Текст книги "Разум и чувства"

Автор книги: Джоанна Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

3

Марианна стояла неподвижно в центре спальни в Кливленд-коттедже, которую выделила ей Шарлотта. Это была очаровательная комнатка с двумя кроватями и окном, выходившим на запад; беспощадное апрельское солнце заливало лучами спальню. Марианне всегда казалось, что в весеннем свете есть что-то жестокое. Не менее жестоким было зрелище, открывающееся за окном: западные графства, простиравшиеся до Девона, где находился Бартон, Алленем, а также имение Комбе-Магна, где, как она когда-то слышала, родился Уиллз.

Марианна медленно пересекла комнату и остановилась у окна. Она чувствовала, как тоска снова наваливается на нее, несмотря на солнечный свет, на весенний садик прямо под окном и на уютные домашние звуки, мешавшиеся с голосами Шарлотты, ее матери и малыша, которые доносились из других частей дома. Дело было не в разбитом сердце – уже нет, скорее, в воспоминаниях о том, какой она была до той роковой поездки в Лондон: о девочке, исполненной незамутненного счастья и блаженного неведения, к которым нет возврата. Той девочки, страстно устремлявшей свои взоры на запад, больше не существовало; она не просто стала трезвее, а словно уменьшилась в размерах – как если бы огромный шар, полный иллюзий, трепетавший у нее внутри, вдруг сдулся, оставив лишь горький пузырек разочарования.

Окно в комнате было открыто – высокое окно в обрамлении белых льняных гардин в розовую и серую полоску. Марианна оперлась о подоконник и выглянула наружу. За окнами простирался обширный парк; несмотря на название, Кливленд-коттедж был не просто загородным домом, а настоящим поместьем с внушительным особняком в окружении старых деревьев, подъездной аллеей, холмами, убегающими на юго-восток, и даже беседкой в античном стиле, расположенной на некотором удалении, которую, по словам Томми, построил кто-то из его предков.

– Примерно в 1808–1810 годах, – сказал Томми. – Мы, Палмеры, хоть и не получали Нобелевских премий, зарабатывать деньги всегда умели.

Он бросил короткий взгляд на Марианну.

– Ты, наверное, считаешь, что мне не надо так часто говорить о деньгах? И уж тем более хвастаться ими?

Марианна ответила ему слабой улыбкой. Поскольку Томми оказался главным свидетелем ее публичного унижения, она так и не смогла его простить; ей до сих пор не верилось в его добросердечие и здравый смысл, о которых так часто упоминала Элинор. Марианна испытала немалое облегчение, когда узнала, что Томми появится в Кливленде только под вечер и привезет с собой Билла Брэндона, которого тоже пригласили на уикенд, – к тому времени Элинор наверняка уже доберется из Бартона и, как обычно, возьмет общение на себя, так что Марианна сможет спокойно читать, гулять и вообще держаться в стороне от общих увеселений с сытным угощением и выпивкой, уже запланированных гостеприимной Шарлоттой.

Марианна еще раз осмотрела комнату. Она предоставит Элинор право первой выбрать кровать; пускай на этот раз все решит сестра. Марианна очень старалась – достаточно, чтобы Элинор не преминула заметить, – вести себя как подобает, быть не такой эгоистичной и упрямой, обращать больше внимания на то, чем приходится жертвовать другим людям (в особенности Элинор), и уважать их выдержку, даже если ей самой это свойство пока еще чуждо. Она пыталась измениться, пыталась,но это было так тяжело: отказаться от былых убеждений, жить разумом, а не чувствами, не поддаваться соблазну слышать лишь зов сердца… Но она постарается, приложит все усилия, и этот уикенд в загородном доме Шарлотты и Томми должен стать доказательством ее стремления к переменам. Должен стать или станет? Внезапно она шмыгнула носом, поежилась и поискала глазами коробку с бумажными салфетками. Они обязательно должны где-то быть; Шарлотта из тех хозяек, которые, даже с грудным младенцем на руках, никогда не забывают ни об одной мелочи.

