Текст книги "Дочь Лебедя"

Автор книги: Джоанна Бак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

9

Ощущения прошлой ночи все еще жили во мне. Они распрямили меня и наполнили чувством комфорта. Когда я встретилась с отцом и Мишелем за ужином, у меня было такое состояние, как будто Феликс со мной и останется навсегда.

Они сели рядом. Со стороны их можно было принять за братьев или даже близнецов.

Двое мужчин, одного роста, веса и стиля. У отца была окраска поярче и более круглое лицо, чем у Мишеля. У Мишеля – аристократический, несколько восковой оттенок кожи.

Когда я подошла к столу, они разом повернулись ко мне. Отец встал, и Мишель смотрел вокруг, как он это делал, прежде чем посмотреть на меня. Я увидела, как отец схватился за спинку стула Мишеля, чтобы помочь себе, я подумала, может, он болен. Он очень уж нервничал. Я была настолько полна Феликсом, что мне было на все наплевать.

С отцом и Мишелем было всегда так легко, но только не сегодня.

– Дорогая, – сказал отец, – хватит тебе играть в сиротку. Я рад видеть тебя. Боже, как я рад!

Я увидела в его глазах слезы и подумала, как странно он выражается.

– Я тоже рада видеть мою семью, – ответила я и обняла Мишеля. Я совсем забыла, как мне было хорошо с ними.

– Ничего себе семейка, парочка стареющих близнецов и заблудившийся ребенок, – заметил отец. Его только что вымытые волосы падали на лоб, и он очень напоминал маленького мальчика. Он разговаривал с зеркалом, расположенным за мною.

– Дай я посмотрю на тебя, – сказал отец. Он начал меня рассматривать, попросил повернуть голову. Потом улыбнулся и спросил, что думает по этому поводу Мишель.

– Это для меня сюрприз, я бы никогда не узнал тебя, – ответил Мишель.

– Ты похожа на мальчишку, – заметил отец. – Ты этого добивалась?

– Мне надоело ходить в китайских сиротках!

– Наверное, твоя новая прическа нравится твоим кавалерам, – продолжал отец. – Просто прелесть. Поверни голову.

Я не собиралась рассказывать им о Феликсе.

– Ты влюблена? – спросил Мишель.

– Она разбила все сердца в Париже, – сказал отец, прежде чем я могла ответить. – Разве ты не слышишь, какой шум производит моя дочь?

«Если бы так», – подумала я. Мне нравилась сама идея, и отцу тоже. Соблазнительница, дикая женщина-вамп.

– Ты правда разбиваешь сердца? – спросил Мишель.

– Я заставляю их посылать мне цветы и драгоценности, – ответила я. – Меха для зимы, и веера для лета.

– Но почему никто из них не хочет взять тебя в жены и освободить меня от тебя? – поинтересовался отец.

– Они все предлагают, но никто из них недостаточно хорош для меня, – ответила им я.

– Смотри, – заметил Мишель. – Она слишком увлечена своим отцом.

Только они могли разговаривать со мной таким образом.

– Ты прав, Мишель, но я не виновата. Ты посмотри на него. Если бы у тебя был отец, как Джекоб, разве ты бы не был на нем помешан?!

Они рассказали мне, как в Париж приезжал Тревор Блейк и заходил в лавку отца. Тут я увидела, как отец опять стал рассеянно смотреть в зеркало.

Он смотрел на молодую парочку, сидевшую позади него за столиком возле прохода. Потом и Мишель обратил на это внимание и перестал говорить.

– Что? В чем дело? – спросила я. Я посмотрела на эту молодую парочку. У него были красивые светлые волосы почти до плеч. Вокруг шеи был повязан красивый шарф. У нее было несколько излишне круглое личико, но все же она была довольно мила.

– Мне нравится лепка лица, – ответил Мишель.

Отец добавил:

– Если в тебе заложено что-то от дьявола, ты бы мог пожелать стать одним из них и любить другого. Я прав?

