Текст книги "Дочь Лебедя"

Автор книги: Джоанна Бак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Я щупала ткани с закрытыми глазами в главном зале Бон Марше, пока не нашла пан-бархат, который был похож на его кожу. Я купила замшу, что была как пятки его ног, и атлас, который мне как-то приснился во сне.

Сон был о броненосце, огромная скала мрачного серого металла, и ее следовало превратить в бледно-синий атлас, необычайно мягкий. В моем сне я его держала в правой руке. И мне нужно было тереть броненосец до тех пор, пока он не станет гладким и сияющим, и нежным, как этот атлас.

Я шила из этих тканей наволочки для подушек, которые я бросала на пол возле стены. Мы слушали американские записи, песни о дождливых днях и о диком мире, который растворялся в горьком дыму гашиша.

…Было слишком много цвета! Это был цвет, который принес с собой Феликс, цвет, который окрашивал все вокруг. Он пришел ко мне в костюме цвета миндаля, как только наступил первый теплый день, в алой рубашке и в красном шарфе с желтыми птицами. Он сказал, что хочет ехать в Китай, и я рассталась с синим комбинезоном и надела тибетский халат, купленный в лавке. Я еще надела китайский жакет из мягкого шелка, затканный иероглифами.

В пепельницах горели благовония, и странные запахи вытеснили обычный воздух. Это были запахи жасмина, гардении, сандала и нарциссов. Запах чудесного пиона, который раскрывал свои лепестки в маленькой синей вазе, которую я нашла на блошином рынке. Запах маслянистых мазей из Сан-Франциско, которые носили название Дух и Мечта и пахли жженым медом и малиной. Запах полыни в маленьком стакане из-под горчицы, стоявшей над небольшим холодильником, где я хранила еду для Феликса. Я старалась приручить странное создание – он не мог есть то, что обычно ели французы в ресторанах. Я нашла для него манго и особый крыжовник, орехи, папайю и самые ранние плоды киви. Я не хотела давать ему яблоки и обычные груши. Я мелко резала какой-нибудь экзотический плод, и мы ели его маленькими серебряными ложечками.

Он тоже покупал вещи в таком же стиле, у него был явный восточный вкус – ковер из Алжира, гобелен ярко-красного и выгоревшего желтого цвета, с блестящими кистями. Я его повесила на стену.

Он приносил вино: белое рейнское, австрийское вина и мускаде, но только белое вино.

Я собирала все его подарки. Он принес мне три открытки: группа черных людей в буше, на одной открытке был Рейнский собор, а на другой – рисунок Марии Эльчской, испанской мадонны. Еще он подарил мне оловянную шкатулку с изображенным на ней Феликсом.

Когда мне приходилось уходить по вечерам, я боялась, что больше не увижу его. Когда я ужинала с отцом и Мишелем, они предлагали:

– Приводи с собой своего приятеля.

И я отвечала:

– Возможно, и приведу.

Я знала, что никогда не сделаю этого, потому что предполагалось, что мои родители были нормальной парой и жили в Нейли, и их фамилия была Редфорд, а меня звали Элиза. Так случалось, что когда я была с ними, возвращаясь, я обычно находила записку у дверей: «Где ты?» и часто к ней прилагалась плитка шоколада «Тоблерон». Я не смела его есть, потому что он служил доказательством того, что он скучал обо мне. И хотя это значило, что он хотел меня видеть, это также означало, что я в это время отсутствовала.

В течение двух месяцев сохранялся идеальный баланс.

Когда пришла весна, с ней поменялся и баланс. Комнату уже больше не грел радиатор, и не несло холодом от окна. Оно стало источником тепла. Но мне казалось, что меня обдувает невыносимый сквозняк. Все изменило направление. Меняли место свет и темнота, и я начала нервничать. Необходимо было восстановить баланс. Я пошла и купила вторую синюю свечу, как та, что была у Розы. Я зажгла ее, чтобы Феликс продолжал приходить ко мне.

Я теперь редко встречалась с Сильви, иногда ненадолго во время ленча. Я не звонила ей по вечерам, чтобы не занимать телефон. Однажды она позвонила, когда у меня был Феликс.

– Я не одна, – сказала я.

