Текст книги "Призрак былой любви"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Часть 2

Глава 9

Во сне она перенеслась в 1940 год. Ей снилось, что она вместе с Феликсом, Ханной и Эриком плывет на яхте по Северному морю. Они на маленьком суденышке, а вокруг вода, вода. Туман, окутавший английское побережье, усиливал шум волн, разбивавшихся о борта яхты, и крики людей на берегу.

Тильда проснулась. Лежа в темноте, она вспомнила, как газетная статья Гарольда Сайкса об ее путешествии на яхте повлияла на ее судьбу. «Тильда Франклин? Это вы?..» – говорили ей, когда она представлялась, и далее следовал чудовищно неточный рассказ о ее побеге из Голландии. Поначалу она пыталась объяснить, что ей просто нужно было вернуться домой к детям, но это ее заявление тоже истолковывали превратно. «„Я сделала это ради своих детей“, – говорит амстердамский ангел!» Ее возмущало, что все, кому не лень, смакуют происшествие, которое она сама предпочла бы позабыть, и сейчас порой она подавляла в себе раздражение, вызванное расспросами Ребекки. Многие почему-то считали, что ее жизнь – общественное достояние. Такое отношение злило Тильду, но за ее гневом крылся страх. Страх, что на нее станут показывать пальцем, страх перед наглым любопытством, перед каверзными вопросами о ее корнях. И этот страх не исчезал. Ей никак не удавалось избавиться от стыда за свое происхождение, за историю своего появления на свет, за свои ранние годы. Незнакомые люди выражали ей свое восхищение, что лишь глубже вбивало клин между ней и Максом. Макс рассматривал ее побег из Голландии в другом свете: неоправданный риск, нарушение обещания. А Макс очень серьезно относился к обещаниям.

Стоял июнь, но она ежилась от холода. Будь она помоложе, думала Тильда, она бы прошагала несколько миль, чтобы избавиться от своих демонов, или окружила бы себя родными и близкими. А старость вынуждает ее довольствоваться лишь самым необходимым и предаваться воспоминаниям. Старость оставила ей только тщедушное тело и мучительные воспоминания. Она надеялась, что, рассказав Ребекке все, что той нужно знать, она обретет душевный покой.

Однако воспоминания по-прежнему не отпускали ее. Она снова и снова переживала события военных лет – грозные, драматичные, напряженные. Закрывая глаза, пытаясь спрятаться от темноты, она видела лица тех, кого унесла война. Клара Франклин. Феликс ван де Криндт. В 1941 году Клара Франклин танцевала в ночном клубе, когда туда упала бомба. Прямое попадание. Тильда помнила, как она рыскала по полуразрушенному Лондону в поисках алых лилий – любимых цветов Клары. Макс, работая за границей военным корреспондентом, не смог присутствовать на похоронах матери. Еще один кирпич в стене, которой он отгородил себя. Макс не имел возможности оплакать смерть матери, ее неудавшуюся жизнь. В военные годы им с Максом нечасто случалось бывать вместе, а те редкие дни, когда они оба бывали дома, ни ему, ни ей не приносили удовлетворения, ибо они оба были изнурены физически и эмоционально. Он замыкался в себе, не желая ни о чем говорить; она была слишком занята, чтобы попытаться вызвать его на разговор. Тильда боялась, что они никогда уже не будут так близки, как прежде, или – еще хуже, – что они никогда не были связаны прочными узами, что их брак построен на песке.

Насмешка судьбы преследовала ее на протяжении всех военных лет: Ханна и Эрик были вырваны из когтей смерти, однако их спаситель погиб. Феликс ван де Криндт, едва ему исполнилось восемнадцать, пошел служить в ВВС Великобритании. Он был убит в 1942 году, когда возвращался на базу после операции. Его бомбардировщик до самой Англии преследовал немецкий истребитель. Самолет Феликса был сбит почти у самого аэродрома, фактически дома – жестокая смерть, издевка над храбростью и юностью. Тильда оплакивала гибель Феликса, считая себя причастной к его смерти – как-никак это она привезла его в Англию.

Еще одна насмешка судьбы: она благополучно пережила лондонский блиц, [42]42
  Лондонский блиц– бомбежка города во время ночных налетов немецкой авиации в 1940–1941 годах.