– Так как насчет Тревора Блейка? – спросила я.

– Ну, – продолжал, с трудом отвлекаясь от молодой пары, отец. – Мне кажется, что он хочет, чтобы мы – ты и я – вложили деньги Джулии в его компанию.

– Жадный, как все англичане, – заметил Мишель.

– Какой кошмар! Какие деньги?

– От продажи дома и вещей. Она оставила нам достаточно много, и когда-нибудь ты станешь богатой женщиной, – повторил, как и раньше, отец.

Ну вот опять! Как бы я ни презирала Тревора Блейка, мне не нравились такие разговоры.

– Почему бы не дать ему эти деньги?

– Потому что существуют лучшие способы вложения капитала, – заметил отец.

– Джекоба все равно не было в это время, – сказал Мишель. – И мне пришлось разговаривать с ним.

– А где был ты? – спросила я.

– Я встречался с реставратором Обиотом, – ответил отец.

– Это ты для отвода глаз говоришь, – заметил Мишель.

– Ты просто невозможен, – парировал отец.

– В чем дело? – спросила я.

– Ни в чем, – сказал отец.

– Кто такой Обиот?

– Он в основном реставрирует вещи Эрги. И мне кажется, что наклевывается что-то потрясающее.

– Что именно?

Когда отец улыбался, его нижняя губа немного дрожала.

– Ну, Джекоб, – сказал Мишель. – Сейчас совсем не время говорить об этом.

– Она – моя дочь!

– При чем тут это, еще слишком рано.

Отец уже полез в боковой карман.

– Нет, – сказал Мишель.

Отец вытащил конверт. Я предполагала, что он может вынуть – это была открытка. Мужчина и женщина лежали на кушетке, он обнимал ее… На ней была шляпка с плоскими полями, как шапочка американского матроса, а у него была черная борода.

– Парочка мертвых прелюбодеев с крышки гроба, – сказал Мишель.

– Семейная пара, одна из немногих счастливых пар, – грустно сказал отец.

– Меня совершенно не волнует, насколько легальна их связь, – продолжал Мишель.

– Таких изображений только два в мире. И это третье, – отметил отец.

У нее были длинные черные косы, они были перекинуты вперед на ее грудь, на ногах – зашнурованные остроконечные ботинки. Он был босой. Под ее локтем лежала подушка в виде звезды. Его левая рука была накрыта ее рукой. Он вполне мог трогать ее грудь под платьем.

– Они прекрасны. Откуда они? – спросила я.

– Им около двадцати столетий, – заметил Мишель, но это был не ответ.

– Это тебя не касается, – сказал отец и положил открытку в конверт.

– Это от Эрги? – продолжала спрашивать я.

Они оба рассмеялись. Отец вытер рот салфеткой, Мишель заметил:

– Мне хотелось бы, чтобы было так, если бы только…

Отец нахмурился.

– Это самое прекрасное, что я мог приобрести. На рынке никогда еще не появлялись вещи подобные этой. Чудесная вещь, лучше, чем все, что имеется на вилле Джулии. Для меня это самое потрясающее с тех пор, как я начал заниматься этим бизнесом.

– И ты поменяешь на них Куроса? – спросила я его.

– Нет, – быстро ответил отец.

– Может, тебе придется сделать это, – заметил Мишель.

– Нет, – еще раз повторил отец. – Это моя первая настоящая покупка. Она всегда останется со мной. Я могу себе это позволить. Мне нужно только кое-что провернуть. Возможно, придется кое-что продать…

Он сунул руку в карман, сжал губы, и его взгляд стал совсем отстраненным.

– Это просто сумасшествие, – прошептал мне Мишель и покачал головой, как бы стараясь избавиться от людей на открытке.

– Если они изображены на открытке, то оригинал должен быть где-то в музее? Или…

– Украден? – вопросил отец. – Где ты живешь? Я не занимаюсь скупкой краденого и никогда не делал этого. Флоренс, ты меня удивляешь!