– Значит, к тебе пришел твой друг. Когда ты меня с ним познакомишь? – спросила Сильви.

– Нет, – был мой ответ. Мне совсем не понравилась эта идея.

– Почему? Ты же знаешь моего друга.

– Это совершенно разные вещи. Мы поговорим об этом завтра.

– Ты противная, мне придется серьезно побеседовать с тобой.

– До свидания, – сказала я и повесила трубку.

Феликс слушал наш разговор.

– Ты плохо разговаривала с этим человеком, – заметил он.

– Не важно, – сказала я. Я надеялась, что он понял, как я могу быть холодна, и какой жестокой.

Потом он не приходил целых пять ночей подряд.

Я зажгла свечу на пятую ночь, и через полчаса прозвучал звонок в дверь. Но я почувствовала, что что-то ушло. Чувство было не таким, как раньше.

Я начала заучивать его черты, когда он был со мной. Изгиб его шеи, где она переходила в плечи, впадинки под ключицами, великолепная грудная клетка. И рот, верхняя губа едва изогнута и немного провисает по краям, и прелестная форма полной нижней губы. При тусклом свете занимающейся зари, когда комната была в полутьме, я тихо лежала и смотрела на его рот и восхищалась его симметрией.

Я повесила картину Морфея над постелью.

– О, – сказал он с улыбкой. – Ты считаешь, что это я?

Я кивнула. «Может, мне не стоило говорить ему об этом», – подумала я.

– Элиза, – сказал он, – я же не статуя. Я начала бояться, что наши отношения уже не те.

11

Порой кажется, что вещи не могут причинить вреда, потому что они неодушевленны. Я знала, что могу избавиться от того, что мне не нравилось, притворившись, что этого нет на самом деле. Когда мне нужно было идти в фотолабораторию, место моих прежних многочисленных прегрешений, я не обращала внимания на девушку в приемной, она знала слишком много. Я игнорировала фотографов, они подмигивали мне, и быстро проходила мимо запертых дверей. Я так хорошо их знала! Феликс сделал из меня порядочную девушку, и даже те, кто не знал его, могли почувствовать во мне обострившееся чувство собственного достоинства.

Мне так хотелось сказать Феликсу свое настоящее имя, привести его в магазин и представить отцу и Мишелю. Но я боялась сильной похоти отца и его грубого покровительства. Ничто не могло остановить его, когда он начинал глубоко и медленно дышать, уставившись глазами на новую жертву, или же он мог отвести в сторону Феликса и поинтересоваться, каковы его намерения, сколько у него денег, и снова повторить, что когда-нибудь я стану очень богатой женщиной.

Мне самой так хотелось быть с Феликсом естественной, стать настоящей Флоренс! Он никогда не предлагал мне съездить к нему домой, я так и не знала, где он живет, и не знала номер его телефона. Как-то он попытался сказать его мне, но я заявила:

– Для меня лучше, чтобы все оставалось по-старому. – Пустая бравада.

В город приехал Эрги, и отец пригласил меня пообедать с ними дома. Встретив меня у дверей, он сказал:

– Никогда не упоминай при нем, что ты все знаешь.

– Парочка на крышке гроба? – спросила я. У отца всегда чувствовалась некоторая театральность в разговоре.

– Он об этом ничего не знает. – Отец крепко сжал мои плечи. – Это секрет. Ты должна мне поклясться, что ничего не скажешь. Мне вообще ничего не следовало говорить тебе.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе пообещала?

– Молчать по поводу украшения на гробе, – ответил он. – Вот и все.

Я погладила грудь Куроса в холле:

– Он сегодня так сияет, – сказала я.

Отец повернул меня и показал на яркую лампу над холлом:

– Я приказал, чтобы это сделали на прошлой неделе. Так гораздо лучше, не правда ли?

Сегодня вечером казалось, что Курос собрался участвовать в соревновании. Его руки начали двигаться. Косички на груди и розовая похотливая улыбка были такими яркими при сильном свете. А темно-синий проход за ним стал еще темнее.

– Теперь запомни, никаких коней из Салоников, – заметил отец, легко потрепав меня по плечу.

