Текст книги "Сказитель из Марракеша"

Автор книги: Джойдип Рой-Бхаттачарайа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глаз-скиталец

На третий марракешский год я работал в харчевне, вносил вклад в наши финансы. Хозяином был Абдеслам, уроженец Марракеша. Низкорослый, тщедушный, бледный, он вышел из полунищей семьи и многолетним тяжким трудом скопил на разрешение держать харчевню. Ей Абдеслам отдавал все силы; работал как вол, от рассвета до заката, и от своих помощников ожидал того же. Порой, когда ему казалось, что помощники делают меньше положенного, он гонял их палкой, однако меня не трогал, боясь моего отца. Наверно, он считал, что отец обладает колдовской силой.

Абдесламу нравилось декламировать стихи из Корана. Он чередовал их с песнями в стиле рай, сложенными в Алжире и на Рифе. Клиенты текли к нему рекой, деньги он делал хорошие, вот только моя работа была скучна и утомительна. Я был мальчиком на побегушках, выполнял самые разные задания – от нарезки овощей до мытья из шланга длинных деревянных столов и скамей, стоявших перед входом. У нас подавали шашлыки, салат с оливками, сандвичи с рыбой, кефту, хабру, мечоуи, б’стиллу, фекку, деллахи, миндальное молоко, а также терпкий напиток из женьшеня под названием «кенденьяль», считавшийся афродизиаком. Чаще всего клиенты спрашивали кроваво-красную мергез – колбасу из баранины. Абдеслам приправлял ее пикантным соусом хариса собственного приготовления. Он ужасно гордился своей харисой. «Настоящего мужчину видно по тому, как он ест мою харису» – вот какое у него было любимое присловье.

Я работал в харчевне с девяти утра до четырех дня, а затем вместе с отцом устраивался на противоположной стороне площади. Самое тяжелое было – переждать время между трапезами; особенно оно тянулось, когда солнце стояло в зените. Я развлекался тем, что воображал себя глазом, который гуляет отдельно от тела. Этому приему научил меня отец, чтобы развивались воображение и память. Глаз-скиталец отправлялся по моим поручениям, а по возвращении представлял подробные перечни увиденного, я же, в свою очередь, воспроизводил эти перечни отцу. Отец дал мне задание; набрать сто разных объектов; я очень гордился, когда в один прекрасный день смог перечислить их все.

Эти мысленные перечни были словно струйки дыма, которые я наколдовывал из пустоты. Они позволяли вырваться из ловушки лакейских обязанностей и с каждым разом укрепляли уверенность в своих силах. Сначала я вносил в перечни все без разбора и порядка – клетку с соловьем, корзины ручной работы, берберские женские украшения, яркие рахалия – декоративные тарелки из Феса, выполненные в глянцевых синих, зеленых и желтых тонах; тонкой росписи глиняные масляные лампы, медные кувшины для воды и серебряные чайники, бронзовую руку Фатимы, защищающую от дурного глаза, кованые стулья, сердитых гусей и кур, шелковые кисти, кожаные чувяки, джеллабы и бурнусы, горки сушеных листочков мяты, пластиковые емкости для пряностей, наполненные ююбой, каба-каба, индиго, румянами, шамбалой, серой амброй. Затем я стал давать памяти более сложные задания, составлять перечни конкретных вещей – например засахаренных фруктов, или расписанных вручную шкатулок, или верблюжьих седел. Вскоре перечни наскучили мне. Задания для глаза-скитальца становились едва выполнимыми: наблюдать сквозь двери и стены или убирать камни, которыми вымощена Джемаа, чтобы открылись пики, а на них – мумифицировавшиеся головы с лицами, искаженными болью. А в другой раз под камнями обнаруживались целые акры спрессованных жасминовых лепестков.

Я стал мысленно называть себя Повелителем глаза-скитальца. Никто и ничто не укрывалось от щупалец моего взора. Я вселял страх гнева Господня даже в души самых отпетых преступников. Отец, узнав об этом из моих речей, предостерег меня от высокомерия.