– Я живу на Рю дю Бак, номер семьдесят четыре, если тебя интересует, – ответила я ему.

– Да, мы знаем, – заметил отец.

Я была рада, что так легко смогла отвлечь его от наваждения.

– Мы просто не хотели приставать к тебе, – продолжал он.

Его выражение лица было таким жалким.

– Нгуен рассказал нам, где ты живешь, у нас был твой номер телефона, и мы были в курсе, что ты работала у Делаборда.

– Тебе нужно было поступить так. Совершенно нормально для молодежи стараться пожить одной, – заметил Мишель. – Джекоб даже советовался с доктором Эмери.

– Но я не была больна, – сказала я.

– Я знаю. Именно так и сказал мне доктор. К этому привели тебя боль и горе. Ты так быстро исчезла, но доктор Эмери сказал, что если бы ты была до конца серьезна, то поехала бы в Лондон, чтобы повидать Джеральдину, или даже бы отправилась в Америку.

– Зачем? – спросила я.

– Ну, там… деньги, – ответил отец.

Я не была уверена, что он имел в виду.

– Доктор Эмери объяснил, что если ты сняла квартиру недалеко от нас, то ты просто играешь с нами в прятки, и что это то же самое, когда ребенок покидает дом с шелковым покрывалом и шоколадным батончиком… Еще он сказал, что ты вернешься, когда тебе надоест прятаться.

– Я так и хотела поступить.

– Поэтому мы не стали приставать к тебе и хотели, чтобы ты сама приняла решение, – заметил Мишель.

«Почему же вы сейчас лишаете меня такой возможности?» – подумала я, не желая знать всей подоплеки их поведения.

Вдруг Мишель стал таким слащавым, и это было неприятно и странно.

– Когда детки вылетают из гнезда, – сказал он, – родители снова находят друг друга.

– Мне кажется, что тебе это не принесло особой пользы, – нахально заметила я и обратила внимание, что отец поморщился от моих слов.

– Ты права, но такова жизнь. Все идет одно за другим, – продолжал Мишель.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

– Ничего, – ответил за него отец. – Мне не нравится, куда заводит нас этот разговор. Так тебе нравится обед? Могу держать пари, что ты нормально не ела уже целый год.

– Джекоб, как вульгарно, – сказал Мишель, и я была рада, что он сказал это. Отец смотрел на себя в зеркало – просто на себя.

– Теперь, о твоих деньгах. – Отец перешел на другую тему. – Тебе нужно связаться с мистером Леоном. Это весьма важно, так как нужно подписать кое-какие бумаги. Ты когда-нибудь станешь богатой женщиной.

– Мне уже двадцать один, – заметила я.

– Нет, позже. Двадцать один еще слишком мало, – ответил отец.

– Спасибо, что не приходили за мной.

– О, – сказал отец. – Нас часто не было здесь: Таиланд, Турция, Греция… В Анатолии происходят раскопки, там работают некоторые из моих друзей. Мишель был в Провансе, а я немного поездил по восточным странам.

– Ты был в Индии?

– Он имеет в виду Прагу или, если точнее, Вену, – заметил Мишель.

– Нгуен что, шпионил за мной? – спросила я.

– Не шпионил, а приглядывал. Он работает на меня с тех пор, как ушла Берта. Пятнадцать лет, это долгий срок – он предан нам.

Когда я была маленькой, Нгуен приезжал за мной в школу, а остальные дети ездили на автобусе. И отец… звонил родителям мальчиков, с кем я танцевала. Он ждал меня и просматривал каталоги, когда я возвращалась в два или три часа ночи. Он всегда с радостью встречал меня.

– Флоренс, моя милая, это ты? – Такое его внимание раздражало меня. – А его родители богаты? Чем они занимаются? Как они относятся к евреям? Во Франции всегда следует быть настороже!

