. Я потом сам помою.

Она посмотрела на него.

– Только если вы позволите приготовить для вас обед в следующее воскресенье.

На ней была соломенная шляпа, с собой она принесла корзину со снедью для пикника. Они сели в разбитый «пежо» Макса, который он отремонтировал для себя, и поехали к устью Жиронды – к болотам, песчаным отмелям и устричным лавкам на хрупких сваях, будто подвешенным над водой. Сесиль выложила на циновку холодного цыпленка, салат, хлеб, малину. Макс охладил в реке бутылку белого вина. Пока они ели, Сесиль называла ему птиц, слетавшихся к серебристым зарослям по берегам Жиронды.

Когда в миске осталась одна ягодка, Сесиль взяла ее и положила Максу в рот. Потом поцеловала его. Ее губы имели вкус малины и вина, кожа пахла миндалем, руки, покоившиеся на его плечах, были холодными и мягкими. Он отстранился от нее. Она вопросительно посмотрела на него.

– Будем просто друзьями, Сесиль, – сказал он. – Ладно?

– Макс. – Она улыбнулась. – Истинный англичанин.

Тильда понимала, что должна подвести черту, смириться с тем, что она потеряла Макса, и начать жить с чистого листа. Она надеялась, что, покинув Саутэм, сумеет забыть прошлое. Однажды она так уже поступила – сбежала в Лондон, когда Сара сообщила ей, что ее отец – Эдвард де Пейвли.

Но на этот раз воспоминания не отпускали. Она вспоминала себя вместе с Дарой, их близость. Вспоминала лицо Макса, когда он сказал ей: «Ты мне обещала». Вспоминала Джосси в стареньком «бентли» с нерожденным ребенком, застрявшим в ее бездыханном теле. Работа по дому не мешала думать. Что бы она ни делала – мыла пол в доме, выпалывала сорняки в саду, – она вспоминала. Чтобы хоть как-то занять свой ум, она сходила на собрание «Женского института», [59]59
  «Женский институт»(Women’s Institute) – организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности; в ее рамках организуются различные кружки.


[Закрыть]где женщины, с любопытством глядя на нее, стали расспрашивать ее про мужа. Опасаясь вопросов о прошлом, она отклоняла дружеские приглашения на чаепития – говорила, что у нее много дел. К тому же бытовые мелочи, кулинарные конкурсы на лучший пирог без яиц – все это не отвлекало от тяжких дум. Чувство вины, списки покупок, заботы о детях – просто голова шла кругом.

Она увидела объявление Просветительской ассоциации рабочих, организующей лекции в Оксфорде, и записалась на цикл лекций об ООН. Одна из них была посвящена работе ЮНИСЕФ – Детского фонда ООН, основанного в конце 1946 года для оказания помощи матерям и детям, пострадавшим во время войны. После в ходе развернувшейся дискуссии Тильда упомянула про свою работу в рамках программы Kindertransporte.Потом глянула на часы и, увидев, что уже половина десятого, схватила свою сумку и помчалась на автобус.

Она бежала по тротуару и вдруг услышала за спиной топот.

– Постойте! – окликнул ее чей-то голос. – Подождите… да не спешите же вы так…

Она приостановила свой бег, обернулась. Запыхавшийся молодой парень протянул ей руку.

– Арчи Рейфел. Я был на лекции. Сидел через несколько рядов позади вас.

Тильда пожала ему руку.

– Рада познакомиться, мистер Рейфел, но мне нужно бежать, а то на автобус опоздаю.

– У меня машина. Я вас подвезу. – Он пошел рядом, стараясь не отставать от нее. – Я просто хотел сказать… это ведь вы на лодке переплыли Северное море, да?

Тильда резко остановилась. Парень от неожиданности налетел на нее и извинился, приподняв шляпу. Она вновь зашагала, очень быстро.

– Это была не лодка, а яхта. И ею управлял Феликс, а не я.

Парень будто и не слышал ее. Увы, история повторялась.

– Я видел вашу фотографию в газете. А у меня хорошая память на лица. И вы только что говорили про Kindertransporte.И еще: я знаю Гарольда Сайкса… вернее, его дочь, Лотти. Она воображает себя Джинджер Роджерс, [60]60
  Джинджер Роджерс(1911–1995) – американская актриса и танцовщица, обладательница премии «Оскар» (1941). Прославилась главным образом благодаря совместным выступлениям в паре с Фредом Астером.


