Текст книги "Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном"

Автор книги: Джозеф Шеридан Ле Фаню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 59 страниц)

Глава XIV
Мадемуазель де Лавальер

Мы с маркизом переходили из гостиной в гостиную, однако разыскать графа в такой толчее было не так-то просто.

– Оставайтесь здесь, – сказал наконец маркиз. – Я придумал, как его лучше найти. Возможно, ревность подсказывает графу, что знакомить вас с женою не в его интересах. Думаю, одному мне легче будет его уговорить – вы ведь, кажется, очень хотите, чтобы вас представили.

Разговор этот происходил в комнате, которая ныне именуется «Salon d’Apollon» [175]175
  «Аполлонова гостиная» ( фр.).


[Закрыть], мне запомнились стены, увешанные картинами. И моему приключению в тот вечер суждено было случиться именно здесь.

Я присел на диван с золоченою спинкою и огляделся. На просторном сиденье расположились, кроме меня, еще трое или четверо; все очень оживленно беседовали между собой. Все – кроме одной дамы, сидевшей подле меня: нас разделяло не более двух футов. Дама, по-видимому, погружена была в задумчивость; ее поза казалась воплощением изящества. Костюм в точности повторял одеяние мадемуазель де Лавальер с известного портрета Коллиньяна {167}, отличавшееся, как вы помните, не только роскошью, но и элегантностью. Волосы были напудрены, но под пудрою угадывался их собственный темно-каштановый цвет. Из-под подола выглядывала маленькая ножка, рука же покоряла изяществом и благородством формы.

Дама, к моей досаде, ни разу не сняла маску, тогда как многие подолгу держали свои маски в руках.

Я был уверен, что она хороша собою. Пользуясь преимуществом маскарада – особого мира, в котором позволительно все и разве по голосу да по случайным намекам отличишь друга от врага, – я заговорил.

– Мадемуазель, меня трудно обмануть, – начал я.

– Тем лучше для вас, месье, – спокойно отвечала маска.

– Я хочу сказать, мадемуазель, – продолжал я, решившись прибегнуть к невинной хитрости, – что скрыть красоту не так-то легко, как вы думаете.

– Вы необыкновенно проницательны, месье, – все так же мило и беспечно заметила она.

– Под костюмом мадемуазель де Лавальер я угадываю формы, совершенством превосходящие оригинал; я подымаю взор выше, вижу лишь таинственную маску – и все же, мадемуазель, возможно ли вас с кем-то спутать? О нет! Красота, как драгоценный камень из сказок Шахерезады: как ни укрывай, как ни прячь, а все ж сияние выдаст его.

– Я знаю эту сказку, месье, – отвечала молодая особа. – Сияние действительно выдало камень, но не на солнце, а в темноте {168}. Так неужто в дворцовых комнатах так мало света, месье, что вам ярок и простенький светлячок? Я-то думала, что стоит появиться некой графине – и все кругом меркнет в ее лучах.

Я оказался в весьма щекотливом положении. Как ответить? Дама эта, возможно, просто опасная шутница, каких немало найдется в любом обществе, но, может быть, и близкая подруга графини де Сент-Алир? Посему я осторожно осведомился:

– Какая графиня?

– Если вы знаете меня, то должны знать и мою лучшую подругу. Ведь она прекрасна, правда?

– Не знаю, право, как ответить; графинь так много…

– Всем, кто знаком со мною, известна и моя самая любимая подруга… Или, может быть, вы меня вовсе и не знаете?

– Вы ставите меня в тупик, мадемуазель. Ужели я мог обознаться?

– А скажите, с кем вы только что говорили? – спросила она.

– С одним человеком, с другом, – ответил я.

– Понятно, что с другом; но мне почудилось, что я знаю его, и я хотела бы в этом убедиться. Это был некий маркиз?

И снова ее вопрос меня смутил.

– Ах, здесь так много людей, с одним поговоришь, с другим, да и…

– Да и увильнешь от ответа на самый простой вопрос. Но знайте же раз и навсегда: ничто так не отвращает человека прямого, как подозрительность. Вы, месье, мне не доверяете – что ж, и я буду относиться к вам соответственно.