Когда мне было восемь лет, он купил скульптуру лошади в Салониках, и она появилась у нас в квартире. Ее, конечно, не называли конем из Салоников – просто это была передняя часть лошади из белого мрамора – голова, грива и ноги, сзади был гладкий срез мрамора. Эта скульптура была как бы срезана, что было характерно для многих его приобретений. Затем спустя год скульптура отбыла в Америку. Вскоре после этого приехал куратор из Греции, и, пока он, сидел и выпивал вместе с отцом и Мишелем, он показал им каталог. Отец открыл его на странице, где было цветное фото лошади, и громким голосом прочел: «Салонинский конь, третий век до Рождества Христова».

– Этот конь должен остаться в Афинах, – сказал куратор.

– Мне бы так хотелось посмотреть на него, – продолжал отец.

– Но, – заметила я, заглядывая через плечо, – он выглядит совершенно так же, как и…

Прежде чем я смогла закончить фразу, отец прервал меня.

– Как твой пони. Я понимаю. Он очень похож на твоего Шестипенсовика, не так ли? Хорошая лошадка!

Он повернулся к куратору и добавил, что я просто с ума схожу от лошадей, что это совершенно естественно для моего возраста, но стоит много денег. Он щипал мою руку, не так сильно, чтобы мне стало больно, но чтобы я наконец поняла и заткнулась. Я больше не проронила ни слова.

Хорошо, что сегодня он предупредил меня заранее. Я спокойно сидела на диване, но была вся скована, как будто лишнее движение могло привести меня к предательству. Мне казалось, что так должны вести себя люди в суде или церкви. Эрги прибыл через несколько минут. На нем была желтая рубашка с открытым воротом и огромные часы на руке. Он сказал мне, что они прекрасно работают на большой глубине под водой.

– Вы любите нырять? – спросила я его, и он ответил довольно мрачно, как убийца или гробовщик:

– Я везде, где есть работа.

Нгуен принес креветок в кляре, они были как белые крылышки, я стала пить Кампари, чтобы Эрги чувствовал себя как дома. Отец открыл бутылку Шато Марго.

Мы ели вьетнамский суп, вылавливая мясо палочками. Эрги заявил нам, что ему нравится французская кухня, и перечислил названия ресторанов, которые ему явно кто-то подсказал.

Отец и Мишель говорили о Венеции.

– Мы там будем только отдыхать, – заявил отец.

Эрги добавил:

– Я приеду повидать вас. Мне хочется посмотреть, каков он будет на отдыхе.

И они все расхохотались. Он обратился ко мне:

– Вы там тоже будете?

– У меня могут быть другие дела, – сказала я. Я надеялась, что Феликс увезет меня куда-нибудь.

– Вам понравится Венеция, – заметил Эрги.

– Она прекрасно знает ее, – сказал Мишель.

– У тебя все еще сохранилось то римское кольцо? – спросил отец. Я кивнула.

– Хорошо, смотри не потеряй его, оно очень ценное.

– Вы носите украшения? – поинтересовался Эрги.

Я подняла вверх руки: серебряные кольца-змейки, маленькое колечко с синим камешком, небольшие квадратные амулеты двадцатых годов.

– Это все барахло, – заметил Эрги. – Разве вам не нравится золото?

– Она совершенно другая девушка, – вклинился Мишель.

– Я работаю руками, и мне не хотелось бы поломать что-то ценное.

После обеда мы перешли в гостиную. Мишель и Эрги разговаривали, как мне кажется, о рододендронах. У Эрги был громадный сад в Риме, полный этих цветов. Мой отец отвел меня в сторону.

– Надо поговорить о деньгах Джулии, – сказал он.

«Боже, – подумала я, – оставь ты меня в покое с этими деньгами».

– Мне ничего не нужно, – сказала я.

– Тебе нужно быть более ответственной, – заметил отец.

«Как противно, – подумала я. – Как низко».

На следующий день я все же позвонила в Лондон мистеру Леону.

– Моя дорогая маленькая девочка, – сказал он. – Я уже совсем заждался этих бумаг. Ты собираешься их подписать и прислать их мне сюда?

– Именно поэтому я вам и звоню. Мне нужно это сделать? Я не слишком хорошо разбираюсь в подобных вещах.