[Закрыть]но вообще-то ей до нее далеко.

Арчи Рейфел, с волосами как пакля, был примерно одного роста с Тильдой. «Ему, должно быть, лет двадцать пять», – предположила она.

– Мне правда пора, мистер Рейфел.

Глянув на дорогу, она увидела, что приближается ее автобус. Она кинулась к обочине, замахала руками, пытаясь его остановить. Автобус прогромыхал мимо.

– Вот зараза.

– Простите, ради бога. Это я во всем виноват. Позвольте я вас подвезу, – снова предложил Арчи и добавил: – Можете на меня положиться. Я очень внимателен и осторожен за рулем, езжу со скоростью не более тридцати миль в час. И я – воплощенное благородство…

Похоже, ничего другого ей не оставалось.

– Вы очень добры, мистер Рейфел. Надеюсь, вы не пожалеете о своей доброте, когда узнаете, где я живу.

– Неужто в Эдинбурге? – Он широко улыбнулся.

– В Вудкотт-Сент-Мартине.

– Это почти одно и то же. Пойдемте. Мой автомобиль припаркован у колледжа. Опомниться не успеете, как я домчу вас домой, Мод… нет, не то. – Он наморщил лоб. – Не подсказывайте. Черт, на языке вертится. Мэри… Миллисент…

– Матильда, – представилась она, положив конец его мучениям. – Матильда Франклин. Но все зовут меня Тильдой.

В дороге Арчи попытался завести разговор о событиях 1940 года. Тильда смотрела на мелькающие мимо пейзажи. Фары выхватывали из темноты густые кроны деревьев, золотили листву.

– С моей стороны это была большая глупость, – сказала она, – и вообще, много воды утекло с тех пор. Я не хочу об этом говорить, мистер Рейфел. Я никогда об этом не говорю.

– Но мистер Сайкс…

– Гарольд почти все выдумал. Работа у журналистов такая.

Когда они подъехали к дому, она увидела сидящую на бордюре Рози. Тильда открыла дверцу машины.

– Рози?..

– Мне нужно было тебя увидеть, Тильда! Я должна была приехать домой! Ненавижу Ричарда! В жизни больше слова ему не скажу! – Заливаясь слезами, Рози затараторила по-немецки.

В лице Арчи Рейфела отразился интерес. Тильда вылезла из машины и, поворачиваясь к нему спиной, сказала сурово:

– Рози из тех детей, что прибыли в Англию в рамках программы Kindertransporte.На пароме до Хариджа, поездом до Ливерпуль-стрит. И никакого героизма. Спасибо, что подвезли. – Она захлопнула дверцу машины.

После уроков они ждали на остановке автобус. К ним подошел мальчик из соседней школы, пригласил Кейтлин на свидание.

Она пожала плечами.

– Хорошо. – Ее впервые пригласили на свидание. Торжествующая, она повернулась к Мелиссе. – Скажи Тильде, что я на занятии по теннису, или еще что-нибудь придумай.

Она зашагала по тротуару, вдогонку ей понеслись вопли протестующей Мелиссы. Мальчик – его фамилия была Чарльтон – не спешил заводить разговор, она тоже молчала, и постепенно радостное чувство начало исчезать. Она глянула на него, и при виде серого ворота его рубашки и неряшливого свитера к ней вернулись неудовольствие и скука.

Потом он сказал:

– Ты такая красивая, Кейт. Тебе говорили, что ты похожа на Вивьен Ли?

И у нее сразу поднялось настроение. Когда они проходили мимо ее одноклассниц, Кейтлин заметила их завистливые взгляды. Как-никак, Чарльтон уже учился в пятом классе, [61]61
  Пятый класс– в системе английского среднего образования предпоследний класс в средней школе, обычно для учащихся пятнадцати-шестнадцати лет; по его окончании ученики сдают экзамены на аттестат об общем среднем образовании.


[Закрыть]а она сама пока еще в третьем. [62]62
  Третий класс– в системе английского среднего образования девятый год обучения; для детей тринадцати-четырнадцати лет.


[Закрыть]

– Как тебя зовут? – неожиданно спросила она. – Не могу же я обращаться к тебе по фамилии. Это как-то глупо.