И правда, салфетки нашлись в ванной, в белой плетеной корзинке, рядом с аккуратной стопкой белоснежных полотенец и новым куском ярко-розового мыла в форме яйца. Марианна взяла сразу несколько салфеток и как следует высморкалась. Что если причина ее уныния куда прозаичнее, чем разбитое сердце? Может, головная боль и ломота в суставах вызваны не психологическими причинами, а надвигающейся простудой? Марианна высморкалась еще раз и приложила ладонь ко лбу. Интересно, нет ли у нее температуры?

Элинор, которой после рабочего дня предстояло преодолеть семьдесят миль от Эксетера до Кливленда, вела машину сквозь сгущающиеся сумерки. Из Эксетера она выехала в лучах заката, но по мере приближения к Бристолю облака постепенно темнели и становились все ниже, сливаясь в плотную свинцовую массу, а когда до цели оставалось около десяти миль, внезапно хлынул дождь, залив дорогу так, что вода принялась хлестать с обочин, словно с краев переполненной ванны. Элинор с большим трудом удерживала руль, одновременно пытаясь разглядеть хоть что-то перед собой. Приемник был настроен на музыкальную радиостанцию – любимую волну Марианны, – но его полностью заглушал стук капель по крыше. Элинор склонилась к лобовому стеклу, гадая про себя, почему ей всегда было трудно – а то и невозможно – отказывать сестре.

– Всего один уикенд в Кливленде, – упрашивала Марианна. – Две ночи. Пожалуйста.Не оставляй меня там одну.

– Не понимаю, зачем вообщетебе ехать. Почему не вернуться сразу домой?

Слабым голосом Марианна ответила с грустью:

– Я не могу…

– Какая разница, ехать домой прямо в пятницу или провести уикенд там, куда тебя совсем не тянет, и вернуться вечером в воскресенье?

Повисла долгая пауза. Марианна хранила молчание, а Элинор, сидевшая за рабочим столом в офисе компании в Эксетере, не горела желанием приходить к ней на помощь. Еще более жалобным голоском Марианна сказала:

– Понимаешь, это такая проверка…

– Что? О чем ты?

– Ну, эта поездка к Шарлотте. Я понимаю, что должна вернуться к нормальной жизни. Постараться… быть обыкновенной. Вот я и хочу поехать к Шарлотте и вести себя как обычная гостья: восторгаться младенцем, быть благодарной за гостеприимство…

– На месте Шарлотты, – заметила Элинор, – я бы здорово оскорбилась, услышав такое. На твое счастье, она слишком весела и беззаботна, чтобы обращать внимание на подобные вещи – даже если что-то и заметит.

– Я просто неправильно выразилась, – сказала Марианна.

– Серьезно?

– Я не хотела показаться высокомерной. Я ничуть не лучше их. Это тылучше всех нас. Я имела в виду то, что сказала – в буквальном смысле. Что я попытаюсь… ну, быть не такой, как была.

Элинор немного смягчилась.

– Хорошо.

– Я понимаю, что мне тяжело возвращаться домой только потому, что я сама себе это внушила.Я и правда не хочу делать из всего мелодраму. Я хочу вернуться домой, начать планировать свое будущее, стать такой… такой, какой должна быть. Но я буду тебе оченьпризнательна, если ты все-таки приедешь в Кливленд.

И вот она ехала, сражаясь с проливным весенним ливнем, чтобы провести уикенд среди людей, которые все как один, за исключением младенца Шарлотты и Марианны, не только старше ее, но и совершенно по-другому относятся к жизни. Жизнь! – внезапно с горечью подумала Элинор. Неужели это она и есть? Да, пускай мне не нужны вечеринки и ночные клубы, пускай я не собираюсь напиваться вдрызг, но неужели жизнь в моем возрасте не должна быть хоть чуточкувеселее?

– Она вся промокла, – сказала Шарлотта, – до нитки.Хотела дойти до нашей беседки. Я говорила, пусть лучше дождется Томми, и он ее проводит: это его гордость и отрада, он даже Wi-Fi там сделал, – но она не хотела ждать. Сказала, ей необходимодвигаться после стольких недель, что она просидела в Лондоне взаперти, а буквально через пару минут мы услышали просто оглушительныйудар грома, и тут же хлынул ливень, так что Марианна, конечно, вымокла насквозь, и мне так и не удалосьзаставить ее снять джинсы и переодеться во что-нибудь сухое, и маму она тоже не послушала, поэтому, честное слово, Элли, неудивительно, что она занемогла. Правда, эти ростки фасоли чудесные? Я собираюсь добавить их в салат. Летом я обычно кладу туда еще цветки настурции, специально,чтобы позлить Томми. Он терпеть не может,когда в салат добавляют цветы или фрукты. Такой смешной!