[Закрыть]а в последний год войны их дом разрушила баллистическая ракета «Фау-2». Она чувствует себя в полной безопасности, заявила Тильда Максу, когда тот осенью 1940 года отругал ее за то, что она осталась в Лондоне. Детей она отвезла к Саре в Саутэм, а сама вернулась в Лондон, где у нее были дела. Когда авианалеты прекратились, дети приехали домой. Потом, спустя годы, в январе 1945-го, возвращаясь из магазина, Тильда увидела клубы дыма на улице, где она жила. Ракета поразила несколько зданий, в том числе ее собственный дом и стоявшие рядом по обе стороны от него. Маленький участок, засаженный травой и деревьями, был усыпан ветками и опавшей листвой; на тротуаре на боку лежала детская коляска с покореженными колесами. В углу площадки стоял автомобиль; пыль серым покровом лежала на ее неподвижных домочадцах. Кто-то налил ей чаю, приняв ее молчание за шок или отчаяние, ведь она потеряла все нажитое добро, а она едва не падала в обморок от облегчения: ее дети не пострадали. В сравнении с этим утрата дома, который они с Максом строили больше десяти лет, была сущим пустяком. Дети вернулись из школы. Джош бегал среди пыльных развалин, восторгаясь новым необычным ландшафтом; Мелисса плакала. «Беда-то какая, – приговаривала она, – все мои вещи разбросаны, в грязи». Ханна и Рози, как обычно, проявляли благоразумие, всех поддерживали и успокаивали. А Эрик, глядя на руины, покашливал в своей привычной манере и грыз заусенцы на пальцах. Потом они собрали все, что удалось спасти, и отправились к Саре в Саутэм.

У Тильды отяжелели веки… Она не хотела думать о Саутэме. Не хотела возвращаться в Саутэм ни тогда, ни теперь. Но картины прошлого стояли перед глазами. Май 1945 года. День победы. Она развешивает флаги в деревенском клубе. Ей не радостно – облегчение, усталость и непреходящая печаль владеют всем ее существом. Чтобы не слышать болтовни женщин и детей, она бежит по тропинке мимо церкви к дамбе. Сидит на берегу, глядя на поля, на пушистые облака, скопившиеся на горизонте. Закрыв глаза, вдыхает аромат цветов.

Таволга трехлистная, пупавка полевая. Она до сих пор ощущала их запах.

«Я помню…»

Стряхнув с платья траву, Тильда поднялась с земли, высматривая Джоша.

– Ну что за мальчишка! – досадливо воскликнула она. Джош вечно куда-то убегал.

По краю поля шел одинокий мужчина – и больше ни души. Тильда побежала, окликая Кита де Пейвли:

– Мистер де Пейвли!

Поля соломенной шляпы отбрасывали тень на его лицо. По приезде в Саутэм Тильда раз пять встречала Кита де Пейвли – когда он выходил с автобуса, возвращаясь домой из школы, в которой преподавал, или в очереди за марками на почте. О Ките де Пейвли она никогда не думала как о своем кузене, равно как и о Джосселин де Пейвли никогда не думала как о сестре. Она вообще старалась не думать о своем с ними родстве.

– Простите за беспокойство… вы не видели маленького мальчика… восьми лет… в… – Тильда помедлила, вспоминая, во что утром одела сына, – в шортах и полосатой фуфайке.

Кит покачал головой. Потом спросил:

– Откуда это у вас? – Он смотрел на висевшую у нее на шее монетку-талисман, которую она забрала у Макса.

– Это? – Тильда оглянулась на дамбу. – На берегу нашла. Где – точно не помню. Давно это было.

– Можно взглянуть?

Она сняла монетку с шеи и протянула ему:

– Старинная?

– Древнеримская. Серебро. Редкая вещь. Черепков здесь встречается много, а вот монет я нашел всего несколько, и те только бронзовые. – Светлые глаза Кита блестели. – Римляне первыми осушили Болотный край. Думаю, здесь было их поселение – я нашел мозаичные кубики в саду дома священника, а в поместье всюду сохранились остатки земляных укреплений. Правда, не все историки согласны с тем, что они могли проникнуть так далеко на восток, но я намерен доказать… – Он внезапно прервал свои рассуждения. – Прошу прощения, миссис Франклин. Ваш сын…

– Найдется. Никуда не денется. А монету оставьте себе, мистер де Пейвли.

