Текст книги "Когда под ногами бездна (ЛП)"

Автор книги: Джордж Алек Эффинджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Пока я, постанывая от боли, плелся к «Серебряной ладони», у меня созрело важное решение. Я объявлю Папе, что не в силах помочь ему. Дело тут уже не в страхе перед операцией; черт возьми, пусть даже хирурги сплошь утыкают мой скальп розетками, я не справлюсь с этим парнем. Если мне так наподдали по затылку, когда я просто попытался проследить за ним в собственном квартале, где знаю каждый закоулок, как свои пять пальцев… Не сомневаюсь, что стоило Бонду только захотеть, и он обошелся бы со мной гораздо жестче. Модик просто принял Марида Одрана, местного суперсыщика и охотника за убийцами, за обыкновенного арабского грязного воришку и поступил так, как привык, когда сталкивался с отбросами. Должно быть, упражняется каждый божий день…

Нет, ничто не заставит меня передумать. И не нужны мне «три дня на размышление» – Папа вместе с его великими планами может катиться к чертям собачьим!

Я вернулся в бар и осушил свой стакан в два глотка. Несмотря на возражения Жака и Махмуда, объявил, что мне пора. Поцеловал в щечку красавицу Хейди и галантно прошептал ей на ухо предложение весьма неприличного свойства (что делал всякий раз, уходя из их заведения), а она, как обычно, с польщенным видом отказала. Я направился обратно к Френчи, по дороге обдумывая, как лучше объяснить Ясмин, что не собираюсь становиться героем, «служить не принцам и царям, ставить более высокие цели», и что там еще напророчила электронная гадалка… Она, конечно, страшно разочаруется во мне и неделю не позволит залезть в трусики, но даже это лучше, чем валяться в темном переулке с перерезанным горлом.

Да, оправдываться придется не только перед моей девочкой, но практически перед целым кварталом. Каждый – от Селимы до Чири, сержанта Хаджара и самого Фридландер-Бея – пожелает лично оторвать предмет моей мужской гордости. Но, как бы то ни было, решение принято. В конце концов, я свободный человек, и никто не заставит меня безропотно согласиться с такой жуткой участью, сколько бы красивых слов об общем благе и. моральном долге мне ни говорили. Все укрепляющие средства, которыми я сегодня обогатил организм – одна порция спиртного в «Серебряной ладони», две в заведении Френчи, плюс парочка треугольников, четыре «солнышка» и восемь паксиумов, – поддерживали мою решимость.

Где-то на полпути к Френчи ночь уже казалась мне прекрасной, воздух ласкающим, страхи исчезли, а тех, кто меня подзуживал вставить в мозг розетку, я мысленно спустил в бездонный колодец, куда не собирался никогда заглядывать. Пусть хоть трахаются друг с другом до упаду, наплевать. У меня своя жизнь и свои проблемы. Вот так.

11

Пятницу я назначил днем отдыха и восстановления сил. За последнее время моему бедному телу пришлось претерпеть немало обид от разных людей, включая друзей, знакомых, а также типов, с которыми я очень надеялся вскорости повстречаться где-нибудь в темном переулке. Главное достоинство Будайина – несметное множество подобных мест. Наверное, их создали специально, по заранее намеченному плану. Думаю, в одном из священных писаний найдется откровение, где говорится примерно так: «И поистине, для нужд особого рода дарованы вам темные переулки, где насмешникам и неверным станут в свой черед раскалывать черепа и разбивать в кровь их толстые губы, и сие будет приятно взору Господа, царящего на небесах». Черт его знает, откуда я взял это изречение. Не удивлюсь даже если оно приснилось мне ранним утром в первый из отпущенных мне Папой трех дней.

Итак, сначала за меня взялись Черные Вдовы; солидную лепту внесли шестерки Сейполта, Фридландер-Бея и лейтенанта Оккинга, ничем не отличавшиеся от их любезно улыбавшихся лицемерных хозяев; ночью состоялось короткое и не очень-то приятное свидание с психованным Джеймсом Бондом.