– Леонард, – ответил он. – Друзья зовут меня Ленни.

Он привел ее в новый молочный бар, недавно открывшийся в центре города, заказал клубничный молочный коктейль – розовый, пенистый, душистый. Кейтлин медленно потягивала свой напиток, гордая тем, что она наверняка самая юная из девушек, которые пришли в кафе, и что Ленни – один из самых симпатичных парней.

– Ты ведь живешь не в Оксфорде, да? – уточнил Ленни.

– В Вудкотт-Сент-Мартине, у знакомых. Отец работает за границей. Когда он приедет, мы вернемся в наш старинный особняк.

После он предложил ей погулять в парке. Кейтлин хотела отказаться – они почти все время молчали, и это стало ее утомлять, – но он ее уговорил:

– Пойдем, Кейт. Автобус ты не пропустишь, я тебя провожу.

И они пошли через парк – мимо мамаш, толкающих перед собой коляски с детьми, и стариков на скамейках – к лужайке под сенью платанов. Трава была соломенного цвета, как рафия. [63]63
  Рафия– волокно пальмы.


[Закрыть]Там он наклонился и поцеловал ее. Губы у него были влажные, мягкие; нос упирался в ее нос.

Это было, конечно, не как в кино. Но она не сопротивлялась: не хотела, чтобы он подумал, будто она впервые целуется с парнем, и приятно было сознавать, что она еще кому-то нужна.

Красный дом Эрик увидел, когда по просьбе Тильды шел за молоком в молочную лавку. Старый дом с островерхой крышей находился на дальнем краю деревни, за магазином и почтой, за зеленой лужайкой с прудом для уток и элегантными домами, возле которых на подъездных аллеях стояли большие автомобили. Люди, мывшие и до блеска натиравшие свои машины каждое воскресенье после обеда, подозрительно косились на Эрика, шагавшего мимо них в своей поношенной одежде и грязных резиновых сапогах. А вот из Красного дома за ним никто не наблюдал. Тот дом был заброшен, в нем никто не жил. Эрик очень долго к нему присматривался, прежде чем набрался смелости открыть скрипучие железные ворота и войти.

Первый раз по аллее, обрамленной с обеих сторон огромными темными кустами самшита, которые, казалось, сдвигались вокруг него, он дошел до самого дома, а потом, испугавшись, метнулся назад к дороге. После двух-трех визитов он понял, что деревья не прогоняют его – охраняют для него дом. Здесь его не преследовали косые любопытные взгляды. В Красном доме он был свободен. Заглянув в окна с пыльными стеклами, Эрик увидел пустые комнаты. Полы, словно ковер, устилали сухие листья, залетевшие в дом через большие щели вокруг окон и дверей. Пустые сигаретные пачки «Лаки страйк» и брошенные противогазы позволяли предположить, что во время войны в доме квартировали военные.

Правда, завораживал его не сам дом, а сад. Роскошный, волшебный, чарующий. В старом сарае он нашел вилы и лопату и при каждом удобном случае приходил повозиться в саду – вскапывал землю, подрезал растения, пропалывал сорняки. Он намеревался возродить сад Красного дома. Навести в нем порядок. Вдохнуть в него жизнь. Поначалу участок за террасой представлялся ему бессмысленным хаотичным скопищем куманики и снежноцвета, но по мере того, как он удалял удушающие ползучие побеги и пучки сорняков, Эрик начал понимать, что некогда это было организованное пространство – изящное кружево из тропинок и растений. Старые кирпичные дорожки, позеленевшие от пушистого мха, потрескались от мороза. Он составил карту сада с фрагментами тропинок, пытаясь представить, как они раньше соединялись. Вырубая заросли куманики, Эрик обнаружил остатки клумб с пожелтевшими, засохшими цветами, увядшими от недостатка света, который закрывали от них разросшиеся кустарники, – тюльпанами, примулами, аврикулами. Весной маленькие темные прудики кишели головастиками и тритонами. Эрик часами наблюдал за ними.

