Текст книги "Дочь Лебедя"

Автор книги: Джоанна Бак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Ей следует позвонить Джекобу.

Звонит телефон; портье сообщает, что внизу ее ждет джентльмен.

Она позвонит Джекобу завтра.

Лифт весь в зеркалах и украшен шпалерами, кажется, что находишься в убежище для любовников; она ловит себя на том, что надеется увидеть в руках незнакомца букет цветов, белых и розовых цветов.

Она выходит с непроизвольной улыбкой, но видит только портье, склоненного над телефоном. Флоренс минует еще несколько ступенек и всматривается в темноту за стеклянной дверью, стараясь вспомнить площадь. Но маршруты ее молодости не пересекали ее, это не ее, другой Париж.

Она обводит взглядом холл и наконец видит высокого человека – Пол.

Сейчас без пятнадцати двенадцать. Он оборачивается, видит ее и улыбается, но это уже не та улыбка, что была в самолете, это заученная, ничего не выражающая улыбка. Он просто уставший бизнесмен, желающий отдохнуть. Она испытывает чувство легкого разочарования. Бизнесмен в сером костюме, с темными кругами под глазами. Нет принца из сказки. Лишь то, что они так быстро добрались до Парижа, кажется волшебным, но это техника, а не волшебство.

– Ну, вот и я, – говорит он.

– Вы говорили, что вы ученый? – спрашивает она.

– Да, – отвечает он.

Она подходит ближе, внимательно смотрит на него. Ей хочется знать, из чего он сделан.

– Куда бы вы хотели пойти? Вы голодны?

Он готов на все, и это как бы часть его очарования.

Она не хочет есть: уже был омар и слишком много шампанского. Внезапная головная боль. Флоренс искала свой страх в «Конкорде» и не могла найти его; сейчас она пытается вызвать к жизни внутренний голос и тоже не может. Все сожжено скоростью. Она просто случайная попутчица, совершенно незаметная в своих брюках и полосатой блузке, ничем не примечательная. Она выглядит как девушка, которая может сделать все; к своему ужасу, она обнаруживает, что не хочет ничего.

Невыразительные звуки фортепьяно из бара предлагают решение.

– Давайте выпьем что-нибудь в баре, – предлагает она. – И поговорим немного.

Бар похож на коробку для сигар и совсем не похож на будуар. А ей хотелось бы видеть гирлянды, лепные цветы на стенах, купидонов, которые нацелили бы на нее свои стрелы. Вместо этого вокруг темно-коричневая роскошь, лазурь и полированное дерево.

Едва они сели на слишком низкие и слишком удобные кресла, как пианист начал играть вальс.

– Вы видели этот фильм? Музыка оттуда, из «Очарования».

Она не расслышала.

– «Удовлетворение»? – переспросила она.

– «Любовь после полудня», – сказал он. Ее интересовало, заплатит ли он ей за то, что она будет спать с ним, может быть, речь идет об этом? Опуститься еще ниже.

– Одри Хепберн и Гарри Купер, – продолжает он, – и все происходило в этом отеле. Но препятствия не позволяли им быть вместе.

– Они всегда находятся, – ответила она.

– А потом счастливый конец – они убежали.

Она противно фыркнула.

– Вы не верите в счастливые концы? – поинтересовался он.

– Я верю в замены, – сказала она. – Не думаю, где когда-то наступает действительный конец. Бог просто меняет предметы.

– Вы хотите сказать, что вы так делаете, – заметил он.

– Нет, нет, Бог, – возразила она.

– Вы сваливаете все на Бога, – говорит он, – это нечестно. У него есть дела поважнее. – Потом он подзывает официанта и заказывает бутылку шампанского.

– Бог и шампанское, – комментирует она, – что за сочетание.

– Что вы имеете против того и другого? – спрашивает он.

– Просто вместе это звучит странно, – объясняет она.

– Вы имеете в виду, что Бог – это самопожертвование, а шампанское – деньги, зло, – говорит он.

– Ну, не жертва, так чистота. А шампанское – это вид греха. – Она презрительно усмехается.

– Вы еще молоды для таких заключений, – говорит он, пораженный.

– Как вы думаете, сколько мне лет? – спрашивает она, стараясь увидеть свое отражение в зеркале.