Коробочка, в которой я держал пилюльки, опустела; от былого богатства осталась лишь горстка розово-голубого порошка, который в принципе можно слизывать с кончиков пальцев, в надежде получить хоть на миллиграмм облегчения. Сначала я сожрал таблетки, содержащие опиум. С неимоверной быстротой исчерпал запас соннеина, приобретенного у Чириги и сержанта Хаджара – я прибегал к нему каждый раз, когда резкое движение истерзанной плоти вызывало новые волны боли. Потом я попробовал паксиум, маленькие сиреневые штучки, которые многие считают высшим достижением органической химии, Бесценным Даром, средством-от-всех-неприятностей; но вскоре они приносили не большее облегчение, чем, скажем, катышки верблюжьего помета. Но я прикончил и их, запив шестью унциями наилучшего успокоительного под названием «Джек Дэниелс» (Ясмин принесла бутылочку виски с работы).

Ладно, хватит хныкать: по крайней мере, остались еще сильнодействующие голубые треугольники. Вообще-то я не знал, имеют они болеутоляющий эффект или нет. Придется добровольно превратиться в подопытного кролика. Наука должна идти вперед! Я проглотил три штуки трифетамина. Эффект был поразительным с фармакологической точки зрения: примерно через полчаса моей главной и единственно важной заботой стало фантастическое сердцебиение. Я в панике начал проверять пульс и насчитал примерно четыреста двадцать два удара в минуту, но тут мое внимание отвлекли призрачные ящерицы, ползающие где-то совсем рядом… Наверняка и то, и другое мне почудилось.

Наркотики – твои друзья, обращайся с ними уважительно и бережно. Например, товарищей не выбрасывают в мусорную корзину, не спускают в унитаз. Если ты способен поступить так с близкими людьми (или с таблетками), то просто недостоин иметь ни тех, ни других. Лучше отдай их мне! Пилюльки – чудесная штука. Клянусь Аллахом, никогда в жизни не послушаюсь уговоров завязать с ними. Лучше уж откажусь от еды и питья – если честно, время от времени именно это я и делаю.

Пока что снадобья имели одинаковый эффект – отвлекали от действительности. В моем нынешнем состоянии реальная жизнь в любых ее проявлениях просто раздражала. Она казалась чем-то мрачным, зловонным, бесцеремонно вторгающимся в душу, устрашающе огромным… в общем, хотелось убраться от нее подальше.

Тут я вспомнил, что недавно приобрел у Полу-хаджа пару капсул той самой отравы, которую безумный американец Билл постоянно ( постоянно!) пропускает через кровеносную систему, не опасаясь потерять бессмертную душу. Больше никогда не сяду в его машину. РПМ действительно страшная штука; и что хуже всего, я заплатил наличными за право едва от нее не загнуться. Каждый раз, когда делаю что-то очень плохое, твердо обещаю исправиться и сам себя прощаю. Вот и теперь поклялся, что как только из меня выветрится РПМ (иншалла), честное слово, ни под каким видом…

Пятница в Будайине – то же, что суббота у евреев, время почивания от дел, но плохие мусульмане возвращаются после захода солнца на работу. Мы соблюдаем священный месяц рамадан, а городские фараоны и фанатики, окопавшиеся в мечетях, в день отдыха относятся к нам немного снисходительней. Они рады любому проявлению доброй воли у заблудших.

Ясмин отправилась в свой клуб, а я остался в постели с томиком Сименона. Впервые взял в руки его книгу лет в пятнадцать; еще одну раскопал, кажется, в двадцать. С тех пор мне попалась, наверное, пара-тройка его романов: когда речь идет о Сименоне, трудно сказать точно. Он выдает не меньше дюжины вариаций одного и того же сюжета, но у старины Жоржа столько сочинений-близнецов, что легче осилить их все, а потом рассортировать и расположить в более-менее рациональном порядке по темам: подвиг, который мне не по силам. Я просто начинаю читать его с последней страницы (если нашел перевод на арабский), или с первой (если текст по-французски), а когда спешу или слишком нагрузился своими друзьями-пилюльками – с середины.