– Папочка, я не собираюсь замуж за этого мальчика, мне только нравится танцевать с ним. И, может, я не прочь лечь с ним в постель перед тем, как вернуться домой. И потом Эллис – это не еврейское имя, уж нет.

Да, он гордился, что за мной бегало столько ребят. Мне было интересно, догадывался ли он, как я на самом деле провела свой последний год в школе. Ты можешь себе представить, сколько у меня было мужчин, папочка?! А теперь у меня есть Феликс…

– Флоренс, ау, где ты? Вернись к нам. – Мишель похлопал меня по руке.

– Здесь, на Рю дю Бак, – ответила я.

– Нам следует как-нибудь навестить тебя, – заметил Мишель.

– Нет, пожалуйста. Вам там не понравится. И эта ужасная лестница. Пожалуйста, не делайте этого. Ну, пожалуйста!

Отец засмеялся.

– Мы же понимаем, когда мы не ко двору. Флоренс, я так рад тебя видеть!

– И я тоже!

– Я так скучал по тебе, – сказал отец.

– И я тоже.

– Я хочу, чтобы ты знала, что я никогда не сделаю ничего, чтобы расстроить тебя.

– Чем?

– Ну, продать вещи Джулии, например…

– Но я не думала об этом.

– Ну, поскольку ты так горюешь о ней, я просто хочу, чтобы ты точно знала, что все ее вещи принадлежат тебе.

– Я об этом не думала, никогда не думала, – повторила я.

– Боже, как же ты изменилась за год, – заметил Мишель.

Дело было совсем не в вещах Джулии. Все дело в ее добром имени. Мишель лучше разбирался в вещах, чем в отвлеченных понятиях. Он не был одним из нас.

– Расскажи нам, каково работать с Андре Рутьером? – попросил отец. – Мы его знаем как предмет украшения.

– Он работает у нас всего два дня. – Я рассказала им, что собой представляет Делаборд, о Люке и их ссоре. Им было интересно. Об Андре мне так хотелось сказать, что он гадкий маленький извращенец, но я промолчала.

– Он – ничего, – заметила я, потом мне пришлось расшифровать свое определение. – У него, кажется, есть вкус, он хорошо двигается, он может быть упорным и никогда не отказывается работать, как это случалось с Люком. Я рассказывала им обо всем, я все говорила, говорила, но думала только о Феликсе. Он должен был позвонить мне. Может, позвонит попозже. Я знала, что он это сделает. Он просто должен!

– Мы его знаем через Алексиса, – сказал отец. – Он какое-то время был с ним в связи. Мне кажется, что Андре хотел стать художником…

– Но для этого совершенно необходим талант, – уточнил Мишель. – Кажется, он был сильно привязан к Алексису, и когда тот поменял его на…

Вмешался отец:

– Заткнись! – Он грохнул стаканом об стол.

Он обычно никогда не употреблял подобных выражений. Я затаила дыхание.

Мишель и отец уставились друг на друга – два зверя перед началом битвы.

– Андре действительно очень способный, – сказала я невыразительным голосом, чтобы только отвлечь их от ссоры.

– Передай ему мои наилучшие пожелания, – сказал Мишель.

Ссора продолжалась, но без слов.

– Итак, – сказал вымученно отец, он старался взять себя в руки. – Какие у тебя планы?

– Мне придется пораньше лечь спать, мне вставать в шесть.

Мишель засмеялся:

– Ничего себе планы!

И снова они уставились друг на друга, глаза в глаза.

– Мне действительно пора идти, – сказала я. – Все было так хорошо.

– Мы можем провести вместе Пасху, – предложил отец. – Я договорюсь с Алексисом. Мы можем поехать в Венецию.

Я посмотрела на часы, мне нужно было вернуться домой, даже здесь я представляла, как звонит мой телефон.

– Тебя ждет твой друг? – спросил Мишель.

– Нет, моя работа.

– Ну, тогда этот человек – настоящий тиран! Что вы делаете в шесть утра? – съязвил он.