Элинор стояла, опираясь плечом на искусно состаренный расписной буфет на кухне у Шарлотты, с чашкой чая в руках.

– Я, пожалуй, поднимусь к ней, – сказала она. – Ты не знаешь, Марианна в постели?

– Очень надеюсь. Я ей посоветовала скорее лечь, и мама тоже, но она отказалась выпить лекарство, а мне, если честно, не хотелось, чтобы она тут чихала на маленького Томми, так что я велела ей идти к себе в спальню и оставаться там.

Элинор окинула взглядом кухню. На выложенном плиткой полу стояло дорогое и очень красивое кресло для младенцев, в котором лежал маленький Том Палмер, наряженный в комбинезон и клетчатую рубашку, время от времени шевеля ручками и ножками, словно перевернутая на спину черепаха. Она сказала:

– Я беспокоюсь, как бы Марианна его не заразила.

– Не стоит, – сказала Шарлотта, умело нарезая ломтиками фенхель. – Я не дала ей такой возможности. Немедленно вытолкала прочь из кухни.

Она посмотрела на своего маленького сына.

– И правильно сделала, да, мое золотко? Интересно, что скажет папа, когда увидит тебя в новом наряде? Забавно, но Томми считает, что в первые несколько месяцев детей можно одевать только в белые ползунки. Так что лучше будет спрятать от него твой новый кашемировый свитер, правда, крошка? Элли, ты, наверное, совсем выбилась из сил. Иди-ка прими ванну. Мужчины приедут не раньше девяти, а мама, как обычно, приклеилась к телевизору и смотрит новости. Я ей сто раз говорила, что лучше уж ничего не знать, но она отвечает, что от неизвестности ей еще тревожней. Элли, чтоя буду делать с ней в Лондоне, без твоей сестры, над которой она могла кудахтать в свое удовольствие?

* * *

Марианна лежала на кровати поверх одеяла, подтянув колени к животу и крепко зажмурив глаза. Элинор склонилась над ней и позвала:

– Эм?

– О, – вздохнула сестра, не пошевелившись. – О, Элли! Как я рада, что ты здесь!

Элинор дотронулась до ее ноги. Джинсы были влажные, даже мокрые, и волосы, разметавшиеся по подушке, тоже.

– О чем ты только думаешь! – рассерженно воскликнула она.

Сквозь стиснутые зубы Марианна, дрожа, пробормотала:

– Мне нездоровится.

– Ну да, – воскликнула Элинор, – конечно. Ничего удивительного. Ты мерила температуру?

– Нет.

– У тебя же астма! А ты лежишь на постели в мокрой одежде, с температурой. Ты уже не ребенок, Марианна!

– Прошу тебя, не сердись, – слабым голосом взмолилась Марианна. – Я просто почувствовала себя плохо и прилегла. Я нечаянно попала под дождь…

– Садись, – приказала Элинор.

– Не могу…

– Сядь!

Марианна, по-прежнему не открывая глаз, с трудом села.

Элинор ухватилась за край ее свитера и стала стаскивать его через голову.

– Помоги-ка, – сказала она.

– Я стараюсь…

– Теперь рубашку.

– Элли, прости. Прости, я не могу…

– Джинсы, – приказала Элинор, – носки. Снимай все. Боже, почему ты такая бестолковая!

– Я не хотела…

– Где твой ингалятор?

– Здесь.

– Где именно?

– В сумочке, – прошептала Марианна. Она сидела, сжавшись в комок, на краешке кровати в одном белье и дрожала всем телом. Элинор вытащила из своей дорожной сумки пижаму и бросила сестре.

– Надевай. Я принесу тебе лекарство.

– Но мне не надо…

– Эм, – едва не сорвалась на крик Элинор, – ты что, не знаешь, к чему в твоем случае может привести простуда? Не знаешь? Нет?

– Я не хотела никому причинять неудобств…

– Ты вечноих причиняешь!

– Мне очень жаль, – сказала Марианна, – правда, очень. Я так хотела, чтобы ты приехала, так тебя ждала, но я ни за что не сделала бы этого нарочно.