Наткнувшись под ивой на мраморную статую, засыпанную пожухлой листвой, он поначалу подумал, что это бревно. Потом, счистив в одном месте липкую грибковую плесень, он увидел грациозную белую руку, изящные пальцы, сложенные так, будто подзывают его. Опустившись на колени в листву, Эрик поднял статую. Она была тяжелая и холодная – из мрамора, догадался он. Кончиками пальцев он вытер с ее лица грязь и паутину. На него смотрела девушка – холодная, прекрасная, совершенная.

Конец августа. Пыль, жара. Последние деньки летних школьных каникул. Тильда на кухне пекла пироги, Рози в гостиной играла на пианино, полковник Реншоу в саду опробовал свое ружье, которое недавно почистил. Под высоким потолком жужжали осы.

– Уф, ну и шум, – сказала Ханна, входя на кухню и захлопывая дверь. – Из сада – бум, бум, бум, из гостиной – бам, бам, бам. – Несколько прядей мышиных волос Ханны выбились из ее косы, она морщила лоб в раздражении. – Рози, прекрати! – крикнула она. – Голова раскалывается!

Музыка смолкла. В саду раздался еще один выстрел. Эрик, сидевший за столом, вздрогнул. Тильда поставила перед ним дуршлаг с ежевикой.

– Эрик, перебери, пожалуйста. Ханна, а ты ему помоги, ладно?

– Мне надо писать эссе, – капризным тоном начала Ханна, но Тильда сказала мягко:

– Ханна.

И Ханна, тяжело вздохнув, села рядом с Эриком.

Кейтлин с Мелиссой в примыкающей к кухне судомойне якобы разбирали грязное белье. До Тильды, сыпавшей муку на мраморную доску, доносился голос Кейтлин:

– …обычно проводили лето в Довиле. Там такие пляжи, Лисс, – закачаешься. Ты бы очумела от восторга…

– Я никуда не езжу, – хмуро отвечала ей Мелисса.

– Папа всегда водил меня обедать в ресторан. Официанты трепали меня по голове, угощали конфетами.

Из сада послышался еще один, особенно громкий выстрел. Миска с ежевикой опрокинулась на стол. Ханна принялась подбирать ягоды. Эрик позеленел. Тильда положила руку ему на плечо. Он, казалось, окаменел.

Она вышла на улицу. Ярко светило солнце – белый диск над деревьями. Ее руки были испачканы в муке, на лбу от жара плиты и солнца выступил пот. Она услышала еще один громкий хлопок и увидела Джоша. Тот целился из ружья в консервную банку, которую полковник использовал в качестве мишени.

– Джош, положи ружье. – При виде сына с ружьем в руках на нее накатили страх и гнев.

– Мам…

– Положи, я сказала.

– Я уже стрелял в школе из ружья.

– Немедленно. И отнеси объедки свиньям. Полковник, обед через полчаса.

Она вернулась на кухню. Рози закончила играть «Коронационный гимн» и приступила к исполнению произведения «Садок-священник». Тильда глянула на детей.

– Где Эрик?

Ханна подняла на нее глаза.

– Пошел наверх. Расстроился.

Эрик, Тильда знала, сейчас, сжавшись в комочек, сидит в углу комнаты, которую он делил с Джошем, и, уткнувшись лбом в колени, глухо, без всякой мелодии, бормочет ту самую песенку, что она впервые услышала от него много лет назад в Эймейдене.

Сдобное тесто посерело на жаре. Ханна, с книгой в одной руке, ела ежевику. Рисунки Мелиссы были разбросаны на диванчике у окна. Из судомойни, перекрывая грохот ружейных выстрелов и музыку, доносился пронзительный голос Кейтлин:

– Не понимаю, почему мы вообще должны тут возиться. В конце концов, это она прислуга, а не мы.

Скалка замерла в руках Тильды. Она встретилась взглядом с Ханной.

– Ханна, доделай, пожалуйста, пирог.

Тильда вошла в судомойню. Грязное белье, так и не разобранное, лежало в корзине. У Мелиссы был виноватый вид, но темные глаза Кейтлин излучали лишь неприязнь.

– Мелисса, иди убери свои принадлежности для рисования.

– Джош тоже рисовал.

– Джош занят. Иди, Мелисса.

Мелисса, понурившись, покинула судомойню.

Тильда осталась наедине с Кейтлин. Девочка, сидя на старом шатком полудырявом плетеном стуле, старалась не смотреть на нее.

– Кейт, – тихо сказала Тильда, – у нас в семье у каждого есть свои обязанности.