Зуак

В самом сердце медины, на втором этаже дворца Дар-Си-Саид, расположен чертог для новобрачных, от пола до потолка расписанный цветочными и геометрическими узорами, выполненными на панелях из атласского кедра. В углу чертога есть небольшая деревянная панель, отличная от прочих, со стилизованным изображением марракешского уличного рассказчика. Подле рассказчика сидит его сынишка. Хотя резьба, уникальная уже потому, что представляет человеческие фигуры, была сделана более века назад, мне нравится думать, будто это наш с отцом портрет. Такие мысли вызывают улыбку – надо же, мы увековечены на деревяшке, чудом избегнувшей мусульманского запрета на образы живых существ.

Когда-то давно, сидя в тени отца на килиме, я думал об этой панели и пытался замереть подобно нарисованному мальчику. Однажды женщина в чадре, впечатленная моей способностью оставаться абсолютно неподвижным, дала мне пять дирхамов и кусок сладкого липкого пирога. При виде монет отец нахмурился, явно обеспокоенный – не за это, по его мнению, следовало получать плату. «Я верю, – говорил он, – в бессмертие слов. Но не верю в разного рода уловки. Нельзя путать реальность с чистотой воображения».

Наверно, по счастливой случайности в том же самом чертоге дворца Дар-Си-Саид мое внимание привлек подсвечник из бусин, тончайшей работы. В проволочную сеть были вплетены бусины, и огонь светил как бы из янтарной клетки. Я с первого взгляда влюбился в эту вещицу. Был вечер, закатное солнце окатило малиновой краской отдаленные горные вершины. Умирающий свет проникал сквозь мутное оконное стекло и поигрывал на подсвечнике. С тех пор каждую ночь, перед тем как заснуть, я грезил о нем. Я будто сам становился этим подсвечником, пронизанным светом, мои нервы вибрировали на той же частоте, что и невесомые проволочки; каждый раз, когда перед мысленным взором вставал подсвечник, меня охватывала сладкая дрожь. Я лежал в постели и улыбался от тайного счастья.

Однажды вечером дядя Моханд спросил, о чем это я мечтаю, и рассмеялся, услышав ответ.

– Что ж, – сказал дядя, – по крайней мере это безобидная страсть в отличие от многих других. – И тяжко вздохнул. – Неодушевленные предметы не огрызаются, – продолжал дядя, – не гнобят и не изводят человека. – Он с тоской покосился на кухню, где хлопотала тетка.

– Поделись со мной своей фантазией, – попросил дядя Моханд. – Я найду ей применение. – И добавил: – Остерегайся женщин. Они опасны.

Отель «Али»

– Но эта женщина была восхитительна, – с печальной улыбкой произнес Абдулла, и я не усомнился в его правоте. Абдулла взглянул на меня. Глаза у него блестели, будто он сподобился увидеть чудо.

Абдулла – завсегдатай моего кружка слушателей. Он бербер из долины Дадес, что на восточной стороне Атласского горного хребта. Говорят, он сын квайда, вождя племени, просто удача отвернулась от него. Сколько я знаю Абдуллу, он работает официантом в популярном отеле «Али», что на улице Муллы Измаила, сразу за Джемаа-эль-Фна. Кружок слушателей всегда кажется неполным, покуда не придет долговязый сутулый Абдулла и своим присутствием не благословит действо.

– О ком это ты, Абдулла? – раздался грубый оклик.

Кроткий Абдулла прикрыл глаза, будто вспоминая.

– О двоих чужестранцах, что бродили по нашей площади, – почти шепотом начал Абдулла. – О тех, что явились словно из другого мира. У женщины были синие глаза и золотые волосы. Я грежу о ней и поныне.

Тот же голос раздраженно перебил:

– Я думал, у нее темные глаза и темные волосы.

