Текст книги "Чёрные очки (aka "Проблема с зелёной капсулой")"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 20
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ, СОВЕРШЕННОМ ПСИХОЛОГОМ

Примерно через час группа вновь собралась в библиотеке. Не было лишь Марджори и – по очевидным причинам – Боствика и Хардинга. Остальные расселись вокруг камина в позах, которые Эллиот, смертельно уставший, но не утративший саркастического чувства юмора, мысленно сравнивал с голландским натюрмортом.

Доктор Чесни заговорил первым. Он сидел опираясь локтями на ломберный стол и стиснув голову руками, но наконец поднял взгляд.

– Значит, это все-таки был посторонний, – пробормотал он. – Думаю, я все время чуял это нутром.

– Вот как? – вежливо отозвался профессор Инграм. – А по-моему, именно вы постоянно уверяли нас, что Хардинг – отличный парень. По крайней мере, когда сегодня вы организовали эту великолепную свадьбу...

Лицо доктора Джо вспыхнуло.

– Разве вы не понимаете, что я должен был это сделать? Или думал, что должен. Хардинг убедил меня. Он сказал...

– Он много чего говорил, – мрачно заметил майор Кроу.

– А когда я думаю, какой эта ночь будет для Марджори...

– Вы всегда были никудышным психологом, дружище, – сказал профессор Инграм, подбирая кости и бросая их в чашку. – По-вашему, она любит его или любила когда-нибудь? Почему, вы думаете, я так горячо протестовал против сегодняшнего тошнотворного спектакля? – Встряхивая чашку, профессор переводил взгляд с доктора Фелла на Эллиота и майора Кроу. – Но мне кажется, джентльмены, вам следует все нам объяснить. Мы хотим услышать – как обычно бывает в конце детективного романа, – как вы пришли к выводу, что убийца – Хардинг, и почему вы рассчитываете на его осуждение. Может быть, это ясно вам, но только не нам.

Эллиот посмотрел на доктора Фелла.

– Займитесь этим вы, сэр, – мрачно предложил он, а майор Кроу кивнул. – Мои мозги сейчас не вполне подходят для этой задачи.

Доктор Фелл раскурил трубку, отхлебнул из стоящей перед ним кружки пива и задумчиво уставился на пламя в очаге.

– В этом деле мне есть в чем себя упрекнуть, – начал он негромким для него голосом. – Потому что кажущаяся безумной идея, которая пришла мне в голову почти четыре месяца назад, в действительности являлась первым шагом к разгадке. Но возможно, лучше излагать вам события в хронологическом порядке.

Итак, 17 июня дети были отравлены конфетами из лавки миссис Терри. Сегодня я сообщил инспектору Эллиоту причины, по которым считал даже тогда, что убийца не прибегал к такому неуклюжему методу, как бросание горсти отравленных конфет в открытую картонную коробку. Мне казалось куда более вероятным, что трюк проделали с помощью саквояжа с пружинным захватом, позволяющего подменить всю коробку. Я думал, что стоит поискать человека, который (скажем, в течение предыдущей недели) приходил в лавку с большой сумкой или саквояжем. На ум сразу же приходили те, кто могли носить такую сумку, не привлекая к ней внимание как к чему-то необычному, – например, доктор Чесни или мистер Эммет.

Доктор Фелл взмахнул трубкой:

– Но, как я указывал инспектору, существовала и другая возможность. Даже доктор Чесни или мистер Эммет с саквояжем в руке привлекли бы внимание в том смысле, в каком его привлекает каждое привычное явление. Но есть еще одна категория, представители которой могли войти в лавку с сумкой, и миссис Терри впоследствии об этом бы даже не вспомнила.

– Еще одна категория? – переспросил профессор Инграм.

– Туристы, – объяснил доктор Фелл. – Как нам известно, через Содбери-Кросс проезжает множество туристов, особенно в летний сезон. Турист или любой посторонний, путешествующий в автомобиле, мог зайти в лавку, попросить пачку сигарет и исчезнуть, прежде чем продавщица запомнила его сумку или его самого. Доктора Чесни или мистера Эммета – местных жителей – она, естественно, запомнила бы, но облик постороннего тут же вылетел бы у нее из головы.