– Вы с отцом типичные свободные художники, – заметил мистер Леон. – Вы все так боитесь официальных бумаг. Подпишите там, где я отметил, и пришлите бумаги мне обратно. Вы это сделаете? Мне обидно, что дела Джулии остались незавершенными.

Я дала обещание и сразу же забыла о нем. Сама цель закона сразу же исчезла из моей памяти, она растворилась в пламени маленькой победы…

Андре читал журнал с гороскопами. Мне не понравилось, что мы оба интересуемся этим, и я не стала спрашивать, под каким знаком он родился. Я не желала, чтобы у него был какой-то свой знак. Мне хотелось, чтобы он был сиротой зодиака, потерянным в космосе. Подождав, пока он положит журнал, я схватила его и начала искать свой знак.

«Не делитесь сведениями с врагами, – было написано там. – Как следует взвешивайте все свои поступки. Советуйтесь с теми, с кем вы работаете».

Я положила журнал. Задача состояла в том, чтобы получить от Андре совет, ни в чем ему не признавшись.

– Вы верите этому? – спросила я, показывая на журнал.

– Почему бы и нет, – ответил он. – Это все чушь, но довольно забавная.

– Ну и во что вы верите?

Он остановился и посмотрел на меня.

– Во что я верю? Вы имеете в виду, хожу ли я в церковь? – Он начал смеяться. – Верю ли я в непорочное зачатие?

«Внимательно следи за своими действиями», – сказала я себе.

– Нет, я совсем не это имела в виду. Вы верите в магию?

Мне нужно было выражаться очень точно, чтобы не быть похожей на колдунью.

– Некоторые мои знакомые верят, – ответил он. – Но я обычно не прислушиваюсь к их советам.

– И я тоже. – Я старалась не спорить с ним. – Но разве вы не хотите узнать будущее?

– Однажды на улице ко мне подошла цыганка, – сказал Андре. – Она дала мне свою карточку. Я сохранил ее, потому что думал, что, может, напишу ее портрет, она была такой уродливой… Может, она сможет сделать для вас что-нибудь хорошее?..

Он пошел, чтобы принести мне карточку. Это была первая вещь, которой он решил поделиться со мной, и мне стало не по себе, когда я положила ее в карман. Но в гороскопе предлагалось воспользоваться советом того, с кем работаешь. Когда я пришла домой, я прикрепила карточку к стене.

На следующий день я подумала: может, в гороскопе говорилось, что стоит посоветоваться с отцом, потому что я работала с ним. Мне было особенно не о чем советоваться – Феликс проводил в моей постели почти каждую ночь, но что-то явно менялось… Делаборда не было, и я могла заняться собственными делами и пошла к отцу.

У магазина стоял фургон, и двое мужчин в униформе только что поставили деревянный ящик на тротуар. Я подождала, пока они не подняли его и не внесли в магазин. Мишель был внутри и подписывал какие-то бумаги. В стакане горела зеленая свеча, от нее исходил приятный запах сосны.

Дорожки на полу, сделанные из кокосовых волокон, и медные полоски, которые не позволяли им сбиваться, теплые блики на товарах были такими мирными и успокаивали. На подоконниках стояли головы божков из полированного камня, маска фараона и высокая изогнувшаяся девушка в развевающемся платье. Посредине зала на пьедестале стоял торс мужчины, одна рука была протянута вдоль тела, а вторая как бы отсутствовала, ее не было видно за приподнятым плечом. Это мог быть Давид с головой Голиафа, или же Персей с головой Медузы, или же просто Дионис, державший гроздь винограда. Нет, это тело было слишком хорошим для Бога вина и разгула…

– Флоренс! – Мод вышла из задней комнаты.

– Где отец?

– Он в Лондоне, – сказал Мишель, подошел и поцеловал меня. – Но должен вернуться сегодня.

На столе лежали журналы по искусству, я их начала листать, пока Мишель занимался с покупателем. Я нашла в журнале рекламу на целую полосу от «Джекоба Эллиса и К°». Мишель показывал мужчине маленькую деревянную статуэтку египетской женщины, которая довольно давно была в лавке.