– Я схожу за грелкой.

– Элли?

– Что?

– А Билл и Томми уже здесь?

Элинор остановилась у двери.

– Какая тебе разница?

– Не знаю… Я просто подумала… гораздо спокойнее, когда Билл где-то рядом, правда?

– Надо же, – съязвила Элинор, – это что-то новенькое!А мне казалось, ты считаешь его занудным стариком.

Несмотря на рубашку от пижамы, в которой застряла ее голова, Марианна с достоинством возразила:

– Я стараюсь меняться. Исправляю свой образ мысли. Я совсем не хочу заболеть. Прости меня, Элли. Мне очень жаль.

Элинор посмотрела на сестру. Пижама была старая, байковая, с рисунком из маленьких чайничков. Даже ей самой она была велика. И все равно, несмотря на эту пижаму, на волосы, сосульками свисающими до плеч, и темные круги под глазами Марианна выглядела потрясающе. Элинор вздохнула.

– Ложись в постель, – сказала она. – Прямо сейчас. И укройся. Я налью приготовлю и принесу парацетамол, и тебе придется его выпить.

Марианна попыталась улыбнуться.

– Конечно, – прошептала она.

Билл Брэндон уговаривал Элинор выпить немного виски.

– Разбавленного. В медицинских целях. Вы же валитесь с ног!

– Мне не нравится виски.

– Даже с имбирным элем?

– Даже с ним.

– Жаль, что нельзя предложить его Марианне…

Элинор улыбнулась.

– Надеюсь, она уже спит.

Билл Брэндон сказал:

– Мне бы не хотелось слишком суетиться, но не стоит ли нам пригласить врача? Или позвонить в больницу?

– У нее обычная простуда, – откликнулась Шарлотта с другого конца кухни, где кормила грудью ребенка, набросив пеструю шаль на одно плечо. – Она вовсе не умирает, старый ты дурачок.

– Марианна астматик.

Томми пересек кухню, протянул Элинор бокал вина и потрепал Билла Брэндона по плечу.

– Не веди себя как клуша, Билл. Она немного простыла. Лучше слушай ее сестру.

Элинор отпила глоток. Потом сказала Биллу:

– Я живу с астматиками всю мою жизнь. Мне можно верить. Она схватила простуду, потому что после всех событий этой зимы у нее наверняка ослаблен иммунитет. Марианне надо как следует отоспаться. Утром все будет в порядке.

– Но мне все-таки кажется…

– Ужас какой, – воскликнула миссис Дженнингс, влетая на кухню. – Зачем только я смотрю эти новости? Одно расстройство! Что за народ эти греки! Твой отец, Шарлотта, всегда повторял, что нечего занимать деньги, если потом не сможешь отдать. Я на стороне Меркель, целиком и полностью. Так, Томми, у нас сегодня пятница, так что требуется что-нибудь покрепче.

– Крепче, чем джин?

Она жизнерадостно улыбнулась.

– Ладно. Джин тоже сойдет. Элинор, дорогая, ты ужасно выглядишь. Как там твоя сестра?

– Я настаиваю на том, чтобы вызвать врача, – вмешался Билл. – У нее астма.

– С ней все будет в порядке, – повторила Элинор. – Марианна спит. К утру она поправится.

Миссис Дженнингс мотнула головой в сторону внука.

– Надеюсь, ее насморк не передался ему,нашему крошке.

– Я же кормлю его грудью, мама. У него иммунитет. Томми, ты что, налил ей чистого джину?

– О, да.

– Отлично, – удовлетворенно кивнула Эбигейл. Она подняла бокал и провозгласила:

– Чин-чин, дорогие мои! Всем нам хороших выходных и вообще счастливого будущего!

Тут Эбигейл Дженнингс вспомнила еще кое о чем.

– Билл, – воскликнула она, – Билл, как чудесно, что ты решил дать этому парню работу! Замечательно!

– И квартиру тоже, – вставила Шарлотта.

– В которой собираюсь сделать ремонт, – с улыбкой произнес Билл. – Ни одна девушка не согласится там поселиться, пока квартира в таком виде. Кстати, я собирался просить Элинор мне помочь.

– О!..

– Замечательно, – снова сказала Эбигейл, развернувшись и улыбаясь уже Элинор.