– Мадемуазель, я заслужил бы презрение куда большее, когда бы нарушил данное другу слово.

– Да ведь вам все равно не удалось меня обмануть, вы всего лишь подражаете дипломатии своего друга. Ненавижу дипломатию: она годится разве для трусов и обманщиков. А вам не приходило в голову, месье, что я просто могу знать этого господина, с крестиком из белой тесемочки? Я прекрасно знаю маркиза д’Армонвиля. Как видите, вы напрасно себя утруждали.

– Не могу ни подтвердить, ни отрицать вашу догадку.

– Этого и не требуется. Но зачем было унижать женщину?

– Что вы говорите, мадемуазель! Я никогда бы себе этого не позволил!

– Вы притворились, будто узнали меня, – а это ложь. Не то из прихоти, не то от равнодушия, вы разговаривали со мною так, словно перед вами не живой человек, а всего лишь костюм! Наговорили мне комплиментов и тут же сделали вид, что обознались. Ну что ж! Верно, в мире не осталось уж честности и прямоты.

– Право, мадемуазель, вы составили обо мне превратное представление.

– Вы обо мне тоже: я оказалась не столь глупа, как вы ожидали. Я прекрасно знаю, кого надеялись вы развлечь своими комплиментами и меланхолическими разглагольствованиями и кого вы с этой похвальною целью здесь разыскивали.

– Кого же? – потребовал я.

– Скажу, но с одним условием.

– Что за условие?

– Вы признаетесь, если я окажусь права.

– Вы ко мне несправедливы, – возразил я. – Я никак не могу признать, что намеревался говорить с какой бы то ни было дамою в тоне, который вы сейчас описали.

– Что ж, на этом я не настаиваю; но только, когда я назову даму, вы обязаны подтвердить, что я права.

– И я непременно должен вам это обещать?

– Разумеется, нет; вас никто не принуждает. Но лишь на таком условии я согласна продолжать разговор.

С минуту я колебался; но откуда ей знать? Вряд ли графиня успела поведать кому-то о своей тайне; к тому же маске в костюме Лавальер никак не может быть известно, кто сидит рядом с нею, кто скрывается под черным домино с красным крестом на груди.

– Согласен, – сказал я. – Обещаю.

– Но вы должны дать слово чести.

– Хорошо. Даю вам честное слово.

– Ну что же, тогда эта дама – графиня де Сент-Алир.

Я был несказанно удивлен и смущен, но, памятуя мое обещание, сказал:

– Должен признать, я действительно надеялся, что нынче вечером меня представят графине де Сент-Алир. Но могу вам также дать самое честное слово, что графиня ни в малейшей степени не подозревает, что я ищу знакомства с нею. Более того, она, по всей вероятности, вовсе не помнит о моем существовании. Я имел однажды счастье оказать ей и графу маленькую услугу, но, боюсь, слишком пустячную; графиня не стала бы вспоминать о ней долее одного часа.

– Мир не так неблагодарен, как вы полагаете. Да хотя бы он и был таковым, все же есть сердца, которые искупают этот грех. За графиню де Сент-Алир я отвечаю как за себя: она никогда не забывает доброты. Правда, она не всегда может открыть свои чувства, ведь она несчастлива.

– Несчастлива! Так я и предполагал! Что же до остального… Вы польстили мне, великодушно желая утешить, но надеяться на действительное внимание графини я не смею.

– Месье, если я говорю, что я подруга графини, то, стало быть, немного знаю об ее натуре; мы доверяем друг другу и кое-какие секреты – мне, быть может, известно больше, чем вы думаете. Например, об одной пустячной услуге, память о которой, по-вашему, должна быть столь недолговечной.