Бледное лицо Кита покрылось румянцем.

– Ну что вы…

– Сделайте одолжение. – Она улыбнулась ему. – Я вас очень прошу. А когда вы прославитесь и устроите выставку в Британском музее, на табличке под монетой не забудьте написать «Дар Тильды Франклин» – в знак признания моей эрудированности и благородства. Для меня это будет большая честь.

Что-то ее разбудило: крик птицы или, может, шум машин на дороге. Тильда села в кровати, глядя в темноту; сердце громко стучало в груди. Если отодвинуть шторы, что она увидит: восхитительный сад Красного дома или ровные поля и узкие водотоки Саутэма?

Не без труда она дотянулась до лампы на прикроватной тумбочке, включила свет. Все кости ныли, и это напомнило ей, что она уже стара, живет в Оксфордшире, одна. Ночник осветил ее спальню, а она мечтала, чтобы скорей наступил рассвет. В предрассветные часы все ее страхи скопом наваливались на нее, она чувствовала близость смерти. Ее сознание, терзаемое прошлым, металось по закоулкам самобичевания. «Если бы… если бы…»Неумолимость прошлого. Непреложность того, что было.

Визиты Ребекки, столь необходимые для осуществления того, что она задумала, причиняли ей страдания. Они бередили давно похороненные в душе воспоминания, и те – яркие и раздражающие, приятные и мучительные – вырывались из глубин ее сознания. Она снова подумала о Ките, вспомнила, как он держал на ладони ее монету, как при этом горели его глаза. Ей вдруг пришло в голову, что Ребекка и Кит занимаются одним и тем же: оба ищут в темноте кусочки серебра, крупицы правды.

Секретарша Патрика свято оберегала его покой, но я сумела настоять на том, чтобы она меня с ним соединила. Я прочитала ему сообщение в газете. «В Кембриджшире откопали человеческие останки…»

– Патрик, это в Саутэме.

– Черт, – сказал он.

– Патрик, возможно, это Дара.

– Это может быть кто угодно.

– Но если это…

– Я наведу справки. Оставь это мне. – Короткая пауза. – И Тильде пока ничего не говори, ладно, Ребекка? Незачем расстраивать ее без необходимости.

Я с готовностью с ним согласилась. Мы немного поболтали, но он, казалось, куда-то спешил, поэтому я попрощалась и повесила трубку. Что-то не давало мне покоя.

«Черт», – сказал он. Казалось бы, он должен быть шокирован, удивлен. Ан нет. Он рассердился.

Спустя несколько дней Патрик позвонил и попросил вечером прийти к нему домой. Когда я пришла, он налил мне вина.

– Мне удалось побеседовать кое с кем из полиции Кембриджшира. В неофициальном порядке, разумеется, – этот человек мне обязан.

Я глянула на него.

– И что? Убийство?

– Руки и ноги были связаны. Обнаружены остатки полосок кожи. – Патрик мрачно улыбнулся. – Да, полиция считает, что это убийство. Судмедэкспертиза мало выявила, но сам факт, что труп спрятали… – Он не закончил предложение.

– Полиция установила личность погибшего?

Патрик пожал плечами.

– На нем не было ни часов, ни колец с гравировкой. Скелет принадлежит мужчине, довольно молодому, чуть выше среднего роста. Вот и все.

Даре в момент его исчезновения было лет тридцать пять. Он был высок ростом. Я вспомнила его фотографию, что повесила на доске над своим столом: лицо простодушное и в то же время хитрое.

– Определили, когда он умер?

– Прорыв дамбы произошел в марте сорок седьмого года, в последующие недели брешь залатали. Полиция только начала расследование, но, судя по всему, с сорок седьмого года до нынешнего лета, когда было найдено тело, ремонтные работы на том участке почти не производились.

Значит, тело пролежало там с апреля 1947 года. Дара Канаван тоже исчез в апреле 1947-го. Я посмотрела на Патрика.

– Иди сюда.