Мужчина взял ее в руки, повернул, погладил ее раскрашенный парик и сказал:

– Мерси.

Он отдал ее Мишелю и вышел.

Мод принесла нам чай в разнокалиберных чашках, и Мишель заметил, что этого не следует делать, а она ответила:

– Флоренс своя, и это не имеет никакого значения.

Мы макали печенье в чашки, и Мод ненавидела это. Мишель спросил, поеду ли я с ними в Венецию.

– Я еще не знаю, – ответила я. Журнал все еще был открыт на картинке с изображением гермафродита.

– Где эта скульптура? – спросила я.

Мишель махнул рукой по направлению к двери.

– Не здесь.

– У Эрги? – продолжала спрашивать я.

– Может быть, но не будь такой любопытной. Когда ты будешь знать, поедешь ли ты с нами?

– Мне не нравится Эрги. Он что, хочет, чтобы я занялась контрабандой, почему он затеял разговор об украшениях?

– Ничего особенного, ты уже делала это раньше, – заверил меня Мишель.

Я вспомнила, как в первый раз возвращалась из Рима – моя сумка была набита какими-то салфетками.

– Здесь есть что-то, что я привозила оттуда?

Мишель не смотрел на меня.

– Нет, все продали давным-давно.

Я встала и посмотрела на витрины. Я прекрасно умела задавать идиотские вопросы еще ребенком и как-то спросила, говоря по-английски, как будет называться яблоко на английском языке?

– Здесь есть что-нибудь подлинное? – небрежно поинтересовалась я.

Мишель подпиливал ногти, закинув ногу за ногу. Он не ответил мне. Я подошла к конторке.

– Ну, так как?

– Ты должна сама понять, ты росла среди этих вещей, – ответил он, глядя на ногти.

– Но я никогда не изучала как следует историю искусств, – заметила я. – Я только знала, что есть в магазине.

– Ты ведь бывала в Лувре, – был его ответ.

– Я ненавижу его, он воняет грязными волосами, мокрой одеждой и школой. Мишель, ответь мне все-таки, есть ли здесь хоть что-то подлинное?

– Почему ты задаешь такие вопросы? – тихо сказал он.

Он позвал Мод и попросил сходить на почту.

– Сейчас? – спросила она.

– Да, – сказал он. Она выглянула в окно и пошла за своим плащом.

– Он вам не понадобится, – сказала я. – Сегодня хорошая погода.

– Никогда ничего нельзя знать заранее, – ответила Мод. Мишель отдал ей пачку конвертов со своего стола.

Когда она ушла, он взял меня за руку и подтащил к витрине, указывая на выставленные там вещи.

– Третья справа, и всадник, и голова фараона на стене. Они – настоящие.

– А остальные? – спросила я. Ответа не последовало. Мишель молчал. Я посмотрела на него.

– И больше ничего? – снова повторила я. Опять молчание.

– Но это же лучшая лавка в Париже, – сказала я. – Она всегда была самой лучшей.

– Я считаю, что твой отец сделал целый ряд ошибок, и я не смог остановить его, – продолжал Мишель. Его последние слова были самыми странными и страшными. «Он все придумал! – подумала я. – Он все придумал, или же он – предатель».

– Ты говорил отцу, что ты об этом думаешь?

– Он не слушает. Я бы тебе ничего не сказал, если бы он выслушал меня.

Я гордилась, что он доверяет мне. Я презирала его за то, что он предал отца, и не знала, что ему сказать, потому что я ни в чем не была уверена. Мы оба вернулись к его столу, как будто витрина сказала нам достаточно. Я показала на черные керамические горшки на стеклянных полках за спиной Мишеля.

– Но это же настоящий Буччеро, – заявила я. Джекоб рассказывал мне о Буччеро, о его странной легкости, о потрясающей черноте.

– Буччеро, – улыбнулся Мишель. – Что ты знаешь о нем?

Я была рада, что он спросил меня. Я показала на черный горшок.

– Седьмой век до Рождества Христова. Этруски. Это глина очень тонкая и черная.

Я улыбнулась Мишелю. Он утвердительно кивнул. Мне понравился этот жест, и я продолжала:

– Глина была такой пластичной, что мастера делали вещи, похожие на серебряные. Вы всегда можете отличить настоящий Буччеро седьмого века, потому что вещи очень легкие, как хороший фарфор. Так говорил отец. Правда?