– Двадцать девять. – Она улыбается. – Всем женщинам всегда двадцать девять, если им уже больше не двадцать девять, – поясняет он.

– Я думала, вы собираетесь польстить мне. Разве не именно это делает мужчина, когда хочет познакомиться с женщиной?..

– Я не знаю и обычно не занимаюсь этим.

– Конечно, занимаетесь, – возражает она.

– Вы хотите есть или нет? Я голоден.

– А разве вы не ели в самолете? – спрашивает она.

– Я работал, – ответил он.

Она откидывается на стуле и закрывает глаза. Внутри разливается тепло, хочется смеяться.

– Глядя на вас, можно подумать, что вы счастливый человек, – говорит он, – расскажите мне о себе.

Она думает о шлюхах, которые сидят в барах отелей. Она отводит назад плечи, чтобы быть больше на них похожей.

– Нечего особенно рассказывать, – отвечает она.

– Ну а что вы делаете здесь? – спрашивает он.

– Здесь? – Она обводит взглядом бар. – Я сама толком не знаю, – признается она.

– Ну, что-то все же привело вас в Париж? – настаивает он.

– Просто случай, – отвечает она. – Я не знаю, судьба, удача.

– Таких вещей не существует, – возражает он. – Существуют только возможности.

– Ну а что вы здесь делаете? – спрашивает она.

– Я все время езжу туда и обратно… Но расскажите мне о себе. Чем вы занимаетесь?

– Я ничего не делаю, – говорит она громко. Так приятно быть праздной, ленивой, томной, привлекательной. Хочет он с ней переспать или нет? Она готова презирать его похоть, но где же она?

– А что у вас было за дело в аэропорту? – спрашивает он.

– Да так, ничего особенного. Услуга для друзей. – Она хочет, чтобы он поверил, что она из тех женщин, что регулярно останавливаются в «Ритце», что эта жизнь – ее. Роскошь порождает зависимость быстрее, чем любовь.

– А где вы остановились? – спрашивает она.

– В «Плазе».

Она чувствует себя выше его, поскольку остановилась здесь.

– Мне кажется, «Ритц» лучше, – замечает она, понимая, что выглядит глупо, но не может остановиться. – Мой муж, – говорит она (Бену придется побыть ее мужем для того, чтобы она хорошо исполнила роль богатой женщины), – всегда останавливался здесь.

– Вы замужем? – отмечает он.

– Нет, – быстро произносит она, – мы не женаты.

Он наблюдает за ней и улыбается. Хорошо, хорошо, она все объяснит:

– Я должна была привезти сюда картину для друга.

– Ну, это вы сделали, а что еще собираетесь делать?

– А почему вас это интересует?

– Меня интересуете вы, – отвечает он.

– Но вы же меня совсем не знаете, – говорит она.

– Может быть, именно поэтому.

Вот и объяснение. «О, если бы он знал, то не захотел бы знакомиться со мной».

«Что он делает? – думает она. – Пепельные волосы, светлые глаза, чем он отличается от всех остальных? Почему она сидит здесь с ним?» Он смотрит на нее, изучает, она это знает. Флоренс оглядывается, ее взгляд задерживается на других мужчинах, они такие же, так почему же она сидит именно за этим столом, именно с этим мужчиной с «Конкорда»? Объяснения нет. Она чувствует его взгляд, как радиосигнал, который требует ответа.

– Что вы говорите? – говорит она строгим голосом, поворачиваясь к нему.

Он ничего не говорит, не отвечает ей, просто продолжает испускать сигналы, требующие ответа, она их физически ощущает. Это обращение к чему-то внутри ее, к страсти, но она не хочет желать его, к чему беспокоиться, ведь вместе с желанием появляется его двойник, который говорит, что следует остерегаться, который…

– Я боюсь смотреть на вас, – говорит она, опустив подбородок.

Он смеется.

– Почему? Что случилось?

«Не делайте вид, что очарованы, – хочется ей сказать, – вы же знаете, что это не так, вы просто стараетесь заманить меня в постель».

– Уже очень поздно, а мне вставать на заре. Я думаю, мне придется отказаться от ужина, – говорит он.

– И что взамен? – спрашивает она.

– Сон. Можно мне позвонить вам, когда мы вернемся в Нью-Йорк?