Однако это казалось бредом сумасшедшего. Зачем постороннему проделывать такое? Конечно, маньяк-убийца способен на это, но я едва ли мог посоветовать майору Кроу: «Ищите по всей Англии незнакомца, которого я не в состоянии описать, путешествующего в автомобиле, о котором мне ничего не известно, и носящего при себе сумку для фокусов, предполагать наличие которой у меня нет никаких оснований». Я решил, что у меня разыгралось воображение, и отбросил эту идею, о чем теперь горько сожалею.

Что же произошло сегодня утром? Эллиот пришел ко мне и пробудил своим рассказом дурные воспоминания. Располагая письмом Маркуса Чесни и уже имея представление о деле со слов моего глухого официанта, я насторожился, узнав от Эллиота, что в Италии мисс Уиллс познакомилась и обручилась с Джорджем Хардингом. Не было никаких причин подозревать Хардинга только потому, что он посторонний. Но была очень веская причина подозревать, что один из членов маленькой компании, собравшейся прошлой ночью в «Бельгарде», привнес с помощью ловкости рук элемент убийства в тщательно спланированное представление, где важную роль также играла ловкость рук. Поэтому давайте начнем с этого представления.

Мы знали, что его спланировали заранее. Мы знали (фактически нам вбивали это в глотку), что там предусматривались ловкость рук и обман зрения. У нас были основания подозревать, что трюки могли разыгрываться не только на сцене, но и среди публики. Послушайте, что говорит Чесни о зрителях в своем письме: «Они не знают, что происходит на сцене, а еще менее – среди публики. Покажите им впоследствии запись происшедшего черным по белому, и они поверят ей, но даже тогда не смогут объяснить увиденное».

Пытаясь разгадать загадки представления, мы сталкиваемся с тремя противоречиями, которые взывают об объяснении. Вот они.

Первое. Почему Чесни вставил в список вопросов, которые он собирался вам задать, абсолютно ненужный вопрос? Почему он сообщил вам, что доктор Немо – Уилбер Эммет, если сразу после этого намеревался спросить вас о росте человека в цилиндре?

Второе. Почему Чесни настаивал, что в тот вечер все должны быть в смокингах? Этот не входило в привычки обитателей дома, но в тот вечер он этого потребовал.

Третье. Почему Чесни включил десятый вопрос? Этим вопросом пренебрегали, но он меня беспокоил. Как вы помните, Чесни собирался спросить: «Кто из людей (один или несколько) говорил? Что именно было сказано?» Сразу после этого он добавил примечание, что ему нужны буквальные ответы на все вопросы. Но где тут крылась ловушка? Вроде бы все зрители соглашались, что из участников представления говорил только сам Чесни, хотя в публике произносились и другие слова. Но повторяю: где ловушка?

Объяснения первых двух пунктов кажутся почти очевидными. Чесни сказал вам, что доктором Немо был Уилбер Эммет, по той простой причине, что он им не был. Роль доктора Немо играл не Эммет, а кто-то другой, одетый в такие же парадные брюки и туфли. Но по-видимому, этот человек не был одного роста с Эмметом, иначе вопрос «Какого роста был человек, вошедший через французское окно?» снова потерял бы смысл. Если бы рост этого человека составлял шесть футов, как рост Эммета, и вы назвали такую цифру, ответ все равно был бы правильным. Поэтому Чесни должен был одурачить вас с помощью человека на несколько дюймов ниже Эммета, но в таких же брюках и туфлях.

Хм, хе-хе! Где же нам искать такого человека? Конечно, он мог быть посторонним – кем-нибудь из знакомых Чесни в Содбери-Кросс. Но в таком случае шутка полностью потеряла бы смысл, превратившись в обыкновенную ложь и перестав соответствовать словам: «Они не знают, что происходит на сцене, а еще менее – среди публики». Если это может что-то означать, то лишь одно: человек в цилиндре был одним из зрителей.