– Идеальная кандидатура. Наш начинающий архитектор! Чем больше времени вы станете проводить вместе, тем счастливей я буду.

– Эби…

– Миссис Джей…

Она отмахнулась от них своей пухлой ладонью.

– О, бросьте, вы оба! После того что мы были вынуждены недавно пережить, нам необходимы хорошие новости на любовном фронте.

Элинор поставила бокал с вином на кухонный стол. Краем глаза она заметила, что Томми Палмер держит сына за крошечную пятку и улыбается, созерцая картину, скрытую от глаз остальных за цветастой шалью. Она сказала:

– Мне надо подняться проведать Марианну.

Билл коснулся ее руки.

– Могу я помочь? Что надо сделать?

Она покачала головой.

– Ничего. Но все равно спасибо.

– Обязательно зовите меня. Если вам вдруг что-то понадобится…

– Ну конечно.

– Передайте ей от меня привет, – с чувством прошептал он.

Шарлотта и миссис Дженнингс как по команде переглянулись и закатили глаза.

– Безнадежно, – одними губами сказала Шарлотта, глядя на мать.

Томми Палмер перевел взгляд со спрятанной под шалью головки сына на лицо жены. Выражение лица у него было сердитое.

– На вашем месте, – отчетливо произнес он, – я не был бы так уверен.

* * *

Сквозь пелену сна Билл Брэндон слышал неясный, далекий стук. Он усиливался, становился настойчивей, а потом к нему прибавился голос – кто-то звал Билла по имени. Мгновенно пробудившись, он распахнул глаза, вглядываясь в темноту маленькой спальни в Кливленд-коттедже, где Томми Палмер хранил свой летний гардероб.

Бывший солдат, Билл за секунду вскочил с кровати, порадовавшись, что – поскольку ночевал в чужом доме – не забыл прошлым вечером надеть пижамные штаны. Стучали в его дверь, а голос, звавший его по имени, принадлежал Элинор. Билл распахнул дверь и спросил отнюдь не таким уверенным и спокойным голосом, как бы ему хотелось:

– Марианна?

Элинор стояла на пороге в растянутой футболке, в ее глазах застыл страх.

– Билл, слава богу, мне очень жаль, что пришлось вас разбудить, но ей очень плохо, очень,она не может говорить, и губы посинели, как у отца, как…

Он положил руку ей на плечо и крепко его сжал.

– Надо вызвать «скорую».

– Ингалятор не помогает. Мы пробовали уже несколько раз. Наверное, ей нужен кислород… как тогда… отцу. И бета-блокаторы. Билл, я боюсь…

Он шагнул к ней и, не обращая внимания на свой обнаженный торс, крепко обнял. Стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно более успокаивающе, Билл произнес:

– Я сейчас же свяжусь с больницей в Бристоле. Немедленно. Она хрипит при дыхании?

– Почти нет.

Билл выпустил Элинор из объятий.

– Тогда это серьезно.

Она посмотрела на него.

– Откуда вы знаете?

Он слабо улыбнулся в ответ.

– С тех пор как мы познакомились с вашей сестрой, я много узнал об астме. Я специально читал… Бегите скорее к ней. А я приду, как только вызову «скорую».

На другом конце коридора распахнулась еще одна дверь. В приглушенном свете, который Шарлотта стала оставлять во всем доме, когда родился младенец, появилась миссис Дженнингс: простоволосая, она торопливо куталась в роскошный халат с пионами.

– Элинор?

Элинор обернулась.

– Что-то с Марианной?

Элинор кивнула, не в силах говорить. Миссис Дженнингс быстрым шагом направилась к ней и приняла в свои объятия, пока Билл Брэндон искал в комнате сотовый телефон.

– Бедное дитя!

– Нет, это Марианна…

– Все зависит, – сказала Эбигейл, поглаживая Элинор по спине, – от того, кому приходится трудней.

Прижавшись к халату с пионами, Элинор почувствовала, что страх ее постепенно отступает.

– О, миссис Джей!..

– Знаю, знаю, дорогая, – пробормотала Эбигейл Дженнингс, продолжая гладить ей спину, – я все знаю.

– Я сейчас разревусь!

– Что ж, неудивительно.