Она чувствует, что густо краснеет.

– Я не могу дать вам свой номер, – говорит она. – Мы просто случайно встретились, вот и все.

– Вы просто один раз произнесите номер, – просит он. – У меня идеальная память на числа. Если вы произнесете номер лишь один раз, это не будет грехом.

Он должен был переспать с ней и исчезнуть. Она была готова ко всему, но только не к уважению, не к хорошим манерам.

– Я вам вряд ли буду продолжать нравиться, если вы меня увидите в Нью-Йорке, – говорит она, – так что не стоит беспокоиться и звонить.

– Вы не возражаете, если я сам это решу? – спрашивает он.

Она пытается быть храброй. Она не Золушка, а он не принц.

– Я совсем не та, за кого вы меня принимаете. Я не принадлежу к этому миру, я не его часть.

– Вы меня интересуете все больше и больше, – с усмешкой говорит он.

Он богатый, светловолосый, красивый и высокий; он интеллигентен и так хочет ей нравиться. Здесь должно быть что-то не так. Если это надежда, то она не может принять ее…

Да, но ей нужно подняться в номер и убедиться, что футляр с картиной не открыт.

Они пожимают друг другу руки. Останься, хотелось ей сказать, поднимись наверх, посмотри на мой волшебный номер. От его руки исходит тепло, и ей не хочется отпускать ее. Они впервые дотрагиваются друг до друга.

– Желаю хорошо провести время в Париже, – говорит он.

– О, это лишь деловая поездка, – отвечает она. – Через несколько дней я вернусь обратно.

В зеркале лифта она замечает, что в свете неонового потолка выглядит мертвенно-бледной. Почему она не задавала ему никаких вопросов? «Я же ничего о нем не знаю».

Она широко распахивает окно. Каменная симметрия площади похожа на музыку. Она слезает с подоконника и пытается открыть футляр с картиной, но замки закрыты. Сильви сказала: «Просто цветы». Она так и не узнает, что это за картина.

Когда она собиралась ложиться спать, зазвонил телефон. Это Пол.

– Я просто хотел пожелать спокойной ночи и хорошего сна, – говорит он.

– Я уже сплю, – отвечает она.

– Береги себя, – говорит он. – Я позвоню в Нью-Йорке.

9

Она просыпается, укрытая мохеровым одеялом, окруженная стенами из серого шелка и бронзовыми настенными светильниками. Поднос с завтраком накрыт розовым льном, булочки поданы в серебряной корзиночке. На всех предметах написано: «Ритц», и само это слово звучит для нее песней: бриллианты и богатые отшельники, ограничивающие свою жизнь гостиничным номером. Она принимает ванну, надевает новые чулки и туфли на высоких каблуках, тесный черный жакет Сильви и новую короткую юбку, и лишь после этого чувствует, что готова к тому, чтобы позвонить отцу.

За картиной вскоре пришел молодой человек; Флоренс отдала ее, так и не увидев. Она спустилась на лифте вниз и вышла на площадь. Ярко сияло солнце, и здания из светлого камня, казалось, светились. Она знала, что ее Париж на той стороне Сены, эта площадь с дорогими магазинами для богатых, но кто посмеет сказать, что она не одна из них? Флоренс рассматривала витрины с часами, ремешки из крокодиловой кожи, купила отрез черных кружев, чтобы носить вместо шарфа. Все возможно для женщины, которая живет в «Ритце».

Сильви сказала: «Останься на три, четыре дня».

Она хочет верить, что они изменят ее жизнь.

Флоренс пересекает улицу и входит в магазин, где Джекоб и Мишель обычно покупали себе сорочки. Она с удовольствием проводит рукой по прохладным стопкам шелковых шарфов, покупает пять пар запонок для Бена, потом заходит в парфюмерный магазин и покупает Бену большой флакон лосьона. Она отвинчивает крышку и нюхает – очаровательный, неотразимый запах.

Вот и прошло ее первое утро в Париже, к двенадцати тридцати она выполнила все поручения и истратила свои двести долларов. Джекоб даст ей еще денег. Для нее весь Париж теперь будет таким. Все зависит от того, в какую дверь входишь.