– В семь привозят реквизит, и мне нужно проследить за тем, чтобы все было в порядке.

Отец обнял меня.

– Мы всего лишь пара старых вредных извращенцев, и ты не хочешь еще побыть с нами. Я все понимаю…

– Джекоб, хватит демонстрировать свой мазохизм, – произнес Мишель.

– Я тебя люблю, – шепнула я на ухо отцу. – Но мне правда нужно идти домой. Ты же все понимаешь, правда?

– Да, – прошептал он в ответ. – Я так рад, что ко мне вернулась дочь, что мне все равно, что ты так торопишься домой, чтобы там трахаться с кем-то!

– Это неправда, – ответила я и отодвинулась от него. Потом поцеловала Мишеля.

– Помни о Венеции, мы позвоним тебе завтра, – сказал Мишель.

– У нас впереди еще целых два месяца, – ответила я. – Как можно планировать что-то заранее?

Феликс, думала я по пути домой. Я задвинула занавеси и зажгла еще одну ароматическую палочку и почистила зубы новой зубной пастой, которую активно рекламировали. Потом надела полосатый восточный халат и села на пол, окружив себя томиками антологии английской поэзии. Как-то, будучи в романтическом настроении, я купила себе эти книги и до сих пор их еще не раскрывала.

У меня осталось неприятное впечатление от встречи с отцом и Мишелем. Странное внимание отца, двусмысленности Мишеля и их постоянные немые ссоры.

Я встала и попыталась представить себя в его объятиях, чтобы он как бы присутствовал здесь. Это было испытанием: если он позвонит, если придет, тогда у нас будет… Если нет, то мы останемся просто незнакомцами. Я приложила руку ко рту и попыталась почувствовать форму его губ, подошла к зеркалу, посмотрела на свой рот. Он был хорошей формы, может, не такой идеальный, как его, но тем не менее совсем неплохой. Я сжала губы, потом раскрыла рот. Свет над зеркалом позволял правильно накладывать косметику – никаких излишеств. Я вдруг обнаружила, что с короткими волосами я так похожа на отца. Прямой, короткий нос, круглый рот и широко расставленные глаза. У меня были еще не совсем сформировавшиеся черты лица. Я не была некрасивой, но и не стала еще красавицей. Мне казалось, что со временем я стану очень красивой. Каждый день я сравнивала себя с манекенщицами в студии. Но сейчас я искала в своем отражении, в очертаниях своего рта – Феликса, а видела только Джекоба. Весь вечер он глазел на себя в зеркало. Неужели я буду так же смотреть на себя в зеркало, когда стану старой?

Я совсем не была похожа на свою мать, ни одна черта ее лица не повторялась во мне. Я не была француженкой и не была хрупкой. Я пошла в ветвь Эллисов. И зеркало подтверждало это – похожа на отца, Джулию и даже на мою бабку Оливию.

Когда-то, давным-давно, Мишель спросил Оливию: что бы она сделала по-другому, если бы можно было начать жизнь сначала. Она посмотрела на сапфир на своем пальце и ответила:

– Я ничего бы не меняла, но только сделала все гораздо быстрее.

Быстро, я была для нее слишком шустрой. Она не могла действовать быстро, она была верна человеку, которого любила, а он не любил ее, и она все делала медленно. Она вышла замуж совсем молодой. Моего деда звали Лившиц, и у него были деньги. Она изменила фамилию на Эллис и стала тратить наличность. Потом она притормозила, и инерция сделала толстым ее тело, и она даже стала беспомощной. Дед почти не обращал внимания на нее, ему гораздо больше нравились молоденькие стройные девушки, которых он встречал во время своих поездок. Хотя у бабушки был ум, склонный к мщению, но ее тело призывало к спокойствию из-за огромного веса. Бабушка потеряла молодым своего супруга, он умер в 1935 году в поезде, едущем из Чикаго в Нью-Йорк. Он умер от сердечного приступа. В его купе находилась женщина. Оливия – богатая, гордая и жирная, не стала заводить себе другого спутника жизни и стала путешествовать.