– Ты ошибаешься, – отвечал Абдулла с безыскусностью, заставлявшей поверить в его искренность. – Образ этой женщины отпечатан в моем мозгу. Забыть ее невозможно; никак невозможно.

Он на секунду замолк, уши его побагровели. Затем продолжал;

– Какой мне смысл лгать? У меня только что обнаружили рак. Мне недолго осталось. Память об этой женщине я унесу в могилу.

– Не будь таким фаталистом, Абдулла, – мягко произнес я.

Абдулла улыбнулся:

– На самом деле я реалист.

Он тихо кашлянул, и в этом приглушенном звуке мы уловили недуг, точащий его тело. Словно разгадав наши подозрения, Абдулла поник головой.

– Сейчас речь не обо мне, – смущенно сказал он. – Выслушайте мою историю. Вы будете удивлены.

Порывистым жестом Абдулла откинул со лба завиток волос. Устремил взгляд поверх наших голов, и зрачки его расширились, будто он бросился в темный водоворот памяти. Все так же глядя на дальнюю оконечность площади, Абдулла стал рассказывать о той ночи на Джемаа, нанизывая одну подробность на другую, с глубоким вниманием к мелочам, которое было его отличительной чертой.

– Я работал в ночную смену. Было ровно девять вечера, ибо старинные часы в ресторане как раз начали бить и я по обыкновению считал удары. Подобно этим часам большинство вещей у нас в ресторане – из прошедших эпох. Кушетки и диваны – со времен султана муллы Абдель Азиза, солонки, по слухам, принадлежали самому паше Эль-Глауи, изразцовые полы и стены датируются началом нашего века, а таджины и чайники – средними веками; говорят, они из малийского караван-сарая.

В ресторане было тепло. Я повесил куртку на вешалку в коридоре и работал в одной рубашке. Мой друг, бухгалтер Идрис, за стеклянной перегородкой подсчитывал дневную выручку. Повара на кухне играли в карты, не забывая следить за кушаньем в таджинах. В какой-то момент опрокинулся и упал стул. Раздались голоса, подобные крикам драчливых птиц. В остальном все было как всегда в людном ресторане – звон глиняной посуды и столовых приборов, приглушенные разговоры на многих языках, косые взгляды. В тот вечер особым блюдом был инжирный суп. Я едва успевал разливать по пиалам эту теплую прозрачную благоуханную жидкость.

Двое чужестранцев, казалось, возникли прямо из воздуха. Я буквально на секунду отвернулся – и вот они, уже здесь. В тот же миг для меня стихли все звуки. Все взгляды устремились на эту пару. Зал заполнили тени. Вдруг молодая женщина скользнула прямо ко мне.

– Мы очень устали, – почти прошептала она. – Можно нам сесть где-нибудь в уголке?

С первых же слов я понял, что они иностранцы. У женщины был незнакомый акцент, а одежда и манера держаться выдавали воспитание куда более свободное, нежели у нас.

Я провел их в отдельный кабинет, прикрутил фитиль масляной лампы и не подвинул, а поднял и переставил стулья. Мужчина опустился на диван и закрыл глаза. Лицо у него было тонкое и слишком усталое для туриста, борода холеная. Я принес им воды с лепестками цветов апельсина. Женщина бросила в стакан своего спутника белую таблетку и заставила его выпить все до капли. Я не сводил с них глаз. Казалось, движение одного из нас троих продолжается другим и завершается третьим. Мы были как соучастники.

Неожиданно для себя самого я спросил, откуда они приехали.

– Издалека, – равнодушно отвечал мужчина.

– Он из Индии, – сказала женщина. – А я наполовину француженка, наполовину американка. Мы впервые здесь, на Джемаа.

– А в Марракеше бывали?

– Нет, и в Марракеше впервые.

– А в Марокко?

– Тоже, – улыбнулась женщина. – Мы целый день бродили по старому городу. Отличное место, чтобы затеряться.