Она осознает, что из всех дел остается только Джекоб, и хочет, чтобы опять позвонил Пол. Флоренс не уверена, что он еще в Париже, но на всякий случай она хочет быть свободной, чтобы встретиться с ним. Может быть, из-за его ночного звонка или из-за того, что ей приснилось, этот мужчина, на которого она не хотела смотреть, стал тем, кого она ждет.

Она почти счастлива.

Флоренс берет такси и переезжает на другую сторону моста, и весь мир сужается до серых зданий, которые она так хорошо знает, до черных деревьев, до медленной прогулки пожилых профессоров под сенью деревьев, до маленьких желтых собачек. Шофер вьетнамец, кореец или китаец – он никогда не слышал о «Флор».

– Здесь, здесь, подождите, вы проехали! – кричит она. Она выходит из такси и останавливается у террасы.

Она переделана и совсем не похожа на ту, что сохранилась в памяти, но все-таки ее можно узнать.

Она дома, это ее Париж. Но свет и надежда, которые постоянно присутствовали рядом с ней на той стороне реки, здесь исчезли. Теперь она была там, где ей было плохо.

Она входит в кафе. Оно стало меньше и уютнее. Панели из дерева, зеркала другие. В тех зеркалах отражения были словно в тумане, – думает она, а теперь отражения стали намного четче. Сиденья по-прежнему обтянуты искусственной кожей, но зал определенно стал меньше. Прибавился еще бар.

Перед ней стоит официант.

– Добрый день, мадемуазель, – говорит он. Смотрит ему в глаза, узнал ли он ее? Он назвал ее «мадемуазель», может быть, он ее помнит с тех времен. Но она вступила в тот возраст, когда официанты говорят «мадам». Поэтому, если он сказал «мадемуазель», значит, по старой памяти…

Но его лицо ничего не говорит ей. Тем не менее он ей улыбается. Может быть, тогда он был не такой толстый, и волос у него было побольше, глаза были ярче, когда она сидела здесь и ждала Сильви. А может быть, несмотря на улыбку на лице, он здесь новый, но откуда-то знает, кто она. Может быть, кафе «Флор» обладает коллективной памятью, которой снабжают новых официантов, когда принимают на работу.

Она садится на свое привычное место лицом к двери. Внезапно ей стало страшно, что она не узнает своего отца. Она заказывает кофе, а потом справа слышит электронный писк, который трудно не узнать. Кассир разговаривает с официантом рядом с терминалом, который заменил старый кассовый аппарат.

– Да, это очень удобно, вы правы, – говорит официант, – но, клянусь, это вредит моим глазам.

Джекоб видит ее через стеклянную дверь. Он всегда забывает о том, что у него такая высокая дочь. Ему кажется, что она выглядит усталой и элегантной, что озадачивает его. Для Джекоба его дочь всегда была вялой и подавленной. Эта женщина, с четко очерченными скулами, неприступная – его дочь?..

У него абсолютно белые волосы. На нем полосатая рубашка, похоже, шелковая, и добротный костюм из твида. Межсезонье. Он берет ее руки, крепко сжимает их и садится напротив. Его глаза слегка выцвели. Лицо почти такое же, и если бы не грустные глаза и седые волосы, его можно было бы назвать очень привлекательным.

– Ты совсем поседел, – говорит она ему.

– Я перестал их подкрашивать, – отвечает он. – Это становилось нелепым.

Он слегка наклоняет голову, чтобы лучше видеть себя в зеркале напротив. Она может подвинуться, чтобы закрыть зеркало, они могут поиграть в эту игру. Его честность трогает ее.

– О, папа. – В ее глазах стоят слезы.

– Не плачь. – Он делает протестующий жест рукой. – Не плачь.

Ему она может все рассказать. О том, что ей стало страшно, что жизнь проходит, о том, как внезапно ей захотелось полететь. Он поймет. Вместо этого она рассказывает ему о Сильви.

– Ну что, теперь ты рада, что я дал ей номер твоего телефона? – спрашивает он. – Ну и что ты собираешься здесь делать?

«Почему все об этом спрашивают?»

– Я хотела повидать тебя, – говорит она. – Ты очень занят?

– Мне очень приятно, что ты проделала весь этот путь только для того, чтобы увидеть меня.

Ну а кого еще ей здесь видеть, хочется ей спросить, Феликс мертв, и вся наша старая жизнь мертва.