Я подошла к нему. Он забрал у меня бокал, поставил его на стол. Потом начал расстегивать на мне блузку.

– По мнению полиции, не исключено, – добавил он, целуя мои груди, – что жертву похоронили заживо.

Я поежилась.

– Что, замерзла? – спросил он.

Я кивнула головой. Моя блузка соскользнула на пол.

– Ужасная смерть. Страшнее трудно представить. – Патрик выпрямился.

Я притянула его к себе, поцеловала, языком проникая в его рот. Мне казалось, что, погрузившись в тепло его живого пульсирующего тела, я сумею заслониться от образов, что теснились в моей голове.

Наша обоюдная потребность друг в друге была столь велика, что мы, не дойдя нескольких шагов до кровати, предались плотским утехам прямо на одном из блеклых кремовых ковриков. Кожа Патрика была соленая на вкус, его ладони обжигали мое тело. На мгновение, когда он был во мне и я ощущала на себе тяжесть его тела, я подумала о Даре, похороненном заживо в дамбе, представила, как он лежит в темноте, под грузом земли, давящей на его грудь, легкие, сердце. Но потом мучительное наслаждение, которому невозможно было противиться, объяло все мое существо, и я услышала свой восторженный крик, эхом отразившийся от стен и оконных стекол.

Ночь мы провели вместе, утром встали рано. Патрик должен был лететь по делам в Эдинбург, я на такси вернулась к себе домой, приняла душ, выпила кофе и попыталась сосредоточиться на работе. Последние несколько дней я изучала материалы военных лет. Ракета «Фау-2», разрушившая дом Тильды в январе 1945 года, уничтожила часть ее записей и дневников, но к тому времени Тильда была уже публичной фигурой, поэтому мне удалось найти информацию в газетах и журналах. На протяжении всех военных лет Тильда продолжала свою деятельность в рамках программы Kindertransporte,а в 1944 году занималась эвакуацией детей из Лондона, подвергавшегося атакам крылатых ракет «Фау-1». Я представила, как Тильда разъезжает по Британии в переполненных поездах или колесит на велосипеде по неосвещенным, лишенным указателей проселочным дорогам, подбирая пристанища для своих подопечных.

В конце 1940 года Шарлотта Сайкс поступила на военную службу, и Тильде пришлось оставить детей на попечение Сары Гринлис. Макс после окончания войны оставался в Германии, освещал Нюрнбергский процесс. К тому времени деятельность Тильды в Движении по спасению детей-беженцев фактически исчерпала себя. Но война ее изменила. Как и многим другим женщинам, война дала ей возможность проявить все свои дарования. Старые протоколы заседаний комитетов свидетельствовали о ее организаторских способностях; письма, направленные в адрес равнодушных или некомпетентных чиновников, говорили о ее напористости. Она обладала ценными и исключительными качествами, и, пожалуй, самое важное из них – это умение пробуждать к себе любовь. Причем не только любовь мужчин, но также любовь женщин и, конечно, детей. От нее исходило душевное тепло, и у всех, кто с ней общался, создавалось впечатление, что именно он или она является тем человеком, с которым ей больше всего хочется быть. Я тоже это чувствовала, меня тоже к ней влекло.

Правда, сегодня я не могла сосредоточиться на работе. Мое тело вспоминало ласки Патрика, а воображение вновь и вновь рисовало земляное укрепление и похороненного в нем заживо человека с путами на руках и ногах. От страсти и ужаса я содрогалась. Я отодвинула в сторону свой ноутбук и что-то бесцельно черкала в блокноте. Я была уверена, что рабочие, укреплявшие дамбу, обнаружили тело Дары Канавана. Но я была согласна с Патриком: говорить об этом Тильде не следовало. Останки принадлежали высокому молодому мужчине. Время и место захоронения тоже свидетельствовали в пользу моей версии. Глядя на снимок, висевший над моим столом, я думала: что же ты сотворил, Дара Канаван, чтобы заслужить столь ужасное возмездие?