Разговор занимал меня все более. Как все молодые люди, я был готов к шальному риску, и мысль о том, что преследование замужней дамы само по себе неприлично и отвратительно, меня вовсе не тревожила; к тому же задето было мое самолюбие и взбудоражены страсти – непременный двигатель подобных романов. Образ прекрасной графини совершенно вытеснил в моем сердце красавицу Лавальер, вернее – ее двойника, сидевшего предо мною во плоти. Право, я многое бы отдал, лишь бы услышать, что моя Дульсинея не забыла рыцаря – того, кто с одною палкою в руке бросился ради нее под саблю разъяренного драгуна – и победил.

– Вы говорите, что графиня несчастлива, – сказал я. – Какие же тому причины?

– Причин немало. Муж ее ревнивый и деспотичный старик. Разве одного этого не довольно? Но даже когда она избавлена от его общества – ее гнетет тоска и одиночество.

– А вы? Разве вы с нею не подруги? – возразил я.

– Думаете, подруги достаточно? – отвечала она. – Ей ведь некому больше открыть свое сердце.

– Так не найдется ли в этом сердце уголка и для друга?

– Спросите ее сами!

– Но как это сделать?

– Графиня вам подскажет.

– Как?

Она отвечала вопросом на вопрос:

– Вы остановились в Версале?

– Нет. В версальских гостиницах мест не было, и я нанял комнату в «Летящем драконе», что стоит на краю парка Шато де ла Карк.

– Это даже лучше. Я не спрашиваю, достанет ли у вас мужества пойти на риск. Я также не спрашиваю, порядочный ли вы человек: я знаю, что всякая дама может довериться вам не страшась. На свете так мало мужчин, которым можно назначить встречу для беседы, не рискуя при этом своей репутацией! Вы найдете графиню в два часа ночи в парке Шато де ла Карк. Какую комнату вам отвели в «Летящем драконе»?

Я был крайне удивлен смелостью этой девушки. Не водит ли она меня, что называется, за нос?

– Какую комнату?.. Попробую описать, – сказал я. – Окно ее выходит на задний фасад, крайнее справа на втором этаже.

– Прекрасно. Так вот, выглянув хоть единожды из окна, вы увидели внизу парк и в нем наверняка заметили купы лип и каштанов. Они растут очень тесно и образуют вместе маленькую рощицу. Вам надобно вернуться в «Летящий дракон», переодеться и, сохраняя в строжайшей тайне цель вашей ночной прогулки, выйти из гостиницы. Незаметно перебравшись через стену парка, вы сразу же попадете в рощицу, о которой я говорила; там вы найдете графиню. Она, всецело полагаясь на вашу почтительность, уделит вам несколько минут для беседы и в немногих словах объяснит многое, о чем мне здесь говорить не пристало.

Не берусь передать, с какими чувствами выслушал я эти слова. Изумленной радости моей не было границ. Она, однако, тут же сменилась сомнением.

– Мадемуазель, когда бы я мог допустить, что столь великое счастье и впрямь будет мне даровано, я благодарил бы вас после всю жизнь. Но как смею я поверить, что вами движет не одно лишь великодушие и сочувствие и графиня де Сент-Алир на самом деле удостоит меня такой чести?

– Месье, вы либо не хотите верить, что мне действительно поручена тайна, коей до сих пор нераздельно владели лишь вы с графинею, либо вам кажется, что это жестокий розыгрыш. Ну, как уверить вас?.. Клянусь трепетом прощального шепота, клянусь именем подруги, что приколола к моей груди этот цветок. – Девушка бережно приподняла пальцем бутон белой розы, кивавший из ее бутоньерки. – Клянусь, она доверилась мне! Клянусь моею доброю звездой и ее доброю… Нет, лучше прекрасною звездой! Что, довольно?

– Довольно ли? – с жаром воскликнул я. – Более чем довольно! Как благодарить мне вас?

– И коль скоро она так доверяет мне, – продолжала она, – стало быть, я ее подруга. Ну а дальше рассудите сами: разве пристало подруге бессовестно порочить дорогое имя – для того только, чтобы глупо разыграть совершенно незнакомого человека?

– О, простите меня, мадемуазель! Вы должны понять, как дорожу я надеждою видеться и говорить с графинею. Удивительно ли, что в мое сердце закралось сомнение? Однако вы его развеяли и, надеюсь, простите меня великодушно.

– Значит, вы будете в два часа ночи в условленном месте?

– О, конечно!

– Я знаю, месье, вы не остановитесь перед опасностью. Нет-нет, не нужно меня ни в чем уверять: вы делом доказали уже свое мужество.

– Я рад буду новой опасности, лишь бы приблизить желанный миг!

– Не лучше ли вам теперь присоединиться к вашему другу, месье?

– Мы договорились, что я буду ждать его здесь. Граф де Сент-Алир обещал представить меня графине.

– И вы, месье, наивно ему поверили?

– Отчего я должен ему не верить?

– Оттого хотя бы, что он ревнив и коварен. Да вы и сами убедитесь: он и не подумает знакомить вас с женою. Он вернется, скажет, что не нашел ее, и посулит представить вас в другой раз.

– Вот он, кажется, идет, а с ним и мой друг. Да, верно, дамы с ними нет…

– Ну вот, что я говорила?! Долго же придется вам дожидаться своего счастья, если надеетесь получить его из рук старика мужа. Между тем лучше нам не показываться перед ним вместе. Он заподозрит, что мы говорили о его жене, и это только насторожит ревнивца.

Я поблагодарил неизвестную, оказавшую мне столь неоценимую услугу, и, отступивши на несколько шагов, обошел графа с тыла.

Я лишь улыбнулся под маскою, когда граф принялся меня уверять, что герцогиня де ла Рокём перешла в другую гостиную и увела за собою графиню, но он очень скоро найдет удобный случай нас познакомить.

Беседы с маркизом д’Армонвилем, пришедшим под руку с графом, я избегал, боясь, что он вызовется сопровождать меня до гостиницы и я принужден буду выдумывать отговорки.

Посему я постарался затеряться в толпе и, заметив, куда двинулись граф и мой друг маркиз, устремился в противоположном направлении, к Зеркальной галерее.

Глава XV
Тайна «Летящего дракона»

В те дни fêtes во Франции начинались раньше, чем нынешние лондонские балы. Я взглянул на часы. Было начало первого.

Стояла безветренная душная ночь; в великолепной анфиладе комнат, пусть и очень просторных, жара казалась непереносимою; более всего от духоты страдали маски. В местах особенного скопления людей дышать было просто нечем, а обилие огней еще усиливало жару. Я решил избавиться от маски, как и многие другие, кто не слишком беспокоился об инкогнито. Едва я ее снял и задышал чуть свободнее, чей-то знакомый голос окликнул меня по-английски. То был Том Уистлуик, драгун N-ского полка. Лицо его раскраснелось: по-видимому, он тоже только что снял маску. Том был из тех новоиспеченных героев Ватерлоо, коих в ту пору превозносил весь мир, кроме, разумеется, французов. Единственным известным мне недостатком Тома была его привычка утолять жажду – как правило, чрезмерную – шампанским. Он без стеснения делал это на всяческих балах, празднествах, музыкальных вечерах – короче, везде, где только возможно. Посему со своим приятелем, неким месье Карманьяком, он знакомил меня заплетающимся языком. Месье Карманьяк был маленький сухопарый господин, державшийся чрезвычайно прямо. Он был лыс, нюхал табак, носил очки и, как выяснилось, состоял на государственной службе.

Том пребывал в самом приятном и игривом расположении духа. Говорил он, надо полагать, нечто остроумное, но не очень понятное, и при этом вздергивал брови, кривовато улыбался и рассеянно обмахивался маскою.

Впрочем, вскоре, к моему облегчению, он предпочел замолчать и довольствоваться ролью слушателя, пока мы с месье Карманьяком продолжали разговор. С величайшей осторожностью, даже робостью Том бочком уселся на скамью рядом с нами и поставил своею единственною целью держать глаза открытыми.

– Так вы поселились в «Летящем драконе»? – сказал француз. – Я знаю, это в полулье отсюда. Года четыре назад, когда я служил еще в другом полицейском департаменте, в вашей гостинице произошли два престранных случая. Первый – с одним состоятельным émigré [176]176
  Эмигрант ( фр.).


[Закрыть], которому импе… которому Наполеон позволил вернуться во Францию. Человек этот попросту исчез. Другой случай, не менее странный, – с богатым русским дворянином, он тоже пропал самым таинственным образом.

– Мой слуга, – сказал я, – дал мне весьма путаный отчет о каких-то происшествиях в доме; их герои, насколько мне помнится, были те же самые, то есть возвратившийся на родину француз-аристократ и богатый русский. Однако его рассказ показался мне составленным из одних чудес – в сверхъестественном смысле, – и, признаться, я не поверил ни единому слову.

– Нет, ничего сверхъестественного там не происходило, – возразил француз, – но были обстоятельства совершенно необъяснимые. Можно, конечно, строить догадки, но по-настоящему случаи эти не только не раскрыты, а даже не прояснились ни на йоту.

– Пожалуйста, расскажите мне о них, – попросил я, – любопытство мое не праздно, коль скоро я квартируюсь в этом доме. Не подозревают ли кого из прислуги или владельцев гостиницы?

– И прислуга, и хозяева с тех пор сменились. Интересно, что роковые случаи происходят в одной определенной комнате.

– Вы могли бы ее описать?

– Конечно. Просторная, обшитая дубом спальня на втором этаже, крайняя в правом крыле, окно выходит в парк.

– Вот так так! Это как раз моя комната! – воскликнул я, чувствуя все больший интерес, к которому примешивалось какое-то слабое зябкое чувство. – Что, господа эти умерли или и впрямь сквозь землю провалились?

– Нет, они не умерли – они просто странным образом исчезли. Могу вам рассказать все очень подробно; я как раз знаю оба дела в точности, поскольку в первом случае выезжал на место происшествия снимать показания, а во второй раз, хотя сам я туда не ездил, через меня шли все бумаги; я также диктовал официальные письма к родственникам пропавших – они обратились к правительству с просьбою расследовать обстоятельства дела. От тех же родственников пришли к нам письма два с лишним года спустя. Они сообщили, что пропавшие так и не появились. – Он взял понюшку табаку и взглянул на меня серьезно и задумчиво. – Да, не появились. Я изложу вам обстоятельства, насколько они нам известны. Шевалье Шато Блассемар, французский аристократ и художник-любитель, в отличие от большинства émigrés, вовремя смекнул, что грядут перемены, и успел продать большую часть своего имущества, прежде чем революция исключила саму возможность подобных сделок. Он выручил при этом весьма значительную сумму. По возвращении привез с собою около полумиллиона франков, из которых немалую часть вложил в государственные бумаги; основное же состояние оставалось у него вложенным в земли и недвижимость в Австрии. Из сказанного понятно, что господин этот был богат, так что нет, стало быть, никаких оснований полагать, что он разорился или испытывал денежные затруднения, ведь правда?

Я кивнул.

– Привычки этого человека, в сравнении с его средствами, были более чем скромны. Он нанял в Париже хорошие комнаты и какое-то время был поглощен обществом, театрами и иными приличными развлечениями; не играл. Он был средних лет, но молодился; страдал, пожалуй, излишним тщеславием, что вполне обычно для подобного рода людей; в остальном же был человеком учтивым и благовоспитанным, никого не беспокоил и, согласитесь, менее всего мог возбуждать чувство вражды и неприязни.

– Да, пожалуй.