Дважды в год она решала, что ей нужно что-то делать с весом. Она надеялась, что к ней снова вернется фигура, если она поедет и поголодает в Европе. Ей казалось, что легче всего сидеть на диете в горных городках Италии. Там с древних времен была целебная вода. Она ездила на равнинные морские курорты Бельгии, где была водотерапия и массаж. Они стоили гораздо дороже, чем та еда, которую ей запрещали есть. Она всюду возила с собой своих детей. Именно летом, когда она старалась потерять несколько фунтов, именно тогда Джекоб обнаружил, что с мальчиками можно прекрасно развлекаться. Ему было четырнадцать… Джекоб однажды признался мне, что если бы его мать не была толстой, он бы стал нормальным мужчиной. Как будто это была ее вина…

Мой отец начал заниматься антиквариатом после того, как потолкался по художественным галереям и Колизею, где происходили необъяснимые вещи между незнакомыми мужчинами. Оливия была счастлива, что ее сын так ценил античную культуру. Джекоб никогда не посещал колледж и не был на войне. Оливия говорила, что он был болезненным, слишком слабым, чтобы его зачислили в армию в восемнадцать, девятнадцать и даже в двадцать лет.

После войны он вновь приехал в Европу с матерью и Джулией и получил именно то обучение, которого так добивался. Эрги обучил его всему. Когда они встретились, Эрги уже платил грабителям могил за выкопанные ими горшки, разные сосуды и серебро. Летом Оливия возила свои двести пятьдесят фунтов веса в Терме ди Монте Бальнеарио. Джулия с Джекобом посещали Рим.

Через несколько лет отец начал в своей квартире продавать броши и слепки с античных голов. Через несколько лет образовалась компания «Джекоб Эллис и К°», расположенная на углу Рю Джэкоб. Длинный фасад, который с годами стал еще длиннее, пока не стал самым крупным магазином на Рю Джекоб. Эрги приезжал из Рима, всегда пустой, и рассказывал моему отцу, какие вещи были спрятаны у него дома. Он никогда не привозил фотографий, не доверял телефону и никогда не уезжал из Италии, имея при себе вещи. Он не желал рисковать.

Отец часто ездил в Италию. Сначала со своей сестрой, потом с Мишелем. Они возвращались с приобретениями, завернутыми в одеяла, лежавшие в багажнике. Сначала водила машину Джулия, а потом Мишель. Именно так и шли дела. Отцу нравилась опасность так же сильно, как он любил сокровища. Он любил их прятать, чтобы потом вдруг выставить на обозрение.

У него никогда прежде не было изображений любовных парочек с древних гробниц. Подобные вещи были только в музеях.

Я обмотала шарф вокруг головы, оба конца болтались у меня за ушами, как толстые косички этрусков. Я примеряла улыбку в зеркале, но у меня был другой рот, и было трудно изображать их таинственную улыбку. Я надела римское кольцо.

Было уже половина первого. Ночь подходила к мертвому часу, когда уже вряд ли кто позвонит. Мне показалось, что я слышу дыхание Феликса. Час ночи. На улице реже проезжали машины, и также уменьшались шансы, что он может приехать.

Я услышала вдруг шум на лестнице. Нет, это не он. Я еще не знала его походку, но поняла, что это не Феликс. Через несколько минут я внезапно встала, даже не взглянув на часы, и пошла к двери. Я открыла – онстоял передо мной.

– Но я же еще не постучал, – сказал он.

– Я знаю. – Я так гордилась собой и протянула к нему руки.

– Откуда ты знала, что я вернусь? – спросил он, несколько отстраняясь от меня.

– Откуда ты знал, что я не сплю или же я не в постели с другим мужчиной? – задала я вопрос, и мы оба засмеялись.

Он наклонился, и я приложила руки к его щекам.