Сименон. Почему я вдруг о нем вспомнил? Мысль должна привести к чему-то важному, к какому-то озарению… Сименон – Ян Флеминг. Оба знаменитые писатели, оба извлекали из глубин творческого сознания триллер за триллером, каждый в своем роде; оба давным-давно умерли, причем так и не узнав, как делать приличное мартини («взбитый, но не размешанный» – ну конечно, черта с два!). А от мистера Флеминга мы прямиком попадаем в объятия его создания, Джеймса Бонда. Человек с модиком агента 007 не оставил больше никаких следов пребывания в городе: ни окурков с золотыми кольцами вокруг фильтра, ни высосанного ломтика лимона, ни дырки от пули, выпущенной из «Беретты». Да, именно из нее он убил Богатырева и Деви. Это оружие предпочитал Бонд в ранних романах Флеминга, пока какой-то дотошный читатель не указал автору, что пистолет вообще-то «дамский» и не обладает серьезной убойной силой. Тогда Флеминг заставил своего героя перейти на небольшой, но надежный самозарядный «Вальтер-ППК». Если бы наш модик применил его, то здорово разворотил бы лицо Деви; «Беретта» проделала чистенькую дырочку, как в пивной банке. Взбучка, которую он мне задал – последний по времени подвиг 007, больше его не видели и не слышали. Думаю, парень не любит долго оставаться на одном месте – скучно становится …

Как я его понимаю… Но сейчас главное – выжить после той дряни, которую я проглотил. Какая там скука, если пульс выдает четыреста с лишним ударов в минуту! Клянусь жизнью моей бороды и могучими чреслами посланца Аллаха (да благословит Он его и да приветствует), мне нужно только одно – нормально выспаться! Но стоило прикрыть веки, и перед глазами начинали плясать черно-белые вспышки и проплывали гигантские пурпурные и зеленые существа. Я даже заплакал с досады, но они никак не хотели оставить меня в покое. Непостижимо, как Билл умудряется водить машину, когда с ним творится подобное.

Вот, вкратце, как прошла пятница. Ясмин принесла бутылку «Джека Дэниелса», я покончил с остатками пилюлек, полностью отключился где-то около полудня, а когда очнулся, моя девушка уже ушла. Суббота, воскресенье… У меня есть еще полтора дня, в течение которых мои мозги сохранят девственность.

Где-то ближе к вечеру я заметил таинственную пропажу хрустиков. Я был уверен, что осталось несколько сотен киамов; конечно, кое-что я истратил, наверное, даже больше, чем мог себе позволить. Но по крайней мере у меня в сумке должно лежать гораздо больше, чем девять десяток, которые я там нашел. Что сделаешь на такие деньги? Пара новых джинсов стоит сорок, или даже больше.

Ох, боюсь, Ясмин запускает руку в мой карман. Ненавижу эту черту в женщинах, даже тех, которые родились мужчинами. Как постоянно повторяет Джо-Мама: «Если кошка держит котят в духовке, они не становятся пирожками». Возьми хорошенького мальчишку, убери все, что топорщится у него между ног, купи пару силиконовых сисек такой величины, что под ними укроется целый взвод, и не успеешь опомниться, как новоиспеченная дамочка уже роется у тебя в бумажнике! Она горстями жрет твои пилюли и капсулы, тратит твои деньги, устраивает скандалы из-за того, что ты случайно во сне стянул с нее простыню или одеяло, целый день с неослабевающим интересом крутится перед зеркалом в ванной, созерцая с умным видом свое отражение; когда идешь с ней по улице, отпускает комплименты по адресу разных молодых пижонов, требует, чтобы не сбавлял темп, когда ты уже выбился из сил, едва не расплющив ее о кровать, а потом впадает в дикую истерику, если осмелишься высунуться из окна, увидев смазливую девчонку. Как относиться к безупречно прекрасной юной богине любви, которая вертится в комнате, украшая пол грязным нижним бельем? Захочешь немного поднять настроение, а эта дрянь уже успела прикончить запас пилюль.