– А я родилась в семье, которая выше по положению. И тебе не мешало бы об этом помнить, Тильда. – Тем не менее она поднялась со стула и принялась, очень медленно, раскладывать по парам носки.

Она могла бы, думала Тильда, объяснить Кейтлин, что Дара происходил из бедной крестьянской семьи, ничем не лучше ее собственной. Она могла бы указать, что в итоге дом, земли и лошадей – атрибуты аристократизма – пришлось продать за долги, вдвое превышающие их стоимость. Она даже могла бы сообщить Кейтлин то, в чем, наверно, должна была признаться ей давным-давно: что они с ней родственницы. Но она знала, что ничего этого не скажет девочке. Кейтлин – заносчивый проблемный ребенок, и если ей станет известно о безрассудных поступках ее любимого отца, которые тот совершал в последние годы, это ее погубит. К тому же Тильда сама всегда стыдилась своего родства с семьей де Пейвли. Но она понимала, что есть и другие причины, мешающие ей быть откровенной с Кейтлин. Она чувствовала, что они с ней балансируют на туго натянутом канате и обе боятся того еще не вполне осознанного, что лежит под ними, в пропасти.

Вернувшись на кухню, Тильда увидела, что Мелисса сидит на корточках на полу возле диванчика.

– Мой рисунок… – В руке она держала две половинки разорванного листа.

Тильда опустилась на колени рядом с дочерью. Забрала у нее два клочка, приставила их один к другому. На нее смотрела вся ее семья, старательно нарисованная Мелиссой: Макс, Ханна, Рози, Эрик, Кейтлин и сама Тильда. Они с Максом теперь находились на разных половинках рисунка.

– Ничего страшного. Склеим, дорогая.

– Он испорчен! – Мелисса зарылась лицом в ладони и зарыдала.

Тильда побежала наверх за клеем и бумажной лентой. Она знала, как поступит. Еще раз попытается убедить Эрика, чтобы он сходил на прием к хорошему доктору, которого она нашла в Оксфорде. Позаботится о том, чтобы Ханна, отправляясь вместе с Рози на отдых в Шотландию, не взяла с собой серьезных книг – только самые глупые любовные романы. Найдет полчаса на то, чтобы спокойно побеседовать с Кейтлин наедине и еще раз попробовать поговорить с ней о Даре.

И еще – напишет Максу. Напомнит ему, что у него есть дочь, которая по нему скучает. Что ей мало одних лишь писем, открыток и рисунков, что он присылает. Возможно, сама она и заслуживает наказания, думала Тильда, стучась в комнату Эрика, но Мелисса-то в чем провинилась?

– Вся деревня, – объяснила Сесиль, – принимает участие в сборе винограда.

Макс попытался отнекиваться, но потом накрыл бензонасос, сменил промасленный комбинезон на старые вельветовые брюки и рубашку, что мать купила ему до войны, и пошел на виноградник. За работой он почти забыл про письмо, полученное утром. От Тильды. Каждая строчка ее письма дышала гневом. Макс читал его с неменьшим негодованием. Но, собирая виноград рядом с любовницей почтмейстера и неприветливым парнем, покупавшим в его мастерской бензин для своего трактора, он начал сознавать, что его гнев вытесняет другое чувство. Чувство вины. Он полагал – возможно, так ему было проще, – что дети рады его отъезду. Письмо Тильды убедило его в обратном.

Время от времени, выпрямляясь, он видел Сесиль. Она была в шортах и вязаной кофточке; волосы стянуты на затылке шелковым шарфом в красный горошек. К концу дня у Макса болела спина, а на ладонях пузырились волдыри. На виноградник легли длинные тени, такие же лиловые, как виноград. Когда они покатили в амбар последние тачки с собранным урожаем, на землю начали падать первые капли дождя. Сесиль взяла Макса под руку и повела его в дом своей бабушки. На кухне были накрыты два длинных стола на козлах. От аромата жаркого из говядины у Макса потекли слюнки – он только теперь осознал, как сильно проголодался. Вино было терпкое, кислое, душистое; он пил его бокал за бокалом, чтобы утолить жажду. По крыше стучал дождь. Глянув на улицу в открытую дверь, Макс увидел, что от раскалившихся на солнце тротуарных плит поднимается пар.