В таком случае все становится очевидным. У Маркуса Чесни, помимо Эммета, был другой помощник, сидевший среди публики, как бывает во время выступления фокусника. В течение двадцати секунд полной темноты после того, как погасили свет, Эммет и этот другой помощник поменялись местами. Помощник, находившийся среди публики, выскользнул через открытое французское окно, а Эммет проскользнул в музыкальную комнату и занял его место. Именно другой помощник, а не Эммет играл роль доктора Немо. А Эммет во время спектакля сидел или стоял среди зрителей. Вот как Маркус Чесни планировал свой трюк.

Но кто из зрителей заменил Эммета? Это несложно определить. Мисс Уиллс отпадает по очевидным причинам. Профессор Инграм – по минимум трем причинам: он сидел дальше всех от окон музыкальной комнаты на стуле, указанном ему Чесни, у него лоснящаяся лысая голова, а кроме того, Чесни едва ли выбрал бы в помощники человека, которого больше всего хотел обмануть.

А вот Хардинг... Рост Хардинга – пять футов девять дюймов. Он и Эммет худощавые и приблизительно одинакового веса: Хардинг – одиннадцать стоунов, Эммет – одиннадцать стоунов восемь фунтов. У обоих гладкие темные волосы. Хардинг занимал крайнее место слева – вероятно, наихудшую позицию для съемки представления, но предписанную ему Чесни и в двух шагах от окон. Наконец Хардинг стоял с кинокамерой, прижатой к глазам, – таким образом, правая рука, естественно, скрывала правую сторону его лица. Согласны?

– Да, – мрачно сказал профессор Инграм.

– С психологической точки зрения ничего не могло быть легче такой подмены. Разницу в росте не должны были заметить, так как Хардинг стоял, а два других зрителя сидели. К тому же Хардинг утверждал, что Немо «согнулся», подразумевая, что согнулся Эммет. Различия в их внешности поглотила темнота. Хардинг красив, а Эммет был на редкость уродлив, но это не было заметно, так как рука Эммета скрывала лицо. Очевидно, вы едва смотрели на него, иначе не могли бы видеть происходящее на импровизированной сцене. Заявление, что вы видели и Хардинга, и сцену, содержит внутреннее противоречие. Вы говорите, что видели Хардинга «краем глаза», и это правда, но вы видели только фигуру, и ничего более. Вы видели Хардинга, потому что ожидали его увидеть.

Темнота замаскировала и другой психологический трюк, который, как я думаю, с вами сыграли. Вы утверждаете, что человек, держащий кинокамеру, говорил громко. Предполагаю, что это не так. Психологический эффект темноты во время спектакля состоит в том, чтобы заставить людей автоматически говорить шепотом. Но шепот звучит как обычные голоса, а иногда как очень громкие, если пойдете в театр и услышите, как какой-нибудь идиот начинает болтать позади вас. В действительности это всего лишь шепот, но понять это можно только при сравнении с обычными голосами. Поэтому я предполагаю, что слова «Ш-ш! Человек-невидимка!» оператор произнес шепотом. Вы были обмануты, потому что все голоса звучат одинаково, когда шепчут. Вы слышали голос Хардинга, потому что вам не приходило в голову, что это может быть голос кого-то другого.

Фактически для роли другого сообщника Хардинг – единственный разумный выбор. Чесни не выбрал бы вас, профессор Инграм, с которым спорил годами. Он не выбрал бы и вас, доктор Чесни, с которым спорил всю жизнь, даже если бы то, что вы одного роста с Эмметом, не исключало вас с самого начала. Нет, он бы выбрал почтительного лизоблюда Хардинга, который ловил каждое его слово, льстил его тщеславию, верил в его теории и, самое главное, обладал кинокамерой, которая могла оказаться полезной во многих отношениях.