Ладно… Мариду Одрану еще отпущено Аллахом полтора дня на то, чтобы побыть самим собой. Ясмин со мной не разговаривала: считала, что я трус и поганый эгоист, потому что не желаю считаться с планами Папы. То вдруг заявляла, что увиливания не помогут, в понедельник утром я непременно встречусь с хирургами Фридландер-Бея и они подправят мне мозги, то, буквально через минуту, начинала орать, что я проклятый сукин сын, которому наплевать на друзей. Бедная девочка никак не могла сообразить, какой версии придерживаться: согласился я на операцию или нет. Она пыталась сосредоточиться на теме, которая казалась ей актуальнее, а через мгновение все вылетало из памяти, даже спор, из-за которого началась ссора (я тогда заявил: «Не позволю вставлять проводки в башку, и бесполезно меня пилить»).

Целую пятницу (или уже на следующий день?) я провалялся в кровати; смотрел, как тени вытягивались, укорачивались, опять становились длиннее. Муэдзин звал правоверных на очередную молитву, и снова заводил свой напев, хотя мне казалось, что прошло лишь несколько минут. В субботу вечером, когда Ясмин начала собираться на работу, я уже перестал обращать внимание на смену ее настроений.

Она металась по комнате как бешеная, осыпая меня разнообразными ругательствами, многие из которых я услышал впервые, несмотря на долгие годы жизни в самых злачных уголках нашего города. Это заставило меня преисполниться еще большей любовью к моей шлюшке. Когда она ушла, я с огромным трудом поднялся. Тело сотрясал нестерпимый озноб, его сменяли приступы изнурительного жара; я решил принять душ, чтобы немного охладиться, но снова рухнул в постель, то дрожа, то обливаясь потом. Промокли и простыни, и одеяло, за которое я судорожно цеплялся так, что побелели костяшки пальцев. Теперь призрачные ящерицы нагло ползали по лицу и рукам, но зато боковым зрением я их не видел. Наконец, собравшись с духом, я осуществил то, о чем давно мечтал, – добрался до ванной. Есть не хотелось, но ужасно мучила жажда. Я выпил два стакана воды и на подгибающихся ногах доковылял до кровати. Господи, как мне хотелось, чтобы Ясмин оказалась дома!

Несмотря на то, что действие наркотиков постепенно слабело, а страх, соответственно, усиливался, я твердо решил, как мне поступить в понедельник. Всю ночь меня бил озноб и сотрясала лихорадка. Я лежал, уставившись на облупленный потолок, и не сомкнул глаз, даже когда явилась Ясмин, которая сразу рухнула рядом и забылась пьяным сном. В воскресенье, когда она опять готовилась идти к Френчи, я выкарабкался из постели и, не одеваясь, встал у нее за спиной. Ясмин, хмурясь и гримасничая, подкрашивала глаза, нанося на веки дорогой грим, купленный в одном из магазинов для богатых шлюх в респектабельном квартале. Она не хотела пользоваться базарной дешевкой; можно подумать, в их баре, где вечно царит полумрак, кто-то заметит разницу! Точно такую же косметику продают в здешних лавчонках, но Ясмин платила раз в десять дороже на другом конце города. Моя красавица хотела выглядеть сногсшибательной на сцене, хотя какой дурак будет рассматривать ее лицо! Она накладывала сложный узор голубых и зеленых линий под тонкими, подрисованными бровями. Потом приступила к самой трудной и деликатной задаче – стала наклеивать по одной изящные, сверкающие золотом блестки.

– Ложись пораньше, – скомандовала она важно.

– Почему? – спросил я с невинным видом.

– Потому что завтра у тебя трудный и ответственный день.

Я пожал плечами.

– Твои мозги, Марид. Забыл?

– Нет, свои мозги я нигде не забыл. А что? По-моему, они в порядке. И ничего менять я не собираюсь.

– Тебе должны вставить розетку! Может, тогда твоя башка хоть на что-то пригодится! – Она повернулась ко мне, как разъяренная орлица, защищающая птенцов.

– Кажется, в последний раз, когда мы это обсуждали, я отказался, – парировал я спокойно.

Ясмин в ярости схватила синюю сумку, где держала пижаму, зубную щетку и прочее барахло.

– Ну хорошо, сукин сын, кафир, сын неверной шлюхи! – взвизгнула она. – Проклятие на твою голову и на головы твоих предков!