– У нее все точно… точно как у отца: она не может говорить, едва дышит и…

– Ну-ну, дорогая…

Из спальни, набросив поверх пижамных штанов полосатый халат Томми Палмера, появился Билл Брэндон с телефоном в руке. Он одобрительно поглядел на Эбигейл и сказал:

– «Скорая» уже едет.

Элинор попыталась что-то произнести, но у нее ничего не вышло. В горле стоял ком, не позволяющий шевельнуть ни единым мускулом, а слезы лились по щекам и впитывались в ткань халата на плече Эбигейл.

– Ничего, ничего, – опять прошептала миссис Дженнингс, похлопывая Элинор по плечу. – Все будет хорошо. Бедная детка.

Билл Брэндон опустил телефон в карман халата.

– Они будут здесь через пятнадцать минут, – произнес он. – А сейчас нам надо идти к больной.

– Боже ты мой! – воскликнула Шарлотта Палмер, глядя на мать. – Реанимация! Поверить не могу!Вечером она слегка простудилась, потому что попала под дождь, а буквально под утро уже приезжает «скорая»! Мама, ты можешь представить – я ничегоне слышала. Совершенно! Это же ужасно! Просто когда малыш засыпает, чего не бывает практически никогда, мы с Томми тут же выключаемся. Честное слово! У нас в доме такое творится, а мы дрыхнем без задних ног.

Миссис Дженнингс, все еще в халате с пионами, но уже со своим обычным величественным начесом и с жемчужными серьгами, надетыми достоинства ради, в этот момент укачивала внука.

– Вы все равно ничем не могли помочь, Чарли. Элинор поступила разумно: разбудила Билла, и через четверть часа – точнее, через семнадцать минут, я засекала – «скорая» была уже здесь. Ее сразу увезли в больницу. Элинор поехала за сестрой, вместе с Биллом, и слава богу, потому что она выглядела просто кошмарно, бедняжка. Мне показалось, что она даже не успела причесаться.

Томми Палмер сидел, с головой погрузившись в чтение Файнэншел Таймсна своем iPad. Не поднимая глаз, он сказал:

– Кто вообще обращает на это внимание?

Миссис Дженнингс невозмутимо посмотрела на личико внука.

– Элинор никогда не думает о себе, – продолжила она так, словно не слышала слов зятя. – Но дальше так продолжаться не может. Если постоянно жертвовать собой ради других, они будут принимать это как должное. По крайней мере, Билл видит, какая она молодец.

– Мама, – сказала Шарлотта, открывая дверцу плотно набитого кухонного шкафчика в поисках кофе, – мама,давай оставим эту тему. Билл Брэндон не видит никого вокруг, кроме Марианны.

– Чушь!

– Он, конечно, считает Элинор чудесной девушкой, мама. И вполне справедливо. Но влеченияк ней у него нет.

Миссис Дженнингс ответила твердым тоном, по-прежнему глядя на внука:

– Не только влечениесвязывает людей.

– Как правило, именно оно, – заметил Тони, не поднимая глаз от экрана. – Если влечения нет, ничего не получится.

– Не обращай на него внимания, – фыркнула Шарлотта. Она вытащила из шкафчика непочатую банку кофе и поставила на стол рядом с чайником. – Он только о сексе и думает. Я хочу сказать – в то время, когда не думает о деньгах.

– Тебе очень повезло, – сказала Эбигейл. – Чего еще хотеть от мужчины? Я всегда говорила твоему отцу…

– Слушайте, – внезапно перебил ее Томми Палмер. В руках он держал свой Blackberry. – Сообщение от Билла.

Шарлотта обернулась к мужу с пустым чайником в руках. Миссис Дженнингс подняла глаза от личика младенца.

– Кислород, – читал Томми, – сальбутамол через ингалятор… еще что-то, не могу разобрать… бромид, системные стероиды, постоянно. Реакции нет. Еду в Бартон за Белл. Элинор остается в госп. Буду держать в курсе. Б.

Томми замолчал. В кухне воцарилась полная, насыщенная ужасом тишина. Шарлотта отставила чайник, подошла к матери и забрала ребенка у нее из рук. Она склонилась над сыном, прижавшись лбом к его лицу.

– Бедная малышка Марианна… – негромко пробормотала Эбигейл.

Томми Палмер смотрел в окно.

