Текст книги "Призрак былой любви"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

В октябре шли нескончаемые дожди, и Мелисса простыла. Через несколько дней от нее заразился Джошуа. Он только что перестал просыпаться по ночам, а теперь проснулся в три часа, и Тильда убаюкивала его до пяти часов утра. А уже в половине седьмого проснулась Мелисса – она всегда вставала рано – и потребовала завтрак. В половине восьмого Макс пошел на работу, сбегая от детского плача, грязных пеленок и сопливых носов. Тильда позавидовала его свободе. У нее самой саднило горло и болела голова. Она два часа стояла в очереди на прием к врачу, чтобы выписать ушные капли для Джошуа. По дороге домой на оставшиеся в кошельке деньги она купила детям плюшки на обед. Ей было стыдно, но сегодня у нее не было сил стоять у плиты. От холодного колючего ветра ее раздирал кашель. Спустив коляску по лестнице и открыв дверь на кухню, по ледяному воздуху в помещении она поняла, что печка погасла. Мелисса обнаружила, что забыла куклу в кабинете врача, и начала реветь. Ее вой подхватил Джошуа. Тильда вытащила Джошуа из комбинезона, расстегнула на Мелиссе пальто и глянула на печь. В ней лежала давно остывшая серая зола. Спичек в выдвижном ящике не оказалось. Макс уже вернулся и работал в спальне. Тильда пошла из кухни наверх, чтобы взять зажигалку из кармана его пальто, висевшего в прихожей. Вновь спускаясь на кухню в мокрых туфлях, она поскользнулась на ступеньках и покатилась по лестнице вниз, головой ударившись о перила. От боли на глазах выступили слезы. Держась за голову, она села на нижней ступеньке. Дети от страха и негодования завопили громче, во все горло. На шум вышел Макс. Увидев синяк на лбу жены, он вновь укутал детей в верхнюю одежду и вместе с ними вышел из дома. Тильда доковыляла до кровати и заснула.

Чтобы дети не ревели в метро, Макс дал им по шоколадной лепешке. Джошуа свою выплюнул. Макс глянул на него с неодобрением. На Флит-стрит с детьми на руках он пошел в редакцию газеты, где работал Гарольд Сайкс. Его кабинет находился на третьем этаже. Макс стал подниматься по лестнице, то и дело останавливаясь, чтобы вытереть детям носы.

– Что, Макс, у няни выходной? – спросил Гарольд, с отвращением глядя на малышей.

– Тильда приболела. – Макс посадил Мелиссу на стол Гарольда. Джошуа остался у него на руках. – Я пришел спросить про ту вакансию, о которой ты говорил, Гарольд. Она еще свободна?

Гарольд поднял брови.

– Фредди давно тебя обхаживает. Что заставило тебя передумать?

– Эгоист я ничтожный, – признался Макс. – Цепляюсь за свои дурацкие принципы, а Тильде приходится растить малышей в трущобах.

– Дурацкие, – старательно повторила Мелисса. – Дурацкие.

Гарольд хохотнул.

– Отнеси-ка ты их Лорне, а сам иди к Фредди. – Лорна вела колонку объявлений о розыске пропавших родственников и домашних животных. – Она любит детей. А я маленьких не выношу, они не умеют себя вести.

В феврале 1938 года они съехали с убогой квартиры в Фулхэме. Жалованье Макса, вдвое больше того, что он зарабатывал внештатным журналистом, позволило им оплатить долги и купить в кредит дом в более приличном районе Лондона. Новый дом был узкий, четырехэтажный, с темным укромным садиком. Перед выкрашенным в белый цвет фасадом – небольшой огороженный газон и кусты. Три раза в неделю по утрам к ним приходила девушка, помогавшая Тильде с тяжелой работой по дому. Мелисса и Джошуа теперь спали каждый в своей комнате. В доме было электричество, и благодаря должности, занимаемой Максом, им даже провели телефон. Первые несколько месяцев Тильда обустраивала новое жилище – красила стены, шила шторы и диванные подушки. Когда потеплело, вместе с Мелиссой она посадила в саду цветы и черенки; это был крошечный уголок дикой природы с узкими тропками и темными, покрытыми копотью кустарниками.