Никогда не думал, что одна женщина, уходя, способна поднять столько шума; вдобавок она напоследок оглушительно хлопнула дверью. Наступила полная тишина. Наконец-то я могу размышлять без помех. Только вот о чем? Я прошелся по комнате, убрал в шкаф рубашку, ногой отшвырнул какие-то валявшиеся на полу тряпки, потом пинком отфутболил их на прежнее место. Забрался в кровать. Увы, я столько провалялся под одеялом, что теперь, вместо того, чтобы расслабиться, маялся от отупляющей неподвижности. Но больше делать нечего… Темнота, словно черный кот, осторожно подкрадывалась ближе и ближе. Наблюдать, как ночь постепенно сменяет день – тоже небольшое удовольствие.

Боль стихла; улеглась вызванная чрезмерной дозой наркотиков паника. Ясмин исчезла. Деньги – тоже. Вокруг царил покой. Мир и покой, черт бы их побрал!

Отвлекшись от тревог и забот, от всей суетливой дребедени, которая так долго камнем висела на душе, я сделал одно небольшое, но очень важное открытие. Настоящее интуитивное озарение! Можно поздравить себя с впечатляющим результатом. Человек, нацепивший модик Бонда, предпочитал использовать «Беретту», а не «Вальтер-ППК». Мысль о герое Флеминга вызвала цепную реакцию в моем рассудке, и в результате прояснилось значение детали, которая накрепко застряла в голове и не давала покоя уже несколько дней. Я вспомнил последний визит к Оккингу, его подчеркнуто прохладное отношение и к моим теориям, и к предложению Фридландер-Бея. На первый взгляд, в его поведении нет ничего необычного: лейтенант очень не любит, когда лезут в его дела, даже если ему действительно помогают. Но сейчас важны не особенности характера моего давнего знакомого-фараона, а то, что я увидел на столе в его кабинете.

На одном из конвертов значилось: « Юниверсал Экспортс». Изнывая от скуки в ожидании прихода Оккинга, я пытался угадать, кто хозяин фирмы (например, Сейполт), получал ли когда-нибудь от нее товар Хассан-Шиит. Но у компании настолько обычное и распространенное наименование, что у нее, наверное, не меньше тысячи «однофамильцев». А если Оккинг просто-напросто отправил заказ на плетеную мебель для загородного домика, где ублажал гостей жареным на углях мясом?

Именно потрясающая ординарность названия заставила М. (таинственного начальника отдела МИ-5, которому подчинялся Джеймс Бонд в романах Флеминга) выбрать его как прикрытие для своей организации. Я никогда бы не обратил внимания на подобную надпись, если бы не упоминание в книгах о приключениях агента 007. А вдруг это шифр, обозначающий модика-убийцу? Эх, жаль, что я не запомнил адрес…

Да, кстати… Я подскочил, охваченный новым приступом вдохновения. Если в моих дедуктивных изысканиях есть хотя бы зерно истины, то почему конверт лежал в ящике для исходящихдокументов? Ладно, не стоит слишком сильно волноваться и прыгать, как кузнечик на раскаленной сковороде. Наверняка, я ищу мед там, где не водятся пчелы. И все же мне стало по-настоящему жутко; такое чувство, что меня, помимо воли, заманили в извилистый лабиринт, где за каждым поворотом таится смерть.

Пора действовать. Из отпущенных мне трех дней два с половиной я провел, валяясь в постели, словно паралитик, закутавшись в провонявшиеся, рваные простыни. Надо поскорее встать, иначе я не избавлюсь от страха и оцепенения. У меня осталось девяносто киамов; на них можно купить приличное снотворное и хоть немного выспаться.

Я накинул галабийю (которая уже потеряла девственную белизну), надел на ноги сандалии, на голову – войлочную шапочку либду, взял сумку и быстро спустился по лестнице. Страшно захотелось съесть хоть парочку таблеток. Захотелось так, что просто невмоготу. Невероятно! Я провел три ужасных дня и три страшных ночи, обливаясь потом, стараясь вывести из организма дрянь, которой наглотался сверх всякой меры – и уже не терпится достать новую отраву. Я мысленно нацарапал записку о том, что надо быть осторожнее, не перебарщивать с наркотиками, скомкал выдуманную бумажку и бросил в воображаемую мусорную корзину.