Застолье закончилось почти в полночь. Макс поблагодарил бабушку Сесиль, поцеловал ей руку и огляделся, ища глазами девушку – хотел с ней попрощаться. Она стояла в дверях, на хрупкие плечи накинут кардиган.

– Я пройдусь с тобой, – сказала она. – Дождь перестал. Подышу свежим воздухом.

В молчании они шли через затихшую деревню. От земли исходил запах умытой дождем травы. Пели сверчки; сова, расправив свои белые призрачные крылья, взлетела с бесхозного сарая. Когда они достигли его автомастерской, она, как он и ожидал, вместе с ним вошла в дом. Он хотел зажечь масляную лампу, но она его остановила. Положила ему на плечи свои тонкие пальцы, поцеловала. Ее полная высокая грудь упиралась в него; он ощущал вкус вина на ее губах. Он притянул ее к себе, осыпая ее лицо поцелуями. В темноте все его чувства обострились, страстное желание усилилось.

– Макс, – произнесла она через какое-то время, – может, пойдем в постель?

И он отстранился от нее, раздираемый тревогой и страстью.

– Макс, в чем дело?

Он зажег масляную лампу.

– Сесиль… я женат.

– Догадываюсь.

Он посмотрел на нее. Она была совсем не такая, как Тильда: меньше ростом, полнее, лицо более округлое.

– И теперь еще женат. Не разведен.

– Макс, ты больше года живешь один, значит, ты не очень держишься за свой брак. – Она приблизилась к нему. – Или ты хочешь сказать, что твоя жена тебя не любит, но тебе она по-прежнему небезразлична?

– Да… нет… черт, Сесиль, нет,с браком покончено. Но у меня есть дети… обязательства. Понимаешь, я не свободный человек. – Раздраженный, он смотрел на нее. Свет масляной лампы омывал ее золотистым сиянием. – К тому же я намного старше тебя. Лучше выбрала бы хорошего парня из тех, что помогали собирать урожай.

– Мне из тех парней никто не нужен, – тихо сказала она, останавливаясь перед ним. – Мне нужен ты,Макс.

В спальне им овладел другой страх. У него давно не было женщины. Ему вспомнились те ночи с Тильдой, когда он, лаская жену, видел не ее обнаженное тело, а измученных сломленных женщин из Берген-Бельзена. Он боялся, что не оправдает надежд Сесиль. Такого позора он не перенесет.

Но во Франции он излечился, оставил в прошлом ту сомневающуюся истерзанную частичку своего существа, что мучила его, и пошел дальше. Любовные ласки и оргазм избавили его от напряжения, и он впервые за многие годы беспробудно проспал до утра.

На следующий день, после того как они снова познали радости секса в объятиях друг друга и Сесиль уехала на работу, Макс написал Мелиссе письмо, в котором просил ее приехать к нему на короткие каникулы в середине семестра.

За два дня до возвращения в Кембридж Ханна билась над лимфатической системой, раскачиваясь на длинной низкой ветке бука, и вдруг увидела Эрика, торопливо шагающего к задним воротам с двумя терракотовыми горшками под мышками. Она спрыгнула с ветки и побежала за ним.

– Эрик, ты куда?

Он вздрогнул. Она выставила вперед руку, успокаивая его.

– Это всего лишь я, глупый.

– Показать… хочешь увидеть мой с-с-секрет, Ханна?

Она едва не отказалась, думая об экзаменах: ей еще столько всего нужно было выучить. Но она всегда, даже в детстве, когда они жили в Голландии, чувствовала, что он очень ранимый мальчик.

– Конечно.

– Тогда пойдем со мной.

Он бросился за ворота, Ханна следом.

Они прошли через деревню, мимо домов и магазинов, и остановились перед особняком, стоявшим в стороне от дороги.

– Нам сюда, – сказал Эрик. Вывеска на воротах гласила: «Красный дом».

– Эрик…

– Не бойся. Здесь никто не живет. Пойдем, Ханна. Там нас никто не увидит.

Они пошли к дому по аллее, тянувшейся меж высоких и пышно разросшихся кустов. С ветвей сыпались дождевые капли, окропляя платье Ханны.

– Ты уверен, что в доме никого нет? – Ханна осознала, что говорит шепотом.

– Только призраки, – ответил Эрик.