– Что это? – спросил он, когда я царапнула его кольцом.

– Это римское кольцо, – ответила я. Мне хотелось сказать – это ты.

Мои руки лежали на его руках, и я чувствовала его внутри себя. Не было никаких сложностей, все было так просто и прекрасно.

Я вдруг почувствовала, что мне нужно запомнить это мгновение, что мне придется вспоминать его еще долго…

Позже я лежала на животе возле него и, сонная, говорила ему, что мне холодно. Он накрыл меня простыней.

Мне не хотелось терять ни одного момента, когда он был со мной, но мы, увы, заснули.

Потом снова наступил день. На занавесках появились неровные полоски света. Он все еще был со мной.

Пока я готовила для нас чай, я смотрела, как он одевается, чтобы навсегда запомнить этот момент. Он взял рубашку со спинки стула и надел ее.

– Во сколько тебе нужно быть на работе? – спросил он.

– В десять.

– Тебе сейчас куда?

– Куда? – переспросила я.

– Мне нужно пойти в одно место, – ответил он.

Мне так хотелось узнать, чем он занимается.

– Я иду к Маре, тебе туда же? – спросила я.

– Почти, но не совсем. Мне пора, – сказал он.

Он был уже одет.

Я подумала, а что же делать дальше. «Нужно выйти», – сказал мне внутренний голос. Куда, хотела бы я знать. «Нужно выйти», – повторил голос. Да, но мне хотелось выйти вместе с ним.

– Я провожу тебя, – сказала я и взяла его за руку. Я сошла с ним по лестнице, и в темном холле, где висели ящики для почты, я поцеловала его в щеку.

– До вечера? – сказала я.

– Возможно, – был его ответ. – Если смогу. Но только поздно. Ты меня не жди.

10

Мелочи, помогающие нормальной жизни, стали весьма важными, когда началась роковая страсть. Телефон изобретали, чтобы по нему мне звонили. Если звонил кто-то другой, то они просто нарушали «конвенцию». Почта существовала только для того, чтобы он присылал мне открытки, что он и делал. На моем ящике появилось имя Элиза Редфорд, как будто оно было там всегда. Если приходило что-то для Флоренс Эллис – счета, письма из Лондона, они как бы попадали сюда случайно, и почтальон оставлял их на входе.

Когда Феликс оставил крем для бритья в ванной и повесил драную рубашку на ручку двери, я почувствовала, что прошла испытание. Они гарантировали его возвращение, без указания времени. Я рассказала Сильви о телефоне, почте и возвращениях Феликса. Его отсутствие также несло на себе его черты, как и его присутствие. Он был внутри меня, когда он присутствовал, и в моей голове, когда его не было. Он приходил и уходил. И его приходы было невозможно предсказать. Он всегда молчал, когда ему задавали вопросы в лоб. Часто, когда он звонил, можно было слышать неразборчивые голоса из кафе, где он сидел, шум уличного движения. У него был где-то дом, потому что у него всегда были чистые рубашки, отутюженные брюки, и от него хорошо пахло. Но куда он ходил и что он там делал, где находились его вещи и кто их гладил и стирал – все это оставалось для меня тайной.

Время, когда я была без него, не шло в счет. Мое время, проведенное у Делаборда, стало как бы интервалом. Каждый вечер я мчалась домой, иногда даже брала такси, если мне казалось, что он вернется рано или будет мне звонить. И когда я была дома, я могла спокойно ждать. Я построила гнездо, где могла встречать его, и наполнила его вещами, которые увеличивали и увековечивали намеки, которые он мог обронить по поводу его путешествий и его вкусов.

Он в Афганистане. Он рассказал мне, как потерял сознание в хижине после того, как употребил слишком много гашиша. Я пошла в индийский магазин, купила там покрывало и прикрепила к белой стене, и когда он пришел в следующий раз, он сказал:

– Да это же шатер!