Я принялась лениво делать заметки в своем блокноте. У Дары возникли денежные затруднения, Дара был распутник. В конце 1940-х в Кембриджшире, должно быть, насчитывалось немало его кредиторов и мужей, которым он наставил рога. Не исключено, что кого-то из них Дара так сильно разозлил, что тот решился его убить. Откинувшись на спинку стула, я в задумчивости грызла карандаш. Мне вдруг пришло в голову, что в список, который я составляла, можно внести и другие имена. Например, Джосси. Дара годами унижал жену – может, у нее наконец-то лопнуло терпение? Может, она не сумела смириться с его очередной оскорбительной изменой и ее всепоглощающая любовь обратилась в ненависть?

У меня участилось сердцебиение. А что могло бы так сильно разгневать Джосси, как не измена Дары с ее единокровной сестрой, которую она не желала признавать? Что, если Дара с Тильдой наконец-то скрепили свою любовь физической близостью? В 1947 году Дара исчез, и в том же году Тильда с Максом расстались. Я вспомнила про обещание Тильды, данное Максу, когда она согласилась стать его женой. Она не отрицала, что по-прежнему любит Дару, но дала Максу клятву верности. Но, может быть, в трудные послевоенные годы она не сдержала слова?

Я добавила в свой список имя Макса. Возможно, Тильда изменила мужу с Дарой, и Макс, ослепленный ревностью, убил соперника. Ударил его по голове, связал руки и ноги, закопал в полуразрушенной дамбе. Возможно, Тильда догадалась о преступлении, совершенном Максом, и потому так долго не давала согласия на написание ее биографии. А теперь решила, что она уже в преклонном возрасте и ее тайна не раскроется. Но прошлое снова дало о себе знать, кости показались из-под земли, опровергая ее версию событий.

Утром следующего дня я отправилась в Оксфордшир. День был ясный, погожий, и Тильда сидела на террасе с тыльной стороны дома. Я стала расспрашивать ее про послевоенные годы.

– По окончании войны вы остались в Саутэме?

Она налила мне кофе.

– Я хотела вернуться в Лондон, но это было невозможно. Жилья не хватало. А Саре к тому же нездоровилось. Сердце беспокоило. Лечь в больницу на обследование она отказывалась. Считала, что больница – все равно что работный дом.

Я вспомнила фотографию Длинного дома.

– Должно быть, тесно вам там было – как-никак семь человек.

– Восемь – в сорок шестом домой вернулся Макс. Но сад был чудесный – почти акр земли. Мы выращивали собственные фрукты и овощи. Чтоб поменьше стоять в очередях, – объяснила она. – Продукты тогда еще выдавали по карточкам, Ребекка. Эрик помогал мне ухаживать за садом. Увы, в школе он так и не прижился. Он ведь был не такой, как все, и дети его дразнили. Он бросил школу, едва ему исполнилось пятнадцать лет.

– Он ведь австриец, да?

– Эрик родился в Вене. Мне мало известно о его детстве – он не рассказывал. Но кое-что я выяснила через Движение по спасению детей-беженцев. Мать его умерла, когда он был совсем маленьким, а после того как нацисты убили его отца, он стал беспризорником, слонялся по улицам Вены, пока кто-то не нашел ему место на поезде Kindertransporte.Ему тогда было девять лет, Ребекка. Ты только представь: девятилетний ребенок, переживший бог весть что, роется в мусорных ящиках в поисках еды…

Тильда смотрела на меня. Глаза ее блестели – то ли от гнева, то ли от жалости. Я подумала про двух других приемных детей Тильды.

– А Рози? Ведь ее родные погибли, да? А Ханна?

– Из родных Ханны никто не выжил. У нее было четыре сестры, все погибли в Дахау. Рози смирилась со своей утратой, а Ханна не смогла. Макс через Красный Крест узнал что мог о ее родных, но Ханна, когда ей исполнилось восемнадцать, поехала в Германию искать своих близких.

Я пила кофе, делала записи, а сама, как во время беседы с Рози Либерманн на дне рождения у Тильды, думала, насколько же скудна и обыденна моя собственная жизнь.

– Из всех моих детей больше всего нравилось в Саутэме Джошу. – Тильда улыбнулась. – Он обожал это место. Реки… открытые пространства. Правда, он вечно попадал в передряги – уйдет из школы в полдень, якобы домой на обед, а сам бродит, бродит. Однажды на попутке добрался до Денверского шлюза. Домой вернулся только поздно вечером, Макс к тому времени уже позвонил в полицию. Отец был в бешенстве. Забрал его из деревенской школы, отдал в пансион. По мнению Макса, Джош рос дикарем. А я знала, что Джош просто такой по натуре.

Знаменитый Джош Франклин, насколько мне было известно, и сейчас скитался по свету. На каминной полке в квартире Патрика лежала открытка, отправленная из какого-то отдаленного уголка Китая.

Тильда умолкла. Глядя на нее, я пыталась понять, каково ей было вернуться в Саутэм по прошествии стольких лет.

– А дети знали о вашем родстве с де Пейвли? – робко поинтересовалась я.

Она покачала головой.

– С ними я об этом никогда не говорила. Макс считал, что я должна им сказать, а я не решалась. Не могла. Позже поняла, что он был, конечно, прав. Тайны – губительная сила. Но тогда мне казалось, что я оберегаю своих детей от горькой правды. Я помнила, как мне самой было больно, когда Сара сообщила об отце, и не хотела, чтобы они страдали. Хотя… когда Мелисса подружилась с Кейтлин, ситуация сложилась щекотливая.

Она отвернулась от меня. Я чувствовала, что она многое недоговаривает. Мне снова вспомнились немецкий парашютист, которого она застрелила, и тело, обнаруженное в береговой дамбе.

– А Дара? – спросила я. – Вы с ним часто виделись?

Профиль Тильды на фоне голубого неба вырисовывался, словно камея.

– Сначала нет, – медленно отвечала она. – Но потом… когда Джош пропал, Дара организовал поисковый отряд. А когда Мелисса сломала ключицу, он отвез нас в больницу. И когда Кейтлин приезжала к нам поиграть с Мелиссой, ее всегда привозил только Дара. Джосси – ни разу.

Я представила, как Дара, опытный соблазнитель, завзятый авантюрист, наблюдает, выжидает. Как сильно, должно быть, он желал красавицу Тильду, которая давно бы уже принадлежала ему, если бы не вмешательство Сары Гринлис.

– Конечно, если Макс был дома, Дара на глаза не лез, – добавила Тильда.

– А Макс часто отсутствовал?

– Он часть недели жил в Лондоне, остальное время работал дома. Фредди, его редактор, хотел снова послать Макса в Германию, но Макс отказался. Война изменила его, Ребекка, он не находил себе места. Стал нервным. Был глубоко несчастен. И, как всегда, старался свои настроения держать при себе. Замкнулся, отгородился от меня…

Гарольд Сайкс уговорил Макса пойти вместе с ним в паб, где сотрудники редакции отмечали помолвку Лорны Кларк.

– Этот парень давно уже, много лет, все принюхивался к ней, – сказал Максу Гарольд за бокалом виски. – Вот уж не думал, что он когда-нибудь решится на ответственный шаг.

Паб был забит до отказа, народ толпился у стойки бара. Всей компанией – Гарольд, Макс, Лорна и двое новых сотрудников газеты. Регги Гейтс и Бэзил Дейтон, – они расселись за небольшим столиком. Бэзил много пил и громко разглагольствовал, размахивая сигаретой.

– Кому нужна эта архаика? Жалкие унылые фотки, нудные статьи про войну, и все одно и то же. Народ устал читать про войну. Скажете, я не прав?

Макс залпом осушил бокал виски.

– Ну вообще-то это событие мирового значения. Его трудно оставить без внимания, старина, – дружелюбно заметил Гарольд.

– Народ смотрит в будущее, это и нам не мешало бы.

– То есть, по-твоему, нужно подвести под войной черту, забыть ее? – уточнила Лорна.

Бэзил Дейтон, белокурый, розовощекий, выглядел сущим юнцом. «Ему бы еще за школьной партой сидеть», – подумал Макс.

– Народ достала бесконечная тоскливая писанина о дряхлых нацистах, томящихся в тюрьмах Германии. Ему подавай что-нибудь краткое, остроумное, искрометное.

– Да-а, задачка не для тупых журналистов, – с манерной медлительностью произнес Макс. – Написать бодрую статейку о Нюрнбергском процессе словами, в которых не более двух слогов… Такое не каждому под силу.

Лорна рассмеялась. Бэзил покраснел.

– Я просто хотел сказать, что мы обязаны смотреть вперед… раздвигать горизонты…

Регги Гейтс закурил и глянул через стол на Макса.

– Ты вот скажи, Макс, кто-нибудь вообще читает твои невнятные трактаты? – спросил он, затягиваясь сигаретой.

Предчувствуя недоброе, Гарольд вызвался заказать всем еще по бокалу виски. Макс, еще несколько месяцев назад определивший Регги в категорию умных, но неприятных типов, лениво проговорил:

– Ну, наверно, кое-кто все же осилит статью до конца. Бывают же и умные люди на свете.

– О чем была твоя последняя проповедь? – К потолку зала взвилось кольцо дыма. – Кажется, о евреях и Палестине? Народ с большим удовольствием почитал бы о футболе или о какой-нибудь скандально известной кинозвезде. Кому какое дело до Палестины? Многие даже не знают, где она находится. А о жидах они вспоминают, когда нужно недорого пошить костюм…

Макс кулаком заехал в челюсть Регги Гейтсу. Стул Регги опрокинулся, раздался звон разбитого стекла.

– Макс, ты что!.. – воскликнул Гарольд.

Лорна схватила Макса за рукав. Регги неуклюже поднялся на ноги.

– Ну и дерьмо же ты, Франклин, – сказал он, промокая окровавленный нос носовым платком.

Макс покинул паб. Гарольд догнал его, когда он прошел уже половину Флит-стрит. Гарольд был довольно тучный и от быстрой ходьбы запыхался.

– Макс… какого черта…

Макс на ходу пожал плечами.

– Сбавь шаг, черт бы тебя побрал. Что на тебя нашло? Не спорю, Регги Гейтс – хам, но тебе ведь с ним работать…

Макс наконец-то остановился. Руки он держал в карманах. Холод был собачий, и он впервые заметил, что в воздухе кружат снежинки.

– Нет, Гарольд, с ним я больше работать не буду. Увольняюсь.

Гарольд уставился на него, раскрыв рот.

– Не дури, Макс.

Макс покачал головой.

– Это мое самое разумное решение за последние месяцы. Хватит с меня, Гарольд. Больше я так не могу. – Поскольку Гарольд был его давним другом, он попытался объяснить: – Понимаешь, с тех пор, как я вернулся из Германии, я на все смотрю другими глазами. Кажется, все это такая бессмыслица. Я чувствую себя стариком.Эти дети… Бэзил, Регги и им подобные… они – будущее журналистики. Шустрые, нахальные школьники. Правда, пишут с ошибками, предложение грамотно построить не могут, но кого теперь это волнует? Мы с тобой динозавры, Гарольд. По манере одеваться… по поведению… по воспитанию… мы не вписываемся в современный стиль. Журналистика ушла вперед, и я не собираюсь бежать за ней вприпрыжку.

И он пошел прочь. На этот раз Гарольд не стал его догонять. Снегопад усилился. Сворачивая с Флит-стрит, Макс глянул вверх и увидел, как снежные хлопья кружат в топазовом сиянии уличных фонарей, будто исполняют некий залихватский стремительный танец. «Во что превратилась Англия? – с отвращением думал Макс. Истрепанная, выдохшаяся, ничтожная страна. На улицах воронки от бомб, на людей жалко смотреть – недовольство на лицах, еле ноги волочат, ни воображения, ни живости, ни энтузиазма». Он больше не чувствовал себя здесь своим. Ни идеалистический социализм правительства Эттли, ни материальные блага, по которым истосковался народ, – все эти послевоенные мечты не для него. Он мог только стоять в стороне и с неприязнью наблюдать за пустой суетой и беспомощностью.

Няня умерла в начале войны, а кухарка в поисках большего заработка оставила Холл и пошла работать на военный завод. Несколько раз в неделю к ним приходила женщина из деревни, чтобы вымыть пол и постирать. И все. Другой прислуги у них не было. Некоторое время спустя Холл, с его огромными многочисленными комнатами и английским парком, почти утратил свое былое строгое величие. Джосси, редко обращавшая внимание на окружающую обстановку, на этот счет не переживала. Она возделывала сад, чтобы у них всегда были свежие овощи и фрукты, и с помощью миссис Битон училась стряпать. Дара любил рыбачить и охотиться, у него было много полезных связей в самых сомнительных лондонских пабах и клубах (хотя Джосси гнала от себя мысли о черном рынке) – в общем, они не голодали.