Ханна предположила, что Красному дому несколько сот лет. Эрик привел ее на террасу за домом, и она, глянув на сад, тихо воскликнула:

– О, Эрик.

Он улыбнулся. Эрик так редко улыбался, что у Ханны защипало в глазах от навернувшихся слез. Она видела, каким он мог быть: высокий, смуглый, симпатичный мальчик. Большинство людей замечали лишь его сутулость, взгляд исподлобья, отсутствие одного переднего зуба. Большинство слышали лишь его нервозное заикание. Сморгнув слезы, Ханна вновь обратила взгляд на сад.

Дорожки из старого потрескавшегося кирпича сплетались в сложный узел. Над петлями узла нависали ветви жимолости и вьющейся розы; на поздних цветках, словно бриллианты, переливались капли дождя. Сад был усеян крошечными прудиками, кустарниками и шпалерами.

– О, Эрик, – повторила Ханна. – Все это сделал ты, да?

Он кивнул.

– Только никому не говори, ладно, Ханна? Даже Тильде. Я потом сам ей покажу, когда закончу. Хочу сделать ей сюрприз.

Они шли по аллеям. Ветви клематиса касались лица Ханны, на ноги капали дождинки с мокрых листьев герани и манжетки, росших по краям дорожек. В центре поляны, вымощенной кирпичом, стояла мраморная статуя девушки с рогом изобилия. «Флора, – подумала Ханна, вспоминая античные мифы. – Или Помона…» [64]64
  Помона– в римской мифологии богиня плодов, возлюбленная бога Вертумна, который мог принимать любой образ, олицетворяя смену времен года.


[Закрыть]

– Кейтлин, – сказал Эрик, словно читая ее мысли.

Он провел рукой по холодной белой голове статуи. Выражение его лица заставило Ханну содрогнуться.

Осенью Мелисса влюбилась. Мартин Деверу учился в шестом классе [65]65
  Шестой класс —в привилегированнойчастной средней школе и в классической школе последние два класса: младший шестой и старший шестой; иногда бывает и третий. Экзамены сдаются по программе на повышенном уровне.


[Закрыть]соседней средней школы для мальчиков, был там новичком. Все девочки были в него влюблены и завидовали Сьюзан Морган, потому что та являлась обладательницей лейкопластыря, которым однажды он залепил свой палец; эту реликвию она хранила в жестяной баночке из-под конфет от кашля. Впервые Мелисса увидела его с хоккейного поля. [66]66
  Имеется в виду хоккей на траве, популярный среди учениц английских средних школ.


[Закрыть]На него ей указала девочка, которую ей поручили опекать во время игры. Мелисса читала про любовь с первого взгляда, но с ней самой такого еще не случалось. Позже она старательно вывела его имя на своем пенале, украсив завитками буквы «М», «т» и «н». Если она встречала Мартина, день прошел хорошо, если нет – отвратительно. Тот день, когда он случайно ее задел, проходя мимо на запруженном народом тротуаре, был просто восхитительным. Мелисса была на седьмом небе от счастья. Такой счастливой она чувствовала себя только раз – когда отец вернулся домой после войны.

Она часами укладывала свои волосы и колдовала над лицом, замазывая прыщи. Часами сидела перед зеркалом, в отчаянии глядя на себя. Свои прямые тонкие волосы она накручивала на ночь, а утром, сняв бигуди, плакала, видя хаотичные кудряшки. Она распустила подол своей плиссированной юбки, чтобы придать ей более элегантный вид, и изводила мать просьбами купить ей чулки. Она знала, что Мартин Деверу даже не посмотрит на девочку в носках. Она часами лежала в постели, думая о нем. Представляла, как на его глазах она спотыкается, падает, подворачивает ногу и он поднимает ее, несет на руках. Или как что-то выпадает из ее ранца, а он подбирает ее вещь, бежит за ней, вступает с ней в разговор. На большее у нее не хватало фантазии.

В конце концов она призналась в своих чувствах к Мартину Деверу Кейтлин, ожидая, что та рассмеется, скажет что-нибудь презрительное. Но Кейтлин проявила понимание и вызвалась помочь Мелиссе с укладкой ее волос. В комнате запахло лосьоном. Когда прическа была почти готова, Кейтлин вдруг спросила: