Текст книги "Срединное море. История Средиземноморья"

Автор книги: Джон Джулиус Норвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 53 страниц)

Глава XXII
НЕАПОЛИТАНСКИЙ АНТРАКТ

Новость о победе Нельсона на Ниле была встречена в Англии с восторгом, но в Неаполе, вероятно, радовались еще больше. Неаполитанский король Фердинанд IV [300]300
  Если считать сицилийских королей, то он был Фердинандом III, при этом он являлся Фердинандом I в Королевстве обеих Сицилий. Историк и его читатели должны быть весьма осторожны.


[Закрыть]взошел на трон в возрасте восьми лет. Он и его супруга королева Мария Каролина – дочь австрийской императрицы Марии Терезы и старшая сестра несчастной Марии Антуанетты – мало подходили друг другу. Фердинанд – всем известный под прозвищем «король-мерзавец», «король-лаццароне», неразвитый невежа, интересовался только охотой и разного рода грубыми забавами; природа не дала ему ни капли чувства собственного достоинства, и он мог похвастать тем, что за всю жизнь не прочел ни одной книги. Королева по сравнению с ним была интеллектуально развита, весьма чувствительно относилась к сану, но вместе с тем проявляла удивительную терпимость по отношению к своему невыносимому мужу [301]301
  «Er ist ein recht guter Narr» («Он честный, хороший дурак»), – заметила она своему брату, императору Иосифу, когда тот приехал в Неаполь. Иосиф оставил весьма живой отчет о своем визите. (См.: Acton Н.The Bourbons of Naples. London, 1957. P. 135–149.)


[Закрыть], которому родила восемнадцать детей. Хотя в тот момент, когда она вышла замуж, ей исполнилось всего шестнадцать лет, вскоре она уже фактически сама правила королевством, причем проводимая ею внешняя политика диктовалась присущим ей – и понятным – отвращением к Французской революции и всему, за что стояли ее деятели.

Еще с 1797 г. для Марии Каролины, ее подданных и даже короля Фердинанда намерения французов относительно Южной Италии были слишком очевидны. 22 декабря того же года в Риме местные якобинцы устроили вооруженную демонстрацию против папы, в ходе которой папский капрал застрелил двадцатисемилетнего французского офицера по имени Леонар Дюфо. французский посол, старший брат Наполеона Жозеф, отказался выслушать объяснения Ватикана и сообщил Директории, что попы убили одного из блистательных молодых генералов его страны. В результате генерал Луи Бертье получил приказ начать наступление на Рим. Он не встретил сопротивления и 10 февраля 1798 г. занял город. Через пять дней на Форуме провозгласили новую республику. С восьмидесятилетним папой Пием VI обошлись отвратительно – с его пальцев сорвали кольца и препроводили во Францию, где несчастный умер в Балансе в августе 1799 г. [302]302
  Впоследствии его тело эксгумировали и перевезли в Рим, где Кановa создал для него великолепную усыпальницу.


[Закрыть]

Что оставалось делать Неаполю? Теперь французы стояли буквально у них на пороге; что могло помешать им перейти границу и кто смог бы их остановить, если они сделают это? Когда Наполеон в июне 1798 г. занял Мальту, угроза приобрела еще более зловещие очертания. Неудивительно, что неаполитанцы возрадовались, услышав новости о битве на Ниле. Когда же Нельсон лично прибыл на своем флагмане «Авангард» ближе к концу сентября, его встретили как героя – в Палаццо Сесса 29-го числа британский министр сэр Уильям Гамильтон и его жена Эмма дали великолепный банкет на 1800 человек в честь его сорокалетия. Но банкет не слишком обрадовал Нельсона. На следующее утро он писал лорду Сент-Винсенту:

«Я надеюсь, мой лорд, что не пройдет и недели, как мы выйдем в море. Я очень нездоров, а жалкое поведение здешнего двора вряд ли смягчит мое раздражение. Это страна скрипачей и поэтов, шлюх и мерзавцев. Остаюсь и проч.».

Действительно, следующие три месяца оказались сплошным кошмаром. Австрийский фельдмаршал барон Карл Макк фон Лейбрих прибыл в начале октября, чтобы принять командование над неаполитанской армией численностью в 50 000 человек, которые в должный срок двинулись к северу (среди них находился и дрожащий король). Не стоит и говорить, что они были совершенно неспособны остановить продвижение французов; с течением времени все больше и больше солдат и офицеров избавлялось от формы и отправлялось домой (в начале декабря дезертирство достигло апогея). Королева, которая ни на минуту не забывала об ужасной участи, постигшей ее сестру, несколько раз писала леди Гамильтон, жалуясь на их трусость, но когда в какой-то момент дезертировал и ее муж, письма на эту тему перестали поступать. 18 декабря пришла депеша от павшего духом Макка, который признавался, что его армия, еще не давшая ни одного сражения, отступает по всему фронту, и заклинал их величества отбыть, пока еще есть время. «Я не знаю, – писал Нельсон посланнику, находившемуся в Константинополе, – не будет ли вся королевская семья и 3000 неаполитанских беженцев под защитой королевского флага в эту ночь».

И так оно и случилось, хотя из-за ужасной погоды и столь характерной для неаполитанцев неразберихи «Авангард» покинул Неаполь только вечером 23-го числа. В рождественский вечер Нельсон записывал, что «дул такой сильный ветер, какого я не помню с тех пор, как впервые вышел в море». На борту началась всеобщая паника. Из высокопоставленных пассажиров только Эмма Гамильтон сохраняла присутствие духа. Сэра Уильяма нашли в его каюте, причем в каждой руке он держал по пистолету – ибо, как он объяснил своей жене, не желал погибнуть, когда в глотке у него будет «буль-буль-булькать соленая вода». Маленький шестилетний принц Альберт умер от истощения на руках у Эммы; 26 декабря, в два часа ночи, судно наконец бросило якорь в гавани Палермо и через несколько часов его сицилианское величество торжественно въехал во вторую столицу своего королевства.

Король и королева разместились с доступным на тот момент комфортом в обиталище, сошедшем за королевский дворец. Тем временем Нельсон поселился с Гамильтонами. Он невероятно устал и еще не исцелился от раны в голову, полученной в заливе Абукир; находился в ссоре с адмиралтейством, и вдобавок у него возникли серьезные основания для беспокойства в части отношений с женой. Он отчаянно нуждался в эмоциональной поддержке и получил ее от Эммы Гамильтон. Продолжительный опыт куртизанки, которым она обладала, довершил остальное. Именно на Сицилии начался их знаменитый роман.

Когда в середине января в Неаполь прибыли французские войска под командованием генерала Жана Этьена Шампионе, то обнаружили, что присутствие духа у населения куда выше, чем у армии. Толпа – так называемые лаццарони – была готова бороться с интервентами не на жизнь, а на смерть, и три дня подряд шли ожесточенные уличные бои. В конец концов лаццарони, конечно, вынуждены были сдаться, но не прежде, чем взяли штурмом и разгромили королевский дворец. Они сделали это сознательно. Разве король не покинул их? И кроме того, разве он не предпочел бы, чтобы его сокровища достались собственным подданным, а не врагам-французам? Когда мир наконец был восстановлен, французский офицер заметил, что если бы здесь появился сам Бонапарт, то он, вероятно, не оставил бы от города камня на камне, и что это просто счастье, что Шампионе – умеренный и гуманный человек. Тихо и дипломатично он создал так называемую Партенопейскую [303]303
  Партенопеей называлось раннегреческое поселение VI в. до н. э. на месте Неаполя.


[Закрыть]республику по модели, порожденной Французской революцией. Ее официально провозгласили 23 января 1799 г., и некоторые итальянцы выразили лояльность к ней, хотя всем было совершенно ясно, что она возникла в результате завоевания и что единственная гарантия ее существования – французская оккупационная армия.

Для королевы Марии Каролины жизнь на Сицилии была «хуже смерти». По ее мнению, она и муж оказались обесчещены и опозорены. Зима 1798/99 г. выдалась промозглая; на земле лежал снег (редкое явление в Палермо), а в королевских апартаментах не было ни каминов, ни даже ковров. Новости о разграблении королевского дворца в Неаполе стали для нее причиной глубоких страданий. Возможно, хуже всего было то, что муж ополчился на нее: проклинал за то, что она заставила его участвовать в этой постыдной кампании и навязала ему ни на что не годного генерала Макка, – но она по-прежнему сохраняла твердость духа; она мечтала лишь о контрреволюции и с энтузиазмом приветствовала предложение организовать подобную операцию, несмотря на тот факт, что оно поступило от самого невероятного источника.

Кардиналу Фабрицио Руффо было уже 60 лет. Он занимал пост казначея при папе Пии VI, но в Риме все предложенные им реформы были отвергнуты как слишком радикальные. В результате он удалился в Неаполь, откуда в свое время последовал за двором в Палермо. Теперь он предложил организовать высадку в своей родной Калабрии, прежде всего для того, чтобы защитить ее от дальнейшего продвижения французов, а также от итальянского республиканизма, а в конечном итоге – для восстановления власти короля над Неаполем. Он подчеркивал, что задуманное явится не менее чем Крестовым походом; он-де нисколько не сомневается, что все его соотечественники-калабрийцы сплотятся вокруг креста.

Руффо высадился с восемью товарищами, как и планировал, 8 февраля. К нему тут же присоединились 80 вооруженных лаццарони, и к концу месяца число бойцов «Христианской армии Святой веры» возросло до 17 000. Кардинал был прирожденным лидером и быстро завоевал их любовь и доверие; в 1799 г., писал его секретарь и биограф Саккинелли, «даже самый нищий крестьянин в Калабрии держал с одной стороны постели распятие, а с другой – ружье». 1 марта кардинал смог учредить свою штаб-квартиру в стратегически важном городе Монтелеоне. Затем последовал Катанцаро, за ним – Котроне. Правда, у него возникли сложности. Его армия разваливалась на глазах; в ней полностью отсутствовала дисциплина; его «крестоносцы» вели себя не лучше своих средневековых предшественников – Котроне, к примеру, подвергся разграблению, от которого так и не смог оправиться. Подобные зверства не могли не повредить его репутации, хотя он сам был мягким и милосердным человеком и всегда предпочитал мирное урегулирование насилию. Но данный им импульс породил движение, которое невозможно было остановить; в то же время его успех воодушевил участников других подобных движений в Южной Италии. Сам он, заняв всю Калабрию, двинулся на запад, в Апулию, где действовал столь же успешно. К началу июня он оказался перед воротами Неаполя – люди в городе в тот момент уже находились на грани голода, так как британский флот под командованием контр-адмирала сэра Томаса Траубриджа блокировал залив.

11 июня, услышав о приближении кардинала, жители Неаполя подняли открытое восстание. По всему городу шли бои. Доведенные до отчаяния отсутствием пищи, подвергавшиеся безжалостному обстрелу французскими войсками из замков Сант-Эльмо, Нуово и Ово, лаццарони набрасывались на каждого якобинца, которого могли схватить, с разнузданной бесчеловечностью. Сохранились сообщения о событиях, свидетельствующие о невероятных жестокостях: расчленении тел и каннибализме; о том, как по нескольку голов насаживали на пики и расхаживали с ними как на параде или играли ими как в футбол; о том, как женщин, заподозренных в якобинстве, подвергали ужасающим унижениям. Перепуганный кардинал делал все, что мог, но многие из его людей с удовольствием купались в потоках крови. В любом случае против разгула толпы он был бессилен. Разрушительная оргия продолжалась неделю. Переговоры серьезно замедлял тот факт, что командующие в трех замках не могли сообщаться между собой, и лишь 19-го числа французы формально капитулировали – только Сант-Эльмо продолжал держаться. Но даже тут не обошлось без проблем: король и королева – и, конечно, Гамильтоны – настаивали на том, что милосердие нельзя проявлять ни к кому из якобинцев, тогда как Руффо и его друзья совершенно отчетливо видели опасность, связанную с возвращением домой королевской четы, думавшей лишь о мести.

Нельсон, как ни жаль, принял сторону монархии, что вполне объяснимо. Он проявлял полнейшую наивность, когда дело касалось политики; его представление о ситуации в Неаполе ограничивалось теми – в высшей степени тенденциозными – мнениями, которые он позаимствовал у короля, королевы и Гамильтонов. Он не знал ни слова на чужих языках; будучи практичным человеком и принадлежа к правому крылу английских протестантов, он не доверял кардиналу и по прибытии в Неаполь отклонил его предложения, настаивая – как настаивали и его друзья – на безоговорочной капитуляции. Около 1500 восставших, которых Руффо спас от толпы и которых приютил в муниципальных зернохранилищах, вышли наружу в соответствии с условиями сдачи, ожидая, что их под охраной проводят по домам. По приказу нового роялистского правительства они были схвачены, и многих из них казнили. Лежит ли на Нельсоне вина за то, что он их предал? Вероятно, нет. Все, что мы знаем о его личности, заставляет нас предположить, что сознательно он никогда бы не сделал ничего подобного. Однако влияние Гамильтонов являлось определяющим, и он всегда принимал их точку зрения. [304]304
  Тем самым автор фактически признает, что ответственность за вероломную расправу с восставшими Нельсон все-таки несет, ибо никто не заставлял его соглашаться с Гамильтонами. – Примеч. пер.


[Закрыть]

Его также упрекали – с куда б о льшими основаниями – за то, как он обошелся с коммодоре Франческо Караччиоло, бывшим командующим неаполитанского флота, перешедшим на сторону республиканцев. Караччиоло, скрывавшегося переодетым в течение десяти дней, нашли прячущимся в колодце и привели к Нельсону на «Фудройен». В десять часов утра 30 июня началось слушание его дела военным трибуналом; в полдень его признали виновным в государственной измене и приговорили к смерти; в пять часов дня повесили на нок-рее. Здесь его тело оставалось до захода солнца (стояла середина лета), когда веревку перерезали, и оно упало в море. Ему не разрешили привести свидетелей, которые высказались бы в его защиту, не позвали священника, который выслушал бы его последнюю исповедь. На просьбу о казни через расстрел, а не через повешение, ему ответили решительным отказом. Пусть он совершил предательство, но все же заслуживал лучшей участи. Почему Нельсон допустил это? Просто из-за своей страстной влюбленности в Эмму. Когда под ногами его качалась корабельная палуба, а вокруг простирался океан, он был непобедим, не совершал промахов, на суше же оказывался буквально вне своей стихии, а в руках возлюбленной вел себя почти как ребенок.

Оставив Марию Каролину в Палермо, король вернулся в Неаполь в начале июля, но не задержался там надолго. Хотя его правление продолжалось уже сорок лет, он до сих пор никогда не верил, что в городе у него есть враги; теперь же он знал, что они есть, и это потрясло его до глубины души. Отныне он предпочитал искать убежища в Палермо, где мог по-прежнему тешить себя ложными мыслями о своей популярности. 8 августа он отправился вместе с Нельсоном на «Фудройене» обратно в Палермскую гавань. Королева поднялась на борт, и они вместе торжественно сошли с корабля под гром салюта из двадцати одного орудия, а затем с помпой проследовали в собор, дабы прослушать молитву.

Для Фердинанда и Марии Каролины, для Гамильтонов и Нельсона жизнь шла во многом так же, как и раньше, за исключением того, что теперь у них не было бесспорных оснований оставаться в Палермо. Королева тосковала по Неаполю; с другой стороны, король растравлял свои душевные раны, полученные там, до тех пор пока неприязнь не уступила место ненависти. Он заявил, что никогда добровольно не вернется назад. Гамильтонов, хотя они и советовали возвратиться, считая, что это будет полезно с политической точки зрения, на самом деле полностью устраивало их нынешнее местонахождение. Сэр Уильям, аккредитованный при дворе Фердинанда, получил приказ оставаться с ним, а Неаполь вполне мог вызывать у него неприятные воспоминания, так как его вторая коллекция греческих ваз погибла во время кораблекрушения в августе 1798 г.

Самая печальная судьба выпала на долю Нельсона. Он оставался на берегу в Палермо до июня 1800 г., в течение десяти месяцев; за это время безрассудная страсть к Эмме не только повлекла угасание его боевого духа, но и, кажется, нанесла удар по его совести и чувству долга. Первую половину этого периода он занимал пост главнокомандующего в Средиземном море, но переложил практически всю ответственность на своих подчиненных. Он не оказался на месте, чтобы остановить Наполеона Бонапарте, когда тот ускользнул из Египта; если бы он предпринял необходимые усилия и добился успеха, история человечества могла бы пойти совершенно по-другому. Товарищи беспокоились за него все более и более; тревожные сообщения даже достигли Лондона, где адмиралтейство начало терять терпение и первый лорд Спенсер чуть не сместил его с поста командующего. В январе 1800 г. его начальник, лорд Кейт, вернулся к исполнению своих обязанностей и приказал Нельсону присоединиться к нему, дабы проинспектировать блокаду Мальты. Однако адмирал почти сразу же возвратился в Палермо, где Эмма – к тому моменту уже беременная – прилюдно встретила его с распростертыми объятиями.

Он и Гамильтоны вернулись на Мальту в апреле 1800 г., хотя их вояж более напоминал круиз, предпринятый ради развлечения, нежели серьезную военно-морскую инспекцию. В этот момент сэр Уильям получил отзывные грамоты, и вследствие этого в июле все трое наконец отплыли в Англию (так как Кейт отказался дать Нельсону линейный корабль, он самовольно забрал суда из тех, что осуществляли блокаду Мальты). В самом начале путешествия к ним присоединилась королева Мария Каролина, собравшаяся повидать своих родственников в Вене. Они высадили ее в Ливорно, где случайно встретились с генералом сэром Джоном Муром, направлявшимся в Египет. «В самом деле, печально, – заметил он, – видеть храброго и достойного человека, имеющего большие заслуги перед родиной, одурманенным столь ничтожной особой».

В конце концов Гамильтоны поселились в Лондоне, где в январе следующего года родилась дочь Нельсона Горация. В тот же самый день его назначили заместителем главнокомандующего Балтийским флотом, и весьма вероятно, что это назначение спасло ему карьеру и репутацию.

Глава XXIII
ЕГИПЕТ ПОСЛЕ НАПОЛЕОНА

Когда Наполеон так постыдно бежал из Египта в августе 1799 г., он оставил своего преемника Клебера в тяжелейшем положении – и в страшной ярости. Боевой дух армии после долгой и безуспешной сирийской экспедиции упал низко, как никогда. Многие солдаты болели, продовольствия не хватало, а питьевой воды и подавно. Однако Клебер сумел договориться о перемирии с сэром Сиднеем Смитом, по условиям которого его армия возвращалась во Францию за счет султана и его союзников. Это казалось слишком хорошим исходом, чтобы быть правдой, поскольку обе стороны откровенно не выполняли приказов. Клебер прекрасно знал, что первый консул дал ясные инструкции, согласно которым армия должна была оставаться в Египте до тех пор, пока не будет подписан общий мирный договор, тогда как Смит, отчаявшись выдворить французов из страны, также проигнорировал столь же четкий приказ из Лондона – не принимать капитуляцию французских войск иначе как на условиях объявления их солдат военнопленными. Неудивительно, что английский командующий в Средиземном море лорд Кейт категорически отказался утверждать документ.

Тем временем турецкие янычары были уже на марше. У Клебера не оставалось иного выхода, кроме как привести своих людей в боевую готовность, и он показал, что его войска способны еще на многое. 20 марта 1800 г. он разгромил турок при Гелиополе, а через месяц принял капитуляцию каирского гарнизона. К тому времени английское правительство решило наконец ратифицировать перемирие, заключенное Смитом, однако эти последние успехи вызвали разного рода осложнения. Как бы ни страдала французская армия от болезней и ностальгии, она находилась в крепких руках. Для большинства ее высших командиров вопрос об эвакуации больше и не стоял. Одним из немногих, кто до сих пор в этом по-прежнему сомневался, оставался сам Клебер, но 14 июня, в самый день битвы при Маренго, он был убит в Каире мусульманским фанатиком. Его преемником стал надутый и толстый генерал Жак – он предпочитал называть себя Абдулла – Мену. Мену недавно принял ислам для того, чтобы насладиться обществом своей жены-египтянки, дочери содержателя купальни в Розетте, городе, где он незадолго до этого начальствовал. Хотя Мену был храбрым (но не до безрассудства) и не лишенным ума человеком, он не умел принимать соответствовавшие ситуации решения и, коротко говоря, выглядел несколько смешным, что не слишком помогало ему в его новой роли.

Разделавшись с Австрией, Наполеон обратил свой взор к Нилу. «Теперь главное – Египет, – писал он брату Люсьену в декабре 1800 г., – …вдохновить войска на то, чтобы они осознали важность своей миссии». Египет был плацдармом, трамплином, воротами на Восток. Ожила старая мечта о славной экспедиции от Суэца, в ходе которой будет преодолено Красное море, а затем, возможно, в течение одной кампании удастся навсегда изгнать англичан из Индии. Он, Наполеон, станет повелителем могущественной восточной державы, современным Александром Великим.

Тем временем в Англии та же мечта обрела форму кошмара, и здесь были такие, кто воспринимал эту угрозу всерьез. В их число входил и глава военного департамента Генри Дандас, суровый шотландский законовед, о котором его шеф Уильям Питт сказал, что «в парламенте, возможно, есть люди, которые способны сравняться с ним… в столь всесторонних познаниях в истории Индии, но никто не превосходит его в них». Дандас считал само собой разумеющимся, что разрешить ситуацию может только превентивный удар, и для нанесения такового предлагал направить английский корпус численностью 22 000 человек под командованием своего родственника и друга шотландского генерала сэра Ральфа Эйберкромби, находившегося тогда в Гибралтаре. Целью этой экспедиции должна была стать не оккупация Египта, но полное изгнание оттуда французов. Дандасу пришлось потратить немало сил, чтобы убедить некоторых из своих коллег – сам король Георг III, слишком хорошо помня войну в Америке четверть века назад, мрачно предрекал, что всякая армия, отправленная в Египет, погибнет от голода и болезней или и от того и от другого, – но по крайней мере при активной поддержке Питта решение было принято.

Эйберкромби шел шестьдесят седьмой год. Он отличался безукоризненной порядочностью и потому отказался от пэрства и земельных пожалований в Вест-Индии. Он отказался от командования в Ирландии по принципиальным соображениям и сумел избежать службы в Америке, поскольку сочувствовал восставшим. Однако он воевал в Бельгии, Нидерландах и Карибском море, где в 1796 г. руководил самым крупным экспедиционным корпусом из всех когда-либо посылавшихся за границу и, несмотря на страшную эпидемию малярии и желтой лихорадки, очистил от французов несколько важных островов, в том числе и Тринидад. Его недавняя операция – попытка в октябре 1800 г. уничтожить испанский флот и арсенал в Кадисе – потерпела фиаско: английские войска были разбиты еще во время высадки. Однако главная ответственность лежала на его начальнике лорде Кейте, а неожиданная буря, достигшая почти тропической силы, довершила остальное. Эйберкромби вернулся в Гибралтар сильно уязвленным, но на карьере его это не сказалось.

Он, естественно, рассчитывал на то, что предстоящая египетская экспедиция восстановит его репутацию, но не строил иллюзий относительно связанных с ней трудностей. Не было повозок и вьючных животных, не хватало кавалерии и, еще больше, артиллерийской обслуги. Не было даже ни одной карты тех краев, хотя французы благодаря профессионализму своих топографов имели их уже целую кипу. Еще одной проблемой могла стать вода. Англичане обычно зависели в вопросах снабжения от флота. Теоретически они могли получить большую помощь от турецкой армии, однако генерал-майор Джон Мур, которого он отправил для уточнения деталей в османскую ставку в Яффе, возвратился с ответом, что турки сами испытывают нехватку продовольствия, что у них отсутствует всякая дисциплина и что ими командует старый одноглазый великий визирь, явно не годившийся для этой роли ни как организатор, ни как военачальник. Лучше уж англичанам действовать самостоятельно.

Объединенные морские и сухопутные силы собрались в течение зимы 1800/01 г. в Мраморном море у побережья Малой Азии. На рассвете 22 января адмирал лорд Кейт отдал приказ поднять якоря, и следующие десять часов не менее 175 судов, составлявших английский флот, один за другим выходили из бухты. «Никогда честь британского оружия не оказывалась поставлена на карту так, как теперь, – писал сын Эйберкромби Роберт с борта корабля „Кент“, – но никогда и не собиралось так много англичан, которым было бы суждено продемонстрировать собственное бесстрашие и мужество их страны».

2 марта 1801 г. флот вошел в Абукирскую бухту, но теперь погода испортилась, а ведь неделей раньше море было достаточно спокойно, чтобы производить общую высадку. Благодаря усердным тренировкам в Мраморном море все произошло 8 марта в течение одного дня. Высадилось 13 000 пехотинцев, 1000 всадников и 600 артиллеристов. Французы ожидали их, но Мену, продолжавший думать, что высадка в Абукирской бухте является не более чем диверсией, удерживал основную часть армии в резерве в Александрии и отправил своего подчиненного, генерала Луи Фриана, всего с 2000 человек для противодействия вторгшимся. Фриан, имевший в своем распоряжении три тяжелых орудия, считал, что сможет справиться с потрепанной флотилией шлюпок и кучками людей, которые боролись с волнами изо всех сил, но интенсивная тренировка, которую проходили английские войска в Мраморном море, не прошла даром. Не обращая внимания на огонь французов, Мур бесстрашно повел солдат словно на параде; те быстро выстроились в линию, примкнули штыки и зарядили ружья. Французы, безнадежно уступавшие врагу по численности, обратились в бегство.

Несмотря на это, потери англичан в то утро оказались достаточно тяжелыми. Армия потеряла 625 человек и примерно 100 лодок. Противник понес несколько меньший урон, однако результат сражения сомнений не оставлял. Это был наиболее наглядный успех в борьбе с французами, который кто-либо мог припомнить, и стойкость и отвага британских солдат под огнем оказались выше всех похвал. Они овладели – ценой героических усилий – первым плацдармом в Египте. Боевой дух войск повысился, и они с уверенностью смотрели в будущее. Однако Эйберкромби, продвигаясь вниз по полуострову по направлению к Александрии, предпочитал соблюдать величайшую осторожность. Он шел к городу по незнакомой местности, и маловероятно, чтобы французы вновь допустили ту же ошибку, что прежде. Его колонну атаковали 13 марта, а затем 18-го, но эти столкновения представляли собой не более чем мелкие перестрелки. Только три дня спустя после второго из упомянутых боев наступил момент истины.

Сражение близ Александрии началось на рассвете в субботу, 21 марта, и продлилось четыре часа. Обе стороны сражались ожесточенно, их генералы – за исключением Мену – подавали прекрасный пример своим людям. Один из них, французский генерал Франсуа Ланус, погибший в бою в возрасте двадцати девяти лет, был, вероятно, самым храбрым из их числа – но также и самым дальновидным. Когда Мену подъехал к нему, тот, уже умирая, заметил, что он foutu [305]305
  Грубое «мне конец» (фр.).


[Закрыть]– подобно всей египетской армии Мену. [306]306
  См. Mackesy P.British Victory in Egypt, 1801, откуда взята большая часть материала для данной главы.


[Закрыть]Что касается англичан, то Мур вновь оказался героем дня. В начале сражения его серьезно ранило в колено, и вскоре после этого под ним убило лошадь, но и тогда он, по словам очевидца, продолжал сражаться так, что «в это трудно поверить». Если же говорить о самом Эйберкромби, то вскоре после начала боя он был ранен ружейной пулей в бедро. Врачи изумлялись тому, как он смог передвигаться по полю боя. Только по окончании сражения генерал позволил уложить себя на носилки. Один из младших офицеров взял солдатское одеяло и подложил под голову командующему вместо подушки.

«Что это такое?» – проворчал генерал.

«Всего лишь солдатское одеяло», – отвечал офицер.

«Всего лишь солдатское одеяло? – переспросил тот. – Солдатское одеяло очень важная вещь. Сейчас же верните его владельцу». Неделю спустя он скончался.

Его преемника, генерал-майора Джона Хели-Хатчинсона, в армии не любили столь же сильно, сколь любили Эйберкромби – до такой степени, что группа старших офицеров составила заговор для лишения его власти. Вероятно, они добились бы успеха, если бы не противодействие со стороны еще не выздоровевшего Мура. Коллега Хели-Хатчинсона сэр Генри Банбери, который хорошо знал его, писал: «Ему было 44 года, но выглядел он гораздо старше, с жесткими чертами лица, обезображенного болезнью, чрезвычайно близорукий, сутулый и сгибавшийся при ходьбе, совершенно не следивший за своей одеждой… Он сторонился общества генералов, манеры его были неизящны, а характер вспыльчивый».

С самого начала генерал-майор проявил себя неуживчивым человеком. Англичане одержали новую победу, убили и ранили 3000 французов, потеряв при этом 1400 своих, но Александрия оставалась в руках неприятеля, удерживаемая не малым и деморализованным гарнизоном, но основными силами французской армии в Египте, до сих пор более многочисленной, чем британские экспедиционные силы, и возглавлявшейся командующим, который не собирался отступать. Эту армию невозможно было уморить голодом – дорога на запад была открыта. Не приходилось ожидать большой помощи от турок. Всегда оставалась возможность, что французы возьмут инициативу на себя, однако Мену, судя по всему, предпочитал выжидать.

Постепенно становилось ясно, что нужно как-то преодолеть эту патовую ситуацию, и Хели-Хатчинсон наконец решил отправить небольшой отряд в два батальона при поддержке 4000 недавно прибывших турок для нападения на Розетту у самого западного рукава дельты. Экспедиция увенчалась успехом, гарнизон Форт-Жюльена [307]307
  Именно в одной из двух башен этого форта французы нашли в 1799 г. знаменитый Розеттский камень – ныне один из самых популярных экспонатов Британского музея, – благодаря которому удалось расшифровать древнеегипетские иероглифы.


[Закрыть]сложил оружие 19 апреля, после трехдневного сопротивления. Теперь путь для плавания английских судов по Нилу оказался свободен, и появилась возможность осуществить более крупные операции на реке. С другой стороны, такая операция привела бы к ослаблению английского гарнизона, который должен был быть оставлен для блокирования Александрии, и, чтобы защитить его, а также перерезать коммуникации армии Мену, Хели-Хатчинсон решил теперь затопить пересохшее Мареотидское озеро к югу от города. Дамба была прорвана в двух местах, и воды Абукирского озера полились десятифутовым водопадом, снеся 300 футов насыпи. Оставив своего заместителя, генерала Эйра Кута, держать фронт перед Александрией, Хели-Хатчинсон отправился 21 апреля в Розетту и 5 мая вышел к берегу реки у Каира.

Марш продолжался семь недель – за это время люди вымотались, многие из них заболели дизентерией, им приходилось переносить 110-градусную температуру [308]308
  По Фаренгейту. – Примеч. пер.


[Закрыть]днем и чудовищных пауков и скорпионов ночью. По пути произошло несколько перестрелок с французами, однако, к своему удивлению, англичане также неожиданно встретили турецкую армию, которая, как бы это удивительно ни было, каким-то образом дошла из Яффы под командованием одноглазого великого визиря, разбив по пути французский отряд. «Это была худшая армия, которая когда-либо существовала, – писал Хели-Хатчинсон, – но как она ни плоха, хоть как-то сражаться будет». 7 июня разразилась страшная песчаная буря, но когда прояснилось, на горизонте показались пирамиды. К 21 июня подошел последний отряд, и англичане вместе с турками окружили Каир. К несчастью, у Хели-Хатчинсона осталось 4000 боеспособных солдат. Гарнизон же Каира, по показаниям пленных, составлял примерно 5000, хотя боевой дух его, как говорили, оставлял желать много лучшего.