Летом они всей семьей поехали в Голландию в гости к Эмили и Яну. Эмили была беременна; ребенка ждали в ноябре. У Яна и его младшего брата Феликса была яхта, и они все вместе неделю плавали по заливу Ваддензе. Эмили, обложенная подушками, сидела на носу; детей обвязали веревками, концы которых прицепили к мачте. На борту «Марики» они отметили день рождения Джошуа. Ему исполнился годик, поэтому в торт воткнули одну свечку, оплывавшую на неугомонном ветру. Хлопанье парусов, пенящаяся вода у бортов судна веселили Джошуа, и он танцевал от радости. Ян учил Тильду и Макса управлять парусами. Стремительный поток холодного воздуха, паруса надуваются ветром, и «Марика» начинает скользить по волнам – все это дарило Тильде пьянящее возбуждение.

Они вернулись в Англию. Дочь Гарольда Сайкса Шарлотта, не знавшая, чем ей заняться после школы, вызвалась помочь Тильде с детьми. И впервые после рождения Мелиссы у Тильды появилось время для себя самой. Она шила себе новые наряды, посещала небольшие утренние деловые приемы – где подавали кофе и царила напряженная атмосфера, – организованные по случаю сбора средств на какие-либо нужды. После обеда она водила Мелиссу на чаепития с ее маленькими друзьями или они все вместе шли гулять в парк. Бывало, вечерами они ходили на коктейль или званый ужин, устраиваемые в доме кого-нибудь из коллег Макса. Тильда убеждала себя, что она счастлива. Ее семья – она, Макс и дети – живет в чудесном доме в хорошем районе Лондона, и им нечего больше желать. Она записалась в кружок кройки и шитья, вступила в музыкальный клуб и, сидя в гостиной соседей, слушая запись Майры Хесс, [27]27
  Майра Хесс(1890–1965) – английская пианистка.


[Закрыть]исполняющей Шопена, вдруг поймала себя на том, что впервые за многие годы думает о Даре. Чем он занимается, как у него дела? Вспоминает ли ее хотя бы иногда? Она безжалостно отогнала эти мысли, но ею владели беспокойство и страх. Она хотела еще одного ребенка, но после Мюнхенской конференции и последовавшего затем раздела Чехословакии Макс был настроен категорически против пополнения в семье. «Когда все закончится», – сказал он, и это «все» было чем-то черным и бесформенным, постоянно увеличивалось в размерах, все ближе и ближе подступало к ним.

Макс находился в Берлине, когда Гершель Гриншпан, семнадцатилетний польский еврей, застрелил третьего секретаря посольства Германии в Париже. Макс услышал эту новость по телефону – в трубке стоял треск – в баре отеля «Адлон». На следующий день он собирался ехать в Лондон, но остался, ожидая неминуемой акции возмездия. И 9 ноября разразилась «хрустальная ночь». [28]28
  Хрустальная ночь(Kristallnacht – букв. «Ночь разбитых витрин») – первая массовая акция прямого физического насилия по отношению к евреям на территории Третьего рейха.


[Закрыть]По всей Германии нацисты сжигали синагоги, громили магазины и дома евреев, уничтожая и разбивая все до последней чашки. Тысячи евреев были арестованы и отправлены в концентрационные лагеря. Макс, стоя в стороне, глядя, как тлеют на уличном костре молитвенники, принадлежавшие немощным обитателям еврейского дома престарелых, до боли сжимал кулаки, так что от ногтей на ладонях проступила кровь.

«Хрустальная ночь» изменила его, показав, что нет пределов человеческой жестокости. По возвращении на родину у него было одно желание – запереться в своем доме вместе со своей красавицей женой и любимыми детьми и никогда не выходить за порог. Тот внешний мир, что он знал, рушился, и ему страшно было подумать, к чему это может привести. А здесь, дома, сохранялся покой и порядок: пусть на полу порой валялись кукольные платья и детский конструктор, зато к ужину на столе всегда была еда, в шкафу висели чистые рубашки, а дети в семь часов вечера уже засыпали в своих кроватках. Он не знал, как это у Тильды получается, но ему это было нужно.