Оказалось, что вожделенные пилюльки достать не очень-то легко. Чирига сказала, что у нее сегодня ничего нет, но в утешение предложила бесплатную выпивку. Я потягивал ее фирменную отраву – тэнде, а она рассказывала, как трудно ей управляться с новой девицей, а потом призналась, что до сих пор держит нетронутым (специально для меня!) новый модик Хони Пилар. У меня перед глазами сразу возникла объемная реклама, которая демонстрировалась у магазина старухи Лайлы.

– Чири, я только что перенес грипп или какую-то другую пакость, но обещаю, что на следующей неделе мы поужинаем вместе. А потом, иншалла, обновим твой модик.

Она даже не улыбнулась, просто посмотрела на меня как на полудохлую вонючую рыбу, барахтающуюся в луже, и печально произнесла:

– Марид, милый, послушай, что я скажу: тебе надо бросить игры с пилюльками. Ты себя губишь.

Она права, но кому же нравится выслушивать подобные советы? Я кивнул, быстро проглотил остаток тэнде и ушел, не попрощавшись.

В «Старом Чикаго Большого Ала» я набрел на Жака, Махмуда и Сайеда. Друзья в один голос заверили меня, что сегодня ни деньгами, ни таблетками посодействовать не в силах.

– Ладно, еще увидимся, – подытожил я.

– Марид, – начал Жак, – может быть, это не мое…

– Точно, не твое, – ответил я резко. Направился в «Серебряную ладонь»: сонное царство… Заглянул к Хассану, но Шиит куда-то ушел, а его американское чудо бессмысленно пялилось на меня. Уже впадая в отчаяние, сунулся в «Красный фонарь», и там Фатима сообщила мне, что один из друзей белой фемы, которая у нее работает, принес полный кейс с разным зельем, но сейчас его нет, а появится он разве что рано утром, часов в пять. Я обещал, что, если не подвернется ничего другого, вернусь за товаром. У Фатимы я не удостоился бесплатной выпивки.

В логове Джо-Мамы мне наконец улыбнулась удача. Я купил шесть пилюлек у второй барменши, некоей Роки, здоровенной бабы с короткими, колючими черными волосами. Роки заломила несусветную цену, но мне уже было не до торгов, и я ее обрадовал. Она предложила кружку пива за счет заведения, чтобы запить их. Я гордо отказался и объяснил, что скоро пойду домой, проглочу одну-единственную таблетку и залягу спать.

– Вот это правильно, – заметила Джо-Мама, – сразу в постельку! Утром надо встать пораньше, дорогуша, чтобы тебе наконец продырявили черепушку.

Я прикрыл веки.

– Кто тебе сказал? – пробормотал я, едва ворочая языком.

Джо-Мама постаралась изобразить маленькую наивную девочку и с деланной обидой взглянула на меня:

– Да все говорят, Мадрид. Правда ведь, Роки? Только верят с трудом. Ну, сам понимаешь… Чтобы ты позволил засадить себе проволоку в мозги, – разве такое возможно, а? Как если бы нам вдруг объявили, что Хассан дарит первым двадцати посетителям ковры, ружья, или что-нибудь еще.

– Давай-ка обещанное пиво, – произнес я устало. Роки нацедила мне кружку, правда, не уточнила, бесплатно меня поят, или, раз я отказался, придется выложить хрустики.

– Я угощаю, – великодушно объявила хозяйка.

– Спасибо, Мама, – ответил я, – но не беспокойся, я не дам «засадить себе проволоку в мозги». – Я жадно отхлебнул. – Мне наплевать, кто кому про что шепнул и от кого услышал. Это говорю тебе я, Марид Одран: никогда в жизни не напичкаю башку электронной дрянью. Компрене?

Джо-Мама пожала плечами. Вряд ли я ее убедил: в конце концов, чего стоит мое слово против коллективного мнения Улицы? – Хочу рассказать тебе, что здесь случилось прошлой ночью. – Она приготовилась поведать мне одну из своих бесконечных, но захватывающих историй. В принципе, я бы с удовольствием послушал час-другой, – полезно знать свежие новости. Но мне помешали.

– Ага, вот ты где! – завопила Ясмин, врываясь в бар и злобно замахиваясь на меня сумкой. Я наклонил голову, и удар пришелся вскользь.

– Какого черта… – начал я.

– Ну-ка, ребятки, переносите разборки на улицу, – машинально отреагировала Джо-Мама, выдав стандартное первое предупреждение зачинщикам беспорядков. Она явно удивилась не меньше, чем я.

Но Ясмин не собиралась никого слушать. Схватила меня за руку, – сил у нее не меньше, чем у меня, – и сдавила, словно наручниками.

– Ну-ка, вставай, ты, недоносок, – прошипела она.

– Ясмин, ради бога, заткнись и оставь меня в покое, – сказал я. Джо-Мама медленно поднялась: второе вежливое предупреждение, но девочка даже не взглянула на хозяйку. Она держала меня, как в клещах; потом потянула на улицу.

– Пойдешь со мной, – угрожающе произнесла она, – я должна тебе кое-что показать, паршивый пес.

Теперь я уже по-настоящему разозлился. Это еще мягко сказано: никогда раньше не испытывал я такого бешенства. К тому же до сих пор не понял, что на нее нашло. – Влепи девочке хорошенькую пощечину, чтобы она успокоилась, – крикнула из-за прилавка Роки. В фильмах подобное средство всегда благотворно действует на истеричных героинь и нервных молодых полицейских. Но не думаю, чтобы оно усмирило Ясмин. Скорее всего, моя подружка просто даст мне сдачи (то есть изобьет хорошенько), после чего придется делать то, что она скажет. Я поднял руку, за которую она цеплялась, неожиданно повернул, схватил ее запястье и загнул за спину. Ясмин вскрикнула от боли. Я нажал сильнее, и она завопила.

– Это за то, детка, что ты обзывала меня разными нехорошими словами, – тихо прорычал я ей на ухо. – Можешь хулиганить дома, но только не при моих друзьях.

– Хочешь получить по-настоящему? – процедила она сквозь зубы.

– Попробуй.

– Потом, – сказала она и повторила, – мне надо что-то тебе показать.

Я отпустил ее; Ясмин помедлила, растирая кисть. Потом схватила сумку, ногой распахнула дверь. Я взглянул на Роки, красноречиво подняв брови; Джо-Мама довольно улыбалась. Еще бы, из разыгранной нами сценки (после соответствующей обработки) получится замечательная сплетня – лучшая в ее богатом репертуаре. Наконец-то Джо-Мама займет первое место в нашем квартале!

Я вышел вслед за Ясмин. Она повернулась ко мне, но не успела ничего сказать – я крепко схватил ее правой рукой за горло и, приподняв, прижал к древней стене. Девочке больно? Что ж, тем лучше!

– Ты никогда больше так не сделаешь, – произнес я обманчиво спокойным голосом. – Ясно? – Испытывая извращенное, садистское удовольствие, сильно ударил ее головой о кирпичную кладку.

– Я тебе еще вставлю, сука поганая!

– Давай, урод, если воображаешь, что ты до сих пор мужчина, – ответил я. И тут Ясмин зарыдала. У меня сразу упало сердце. Я осознал, что только что совершил самый позорный поступок в своей жизни, и не знаю, как его исправить. Я могу проползти на коленях тысячи километров до Мекки, чтобы заслужить прощение, и Аллах наверняка помилует меня – но только не Ясмин! С удовольствием отдам все, что имею и что способен украсть, за то, чтобы стереть из нашей памяти последний эпизод. Но это невозможно, и нам обоим будет трудно забыть его.

– Марид, – шептала она в промежутках между рыданиями. Я обнял ее. Что тут сказать? Мы крепко прижались друг к другу; Ясмин заливалась слезами, да и мне тоже хотелось расплакаться. Так мы стояли неподвижно целых пять (десять, пятнадцать?) минут… Мимо шли люди, старательно делая вид, что ничего не замечают. Джо-Мама приоткрыла дверь, высунула голову и сразу нырнула обратно. Через минуту, словно ненароком – просто полюбоваться на прохожих, которых в такой час уже почти не видно, выглянула Роки. Мне было наплевать. Я ни о чем не думал, ничего не чувствовал; просто не отпускал Ясмин, а она – меня…

– Я тебя люблю, – наконец пробормотал я. Самые лучшие слова, если, конечно, произнести их в подходящий момент.

Мы взялись за руки и медленно побрели по Будайину. Казалось, мы прогуливаемся, но через некоторое время я понял, что Ясмин куда-то меня ведет. Я почему-то чувствовал, что сейчас мне покажут то, что я очень боюсь увидеть.

Труп лежал в узком тупичке в одном из больших пластиковых мешков для мусора. Их разбросали, и тот, в который убийца засунул Никки, разрезали, так что она раскинулась прямо на мокрой грязной мостовой.

– Это ты виноват, – всхлипывая, произнесла Ясмин. – Потому что не особо-то старался ее найти.

Держась за руки, мы постояли молча, глядя на нашу подругу. Я знал, что когда-нибудь найду ее в таком виде: мертвую, упакованную вместе с отбросами. Думаю, уяснил еще в самом начале, когда сидел возле зарезанной Тамико, и Никки что-то пыталась сообщить мне по телефону.

Я опустился на колени. Тело с ног до головы покрыто кровью, пламеневшей на фоне темно-зеленого мешка и серых замшелых камней.

– Ясмин, детка, – сказал я, взглянув на ее застывшее лицо, – наверное, тебе не стоит смотреть. Свяжись с Оккингом и отправляйся домой, ладно? Я скоро вернусь.

Ясмин слабо махнула. – Я позвоню ему, – мертвым голосом произнесла она, – но мне надо идти на работу.

– Пошли сегодня Френчи к черту. Мне хочется, чтобы ты провела ночь у нас. Послушай, милая, побудь немного со мной.

– Ладно, – кивнула Ясмин, улыбнувшись сквозь слезы. Главное, мы не поссорились всерьез. Еще немного усилий – и наша любовь станет совсем как новенькая, или даже крепче. По крайней мере, я на это надеялся.

– Как ты узнала, что она здесь? – спросил я нахмурившись.

– Ее нашла Бланка. Она живет рядом, и проходит мимо по пути в наш бар. – Ясмин показала на дверь в глухой кирпичной стене, покрытой облупившейся серой краской.

Я кивнул и постоял немного, глядя, как моя девочка медленно бредет к ярким огням Улицы. Потом снова повернулся к изуродованным останкам Никки. Ей раскромсали горло, на запястьях и шее багровые отметины – следы ожогов, везде видны порезы и колотые раны. Убийца продемонстрировал незаурядное умение и явно уделил ей больше времени, чем Тами или Абдулле. Наверняка при осмотре эксперт обнаружит признаки изнасилования.

Ее вещи засунули в тот же мешок, что и тело. Я внимательно осмотрел одежду, но ничего не обнаружил. Достал ее сумку; для этого пришлось приподнять голову убитой. Ей нанесли страшный удар по черепу: волосы, кровь и мозг слиплись в единую отвратительную массу. Рассекли шею от уха до уха так глубоко, что почти обезглавили. В жизни не видел подобного зверства! Слегка очистив от мусора мостовую вокруг, я осторожно уложил Никки на растрескавшиеся камни. Потом отошел на несколько шагов, упал на колени и выблевал все, что съел за день. Я корчился, живот сводили спазмы, пока не заболели мышцы. Когда рвота немного унялась, заставил себя снова подойти к трупу и внимательно осмотрел сумку. Два предмета заслуживали самого пристального внимания: медное изображение скарабея, которое я видел в доме Сейполта, и грубо сработанный модик, похожий на самоделку. Я спрятал находки, выбрал из наваленных вокруг мешков наименее вонючий и употребил его вместо молитвенного коврика, расположившись со всем возможным при данных обстоятельствах комфортом. Я вознес молитву Аллаху за душу бедной девочки и стал ждать озарения.

– Ну ладно, – наконец тихо произнес я, оглядывая зловонный тупичок, где нашла упокоение и последний приют Никки. – Утром я подправлю мозги.