– В начале лета тысяча восемьсот одиннадцатого года он получил разрешение на снятие копии с какой-то картины в одном из здешних salons и с этой целью прибыл сюда, в Версаль. Работа его продвигалась медленно. Через некоторое время он выехал из местной гостиницы и поселился для разнообразия в «Летящем драконе». Там он сам выбрал для себя спальню, в которой, по случайному совпадению, проживаете теперь вы. С этого времени он, по всей видимости, работал очень мало и редко бывал в своих апартаментах в Париже. Однажды вечером он сообщил хозяину «Летящего дракона», что собирается в Париж для разрешения одного вопроса и намерен задержаться там на несколько дней, что слуга его также едет с ним, однако комнату в «Летящем драконе» он сохраняет за собою, так как вернется сюда весьма скоро. В комнате он оставил кое-какую одежду, но взял дорожную сумку, несессер – короче, все самое необходимое, – сел в карету и со слугою на запятках уехал в Париж. Вы следите, месье?

– Внимательнейшим образом, – уверил я.

– И вот, месье, они уже подъезжали к его парижским апартаментам, как вдруг он неожиданно остановил карету и объявил слуге, что передумал и переночует где-то в другом месте, что у него очень важное дело на севере Франции, неподалеку от Руана, и он двинется в путь до света и вернется через две недели. Он подозвал фиакр и забрал с собою небольшую кожаную сумку, в которую, как сказал потом слуга, могли бы войти разве что несколько сорочек да сюртук, вот только была она уж очень тяжела; последнее слуге было доподлинно известно, так как он держал сумку в руке, покуда хозяин отсчитывал из своего кошелька тридцать шесть наполеондоров, за которые, по его возвращении, слуга должен был отчитаться. Итак, с этою самою сумкою он сел в фиакр. До сих пор, как видите, все довольно ясно.

– Вполне, – подтвердил я.

– А дальнейшее покрыто тайною, – сказал Карманьяк. – С тех пор никто из знавших графа Шато Блассемара, насколько нам известно, его более не видел. Мы выяснили, что как раз накануне поверенный по распоряжению графа реализовал все имевшиеся у него ценные бумаги и передал клиенту вырученные деньги наличными. Данное при этом объяснение вполне соответствовало тому, что было сказано слуге: граф объявил поверенному, что едет на север Франции улаживать какие-то спорные вопросы и не знает точно, какая сумма может ему для этого понадобиться. Таким образом, увесистая сумка, так озадачившая слугу, содержала, без сомнения, золотые монеты. Желаете понюшку, месье?

Он вежливо держал передо мною раскрытую табакерку, из которой я решился взять щепоть, для пробы.

– В ходе расследования, – продолжал он, – была назначена награда за любые сведения, проливающие свет на эту загадку; искали возницу фиакра, «нанятого такого-то числа около половины одиннадцатого вечера господином с черной кожаной дорожною сумкою в руке, который, выйдя из частной кареты, передал своему слуге деньги, дважды их при этом пересчитав». Явилось не менее полутора сотен возниц, но того, которого мы искали, среди них не оказалось. Однако мы все-таки получили любопытные и неожиданные свидетельские показания с совершенно другого конца… Как этот несносный арлекин дребезжит своею шпагою!

– Да, просто невыносимо, – поддержал я.

Арлекин вскоре удалился, и собеседник мой продолжал:

– Свидетельство, о котором я говорю, исходило от мальчика лет двенадцати, он частенько бегал у графа на посылках, а потому прекрасно знал его в лицо. Он сообщил, что в ту же самую ночь, около половины первого – светила, заметьте, яркая луна, – мать его внезапно занемогла, и его послали за sage femme [177]177
  Повивальная бабка ( фр.).


[Закрыть], что живет в двух шагах от «Летящего дракона». Дом, где жил мальчик с родителями, находился в миле, если не больше, от гостиницы, и ему нужно было обогнуть парк Шато де ла Карк. Идти надо было мимо заброшенного кладбища при церкви Сент-Обен – от дороги его отделяют лишь три старых дерева да низенькая ограда. Парнишка немного робел, приближаясь к старинному кладбищу; и вот в ярком свете луны увидел он сидящего на могильной плите человека, в котором тут же признал графа. Граф, кстати сказать, имел у местных жителей одно прозвище, означающее буквально «человек с улыбкою». На сей раз, однако, он показался свидетелю довольно удрученным; он забивал заряд в ствол пистолета, и еще один пистолет лежал на надгробии подле него.