– Бедные они все, – сказал он, – вся семья… Какой кошмар!

В больнице была комната для посетителей, в которой, как сказали Элинор, она могла подождать. Там стояли продавленные кресла с обивкой из искусственной кожи и фанерный столик с кипой старых зачитанных журналов; на стенах кое-где висели сентиментальные акварели с простенькими сельскими пейзажами. Элинор ощутила уже знакомые ей по больнице, к которой лежал отец, напряжение и страх, пропитавшие все вокруг. Она подумала, что хотя здесь можно скрыться от посторонних глаз, лучше уж присесть на стул в коридоре или кафе, чем ждать тут.

Ждать – вот единственное, что ей оставалось. В палате – стерильной, белой и страшной – Марианне давали все, что, как помнила Элинор, было необходимо в случае тяжелого приступа астмы. Молоденький врач – ей показалось, что по возрасту он больше годился в студенты – подробно объяснил, что в дополнение к бета-блокаторам им, возможно, придется добавить аминофиллин, а если наступит остановка дыхания, то и адреналин. Элинор смотрела на него, кивая, не в силах сказать, чтобы он прекратил перечислять лекарства и просто сказал, умирает Марианна или нет. От паники у нее сводило желудок при взгляде на его юное, бледное, серьезное лицо; она едва не сходила с ума от своей беспомощности, от мучительного, душащего одиночества, связанного не с тем, что она оказалась сама по себе в этом незнакомом госпитале, а с возникшим вдруг осознанием, что ей, возможно, придется дальше жить без Марианны. Эта перспектива была настолько кошмарной, что на какое-то время вытеснила из ее головы все остальные мысли, избавив даже от самобичевания, которое, Элинор знала, вот-вот захватит ее, напомнив о раздражении в адрес Марианны, недостатке жалости и сочувствия, неприятия эмоциональности сестры, ее нетерпения и упрямства – список можно было продолжать бесконечно. Но только не сейчас. Сейчас она сидела, охваченная словно параличом, на пластмассовом стуле в больничном коридоре, пока Билл Брэндон как одержимый несся в Девон, чтобы скорей привезти их мать и Маргарет.

Билл держался потрясающе. Он вызвал «скорую», а по приезде в госпиталь заставил врачей немедленно заняться Марианной, при этом ни разу не повысив голос, но и не принимая никаких возражений. После хлопот в приемном отделении, занявших около получаса, он, с лицом искаженным от тревоги, внезапно обратился к Элинор:

– Я остался бы с вами, честное слово, но я просто сойду с ума, если ничегоне буду делать. Вы не против, если я оставлю вас ждать здесь, а сам съезжу за вашей мамой?

Элинор сглотнула, кивая в ответ.

– Я буду вам очень признательна, очень, я…

– Вы ей уже сообщили?

– Нет. Я пока никому не звонила.

– Так позвоните, – сказал Билл. – Позвоните ей прямо сейчас. Скажите, я буду у них через пару часов. Если…

– Нет!

Он вздрогнул и на мгновение закрыл ладонями лицо. Потом проговорил еле слышно:

– Врачи сейчас творят чудеса…

– Езжайте, – сказала Элинор.

– А как вы, нормально?

– Нет, конечно. И вы тоже. Но все равно, езжайте скорей и привезите маму. Прошу вас! И спасибо.

– Пишите мне СМС. И позвоните матери…

– Езжайте же!

Он развернулся и бросился бегом по коридору. Кто-то остановил его – незнакомая медсестра в темно-синей форме, – и Элинор увидела, как он задержался на секунду, а потом снова побежал к лифтам, а медсестра стояла и глядела ему вслед, качая головой. Чуть позже Элинор достала из кармана телефон и позвонила матери, стоя у окна и глядя на асфальтированную площадку между зданиями с бетонными кольцами, из которых торчали запыленные, неухоженные кустарники. Их разговор казался ей нереальным, он словно происходил в кошмарном сне, а не субботним утром самого обычного апреля.

– Билл едет, – повторяла она, слушая, как плачет Белл, – он уже в пути. Билл едет.

Потом Маргарет вырвала у матери трубку, и Элинор пришлось повторить все еще раз, и Маргарет – благослови ее Господь! – отвечала спокойно и собранно и обещала Элинор, что они будут готовы к приезду Билла, когда бы тот ни появился, и только в конце с внезапным отчаянием спросила:

– Что, если будет уже поздно?