Холл не красили уже лет семь, и особняк, как и любое другое здание в округе, имел обшарпанный, облезлый вид. Но это был все тот же Холл, дом, в котором Джосси выросла, дом ее предков в течение многих столетий. Ее ничуть не задевало, что ее руки покрыты мозолями, потому что она не выпускает из рук лопаты, или что она ничуть не отличается от других измотанных женщин, с которыми ей приходится стоять в очереди за мясом в Или, ибо в ней все равно чувствовалась порода – о том свидетельствовали ее речь, благородная кровь, имя, родословная.

Ее беспокоила только одна перемена, произошедшая в ее маленьком мирке за годы войны. С тех пор как Тильда Франклин вернулась в Саутэм, Джосси не спускала глаз с мужа. «Тильда в десять раз красивее тебя», – когда-то давно сказал Дара, и Джосси, увидев Тильду, признала, что он говорил правду. Узнав от мужа о существовании Тильды, Джосси тайком навела справки о ее матери. Кухарка, служившая в Холле лишь с середины 1920-х, ничем ей не помогла, а вот няня после наводящих вопросов вспомнила Дебору Гринлис. Но история позора Деборы Гринлис в изложении няни отличалась от того, что поведал ей Дара. Как и все обитатели Саутэма в ту пору, няня считала, что Дебора Гринлис была ветреной, легкомысленной девушкой и сама навлекла на себя беду.

Лишь позже, думая об отце, Джосси начала сомневаться в достоверности версии няни. Джосси помнила неровные шаги отца, помнила, как ее мгновенно охватывал безотчетный страх, едва она слышала стук его деревянной ноги. В детстве она смотрела на себя полными презрения глазами отца и видела глупую никчемную простушку. В детстве всеми ее поступками руководил страх перед отцом, и, хотя он редко позволял себе ударить ее, она всегда чувствовала, что он способен на жестокость. Тот свой страх она и сейчас живо помнила, и потому, как ни пыталась убедить себя в невиновности отца, сомнения не отступали.

В последние годы войны Джосси в какой-то момент поняла, что Дара снова стал заводить интрижки на стороне. Угодливая вдовушка из деревни, продавщица из Или… Никто из них не был ей соперницей. Любовные похождения мужа причиняли ей боль, но она не показывала своих страданий. Ее безумная страсть к Даре не ослабела, но она знала, что он безвольный человек. За четырнадцать лет их супружества он ничуть не подурнел, но изменилось само качество любви Джосси. Нет, меньше любить она не стала, об этом не могло быть и речи. Однако теперь она понимала мужа, и его непостоянство пленяло ее в той же степени, что и мучило. Джосси знала, что сама она – заурядный, неинтересный человек и как личность не идет ни в какое сравнение с яркой индивидуальностью Дары. И только Тильда, одна только Тильда могла увести у нее мужа.

Поначалу Джосси пыталась игнорировать Тильду Франклин. Но шли недели, месяцы, и Кейтлин, однажды проезжая через деревню, познакомилась и подружилась с Мелиссой Франклин. Поскольку Мелисса, по крайней мере внешне, была единственным ребенком в Саутэме с приличным воспитанием, а Джосси хранила в тайне свое возможное родство с Тильдой, она не стала возражать против дружбы Кейтлин с ее дочерью. К тому же это было ей на руку. У Кейтлин она могла узнавать подробности общения Тильды с Дарой.

Сегодня Кейтлин вторую половину дня провела с Мелиссой. Дара забрал ее из Длинного дома и к ужину привез домой, в Холл. После ужина Джосси вместе с дочерью поднялись наверх, чтобы помочь Кейтлин расплести косы перед тем, как та пойдет принимать ванну. Кейтлин не любила, когда ей расчесывали волосы, но ей нравилось сидеть за туалетным столиком матери, на котором стояли золоченые стеклянные баночки с косметическими средствами.