Мальчик пробирался незаметно, на цыпочках, не сводя глаз с графа Шато Блассемара, или с того, кого он принял за графа. Человек этот был одет не так, как обычно одевался граф, но свидетель божился, что не мог обознаться. Лицо у графа, сказал он, было суровое и печальное, однако – хоть он и не улыбался – это было все то же, хорошо знакомое мальчику лицо. Убежденности юного свидетеля не поколебали никакие уговоры. Тогда-то графа – если это и впрямь был граф – и видели в последний раз. С тех пор о нем нет, как говорится, ни слуху ни духу. В окрестностях Руана узнать ничего не удалось. Нет никаких доказательств его смерти, но и признаков того, что он жив, тоже нет.

– И впрямь прелюбопытный случай, – заметил я и собирался было задать рассказчику пару вопросов, когда нас прервал Том Уистлуик, успевший, как оказалось, проветриться и воротиться и пребывавший уже в гораздо менее блаженном и более осмысленном состоянии.

– Послушайте, Карманьяк, уже поздно, я должен идти; право же, мне нужно, я ведь вам объяснял. А с вами, Беккет, мы непременно на днях встретимся.

– Очень жаль, месье, что я не успел изложить вам обстоятельства второго случая, еще более таинственного и зловещего, чем предыдущий. Он произошел с другим жильцом той же самой комнаты осенью того же года…

– Так сделайте милость, господа, приезжайте оба завтра обедать ко мне в «Летящий дракон».

И пока мы следовали через Зеркальную галерею, я успел добиться от них согласия.

– Смотрите-ка! – воскликнул Уистлуик, когда мы назначили точный час встречи. – Эта пагода, или носилки, или как, бишь, оно называется, так и стоит! И ни одного – черт возьми! – китайца поблизости! И откуда они, проныры, все про всех знают, ума не приложу! Я встретил тут Джека Наффлза – так он говорит, что это цыгане, а не китайцы; любопытно, однако, куда они все запропастились? Пойду-ка, пожалуй, взгляну на этого пророка.

Он подергал за бамбуковые шторы, устроенные наподобие венецианских, так что они опускались снаружи красных занавесок; шторы, однако, не поддались, и ему удалось лишь сунуть нос снизу, где одна из них не доходила до носилок.

Воротившись, он сообщил:

– Там темно, этого малого почти не видно. Он весь в красном и в золоте, на голове расшитая шляпа, словно у мандарина; спит как убитый. Но зато, я вам скажу, запах от него – боже милостивый! Хуже, чем от свиньи! Ей-богу, пойдите понюхайте, хоть будет потом что рассказать. Фу! Тьфу! Ой, ну и запашок! Ф-фу-у!

Не соблазнившись сим заманчивым приглашением, мы кое-как пробились к выходу. Я пожелал обоим доброй ночи, напомнив об обещании быть на другой день у меня. Наконец я добрался до своей кареты, которая вскоре медленно покатила по лунной пустынной дороге меж вековых дерев к «Летящему дракону».

Сколько же всего произошло за последние два часа! Какое обилие ярких и причудливых картин вместилось в сей краткий промежуток! А какое приключение ожидает меня впереди!..

Безмолвная, залитая лунным светом дорога разительно отличалась от шумного вихря наслаждений, из которого я только что вырвался. Позади остались грохот, музыка, бриллианты, краски и огни.

Дыхание мудрой природы в такой час всегда действует отрезвляюще. Я осознал вдруг с ужасом и раскаянием, что мои домогательства греховны и безрассудны. Ах, если б нога моя вовсе не вступала в сей лабиринт, ведущий бог весть куда… Но об этом поздно теперь думать: капли горечи уж просочились в чашу, которую мне суждено будет испить; на сердце мое камнем легли какие-то смутные дурные предчувствия. И окажись рядом мой славный друг, Альфред Огле, или даже добрейший Том Уистлуик, я бы наверняка признался в терзавших меня страхах и сомнениях.