– Ты – единственный, кого я хочу видеть, – говорит она.

– Ну а как в «Ритце»? – спрашивает он.

– Шикарно, – отвечает она. Она действительно так думает.

– Ты должен прийти ко мне, мы можем пообедать в номере.

– А картина? Что она собой представляет?

– Я не знаю. Сегодня утром пришел человек из галереи и унес ее.

– Раньше ты была более любопытна, – замечает он.

Ей непонятно, что он имеет в виду.

– Да нет, – возражает она, – я чувствую себя счастливее, ничего не зная.

Он заказывает бокал вина и берет ее руку в свою.

– Иногда неожиданности хороши, – говорит он, – они не всегда бывают плохими.

Ей так хочется, чтобы все было хорошо, что сначала она даже не замечает, что ладонь Джекоба вздута, пальцы стали жирными под натянутой кожей, а вся рука почти круглая. «Он набрал вес», – говорит она себе, а вслух произносит:

– Как твое дело?

– Неплохо идет, особенно в Германии, – говорит он. – И люди, которые там на меня работают, хорошие.

– Хорошо, хорошо, – повторяет она, как будто повторение этого слова сделает все правдой.

– Очень хорошо, – говорит он. – Кстати, как у тебя с деньгами?

– Ну, – она коротко смеется, – я только что истратила последнее из того, что привезла с собой.

– Все в порядке, – говорит он. – Дела действительно идут хорошо. Ты приехала в удачный день. – Он вытащил сложенную пачку денег из кармана и положил на стол. Вытащил шесть или семь коричневых банкнот и протянул их ей.

– Как Эрги? – спрашивает она, пряча деньги в сумочку.

– Он опять в тюрьме. Все давно распалось. В прошлом нет будущего.

– Но если нет прошлого, тогда это подделка.

– В моем каталоге нет подделок – предметы искусства, но не подделки.

Она думает, что он предал себя, а следовательно, и ее. Предал свое прошлое, в котором воспитал ее.

– Тебе хотелось бы хвалиться моей коллекцией, – говорит он, – хотелось бы иметь возможность показывать друзьям Коро, хотелось бы прогуливаться по моему магазину как по музею. Это больше невозможно. Но жизнь продолжается. Я выжил. Ты знаешь, сколько вещей я продал в Германии в прошлом году? Тебе хочется это знать?

– Нет, нет, папа. Прошу прощения.

Его волосы растрепались, глаза горят. Она никогда не замечала этого в нем, ярости, желания оправдаться. Он всегда был таким благоразумным, таким кротким.

– Знаешь, я хочу расширить дело и открыть магазин в Америке.

– Какой магазин? – спрашивает она.

– Увидишь.

Ей страшно сидеть лицом к лицу с ним, страшно быть с ним наедине по причине, которой она не может понять.

– Ты хорошо выглядишь, – говорит он ей.

Она внимательно разглядывает его лицо и улыбается.

Он продолжает:

– Я хочу пригласить тебя на чудесный ленч. Куда бы ты хотела пойти? Вспомни какое-нибудь очаровательное место.

– Я не знаю. Не уверена, что голодна.

– Давай прогуляемся, а потом ты сама выберешь.

Он вынимает очки, смотрит на чек и оставляет на столике деньги. Она берет свою сумку, он одергивает пиджак, прежде чем встать.

– Как Бен? – интересуется он.

– Бен, – повторяет она. – Ах, Бен?..

Он берет ее под руку.

– Может быть, все прошло? Вы уже долгое время вместе. Ничто не длится вечно.

– Никогда так не было, – говорит она.

– Смотри, – говорит он, когда они проходят мимо кучки, оставленной собакой на тротуаре. – Отвратительно.

– Все равно мостовая так красива, – говорит она, – посмотри, как обтесаны камни. – Флоренс смотрит на дома со ставнями и балконами, потом вниз, на бегущую по водосточному желобу воду. – Так красиво!..

– Немного же нужно, чтобы сделать тебя счастливой. «Ритц» и мостовая, полная собачьего дерьма.

– Природа, – отвечает она.

– Итак, у тебя есть кто-то еще? – спрашивает он, когда они переходят улицу.

Кто-то еще? Если бы. Она хочет рассказать Джекобу о Поле, но что рассказывать? Она молчит.

Здесь они когда-то гуляли с Джулией. Флоренс пытается представить ее рядом с ними, на ней серое кожаное пальто, старая черная сумочка. Она в темных колготках и на низких каблуках.

Она берет отца под руку.

– Помнишь? – спрашивает она, когда они идут вниз по Рю Бонапарт, и он думает о том же.

– Она любила гулять здесь весной, – говорит он.

– Она любила повторять, что в Париже надо непременно что-то оставить, чтобы всегда можно было вернуться, – добавляет Флоренс.

Он смотрит на свою дочь.

– Ты все больше и больше похожа на нее, – говорит он. Она чувствует, как что-то сдавило ей грудь. Чтобы преодолеть это чувство, она спрашивает:

– Куда мы идем?

Она с тревогой поняла, что они направляются вниз по Рю Джекоб, где раньше находился магазин, его магазин. С тех пор, как покинула Париж, она была уверена, что Джекоб никогда не ходит мимо своего старого магазина. Он пошел быстрее, он решился.

Она хватает его за руку.

– Я хотела бы увидеть Пляс-Фюрстенберг, – говорит она.

– Это по другой дороге, – отвечает он.

– Но, папа, я действительно хочу его увидеть. Туда Берта водила меня гулять, помнишь?

– Не помню, – возражает он.

Она тянет его за руку.

– Я хочу увидеть это место. Оно мне снится ночами. Пойдем туда, пожалуйста, ради меня.

Он замедляет шаг. Она чувствует силу его воли, как никогда раньше; все его тело устремлено вперед. До магазина остается лишь пара кварталов.

– Пожалуйста, – опять просит она.

Он останавливается.

– Мы же хотели пойти поесть, – говорит он таким же умоляющим голосом, как и она.

– Мы можем поесть потом, – настаивает она. – Давай посидим на лавочке под деревьями. Мне так здесь нравится. – Флоренс держит его под руку и тащит в сторону, без умолку, чтобы отвлечь его, говорит о Нью-Йорке, о квартире, о Бене…

– Вот мы и пришли, – говорит Джекоб устало.

Она прикидывает, как долго она сможет удержать его здесь. Они садятся; она наблюдает за ним. Он потерял ту безукоризненную аккуратность, которой отличался раньше. Его рубашка слегка расходится на животе, на платочке в нагрудном кармане – пятно. Наверно, джем. Каблуки ботинок стоптаны.

– Ну и как тебе нравится твоя площадь? – спрашивает он.

Она оглядывается вокруг, и у нее в изумлении открывается рот.

Дома вокруг них похожи на офис Джулии в Лондоне. Каждое окно вдвое больше, чем было, и в каждом окне выставка материалов. Сплошные демонстрационные залы и магазины. Что случилось? Здесь же были частные дома, квартиры. Почему все они занялись одним и тем же бизнесом?

– Это похоже на Третью авеню, – говорит она.

– Каждому хочется выжить, – замечает он.

А когда-то она так любила здесь играть.

– Пойдем, приглашаю тебя на ленч, – говорит Джекоб.

Они идут в крошечный ресторанчик, который открылся, когда ей было пятнадцать.

Он просматривает меню и вдруг говорит:

– Я на днях нашел несколько писем от Джулии…

Она тоже изучает меню и видит, что все блюда здесь очень дешевые. Возможно, Джекоб не так уж преуспевает, как говорит.

– Письма от Джулии, – опять повторяет он, – где она говорит о тебе. Ты можешь взять их.

– Хорошо, – отвечает она. Ей хочется спросить: «Она пишет, что любит меня? Она когда-нибудь говорила, что любит меня?» Это все равно что вглядываться в старую фотографию: пытаться дотронуться до мертвого черно-белого лица, дотронуться до ушедших, любимых.

– Мы, как правило, ели здесь, когда она приезжала, – говорит Флоренс.

Почему Джулия не может оказаться с ними, почему она умерла?

Джекоб заказывает бутылку шампанского и объясняет официанту, что он празднует возвращение дочери. Официант, который работает здесь недавно, выражает удивление, что у Джекоба есть дочь. Флоренс думает, что Джулия никогда не стала бы заказывать шампанское и рассказывать официантам о своей личной жизни.

– Да, как чудесно, – говорит официант. – Вы опять вместе.

– Ну и что будет, когда ты вернешься домой? – спрашивает он.

– Не знаю. Все то же самое, переводы, Бен.

– Я уезжаю, через несколько недель, – говорит Джекоб. – В Турцию.

– В Турцию? Раскопки?..

– Я же говорил тебе, что с этим покончено. Нет, потому что, знаешь ли, там чище.

– Чище? В Турции?

– Мальчики там чистые. – Он произнес это очень быстро, глядя в тарелку. – Не то что здесь, никогда не знаешь, на что нарвешься.

Она пытается найти объяснение, но не может.

– Ты боишься, что тебя ограбят какие-нибудь бандиты?

– Нет, я не это имею в виду. То новое, что сейчас появилось, делает нашу жизнь более рискованной.

– Что? – спрашивает она.

Он раздражается, он не любит объяснять. Как могла она не слышать…

– Гомосексуальная чума. Это иногда так называют. Гнев Бога. Католики злорадствуют.

– О, СПИД, – говорит она. – У Кейти был друг, который умер от этого. Но СПИД – это часть Нью-Йорка, часть уродливого настоящего Нью-Йорка. СПИД не может существовать в Париже. Здесь это тоже есть? – спрашивает она.

– Конечно, – отвечает он.

– В Америке, – говорит она, – многие вообще прекратили заниматься сексом. – Она это говорит с оттенком праведности.

– Они сумасшедшие, – говорит отец. – Сумасшедшие!

О Господи, теперь ей придется спасать его еще и от этого.

– Может быть, это временное, до тех пор, пока не найдут вакцину?

– Я шокирую тебя, – говорит он раздраженно и беспрерывно катает по скатерти маленькие шарики из мягкого белого хлеба.

– О нет, что ты, папа, – возражает она.

– Оттого, что становишься старше, не перестаешь желать. Но я не плачу за это, я никогда не платил, – говорит он.

Она не хочет слышать этого. Он выпил вина в кафе, а теперь еще шампанское, но он не пьян. Но то, что говорит Джекоб, на грани непристойного. Чистые мальчики! Как грязно это звучит. Он все время говорит не то. Он совсем не тот человек, которого она хотела видеть. Нет ни прежнего ума, ни сочувствия, ни очарования. Он стал грубым и мрачным.

– Мне кажется, в Америке люди очень дисциплинированны. – Она смотрит на него, ожидая поддержки, и продолжает: – Они вырабатывают точку зрения по какому-нибудь вопросу и потом так и живут, – говорит она.

– Это потому, что они слишком рассудочны, – говорит Джекоб. – Они ничего не знают о соблазне, об искушении, которому нельзя противостоять.

– Они борются с ним, – говорит Флоренс, – потому что у них есть цель, которая значит больше, чем удовольствие.

– Они не понимают, что такое истинная красота. Некоторые люди являются непреодолимым искушением.Это не то же самое, что быть просто красивым, это нечто большее…

Он смотрит на нее так пристально, что у нее возникает желание спросить, не обладает ли она такой красотой, не может ли и она быть непреодолимым искушением. Но об этом отца не спрашивают, особенно когда он такой мрачный и грубый.

– Непреодолимое искушение. Это единственное соображение, которому нужно следовать. Но если вы уступаете ему – а вы должны это сделать, – ваша жизнь терпит крах.

– А если нет? – спрашивает Флоренс, надеясь привести пуританские доводы Нового Света. – Я хочу сказать, что есть много вещей, помимо удовлетворения плоти.

– А если нет, – отвечает отец, – что тогда?..

10

Флоренс дожидается шести, чтобы позвонить Бену. После ленча с Джекобом она вернулась в «Ритц», домой в «Ритц» – ей нравится, как это звучит, чтобы вздремнуть и проснуться к чаю, который она заказала на пять тридцать.

Она звонит в Нью-Йорк.

– Дорогой! – говорит она, растягивая «а», но голос звучит натянуто.

– Ты где? – спрашивает он.

– В Париже.

– Я знаю. Где ты остановилась?

Флоренс не отвечает.

– В квартире Сильви?

– У нее здесь нет квартиры.

– Тогда где же? Флоренс, я не спал всю ночь. Я вымотан. Не поступай так со мной. Где ты?

– Ты работал?

– Да, – отвечает он. – Я закончил серии. Мои глаза меня убивают, но тебя это не волнует.

– Я в «Ритце», – говорит она.

– Правда? – Он, видимо, чувствует внезапную слабость. А потом вопросы: – А Роджер все еще там? И Андре? На каком ты этаже?

Она отвечает ему, что никак не может запомнить имя портье, сообщает, что сегодня вечером обедает с Джекобом.

Он дожидается ее в холле, как накануне Пол. На ней новое черное «посольское» платье, на шее – черный кружевной шарф, чтобы не выглядеть слишком оголенной за столом.

– Куда мы? – спрашивает она.

Он берет ее под руку и ведет через холл, а потом по длинной галерее, по обеим сторонам которой расположены витрины. Ей хочется остановиться и рассмотреть товары, но теперь его очередь тащить ее за руку, чтобы заставить идти быстро.

Бритвы, бусы, флаконы духов, свитера, туфли, янтарные шкатулки, великолепные халаты, соломенные шляпки, меховые воротники, коралловые ожерелья, вазы…

Они сидят в дальнем конце зала. Стулья в стиле эпохи Людовика XV, с маленькими медными крючками на подлокотниках для дамских сумочек. Джекоб в блейзере и чистой белой сорочке. Он скребет ногтем большого пальца отворот ее платья.

– Что-то пристало, но отчищается, – говорит он. – Ты выглядишь просто чудесно.

– Как Джулия? – спрашивает она.

– Почему как Джулия? – Его лицо покрывается красными пятнами. – Да, как Джулия, – вдруг спохватывается он.

– Я правда похожа на нее? – опять спрашивает она.

– У тебя жизнь счастливее, чем была у нее, – говорит он. – Ты не будешь делать таких же ошибок.

Его лоб блестит от пота. Кажется, он хочет ей что-то сказать, и она ждет этого на протяжении всего обеда, но он так ничего не говорит. После кофе приносят счет, и Флоренс ожидает, что отец заплатит.

– Ты же можешь подписать счет, правда? – говорит он. – Ты же живешь в этом отеле.

Она протягивает руку к счету, как будто именно она и собиралась платить. Флоренс не знает, что подумает об этом Марк; счет на тысячу четыреста франков, а она не поинтересовалась в Нью-Йорке, готовы ли они оплатить подобные расходы. «Флоренс Эллис», подписывает она. Она обводит глазами зал, и ей хочется за соседним столом увидеть Пола. Она все еще ждет его звонка…

Все три дня в Париже она встречается с Джекобом за ленчем и обедом. Она заезжает за ним к его дому, но отказывается зайти в квартиру. Она не хочет видеть комнату, которую они делили два года. Нет. Еда и напитки заносятся на счет; иногда у него бывают наличные деньги, а иногда нет, а однажды вечером он просит у нее двести франков, чтобы доехать до дома на такси. Она дает ему из тех денег, что он подарил ей, считая, что это справедливо. Он хочет познакомить ее с людьми, которые с ним работают, но все как-то не хватает времени. В конце концов он вручает ей еще сотню каталогов, а она клянется, что распространит их в магазинах Нью-Йорка.

Однажды он ведет ее в магазин антикварных товаров.

– Тебе понравится, – говорит он.

– Что? – спрашивает она.

Он толкает дверь и пропускает ее вперед. В дальнем углу магазина стоит мраморная фигура около пяти футов высотой. Она не может понять, что это такое.

– Посмотри внимательно, – советует Джекоб.

– Нет головы, я не знаю, – отвечает она.

– Постарайся, – говорит он.

Тело лебедя рядом с телом женщины, безголовая Леда с тесно прижавшимся к ее телу лебедем, на ее спине, на ногах и на крыльях лебедя пухлые детские ручонки, пиявками присосавшиеся к мрамору.

– Я не понимаю, – говорит она.

– Есть интересная точка зрения, – она рада, что он рассуждает, как и раньше, – что ни Леда, ни лебедь здесь ни при чем, а меньше всего Юпитер. Маленькие ручонки принадлежат купидонам, из-за них-то все и происходит.

– Но почему? – спрашивает Флоренс.

– Спроси скульптора, – отвечает Джекоб.