Мишель опять кивнул.

– Молодец, теперь возьми этот кувшин.

Я взяла его в руки, он был очень тяжелым.

– Видимо, более поздний период, – заметила я. – Может, это были кувшины не для богачей, а для бедноты.

Мишель отрицательно покачал головой. Я говорила все быстрее и быстрее.

– Более поздний Буччеро все равно внутри тоже черный… – Я перевернула кувшин, на донышке был прикреплен ярлык – «Буччеро, этруски, VII век до Рождества Христова».

Мишель взял у меня из рук кувшин. Он отвел руку назад и сильно стукнул им по краю стола. Отвалилось горлышко. Вокруг разбитого края было ожерелье из ярко-розовой глины.

Я уставилась на это розовое пятно.

– Как ты мог это сделать?

Мишель захохотал и сильно ударил остатками горшка о ножку стола, треугольные куски, как шкурка апельсина, посыпались на пол.

– Есть еще очень много таких же кувшинов, – сказал он по-английски. Он придвинул корзину для мусора к себе ногой и бросил туда осколки.

– Что это значит? – спросила я.

– Твой отец стал очень жадным. Ты понимаешь, спрос и предложение. Или, может, он был таким и до этого, но старался сдерживать себя.

– Жадный?

Мишель отпил чай. Как будто то, что он говорил, было не очень важным, просто беседа, болтовня.

– Разве не проще продавать то, что находит Эрги? – спросила я. – Продолжать делать то, что он делал всегда?

– Эрги уже ничего не находит. У него есть люди, которые работают на него, они делают вещи под старину. Нет нигде новых раскопок, я имею в виду настоящих.

– Но почему вы тогда все время ездите в Италию?

– Там есть хорошие мастера. Они начали обучаться реставрации сразу после потопа.

– Но это же не может продолжаться вечно, – сказала я. – Он просто помешался после смерти Джулии, и я тоже…

– У твоего отца сейчас куча проблем, – сказал Мишель. Он обычно говорил «Джекоб».

Я взяла в руки маленькую бронзовую повозку с семью коротышками-лошадками, которые прикреплялись к ней толстой проволокой.

– Это хоть настоящее, – громко сказала я, держа руки на холодном зеленом металле. – Посмотри на шеи лошадей, они так естественны, я просто чувствую, что они настоящие.

– Конечно! Эту маленькую игрушку я купил на торгах на прошлой неделе за десять сотен. Она настоящая, но в ней нет ничего особенного.

– Десять сотен франков? И все?

– Мы продадим повозку за три тысячи.

– Я думала, что все здесь просто бесценно, – заметила я.

Мишель встал и подошел ко мне.

– Все, что было у нас стоящего, было продано, чтобы заплатить за эту парочку с древней гробницы. Этруски – они бесценны.

– Сколько?

– Я не могу сказать, сам точно не знаю. Слишком много для Джекоба. И все равно это мало за такую вещь. Он не должен был даже пытаться купить эту вещь. Она предназначена для музея, но ему так хотелось иметь шедевр.

– Я могу его понять. – Я думала о Феликсе.

– К сожалению, повторяю, он стал таким жадным… И это значит, что осталось так мало того, что можно продать за хорошие деньги. Я имею в виду стоящие вещи. Тебе это понятно?

– Но дела в магазине идут вроде бы хорошо. – Я так хотела, чтобы он согласился со мной.

– Мы пытаемся справиться с трудностями.

– Ты хочешь сказать, что скоро случится что-то ужасное?

Он обнял меня и повел к большому столу, вынул из сахарницы кусочек сахара и дал его мне.

– Не пытайся делать из всего драму. Нет никакой трагедии. Я просто решил, что тебе пора узнать, как у нас идут дела. Ты же сама спросила меня. Может, тебе стоит поговорить с самим Джекобом?

– Но что мне сказать? – спросила я его.

– Ты сама поймешь что, – ответил мне Мишель.

– Я не собираюсь работать в вашем магазине, – сказала я. Мне нужно было идти. Я просто не могла дождаться, когда смотаюсь отсюда.