Он не обсуждал с женой то, что ему довелось увидеть. Рассказы о том, как на улицах избивали стариков, как выхватывали детей из рук матерей, осквернили бы их дом: он принес бы зло в их жилище. Но совсем отгородиться от надвигающейся беды он не мог. Траншеи в Гайд-парке, бомбоубежища в садах соседских домов, противогазы на колышках в холле – все это была зловещая действительность. По ночам ему снилось, как бомбы падают на Лондон, разрушают его дом, убивают его семью. Теперь его любовные ласки сопровождались неким отчаянием, желанием затеряться в нежных объятиях жены, ее прекрасного тела.

Ложная эйфория, царившая в политических кругах на первых порах после подписания Мюнхенского соглашения, сменилась более взвешенными настроениями, но Макс все равно в своих статьях обязан был придерживаться официальной точки зрения. В состоянии угнетенности, охваченный дурным предчувствием, он готовился вернуться на континент. Когда он пришел в спальню, чтобы собрать вещи, Тильда складывала в аккуратную стопку свои блузки.

– Поедешь к тете Саре? – спросил он.

Она покачала головой.

– Тетя Сара приедет сюда. А я поеду с тобой, Макс. Все уже устроено. Тетя Сара с Шарлоттой присмотрят за детьми, а мы с тобой несколько дней побудем вместе, вдвоем. Я поживу у Эмили, пока ты будешь в Германии. Мне не терпится увидеть ее малыша. – Положив блузки в чемодан, Тильда повернулась к мужу, обняла его. – Так будет лучше, правда, Макс? Если я поеду с тобой?

Он привлек ее к себе, стал целовать, пылко, жадно, так что они оба едва не задохнулись.

На следующий день они отправились в Харидж, по очереди ведя машину. Там сели на паром. Вокруг простиралось серое, открытое всем ветрам Северное море. Они стояли на палубе, пока не стемнело. Макс обнимал Тильду за плечи. На следующее утро они сошли на берег в порту Хук-ван-Холланд и сели на поезд до Амстердама. Вечером уже ужинали с Эмили и Яном, восхищались Уильямом, сыном ван де Криндтов, крупным светленьким спокойным малышом. Утром они на поезде отправились к границе с Германией. Макс хотел посмотреть расположение немецких войск.

Однако их глазам предстала совершенно иная картина. Когда они сошли с поезда на станции неподалеку от границы, Макс увидел на платформе с десяток женщин. Перед ними стояли тележки с бутербродами и пирожками. Послышался гудок паровоза, вдалеке на путях появилось похожее на гусеницу густое белое облако дыма. Сквозь него проступил локомотив, за которым тянулась вереница вагонов. Женщины на платформе принялись разливать в стаканы лимонад, разворачивать сэндвичи и пирожки. На станцию влетел, визжа тормозами, железнодорожный состав. Макс увидел прижатые к окнам лица. Поезд остановился, дым рассеялся, лица обрели очертания. Все пассажиры были дети. Мальчики в твидовых костюмах, девочки в наглухо застегнутых теплых зимних пальто.

Макс заговорил с одной из женщин. Та объяснила ему, что дети на поезде – немецкие евреи, едут из Берлина в Британию. На станции детям раздали еду и питье, каждому вручили по игрушке. Власти Германии разрешили каждому ребенку взять с собой лишь один маленький чемодан и десять марок. Вскоре поезд их привезет в Хук-ван-Холланд, а оттуда они поплывут в Харидж.

Макс стал искать Тильду, хотел объяснить ей, откуда здесь столько детей, но нигде не мог ее найти. Потом увидел. Она шла прочь от него, пробиралась сквозь толпу к детям. Ее волосы золотились в лучах зимнего солнца. Он увидел, как она наклонилась, улыбнулась, заключила в свои ладони руки маленького мальчика, стала что-то говорить ему, пока тот не заулыбался. Ее окружили дети, море детей. Макс, стоя в стороне, смотрел, как она удаляется от него. Вскоре она скрылась из виду.

После «хрустальной ночи» британское правительство, ранее делавшее вид, что ничего страшного не происходит, осознало весь ужас положения евреев в Германии. Был упрощен режим въезда в Англию для еврейских детей. Через несколько дней после возвращения из Голландии Тильда занялась волонтерской деятельностью в рядах Движения по спасению детей-беженцев – организации, претворявшей в жизнь программу Kindertransporte. [29]29
  Букв.: детский транспорт.


[Закрыть]Она намеревалась работать в движении по полдня два раза в неделю, оставляя Мелиссу с Джошуа на попечении Шарлотты Сайкс, но людей не хватало, особенно таких, кто умел печатать и говорить по-немецки, и вскоре движение стало отнимать у нее все больше и больше времени.

Поначалу еженедельно в страну переправляли по две партии детей, которых везли в Британию через Голландию из Берлина или Вены. Детей для отправки в Великобританию отбирали в Германии, но штаб-квартира движения в Блумзбери был завалена письмами с отчаянными призывами о помощи и фотографиями улыбающихся детей с ямочками на щеках. Каждому ребенку, прибывшему в Британию, нужно было найти спальное место в общежитии или подходящих приемных родителей. Тильда с Максом поехали в Харидж встречать паром с маленькими беженцами. Порт был серый и мрачный, с моря ветер гнал буруны. Проходя через таможню, некоторые дети, видя людей в форме, со страху начинали опустошать свои карманы, выкладывая на столы их жалкое содержимое: карандаши и шнурки, ленточки для волос и липкие вареные сладости.

Мало кто из беженцев говорил по-английски. Тильда приветствовала детей, пыталась их успокоить. Фотограф, приехавший из Лондона вместе с Тильдой и Максом, сфотографировал симпатичную темноволосую девочку, прижимавшую к груди куклу, что ей подарили в Голландии. На автобусах детей повезли в Дувр, расположенный на побережье в нескольких милях от Хариджа. Летом Дувр – несколько домиков, отделанных штукатуркой с каменной крошкой, и общественная столовая – служил турбазой. Теперь же ветер хлестал непрочные маленькие здания; море отступило, обнажив лоснившийся серовато-коричневый берег, который затапливало во время прилива. Тильда вместе с другими волонтерами напоила детей чаем. В одном углу комнаты жались друг к другу девочки; мальчики, полные решимости не выдать своего страха и отчаяния, кусали губы, чтобы подавить выступающие на глазах слезы. Когда они возвращались в Лондон, фотограф заснул на заднем сиденье машины. Макс, сидевший за рулем, упорно хранил молчание. Тильда знала, что он тоже думает о родителях маленьких беженцев, представляя, как они страдают оттого, что им пришлось отослать своих детей в чужую страну.

Вся жизнь Тильды теперь была подчинена работе в движении. Если она не трудилась в конторе или не встречала новоприбывших в Харидже, то собирала средства на одежду и питание для детей, обращаясь за помощью ко всем, к кому только можно. Когда ее избрали секретарем местного комитета, круг ее обязанностей расширился: ко всему прочему, она должна была подбирать приемных родителей для беженцев и дважды в год проверять, как они живут в новых семьях. Приемные родители забирали детей из большого мрачного помещения возле вокзала Ливерпуль-стрит.

Едва поезд подъезжал к перрону, дети прилипали лицами к окнам вагонов. На каждом ребенке висела коричневая багажная бирка с номером. Вдоль платформы стояли в ряд приемные родители. Некоторые дети, сходя с поезда, при виде знакомых взвизгивали от радости; другие, утомленные долгой дорогой, робели и смущались перед незнакомыми людьми, говорившими на чужом языке. Тильда подбадривала их по-немецки, препровождала в ближайший детоприемник, где другие волонтеры, сидя за столами, за-подняли документы. Каждого ребенка следовало определить в подходящую семью. Одни родители не появлялись в нужный день; другие, приехав, не находили своих приемных детей, ибо на границе с Голландией гестаповцы снимали с поезда детей по своему выбору и возвращали их в Германию. Некоторые малыши, замерзшие, одинокие, растерянные, плакали. Мальчики постарше громко болтали, ожидая, когда их отвезут в общежитие. Толпа поредела. Остались только мальчики старшего возраста и одна девочка, упорно смотревшая на свои ботинки.

Тильда глянула на часы. Почти половина четвертого. Она подозвала к себе девочку.

– Wie heisst du, liebchen? [30]30
  Wie heist du, liebchen? (нем.) – Как тебя зовут, милая?


[Закрыть]

– Рози, – прошептала девочка. – Рози Либерманн.

Она была довольно плотная, ее волосы мышиного цвета были зачесаны назад и собраны в некрасивый хвостик.

Тильда услышала цокот высоких каблучков. К ним через зал направлялась какая-то женщина в элегантном шерстяном пальто и маленькой фетровой шляпке с пером. Макияж ее был безупречен.

– Вы пришли за Рози? Миссис… – Тильда глянула в свой список. – Миссис Стэннард?

– Да, я – миссис Стэннард. – Женщина протянула Тильде руку в кожаной перчатке. Потом посмотрела на Рози, отошла в сторону на два шага и вполголоса сказала Тильде: – Я думала, она симпатичнее! Она совсем не такая, как на фотографии.

Случалось, что дети-беженцы не всегда оправдывали ожидания приемных родителей.

– Рози двенадцать лет, миссис Стэннард, – стала терпеливо объяснять Тильда. – Дети в этом возрасте быстро меняются. Вероятно, снимок, который вы видели, был сделан несколько месяцев назад.

Миссис Стэннард еще раз глянула на девочку.

– Не пойдет, – неожиданно заявила она. – Простите, но я ее не возьму. Мне пора, я опаздываю на поезд. – Стуча каблуками, она пошла прочь.

У Тильды создалось впечатление, что Рози, хоть и не знала английского, поняла каждое слово из их разговора. Нос у девочки был подозрительно красный, губы плотно сжаты. Тильда стала перебирать в голове возможные варианты. Есть общежитие, но оно предназначено для детей постарше. Или можно связаться с приемными родителями, чьих предполагаемых воспитанников задержали в Германии; возможно, кто-то из них согласится взять эту девочку. Но не исключено, что произойдет то же самое: Рози опять откажутся принять. Несколько лет назад ей так и не удалось пристроить в семью Лисл Толлер. Она не должна подвести еще одного ребенка.

Тильда взяла девочку за руку.

– Рози, поедем ко мне домой?

К тому времени, когда все документы были оформлены и собраны скудные пожитки Рози, было уже четыре часа. Вагоны метро были переполнены, и из-за чемодана Рози им не удалось втиснуться в первые два поезда. Рози, обутая в грубые башмаки, едва поспевала за Тильдой, почти бежавшей домой от метро.

Стоило ей открыть входную дверь и войти в холл, как на нее обрушился гул голосов.

– Мама, а папа опрокинул на пол желе, и оно размазалось по всему ковру…

– Мне нужно позвонить в Париж…

– Миссис Франклин, Джошуа измазал волосы в сиропе, и мне пришлось его искупать.

Обняв Рози за плечи, Тильда повела девочку в столовую.

– Джошуа… Мелисса… познакомьтесь. – Тильда мягко подтолкнула девочку вперед. – Это Рози Либерманн, ваша новая сестренка.

Глава 7

– Рози стала моим первым приемным ребенком, – добавила Тильда после того, как представила нас.

Тильде исполнился восемьдесят один год, и по случаю ее дня рождения в доме было устроено семейное торжество. Я пожала руку Рози Либерманн, которой, как я предположила, теперь было под семьдесят. Высокая, статная, с пышными формами; длинная седая коса уложена на голове в корону.

– О, я была толстушка, – сказала Рози со смехом. – В двенадцать лет выросла на четыре дюйма и обрела пышную грудь. Неудивительно, что та бедная женщина кинулась от меня со всех ног.

– Рози – писательница, – сообщила Тильда, но это я, разумеется, знала. Подростком зачитывалась длинными эскапистскими историческими романами Рози Либерманн.

Один из правнуков Тильды обнял ее за колени, и Тильда, несмотря на свой возраст и слабое здоровье, подхватила его на руки, и они вдвоем затерялись в толпе. Ее большая семья разбрелась по всему Красному дому; всюду кричали, спорили. Вдоль дороги выстроились ряды автомобилей; гости по аллее, обрамленной с обеих сторон высокой живой изгородью, попадали во двор перед домом. В дверь постоянно звонили, с шумом вылетали пробки из бутылок с шампанским. Комната, заполненная родственниками Тильды – уверенными в себе, шумными, успешными людьми, – бурлила и пульсировала. Те, кто не был одет элегантно, пришли в оригинальных нарядах; те, кто не отличался красотой, мог похвастать стильной или необыкновенной внешностью. Здесь не найти было ни одного заурядного, унылого, скучного человека.

Я повернулась к Рози Либерманн:

– Среди детей и внуков Тильды так много выдающихся личностей.

Ее приятное лицо сморщилось в улыбке.

– О, думаю, меня уже забыли. Проза вроде той, что писала я, недолго остается на волне популярности. А вот Джошуа, конечно, знаменит. Жаль, что его сегодня здесь нет.

– Я и сына его что-то не вижу, – не удержавшись, заметила я.

– Патрика?

Каждый раз, когда к дому подъезжала машина, мой взгляд невольно устремлялся в окно, но синего «рено» все не было. Я злилась на себя за то, что высматриваю Патрика, убеждала себя, что он пригласил меня в ресторан только для того, чтобы помочь с книгой. Никаких других целей у него не было.

– Тильда всегда была очень близка с Патриком, – сказала Рози. – В детстве он проводил здесь школьные каникулы.

Должно быть, ребенку в Красном доме, с его потайными садиками и высокими деревьями, было раздолье.

– А вы, мисс Либерманн? – спросила я. – Вы тоже жили здесь?

– Только отдыхала. Когда Тильда купила Красный дом, я уже была замужем.

– Я изучаю материалы, связанные с программой Kindertransporte, – сказала я. В 1939 году десять тысяч детей были вывезены из нацистской Германии и спасены от верной смерти – капля в море в сравнении с обреченными шестью миллионами, но все же довольно много. – Путешествие на поезде… Голландия… отъезд из Германии… Вы это помните?

Рози поставила свой бокал.

– Я плохо помню последние недели перед отъездом из Германии. Подозреваю, мои родители, должно быть, делали все для того, чтобы я жила как обычно, без каких-либо потрясений. Хотя, разумеется, то было не обычное время. Я толком не понимала, что происходит, пока мы не оказались на вокзале в Берлине и не пришла пора расставания. Я ведь думала, что увижу родителей через несколько недель. Но когда поезд тронулся, я увидела, как мама спряталась за спину отца и закрыла лицо руками. Она не могла смотреть, как я уезжаю. Ей было нестерпимо думать, что она видит меня в последний раз.

– И больше вы их не видели? – тихо спросила я.

– Нет. И мама, и папа погибли в Освенциме.

Потрясенная, я пробормотала что-то невразумительное.

Ужасное расставание, ужасная потеря.

– Тильда и Макс заменили мне семью. Тильда, Макс и тетя Сара. Первый год моего пребывания в Англии я почти все время жила у тети Сары. Я постоянно болела – тонзиллит, – и врач сказал, что мне нужен деревенский воздух, вот Тильда и отправила меня в Болотный край. В тридцать девятом году редакция газеты направила Макса за границу, но он решил, что брать меня в Париж опасно. У меня не было ни нормального паспорта, ни визы, и я снова вернулась к тете Саре. Франклины возвратились в Лондон в декабре, и мы все вместе встретили Рождество. Потом, на Новый год, Макса послали в Амстердам. – Рози помолчала. – Я знала, что перед Тильдой стоит трудный выбор – ехать за границу с Максом или остаться в Англии, чтобы все дети жили вместе, – поэтому я сказала ей, что мне очень нравится жить в Саутэме. И я не лгала: мне правда там очень нравилось. Я выросла в городе, и жизнь в деревне была для меня настоящим приключением.

Кто-то крикнул:

– Рози! Рози… иди сюда. Тильда хочет знать, что сказал профессор Херманн…

И Рози, извинившись, исчезла в толпе.

Я услышала хруст гравия под чьими-то ногами и снова устремила взгляд в окно. Сначала я увидела белокурую голову Патрика, потом, в обрамлении живой изгороди, – темноволосую женщину, шедшую рядом с ним, и маленькую девочку, державшую его за руку.

Конечно, я сразу догадалась, кто они такие. Женщина, вероятно, была женой Патрика, девочка – его дочерью Элли. Я схватила с подноса бокал апельсинового сока, пробралась через толпу в коридор и побежала в маленькую комнату, которую Тильда предоставила мне. В понедельник я обычно приезжала в Красный дом, беседовала с Тильдой и оставалась на ночь, а во вторник после обеда возвращалась в Лондон. Всю оставшуюся неделю я заносила в компьютер свои записи и проводила предварительные исследования.

Комната была завалена папками и блокнотами с материалами о программе Kindertransporteи о Движении по спасению детей-беженцев. Бросив взгляд вокруг, я поняла, почему мне так грустно: в сравнении с семьей Тильды моя собственная была хилой и анемичной. Отец, сестра, два племянника и зять. Вот и все мои родственники. С отцом мы ладили плохо, постоянно раздражали и расстраивали друг друга; с племянниками ни о чем серьезном не поговоришь – малы еще; зять, если не работал, от усталости засыпал в кресле перед телевизором. И хотя сестру я любила, каждой из нас, похоже, не хватало того, что было у другой. Я завидовала Тильде, ведь у нее была большая, шумная, необычная семья. Я тоже хотела иметь такую семью, и мне не доставляло удовольствия чувство непричастности, которое неизбежно испытывает посторонний человек на чужом семейном торжестве.

Пытаясь отвлечься от невеселых мыслей, я задумалась над вопросом, занимавшим меня в последнее время: о событиях 1947 года. Я спрашивала об этом Тильду, но она раздраженно ответила:

– Мы дошли только до тридцать девятого, Ребекка. Я слишком стара, чтобы скакать от одного года к другому.

Тильда была организованным властным человеком, и я привязалась к ней за те несколько месяцев, что мы общались. Она, как и в молодости, всегда была энергичной и импульсивной; рядом с Тильдой, полной энтузиазма и жизнелюбия, я чувствовала себя усталой и циничной.

Я взяла кое-какие материалы, чтобы было чем заняться в выходные, и покинула Красный дом. Подумала, что Тильда, окруженная родственниками, не заметит, что я ушла не попрощавшись. Почти дойдя до ворот, я вдруг услышала за спиной шаги. Я обернулась.

За мной по аллее, с ребенком на руках, бежал Патрик. Документы выскользнули у меня из рук и разлетелись. Некоторые прилипли к фигурным кустам, повисли на ветках, будто листовки на доске для объявлений.

– Я увидел тебя из гостиной, – сказал он.

Я стала собирать бумаги. Это было очень кстати, хоть как-то заполнило возникшую после его слов неловкую паузу.

– Мне пора.

– Джоан накрывает на стол.

Я покачала головой.

– Это семейный праздник, Патрик. – Я постаралась произнести это бодрым тоном. – А мне надо поработать.

– Я провожу тебя до машины.

– А жена тебя не потеряет? – резко спросила я.

Он посмотрел на меня.

– Дженнифер? Не думаю. – Голос у него был скорее усталый, чем сердитый.

Девочка извивалась у него на руках. Бросив на меня мимолетный взгляд, она сказала:

– Пап, опусти меня. Я хочу поиграть в саду.

– Элли, это Ребекка, – представил меня дочери Патрик. – Ребекка, это моя дочка Элли.

Но девочка уже убежала: спрыгнула с его рук и нырнула под переплетенные желтые ветви живой изгороди.

– Красивая, – сказала я. Малышка и впрямь была мила.

– Живчик. – Патрик устремил на дочь полный обожания взгляд. – Ее отдали мне на выходные. Секунды на месте не сидит, правда, Элли? – Он протянул руку, и девочка, выскочив из кустов самшита, кинулась к нему.

Мы пошли по дороге к моей машине. Сельская природа в мае поражала красотой: терновник стоял в белом цвету, на деревьях распускались листочки. Я открыла машину, бросила бумаги на заднее сиденье. Элли, даже не думая о том, что на ней белое нарядное платье, радостно возилась в луже на обочине дороги. Патрик, как и его дочь, почему-то постоянно дергался.

– Я хотел позвонить тебе, но был чертовски занят, – сказал он.

– По поводу Дары?

– Дары? – недоуменно повторил он. – Нет, я подумал, что мы…

– Патрик. О, Элли.Патрик, ну куда ты смотришь?!

Я подняла голову. Дженнифер Франклин, с гримасой недовольства на красивом лице, решительно подошла к дочери и вытащила ее из лужи.

– Патрик, смотри, что стало с ее платьем! А я купила его в Париже.

Я решила, что мне пора ехать, быстро попрощалась, села в машину и укатила прочь.

Я вывалила содержимое коробки на пол. В дверь позвонили. Выглянув в окно, я увидела Тоби. Трясущейся рукой я сняла на двери цепочку.

– Вот, ехал домой и решил заглянуть. – Он в нерешительности – что было ему несвойственно – топтался на пороге. – Конечно, это наглость с моей стороны, но нам нужно кое-что обсудить.

Вслед за мной он вошел в гостиную.

– По-моему, все, что можно, мы обсудили еще в октябре, – сказала я.

– Я был идиотом. Круглым идиотом. Неудивительно, что ты на меня дуешься.

Я мысленно злорадствовала, глядя на его смущенный вид.

– Я не дуюсь, Тоби, – беспечно бросила я, убирая стопку книг с кресла, чтобы он мог сесть. – Раньше дулась, но это прошло.

– Я тебе безразличен. Это еще хуже.

Мне хотелось выплеснуть ему в лицо свою обиду, высказать все, что я не смогла сказать, когда он бросил меня. Потом я увидела его жалкий взгляд и, устыдившись своей мстительности, пошла на кухню, чтобы сварить кофе. Насыпала кофейные зерна в кофемолку, намолола кофе, налила в кофеварку кипяток, выложила на тарелку печенье. Эти простые обыденные действия успокоили меня. Я вспомнила, как мать скребла на кухне пол, когда отец возвращался из колледжа в плохом настроении, или как Джейн стирала в раковине детские вещи – вид сосредоточенный, глаза будто сапфировые осколки в оправе из камня.

Я принесла кофе в гостиную, разлила его в чашки. Черный, без сахара. Меня бесило, что я это не забыла.

– Что это вдруг тебе захотелось поговорить, Тоби? – спросила я. – Столько времени прошло. – С тех пор как мы расстались, я возвела вокруг себя стену. И не хотела, чтобы он ее разрушил.

– Я и раньше пытался, но не мог себя заставить. А чем дольше тянешь, тем труднее решиться… понимаешь, что это следовало сделать давно – несколько недель, несколько месяцев назад. Потом думал написать тебе, но это было бы трусостью. – Он посмотрел на меня. – Когда у тебя случился выкидыш, я просто растерялся. Со мной такое было впервые, понимаешь, Ребекка? Я был не в состоянии это принять, пытался делать вид, будто ничего такого не было.

Моей первой реакцией было удивление. Потом облегчение. Я всегда думала, что Тоби бросил меня, потому что я ему не подходила – не отвечала, так сказать, его требованиям. Что разрыв наших отношений произошел по моей вине. Но сейчас я поверила Тоби. Его объяснение соответствовало моим представлениям о мужчине, которого я когда-то любила. Тоби Карн был единственным ребенком в семье, родители в нем души не чаяли. Он учился в Вестминстере, окончил Кембридж, стал успешным барристером. [31]31
  Барристер(Barrister) – высшее звание адвоката в Англии.


[Закрыть]Вероятно, у него было все, чего он хотел, до того дня, пока я не потеряла его ребенка, покинувшего мое лоно на шесть с половиной месяцев раньше положенного срока.

– Я не пытаюсь оправдаться, – добавил он. – Просто хотел объяснить. Наверно, я тогда был не в себе.

Люди по-разному переживают горе. После смерти мамы моя сестра Джейн влюбилась в Стивена, вышла замуж и родила двоих детей – и все это за три года. А я набрала семь килограммов и плакала каждый раз при виде женщины пятидесяти пяти лет в синем костюме. Оказалось, что очень многие пятидесятипятилетние женщины носят синие костюмы.

Мы оба надолго замолчали. Конечно, объяснение Тоби несколько запоздало. Хотя, положа руку на сердце, скажи он это через месяц, через неделю, через день или через час, все равно было бы слишком поздно. «Думаю, нам больше не следует встречаться» – эти слова посеяли во мне недоверие, от которого я была не в силах избавиться. Я пожала плечами.