Указав на бороду чужестранца, я спросил, не мусульманин ли он.

Он приложил ладонь к сердцу, но ничего не ответил.

– Обожаю индийские фильмы, – снова заговорил я, – особенно пятидесятых – шестидесятых годов. Мне нравятся и актеры, и певцы. Например, Гита Датт, Кишор Кумар, Лата Мангешкар, Мохаммед Рафи. В них столько нежности и чистоты.

Мужчина неопределенно кивнул, но снова промолчал.

– Надеюсь, вам у нас нравится, – с чувством произнес я.

По пути в главный зал я остановился возле коробки с видеокассетами и не без труда нашел старую коллекцию песен в исполнении Мохаммеда Рафи. Вскоре в ресторане зазвучали слова любви; печальная мелодия, полная тоски и надежды, разлилась в воздухе.

Я вернулся, чтобы обслужить чужестранцев. Они так и сидели на диване в полном молчании. Мужчина, казалось, едва замечает происходящее вокруг. Внезапно он застонал и принялся массировать лоб. Женщина подалась к нему, вся – сострадание, и взяла его голову в ладони. Его правая рука стиснула ей запястье. Лаская своего друга заботливым взглядом, она что-то нашептывала и гладила его по щекам. Эти минуты принадлежали только им двоим; я вышел.

Через некоторое время я принес счет, и женщина спросила, скоро ли на площади начнут бить барабаны. Я остерег ее выходить на Джемаа с наступлением темноты.

– Мы непременно должны послушать барабаны, – отвечала она. Ярко-синие глаза горели нетерпением. – Нам столько рассказывали о музыкантах, что приходят на Джемаа из самых отдаленных мест.

– О да, они приходят издалека, из Нигера, из Мали; они приходят с Рифа и с Атласских гор, из Сахары и Сахеля. Они играют на джимбри, гайтах, лютнях-удах. Их барабаны будоражат ночь, как в незапамятные времена. Но для вас на Джемаа опасно. В эту пору там кишмя кишат карманники, мошенники и вообще преступники всех сортов. Мужчины курят киф и часто пьяны, даром что исповедуют ислам. Они себя не контролируют. Никто не застрахован. Мне всякое рассказывали. – Я обратился к мужчине: – Не ходите туда. – И повторил: – Не пускайте ее на Джемаа.

Не знаю, слышал ли он мои слова. Казалось, он где-то далеко. Он встал из-за стола, а женщина обернулась и долго смотрела на него с напряженностью, удивившей меня.

– Мы будем осторожны, – сказал мужчина вполголоса и пожал плечами, наконец приняв мой совет.

Женщина поблагодарила меня.

– Все очень вкусно, – сказала она. – Особенно мне понравился инжирный суп.

– Приходите днем, – пригласил я. – Днем мы готовим танджию. Наша танджия известна на весь Марракеш. Да, пожалуй, и на весь мир.

Она повернулась к площади:

– Жду не дождусь, когда смогу послушать тамбурины. Это будет словно шаг в прошлое. Сколько я об этом мечтала!

Я сказал достаточно. Оставалось только в бессилии махнуть рукой. Мужчина дал мне десять дирхамов чаевых.

Женщина улыбнулась и попрощалась по-арабски.

– Бессалама, – сказала она, приноровив улыбку к чужому наречию.

Я с тревогой смотрел им вслед. «Трек салама», – подумал я.

Масляная лампа на их столике догорела. На дне остался осадок. Одна из наших кошек вспрыгнула на стол и принялась ловить ночную бабочку. Я согнал кошку, она замурлыкала и потерлась о мою ногу. Мне почему-то вспомнился родной дом – массивная деревянная дверь, надежные стены. В таком доме живешь будто вне времени. Затем я подумал о Джемаа, о ее широком пространстве, где в любой момент может случиться все, что угодно.

В ту ночь мне снилось, что Джемаа покрыта снегом. Корка ослепительного льда лежала на крышах окружающих домов, и все словно было выточено из хрусталя. С тростниковых навесов над торговыми рядами спускались сталактиты; сталагмиты выросли на изразцовых полах дворцов. На месте Палмерии начиналась ледяная равнина, простиравшаяся до самых Атласских гор.

А в другом сне на Джемаа обрушилась водяная стена и поглотила ее.

Джамур

– Они были мужем и женой, – авторитетно заявил чей-то голос. – И я могу это засвидетельствовать. Она носила обручальное кольцо, хотя ей и недоставало уверенности, какую большинство женщин обретают после замужества. Она буквально смотрела ему в рот, что отнюдь не является признаком опытности. Она была пуглива, словно огонек в песчаной ямке. Что касается внешности, вынужден не согласиться с Абдуллой, хотя и уважаю его как человека правдивого: эта женщина была тоненькая, среднего роста, темноволосая и темноглазая: впрочем, когда в зрачки ее падал свет, радужка оказывалась ярко-зеленой.

Говорил Самир, купец-бербер. На Джемаа он был своего рода знаменитостью, ибо его имя, а точнее, название его селения, расположенного близ Тинзулина, попало в Книгу рекордов Гиннесса. История из разряда чудес, что иногда преподносит судьба – или что достигаются упорством. А случилось следующее. Несколько лет назад, с целью привлечь внимание к бедственному состоянию своих древних касб, непрестанно разрушаемых ветром и песком, жители собрались вместе и слепили из песка рекордное количество ангелов. Трудились все, от малышей, едва научившихся ходить, до девяностолетних старух. Наградой стало упоминание во всемирно известной книге, документальный телефильм, деньги от ООН на реставрацию касб и включение в списки мирового культурного наследия.

Самир все предприятие ставил в заслугу себе лично. Он не хвастался – просто говорил об этом как об установленном факте. Поскольку поблизости не было ни одного земляка, который мог бы оспорить заявление, Самир пользовался на Джемаа глубоким уважением и восхищением. Со времен песчаных ангелов Самир не совершил ничего выдающегося, но оставался объектом почитания, ибо деяние его добавило еще один пункт к списку достижений нашего народа.

Против слов такого уважаемого человека даже Абдулла, сын вождя, не нашелся что возразить.

– Возможно, ты прав, – пробормотал он, потупившись. – Возможно, она действительно была темноволосая и темноглазая.

– Память иногда нас подводит, друг мой, – великодушно заметил Самир. Голос был звучный, в нем слышались учтивость и снисходительность.

– Поистине, память подобна капризной любовнице, – поддержал я. – Даже самые достойные порой обманываются. Поведай же, Самир, свою историю. Где повстречались тебе чужестранцы?

– Где же еще, как не в моем ювелирном магазине, что сразу за торговым рядом Эль-Кебир.

Он выдержал эффектную паузу и оглядел нас всех. Придал лицу выражение напряженности, уместной при воспоминаниях о давнем событии.

– Время было послеобеденное, – начал Самир, – около трех часов. День выдался скупой на покупателей. Я едва продал одну-две вещицы и, покорившись судьбе, решил вздремнуть.

– Значит, к тебе в магазин чужестранцы зашли как раз перед рестораном при отеле «Али»? – перебил я.

Самир растопырил пальцы правой руки, имитируя солнечные лучи.

– О да, солнце стояло высоко. Поэтому-то я и запомнил все подробности облика чужестранки. Нечто в этом облике говорило о помазании, свершенном над нею самим солнцем.

Самир одарил Абдуллу великодушной улыбкой.

– Вероятно, в этом причина, что волосы чужестранки показались тебе золотыми.

– Я видел ее в полутьме, а не при дневном свете, – возразил Абдулла.

– Подробность несущественная, Сай Абдулла, – рассмеялся Самир. – Первой вошла в мою лавку женщина, – продолжал он. – Ее лицо светилось изнутри, будто в ней трепетал живой огонь. Уж не лгут ли мне глаза, подумал я. И пролепетал:

– Добро пожаловать. Bonjour, ça va? [2]2
  Здравствуйте, как дела? (фр.)


[Закрыть]Нет необходимости делать покупки, просто взгляните. Что за счастливая звезда привела столь восхитительную пери в мою скромную обитель? Что вы хотите за свое сокровище? – шутливо обратился я к мужчине. – Ça coûte combien? [3]3
  Какова цена? (фр.)


[Закрыть]Я владею касбой в Эль-Келаа-Мгуна, что с восточной стороны горного кряжа; там чудесные комнаты, в каждой есть ванная, а во дворе конюшня. Если же я недостоин прекрасной пери, могу отвезти вас в Имильчиль, что в горах Среднего Атласа, на легендарный свадебный фестиваль, где за вашу спутницу дадут минимум пятьдесят верблюдов. Мы остановимся в моем шатре, в широкой долине меж двух изумрудных озер – Исли, что значит «жених», и Тисли, что значит «невеста», и по старинным обычаям, с танцами и угощением, каких вы не видали и не едали, отпразднуем ее помолвку с богатым берберским вождем.

Молодой человек едва улыбнулся и поднял руку своей спутницы, чтобы я увидел обручальное кольцо, к слову, совсем простое, недостойное такой красавицы. Я, однако, воздержался от комментариев, ибо почувствовал, как мужчина ощетинился.

– Хорошо, – сказал я деловым тоном, – что вас интересует, друзья мои? Здесь все продается – и амулеты из Египта, и золотые украшения из Тимбукту, и серебряные браслеты из Нубии, и даже это великолепное ожерелье из Судана. Или вот взгляните на эти изящные сережки – работа наших мастеров из старого еврейского квартала. Обратите внимание на берберские ножные браслеты с колокольчиками, издающими мелодичный звон. Их можно носить как дома, так и на улице, в любое время.

Женщина держалась не так отстраненно, как ее спутник. Она улыбнулась мне и обошла всю лавку, горящими глазами изучая товар. Она не пропустила ни одной вещицы. Друг на друга чужестранцы не смотрели. Я закурил и дал им время освоиться.

Когда наконец женщина заговорила, в голосе ее слышался тихий смех.

– Сколько это стоит? – спросила она.

Я проследил ее жест. Она указывала на янтарный амулет с золотым скарабеем тонкой работы, впаянным в камень.

– Ваш вкус, мадам, вызывает восхищение, – отвечал я. – Эта вещица из Сахары, и цена за нее невелика. А вам я уступлю ее почти даром, ибо вы поразили меня. Для вас, и только для вас, я расстанусь с янтарным амулетом всего за семьсот дирхамов.

Она взглянула на своего спутника. С едва заметной улыбкой он возразил:

– Семьдесят дирхамов.

Я наклонил голову: игра началась. Мы торговались, как всегда торгуются лавочники с туристами. Я клялся, что о честности берберов из племени Айт-Моргад, к которому я принадлежу, слагают легенды; чужестранец разыгрывал интерес к серебряной джебане – длинногорлому кофейнику и перебирал безделушки в корзине.

– Вы меня разорите, мсье, – с достоинством произнес я и предложил окончательную цену, которая, кажется, заставила его задуматься.

– Зачем тратить столько времени на размышления? – торопил я. – Ведь это просто безделушка для вашей суженой. Одна ее улыбка стоит много дороже.

Но чужестранец уже смотрел на другую вещь, и с большим вниманием. Вскоре он резко обернулся к своей спутнице и заговорил вполголоса. Женщина вскинула брови, кивнула и перевела взгляд на меня.

– Что это такое? – спросила она по-французски.

– Это, мадам, джамур. Он из касбы, что стоит в ксаре – селении, обнесенном стеной, – в долине Дра, близ Тинзулина, откуда я родом. Это старинная и очень дорогая вещь. Джамуры устанавливают на крышах. Обычно они, подобно этому экземпляру, из полированной меди и состоят из пяти шаров, каждый следующий меньше предыдущего. Однако в отличие от этого экземпляра джамуры, как правило, увенчаны нашей национальной эмблемой, звездой внутри полумесяца. В Марракеше самые знаменитые джамуры – те, что украшают минарет мечети Кутубия.

Чужестранцы долго рассматривали джамур, затем мужчина произнес:

– Этим можно человека убить.

Я не нашелся с ответом.

К моему удивлению, чужестранец достал бумажник, отсчитал несколько купюр и заплатил последнюю названную мной цену за янтарный амулет.

– А как насчет джамура? – спросил я, однако чужестранец только рукой махнул.

– Джамуры нужны домовладельцам, – отвечал он. – Бродяге, не имеющему корней, они ни к чему.

– Мы, магрибцы, – сказал я, – считаем, что перво-наперво человеку следует обзавестись домом, и дом нельзя продавать без крайней нужды, ибо это наша усыпальница по сю сторону рая.

– Ну и какой же у вас дом? – спросил чужестранец, эхом повторяя традиционное магрибское приветствие.

Я улыбнулся в ответ на эту любезность.

– У меня хороший дом, – сказал я. – Он здесь, неподалеку, сразу за мечетью Муассин.

Женщина прервала нашу беседу: стала благодарить своего спутника за амулет, – однако он отвел ее в сторону и что-то шепнул, я не расслышал, что именно.

– Ты сегодня переутомился, – сочувственно сказала она.

Мужчина обратился ко мне:

– Не знаете ли, откуда здесь лучше наблюдать ночное небо?

– Любая крыша в старом городе станет для вас отличным местом наблюдения, – вторично опешив, отвечал я.

Чужестранец кивнул веско, словно я поделился ценнейшей информацией.

– Впрочем, если хотите смотреть на звезды, – продолжал я, – рекомендую террасу какого-нибудь внутреннего дворика за пределами медины. Там меньше света от лавок и уличных фонарей. Ничто не помешает вам любоваться восходящей луной сквозь пальмовые листья.

– Да вы поэт, – улыбнулся чужестранец.

Ободренный, я продолжал:

– Один мой друг владеет таким вот риадом. Называется «Тихая вилла», рядом с Палмерией. Мой друг – гостеприимный человек и будет рад с комфортом устроить вас на ночь.

– А если пойти на Джемаа-эль-Фна? – упорствовал чужестранец.

Я засмеялся.

– Конечно, небо видно и оттуда, только на Джемаа слишком многое будет вас отвлекать, тем более ночью.

– Тогда мы пойдем на Джемаа, – сказал чужестранец.

Озадаченный, я уставился на него. Затем пожал плечами.

– Нынче ночью, наблюдая восход луны, я стану думать о вас.

Чужестранец опустился на колени, чтобы напоследок рассмотреть джамур, поднялся и пожал мне руку.

– Как вы думаете, эта штука может пригодиться сегодня на площади Джемаа? – спросил он.

– Только если на вас нападут, – отвечал я, – а такая вероятность невелика. Рядом с площадью полицейское отделение. В Марракеше тщательно следят за порядком.

После этой загадочной фразы чужестранцы ушли, а я, совсем как Абдулла, вдруг стал думать о доме. Я радовался, что вечером мне есть куда вернуться. Я думал о зимней луне над асбестовыми крышами, о том, как ее неверный голубовато-белый свет блуждает по комнатам. Я чувствовал: после сегодняшней встречи ночь открылась для меня с новой стороны.

Самир помолчал, кургузыми пальцами задумчиво теребя кисти джеллабы.

– Как вам известно, в ту ночь луна не была голубовато-белой. В ту ночь она не проливала покой на землю. Луна была багровая, словно подбитый глаз; смущала ум и сердце.