Мишель просто ревновал отца. Все эти годы он был так предан ему. Он оставил свою землю в Провансе, там теперь было просто место для отдыха. Он позволил, чтобы его жизнь слилась с жизнью отца, – магазин просто съел его. И он страдал от отцовских идей. Сейчас ему не оставалось больше ничего делать, как только сидеть и злиться.

Что бы он ни говорил мне, я не хотела принимать в их делах никакого участия.

Может, отец влюбился в кого-нибудь?.. Для меня это было самым приятным объяснением. Мишель был привязан к столу и к дому, а отец делал что хотел, любил, кого хотел… Мы были с ним из одного теста. Старая Оливия называла это: «Оля-ля!» Если бы она была жива, она могла бы все объяснить и сказала бы: «Нельзя доверять этим парням, – сказала бы она. – Мишель просто ревнивый педик!»

Джулия бы сказала… ничего бы она не сказала. Я попыталась представить ее. Мне нужно было увидеть ее лицо, но я его видела только во сне.

Джулия могла бы сказать: «Ему нужно больше работать».

Я шла вперед к рынку на Рю де Бучи. Я купила желтый виноград и зеленый сыр, шпинат и сельдерей. Я также купила васильки с уличного лотка. Мне нужны были холодные цвета – цвета неба. Он не приходил уже две ночи назад, но он еще вернется.

Чувство тревоги было сильным и увеличилось в течение вечера.

Мое тело больше знало, чем мой разум. Стемнело, и я сделала салат с сыром, шпинатом и сельдереем. Я разложила зеленый виноград в пурпурной чаше. В десять тридцать позвонили.

Это был Феликс. Я положила руки на его плечи, потом поласкала его грудь, лицо и затылок. Мы занимались любовью на полу. Я чувствовала его мокрые волосы и наш пот и подумала, что это настоящее, только это имеет значение и это что-то значит. Это было правдой.

– Элиза, – повторял он, – Элиза, Элиза, Элиза!

Он подложил мне свои руки под шею, чтобы я не двигалась, пока он целовал меня.

Мне так хотелось, чтобы это было мое настоящее имя.

Мы лежали на подушках. Он пододвинул одну из них, чтобы подложить под голову. Это была одна из подушек Джулии из Лондона. На ней был вышит сад синих цветов с желтой сеткой вокруг. Он обвел пальцем цветок азалии.

– Прелесть, – сказал он, прежде чем положить на подушку голову.

– Это подушка моей тетки из Лондона, – сказала я.

Его тело начало расслабляться в дреме.

– Чья? – спросил он сонным голосом.

– Моей тетки, из Лондона, ты ее не знаешь, – сказала я.

Я почувствовала, как он вдруг напрягся, потом тяжело вздохнул, обнял меня, и мы оба заснули.

12

Но для меня было уже мало нашей связи. Я спросила у Розы, как сделать так, чтобы наша связь стала еще крепче.

Она раскинула карты и коротко сказала, что следует прилично вести себя и ни на чем не настаивать.

Я купила книгу по астрологии, прочитала все о моем знаке и о всех других знаках, – он не сказал мне, когда он родился. В Аркадах дю Лидо мне сделали астрологический прогноз. В нем говорилось, что в моей интимной жизни у меня будут случаться темные и странные события. С помощью другой книги я составила свою астрологическую карту. Я увидела, что существовала противоположность между домом любви и домом друзей и надежд, и она будет существовать всегда. Я уверяла себя, что мне вполне достаточно, чтобы он лишь спал со мной. Я старалась заполнить пустое пространство в моей жизни, которое проделал он, и спрашивала Розу и Сильви, что же мне делать.

Совет Сильви был простым и вульгарным. Это был совет из мира женщин, привыкших добиваться своей цели, он мог привести с помощью хитрости к обретению положения, денег и социальных преимуществ. Мне казалось, что мои намерения были такими чистыми – ведь мне нужно было только его тело, только его.

Я объяснила ей, что он так молод, красив, я плохо знаю его и что мы любим друг друга. Сильви, несмотря на ее опыт, была несколько старомодна. Может, и я такая?.. Я не рассказала ей, что я чувствую, когда лежу в постели с Феликсом. Мы почти не разговаривали, и он был весь мой. Тело к телу, растворение плоти… Без одежды мы были одним телом, если даже и не касались друг друга.