Это приводит нас к еще одному указанию на Хардинга. Если мы слышали о чем-то постоянно в этом деле, так это о крайнем почтении, которое Хардинг никогда не переставал выказывать Маркусу Чесни. За исключением одного случая, когда этого, казалось, менее всего следовало ожидать. Это представление было гордостью Чесни. Он относился к нему с величайшей серьезностью и ожидал, что все будут поступать так же. Но в один из кульминационных моментов – драматического появления доктора Немо из французского окна – так называемый Хардинг, которому велели хранить молчание, насмешливо прошептал: «Ш-ш! Человек-невидимка!» Такая внезапная несерьезность по отношению к Чесни выглядела странно. Это могло вызвать смех и испортить все шоу. Тем не менее так называемый Хардинг произнес это.

Через минуту я объясню вам, почему одно это замечание доказывает виновность Хардинга. Но сначала я всего лишь подумал: «Тут что-то не так. Это Уилбер Эммет изображал Хардинга, находясь среди зрителей. А так как столь же маловероятно, что Эммет стал бы подшучивать над затеей Чесни, как и Хардинг, значит, это замечание было предусмотрено заранее». Даже эти слова были частью шоу, и мы возвращаемся к прежнему вопросу: «Кто из людей (один или несколько) говорил? Что именно было сказано?»

Я не забегаю вперед, а излагаю события в точной последовательности. Именно в таком направлении работали мои мысли, когда Эллиот впервые рассказал мне о происшедшем. Сначала я не осмеливался слишком обнадеживать его предположением о виновности Хардинга...

Доктор Чесни уставился на него.

– Обнадеживать? – с подозрением осведомился он. – А почему он должен был надеяться, что Хардинг виновен?

Доктор Фелл с раскатистым звуком прочистил горло.

– Хм... Я обмолвился. Вы позволите мне продолжать? Даже на той стадии, не думая о мотиве и иных соображениях, кроме самой механики преступления, было очевидно, что Хардинг мог играть роль доктора Немо.

Подумайте о времени. В течение двадцати секунд полной темноты – с того момента, как погасили свет, и до того, как Чесни открыл двустворчатую дверь, – Эммет мог проскользнуть через окно в музыкальную комнату и забрать камеру у Хардинга, который выскользнул через то же окно, чтобы надеть облачение Немо. Перемена мест заняла бы не более двух-трех секунд, а перед тем, как доктор Немо вошел в кабинет, прошло еще сорок секунд. Это дает Хардингу почти целую минуту на маскарад. Профессор Инграм может представить вам внушительный перечень того, что можно сделать за одну минуту.

Проведя в кабинете тридцать секунд, Немо уходит. Теперь подумайте, укладывается ли в график обратная подмена. На том этапе я еще не видел фильм. Но Эллиот цитировал мне показания Хардинга. «Как только парень в цилиндре ушел со сцены, – сказал Хардинг, – я шагнул назад и выключил камеру». Другими словами, именно это сделал Уилбер Эммет в роли Хардинга. Он прекратил съемку, как только доктор Немо покинул кабинет. Но почему? Ведь спектакль еще не закончился. Маркус Чесни еще должен был упасть лицом вниз, притворяясь мертвым, а потом встать и закрыть двустворчатую дверь. Чесни дал им много времени для обратной подмены.

Казалось очевидным, что Эммет после ухода Немо сразу «шагнул назад» – из поля зрения остальных – и выскользнул из музыкальной комнаты, чтобы встретиться с Хардингом. Это входило в план Маркуса Чесни. Но Хардинг (если моя теория была верна) внес в сценарий интересную вариацию – дал Чесни отравленную капсулу. Разумеется, никакой второй капсулы не существовало. Зачем она была нужна, если Хардинг собирался играть роль доктора Немо? Капсула была только одна, которую заранее доверили Хардингу и которую он начинил синильной кислотой.

После ухода Немо Уилбер Эммет прекращает съемку и выскальзывает в окно. Хардинг, которому понадобилось всего несколько секунд, чтобы скинуть маскарадный костюм, ждет его. В тени за деревом, возле узкого травяного бордюра, уже несколько часов лежит кочерга. Хардинг, бросив облачение Немо у окна кабинета, сейчас ждет под этим деревом. Подозвав туда Эммета, он забирает камеру и знаком указывает на дом. Когда Эммет отворачивается, Хардинг, чья рука обмотана носовым платком, ударяет его кочергой. Потом он проскальзывает назад в музыкальную комнату, прежде чем зажигают свет. Время, как приблизительно установил профессор Инграм, составляет пятьдесят секунд.

Профессор, тарахтевший костями в чашке, нахмурился и покачал головой.

– Времени у него было достаточно. Но ведь этот человек шел на страшный риск.

– Нет, – возразил доктор Фелл. – Он вовсе не рисковал.

– Но предположим, кто-нибудь – я или кто-то еще – включил бы свет слишком рано – до того, как он вернулся в музыкальную комнату?

– Вы забываете о самом Чесни, – печально промолвил доктор Фелл. – Забываете, что этот человек практически спланировал собственное убийство. Он больше, чем кто бы то ни было, хотел, чтобы Хардинг вернулся, прежде чем зажгут свет. Если бы Хардинга разоблачили, это разрушило бы весь план, сделав его посмешищем. Как я недавно упомянул, Чесни продлил спектакль после ухода Немо – посидел неподвижно за столом, а потом упал лицом вниз. Очевидно, это было экспромтом, с целью дать Хардингу больше времени, так как в перечне отсутствуют вопросы на этот счет. Вероятно, Хардинг дал знать Чесни заранее условленным сигналом, вроде кашля, что он вернулся в музыкальную комнату. Тогда Чесни завершил шоу, закрыв дверные створки. Хардингу могло понадобиться двадцать или сто двадцать секунд, чтобы проломить череп Эммету, – Чесни все равно не закончил бы шоу до его возвращения.

– Черт бы его побрал! – внезапно рявкнул Джо Чесни, стукнув кулаком по ломберному столу с такой силой, что доска для триктрака подпрыгнула. – Значит, он все время играл беспроигрышную партию?

– Да.

– Продолжайте, – спокойно сказал профессор Инграм.

Доктор Фелл высморкался.

– Как вы можете понять, мне не терпелось посмотреть фильм, снятый, как я полагал, Эмметом. Хардинг начинал приобретать в моем представлении странные, если не зловещие черты. Он был химиком-исследователем. Он мог в любое время добыть синильную кислоту. Он один из всех, фигурирующих в деле, должен был владеть трюком моментального надевания и стягивания резиновых перчаток. Не знаю, пробовали ли вы когда-нибудь проделать такой эксперимент. Надеть перчатки сравнительно легко, если они заранее посыпаны порошком внутри. Но снять их быстро почти невозможно, если вам неизвестен трюк. Вам не удастся стащить перчатки за пальцы – вы только порвете их в клочки. Нужно скатать их начиная с запястьев. Вспомните, что мы нашли их аккуратно скатанными, а мой интерес к ним, казалось, удивил инспектора Эллиота.

Но образ Хардинга как убийцы принял четкие очертания даже до того, как мы увидели фильм. Это стало очевидным благодаря разговору Эллиота с мисс Уиллс в комнате над аптекой Стивенсона. Я подслушал этот разговор, джентльмены, – причем без всяких угрызений совести. Между створками двери из гостиной в спальню висела простыня, а за этой простыней в спальне прятался я.

Ранее я ничего не знал о Хардинге, кроме того, что мне рассказал Эллиот. Но теперь я узнал многое. Эллиот уверял меня, что Хардинг никогда не слышал о Содбери-Кросс, пока не познакомился с Марджори Уиллс во время средиземноморского круиза. Но оказалось, что он знал ее задолго до того, даже до отравлений в лавке миссис Терри, и что она ездила в Лондон встречаться с ним. Не выглядите такими удивленными, джентльмены, – сердито добавил доктор Фелл, – и сдержите желание огреть меня кочергой по голове, доктор Чесни. Даже горничные это знали. Спросите их.

Но самым важным было то, что я смог увидеть две стороны характера мистера Джорджа Хардинга. Разумеется, его трудно порицать за то, что он старался скрыть более раннее знакомство с Марджори от ее семьи, хотя он и выбрал для этого слишком изощренный способ. Но я мог порицать Хардинга – а инспектор Эллиот был готов убить его – за то, что он внушил мисс Уиллс, будто нуждается в отдыхе, что ему необходимы каникулы за границей, где он мог бы познакомиться с ее семьей, поэтому ей лучше оплатить расходы на путешествие. Джентльмены, я стоял в спальне аптекаря как громом пораженный! Перед глазами у меня возникали видения, а в ушах звучали голоса. Мне казалось, будто я ощущаю запах надушенных локонов Уэйнрайта, что вижу призрак Уоррена Уэйта, сидящий в кресле-качалке, что за окном мелькают гипнотические глаза Ричсона и лысый череп Притчарда.

Однако имелась и другая сторона. Кем бы еще ни являлся Джордж Хардинг, он был великолепным актером. Когда я услышал об этой маленькой сцене в Помпеях... Не важно, как я о ней услышал. Но если то, что я подслушал в квартире аптекаря, было правдой, подумайте, что означала эта сцена! Подумайте о Хардинге, слушающем с простодушным видом рассказ о Содбери-Кросс. Подумайте о том, как ловко он перевел разговор на тему отравлений, заметив: «Полагаю, в те дни отравителю было не трудно выйти сухим из воды». Подумайте о том, как он с виноватым видом отложил путеводитель, поняв, что затронул болезненную тему. Подумайте о...

Ладно, незачем это подчеркивать. Но пусть эта сцена запечатлеется в вашей памяти как символ всего, что за ней последовало. Она в точности отображает менталитет Хардинга. Ибо лицемерие, проявляющееся буквально во всех его словах и поступках, умение исподтишка манипулировать людьми позволило мне поставить его в один ряд с Уилли Палмером.

Но оставим метафоры. Потом мы увидели кинофильм, и это решило все. Оплошность была настолько роковой, что я понял: Хардингу конец.

Вы все видели этот фильм. Но одну вещь при первом просмотре некоторые из нас не заметили. Если мы верили показаниям Хардинга и соглашались, что фильм снял он, если мы полагались на его алиби и не подозревали никаких фокусов-покусов, значит, фильм фиксировал то, что видел сам Хардинг. Это была его версия того, что произошло в кабинете. Следовательно, мы могли видеть только то, что видел он сам.

Но что произошло, согласно показаниям других свидетелей и самого Хардинга? Вернемся к началу шоу Чесни. Гротескная фигура в цилиндре входит в окно. Когда незнакомец идет дальше, Хардинг шепчет: «Ш-ш! Человек-невидимка!» Тот поворачивается и смотрит в публику.

Однако что мы видим в фильме? Мы видим, что, как только фигура появляется на экране, она поворачивается и смотрит на нас. Этот поворот, несомненно, происходит сразу после того, как Хардинг сказал: «Ш-ш! Человек-невидимка!», ибо это был единственный раз, когда доктор Немо оказался лицом к зрителям. Но каким образом Хардинг мог произнести эти или вообще какие-либо слова? Ведь до этого момента мы не видели на экране Человека-невидимку – значит, он тоже не мог его видеть.

Хардинг вообще не мог видеть французское окно, стоя слева. Поэтому мы не могли видеть ни его, ни вошедшую фигуру, пока она не повернулась к нам. Тогда откуда же Хардинг знал, как выглядит доктор Немо? Как мог так остроумно описать его, прежде чем тот появился в поле его зрения?

Ответ прост. Кто бы ни скрывался за кинокамерой, это был участник шоу, уже знавший, как выглядит доктор Немо. Ему было велено произнести эту реплику, он увидел, как обернулся Чесни, понял, что время пришло, и прошептал ее на несколько секунд раньше, когда другие могли видеть доктора Немо, а он еще нет. Поскольку Хардинг позднее заявил, что он произнес эти слова, он участвовал в шоу, даже если фильм снимал Эммет. Но это подтвердило мое предположение, что фильм снимал Эммет, а Хардинг играл роль доктора Немо.

Во время дневного предварительного просмотра я уже собирался об этом объявить, когда майор Кроу сказал, что Маркус Чесни фактически спланировал собственное убийство. Это была чистая правда, хотя Кроу имел в виду не то, что я. Но в этот момент моя теория рассыпалась в пух и прах.

Мы увидели на экране доктора Немо, и он был не только ростом шесть футов, но по его походке в нем уверенно опознали Уилбера Эммета. Я получил удар в солнечное сплетение, от которого приходил в себя несколько часов.

Настоятельно рекомендую вам добродетель скромности. Она целительна. Я был так чертовски уверен в своей правоте, что не только возвел башню, но уже накладывал раствор на кирпичи, чтобы скрепить их друг с другом. Только когда мы нашли коробку от лампы «Фотофлад» в ящике стола мисс Уиллс, я понял, что мы были одурачены еще одним изобретательным трюком Чесни. Это был финальный трюк, но он обеспечил план Хардинга тройной страховкой.

Конечно, один пункт настораживал нас уже некоторое время. Кто бы ни был убийцей, почему он не уничтожил фильм? У него были все возможности сделать это незаметно. Пленка открыто лежала в пустой комнате. Любой мог испортить ее за пять секунд, поднеся к свету. Никакой убийца, даже сумасшедший, не мог хотеть, чтобы полиция изучала фильм, запечатлевший его преступление. Тем не менее пленку не тронули. Если бы мне хватило ума с самого начала правильно интерпретировать это простейшее указание, я бы понял, что фильм исподволь навязывали нам, так как на нем не было запечатлено настоящее убийство!

Фактически это была съемка репетиции, которую Чесни, Эммет и Хардинг провели в день спектакля с Эмметом в роли доктора Немо.

Об этом свидетельствовала лампа «Фотофлад». Я уже задавал вопросы об этих лампах. Меня интриговало описание удивления мисс Уиллс, когда ей сообщили, что лампа перегорела. Откуда такая реакция? Возможно, это не было важным вопросом, но такие мелочи иногда помогают открыть захлопнувшуюся дверь. Мисс Уиллс купила лампу вчера утром. Вроде бы ее не использовали до ночи. Сколько же времени она горела ночью?

Установить это не составляло особого труда. Шоу Чесни началось приблизительно в пять минут первого. Лампа продолжала гореть до прибытия полиции в двадцать пять минут первого, когда, как вы помните, ее погасили. Это составляет двадцать минут. Затем лампу ненадолго включили снова, когда полиция осматривала комнату, покуда не появились вы, профессор Инграм. Ее выключили очень скоро – во всяком случае, менее чем через пять минут. В третий, и последний, раз лампу зажгли, когда прибыли полицейский врач и фотограф. Горела она также недолго – пока Эллиот объяснял майору Кроу трюк с саквояжем, имеющим пружинный захват, и обследовались часы на каминной полке. Скажем, еще пять минут.

Даже учитывая то, что время определено приблизительно, несоответствие слишком велико. Лампа перегорела после получаса работы в целом. Но Стивенсон заверил меня, что такие лампы горят значительно больше часа. Следовательно, кто-то использовал эту лампу ранее, в тот же день.

Этот простейший факт стал для меня очевиден, когда я обнаружил в ящике картонную коробку. Мисс Уиллс купила лампу вчера утром и положила ее в этот ящик. Она не пользовалась ею впоследствии, так как, по словам горничных, утром отправилась к профессору Инграму и пробыла у него почти до вечера. Во всяком случае, по всем отзывам, она никогда не увлекалась фотографией.

Фактически нам пытались внушить, что никто не пользовался лампой до тех пор, пока Памелу не послали за ней наверх без четверти двенадцать ночи. Но, как я только что доказал, такого не могло быть. И на то есть еще одна причина. Мы нашли картонную коробку. Но если бы Памела обнаружила лампу еще запечатанной, она принесла бы ее в коробке. Тем не менее она принесла только лампу. Это означало, что коробку уже вскрыли, а лампа лежала либо в ящике без упаковки, либо в открытой коробке.

Было уже ясно, что Чесни, Эммет и Хардинг провели долгую и тщательную репетицию своего маленького шоу. Вероятно, она прошла без сучка без задоринки. Вопрос был в том, когда они репетировали. Очевидно, после полудня. Чесни получил лампу утром, мисс Уиллс днем отсутствовала, а так как вы, доктор Чесни, не живете в «Бельгарде», то у вас не было причин тут находиться. Но Хардинг был здесь – мы знаем это от горничной.

Теперь вы понимаете сущность последнего трюка Чесни – его последнего обмана зрителей. Поручив Хардингу снять репетицию, которая в нескольких важных моментах полностью отличалась от самого шоу, он мог держать туза в рукаве. «Вы ответили на вопросы, – сказал бы Чесни. – А теперь смотрите, как все происходило в действительности. Камера не может лгать». Но камера могла лгать, так как на пленке роль доктора Немо играл Эммет, а слова, которые произнес Чесни, были совсем другими, хотя количество слогов оставалось приблизительно тем же. Думаю, этот обман был нацелен на вашего покорного слугу. Как вам известно, через несколько дней Чесни собирался пригласить меня для просмотра шоу. Потом он сказал бы мне: «А теперь посмотрите фильм, который мы сняли раньше». Вероятно, я был бы одурачен, покуда Чесни, ухмыляясь про себя, произносил бы с экрана: «Не в силах, доктор Фелл, я вас любить». Он почти признал это в своем письме. «Покажите им впоследствии запись происшедшего черным по белому, и они поверят ей, но даже тогда не смогут объяснить увиденное».

Подмена фильмов была единственной, но величайшей ошибкой Джорджа Хардинга. Конечно, кинокамер было две. Одну он предоставил Эммету для съемки, а другую – с другой пленкой – подсунул нам. Вас, вероятно, успокоит то, что Боствик нашел спрятанную в его комнате вторую камеру с чудом сохранившимся фильмом. Это проявление самонадеянности приведет Хардинга на виселицу.

Разгадка трюка с двумя фильмами ответила на все наши вопросы и забила последний гвоздь. Долгое время меня интересовало, указывал ли тот факт, что Джордж Хардинг производил съемку так далеко слева, только на то, что он хотел быть поближе к окнам? Нет, на то была еще одна причина. Хардинг не осмеливался снимать фильм с того места, где он мог запечатлеть окно кабинета, через которое вошел Немо. Снятая во время репетиции пленка показала бы послеполуденное солнце, светящее в окна, когда появился Немо. Окна кабинета обращены на запад, а вчера был солнечный день. Поэтому ему пришлось стоять слева, как и Эммету во время вечернего спектакля. Когда инспектор Эллиот внезапно осознал, что произошло, благодаря моим вопросам о лампе «Фотофлад», он также понял значение того, что мы можем назвать «съемкой слева», и правда предстала перед нами четко, как на экране.

Эллиот усмехнулся. Доктор Фелл, чья трубка погасла, осушил кружку пива.

– Теперь давайте подведем итог весьма болезненной истории Джорджа Хардинга и Марджори Уиллс. Хардинг спланировал несколько месяцев тому назад серию умных и хладнокровных преступлений, руководствуясь лишь одним мотивом: финансовым. Прежде всего, он намеревался продемонстрировать, что, кем бы ни был отравитель в Содбери-Кросс, им не мог быть Джордж Хардинг. Его метод не был новым – такое применяли и раньше. Вы часто ссылались на дело Кристианы Эдмундс в 1871 году. Я говорил Эллиоту, что в этой истории есть мораль, но некоторые из вас, обсуждая ее, упорно отказывались видеть мораль. Она состоит не в том, что следует опасаться женщин, которые бегают за врачами, а совсем в другом. Берегитесь того, кто способен отравить невинных людей с единственной целью – доказать, что он не может быть отравителем. Именно это сделали Кристиана Эдмундс и Джордж Хардинг.

В своем тупом тщеславии, сравнимом с тщеславием Палмера или Притчарда, Хардинг верил, что Марджори Уиллс сделает все то, что он пожелает. Думаю, у него имелись на то основания. Девушка, которая оплачивает мужчине зарубежные каникулы, длящиеся несколько месяцев, может считаться слепо влюбленной. Если это послужит Хардингу утешением, он останется законным мужем богатой женщины, покуда палач не отправит его на другие пастбища.