– Нет, – воскликнула Элинор, помимо воли скрещивая пальцы, – нет. Этого не случится.

Она посмотрела на часы. На запястье их не оказалось: у нее не было времени надеть часы, она и не вспомнила о них, да что там, она даже не почистила зубы! Надо заняться этим сейчас. Надо пойти купить зубную щетку и расческу, выпить кофе и пройти через все неизбежные ритуалы, с которых начинается день. И тут страх за Марианну навалился на нее с такой силой, что Элинор охнула и согнулась пополам, свесив вниз голову и глядя на серый блестящий линолеум на полу, шепча самой себе:

– Прошу, Марианна, не умирай, не оставляй меня, борись, Эм, сражайся, пожалуйста, ради меня, я все сделаю, я смогу, я…

– Вы сестра Марианны?

На блестящем сером фоне в поле зрения Элинор возникла пара громадных белых бахил. Секунду или две она пыталась осмыслить эту картину; потом выпрямилась, скользнув взглядом снизу вверх по джинсам, клетчатой рубашке и белому медицинскому халату. Еще выше было лицо, иранское, а может, иракское, – рассеянно подумала Элинор, – а может, сирийское или турецкое, но точно ближневосточное, и густые волосы, очень темные, чуть ли не до синевы, иссиня-черные…

– Вы сестра Марианны? – повторил врач.

Он улыбался. Улыбался! Элинор вскочила со стула.

– Да! Да? Она?..

– Она пришла в себя, – ответил он. – Дыхание самостоятельное. Бронхи до конца не расслабились, но процесс идет.

Элинор не сводила глаз с его лица.

– Вы хотите сказать…

Врач поднял вверх руку с двумя скрещенными пальцами. Потом кивнул.

– Конечно, – сказал он, – приступ еще не закончился, но все будет хорошо. Вы правильно сделали, что сразу привезли ее к нам.

– Могу я… о, можно мне увидеть ее?

– Пока нет. Возможно, немного позже. Когда мы будем уверены, что состояние стабилизировалось.

Доктор поглядел на Элинор. Он был старше, чем ей показалось вначале, гораздо старше первого, молоденького врача, пожалуй, даже годился тому в отцы; наверняка такой человек знает, что такое семья, наверняка понимает, что, даже если иногда тебе хочется кого-то из них убить, ты все равно не можешь представить себе жизни без них…

– Почему бы вам, – сказал он, – пока что не сходить перекусить?

Полчаса спустя, подкрепившись черничным маффином и чашкой кофе и проведя десять минут в неуютной больничной душевой, Элинор снова заняла свой стул в коридоре. Место, которое только что казалось ей могилой, где ее хоронят заживо, вдруг стало почти приветливым, с лучами солнца, пробивающимися сквозь пыльные стекла и четкими полосами теней на сером линолеуме пола. Ряд синих пластиковых стульев по-прежнему был пуст, только в комнате ожидания сидел какой-то мужчина средних лет, беспокойно листавший журналы, но Элинор, вместо того чтобы присоединиться к нему и поддерживать вынужденную беседу, предпочла развернуть один из стульев к окну и уселась на солнце с закрытыми глазами, наслаждаясь неожиданным облегчением.

Поглощая маффин, она писала СМС. Маффин был черствым и приторным, но Элинор он показался вкуснее любых яств, которые ей когда-либо доводилось пробовать. В левой руке она держала кекс, а правой яростно давила на кнопки, строча сообщения матери, и Маргарет, и Биллу, и миссис Дженнингс, и Палмерам. «Ей лучше, – писала она, – Марианне лучше. Она дышит! Дышит!»

Элинор откинулась на спинку стула, не открывая глаз, и положила ладони на ребра, прислушиваясь к тому, как поднимается и опускается грудная клетка, давая отдых разуму, который, словно лодочка на волнах, тихо покачивался в лучах солнечного света, охваченный колоссальным облегчением, небывалой силы благодарностью, острым и всеобъемлющим восторгом от того, что она жива, и Марианна тоже, что она дышит, дышит…

– Элинор, – раздался чей-то голос.

Она открыла глаза и посмотрела вверх.