Я так и не сказала ей его имя, потому что боялась: если я скажу, то он может исчезнуть.

– Он женат, – решила она. – Иначе ты сказала бы мне его имя.

Я рассказала, как мы встретились. Если бы она была со мной в тот день, она могла бы все видеть.

Она была поражена.

– Ты подцепила мужика на улице, и он пригласил тебя поужинать? Это же опасно! Я бы никогда не посмела так себя вести!

Я вдруг поняла, что она завидует моей храбрости.

– Я так сделала только потому, что чувствовала, что с ним мне будет хорошо, – ответила я.

– Ты хочешь сказать, что Роза уверила тебя в этом?! – продолжала Сильви.

– Нет, нет. В то же мгновение, как я посмотрела на него, я поняла, что он тот самый, единственный, – сказала я, не упомянув о своем визите к Розе на следующий день.

Мне не нравилось, когда мне завидовали. Было так сложно поделиться с ней чем-то интимным, если она мне завидовала.

– Я все еще не встретила самую главную любовь моей жизни, мне бы хотелось, чтобы это произошло гораздо быстрее, – сказала Сильви.

Было ясно, что она считала, что я выиграла у нее. Я попыталась объяснить ей, что не все так уж прекрасно, что я не могу выходить из квартиры, когда ожидаю, что он придет ко мне или позвонит. Сильви это не понравилось.

– Тебе нельзя все время сидеть дома, ты должна дать ему понять, что он не единственный мужчина в твоей жизни.

– Но он – единственный мужчина у меня, я люблю только его, – запротестовала я.

– Ты, надеюсь, не сказала ему этого, ведь правда? Иначе ты дура! Ты можешь говорить приятные вещи мужчине, только тогда, когда занимаешься с ним любовью, как будто ты потеряла голову от страсти. Но потом никогда не повторять сказанного. Ты не должна говорить ему, что ты любишь только его.

– Но я его люблю, – сказала я. Я поняла, что сделала ошибку, когда при прощании шептала ему на ухо: «Я тебя люблю, Феликс!»

– Нет, нет и нет! – повторяла Сильви. – Пусть он ни в чем не будет уверен. И никогда ни на чем не настаивай. Они это ненавидят, им кажется, что тем самым ты подталкиваешь его к женитьбе.

– Но я не собираюсь выходить замуж, – заметила я.

Я также не сказала ей, что я – Элиза Редфорд. Если она когда-нибудь встретится с ним, он не сможет ей ничего рассказать обо мне. Если он покинет меня, то это будет Элиза Редфорд, вот кого он унизит, но не меня! Боже, благослови Элизу! Она стала моей единственной защитой.

Сильви провела несколько неприятных недель с Марком в отеле в Девиле. Он там постоянно играл в покер со своими друзьями. Ей позволялось следить за игрой. Я подумала, что идиотская стратегия пожинает такие же идиотские плоды. Она отгадала мои мысли.

– То, что у меня с Марком, ты же понимаешь, это совсем не страсть, не то, что ты чувствуешь.

В следующий раз она сказала:

– Марка так легко вычислить…

Это было тогда, когда я ей рассказала, что ждала целых три вечера звонка Феликса, его прихода.

Я рассказала ей о шоколадках, которые он дарил мне.

– Как романтично, – заметила Сильви. Я показала на цепочку у нее на шее, с нее свисало маленькое круглое золотое сердечко.

– Марк дарит тебе настоящие подарки. – Я ненавидела золото, но, возможно, если бы Феликс подарил бы мне что-то из золота, я бы думала по-другому.

Марк арендовал дом в Портофино на время Пасхи. Сильви показала мне фотографии дома, которые Марк получил от агента по недвижимости. Он стоял на вершине скалы, с балконами, дом в виде трубы. Я ждала, может, меня пригласят.

– Сколько там спален? – небрежно спросила я.

– О, шесть или семь, полно, – сказала Сильви. – Почему бы тебе и твоему мужчине-загадке не приехать и не провести с нами недельку?