Притворившись, мы почувствовали себя кочевниками. Он был в пустыне и рассказывал мне об ужасных холодных ночах, как кровь билась у него в ушах…

Он сохранил на память о своих приключениях в Техасе ковбойские сапоги. Плащ с накидкой – из деревни в Апеннинах. Там у него были друзья-художники. Слово «друг» в устах Феликса могло отпустить множество грехов. Друзья дарили ему разные вещи: ожерелье из камешков, из Нью-Мехико, узкие золотые браслеты из Юго-Восточной Азии. Когда он шевелил рукой, они так приятно звенели.

Браслеты, длинные волосы, медленный взгляд и тихий голос. Феликс никогда не приказывал и редко высказывал свое мнение. Он привязался ко мне, но это я проявляла инициативу. Я первая чувствовала жар и могла тут же зажечь его страстью и вожделением. Именно я карабкалась на него, чтобы заняться сексом. Он был создан для моего удовольствия.

Когда он говорил о себе, чувствовалось что-то похожее на удивление и сожаление. Он как будто был поражен, что так много времени ушло из его жизни. Его грусть заставляла меня стараться что-то сделать для него. Я также испытывала к нему уважение.

Он говорил очень мало, и короткими предложениями. Из него нужно было выуживать детали, его нежелание упоминать имена своих знакомых было проникнуто чувством уважения к тем людям, с чьими секретами ему пришлось столкнуться. Он никогда не говорил, где он был, откуда он только что пришел. Он разговаривал о далеком прошлом. Однажды вечером он сказал:

– Я был в деревне, где жил еще ребенком. Я вышел из машины, там была колонка и привязанная к ней повозка. На вершине горы еще сохранился снег. Я был недалеко от дома моей матери, но не смотрел в ту сторону. Это были та же гора и та же дорога, которую я видел каждый день в детстве. Потом ко мне подошел мужчина и так странно посмотрел на меня, потому что сюда люди не приезжают, чтобы покататься на лыжах. Он спросил, не заблудился ли я, и я ответил «Нет!» Потом сказал, что не был здесь целых двадцать лет. Когда я это произнес, то так странно себя почувствовал… Когда знаешь, что прошло двадцать лет, это значит, что ты старый.

– Ты не старый, – сказала я.

– Я долго не проживу, – быстро сказал он, и я не стала с ним спорить. Он продолжал: – Этот мужчина, он был уже старый. Посмотрев на меня, он сказал: «Феликс!» И я узнал его, он ходил со мной вместе в школу. Мы одного возраста.

Некоторые из его историй не были ни с чем не связаны. Он мог рассказать, каким розовым был однажды восход в Греции. Он знал массу имен, названий и много путешествовал. Мне нравилось, когда он рассказывал о Греции или Италии – я могла представить себе эти места. Я помнила их по предметам, имевшимся у моего отца. Казалось, что это были почти классические места, и если бы в школе я больше обращала внимание на Вергилия, то бы могла цитировать его, когда Феликс рассказывал мне о некоторых местах. Я хотела спросить, знал ли он магазин моего отца, но если бы он ответил утвердительно, как бы я могла продолжать делать вид, что я не его дочь.

– Ты была в Вене? – спросил он, и я ответила:

– Нет, а что?

– Она прекрасна, тебе стоит туда съездить.

– А ты часто там бываешь?

– Да, иногда, чтобы повидать моих друзей. Я там учился.

– На кого?

– Я изучал архитектуру, но было слишком много математики, и я начал вместо этого изучать искусство.

– Где?

– В школе, которая называется «Слейд».

– Но она же в Лондоне.

– Правильно.

– Ты хорошо учился?

– Да.

– Ты изучал живопись или собирался стать скульптором?

– Живопись.

– Ты пишешь что-нибудь?

– Нет.

– Почему?

Вопросы, вопросы…

– Ты была когда-нибудь в Нью-Мехико? – спросил он как-то.

– Нет.

– Я играл в пул с индейцами в Альбукерке. С деревенскими индейцами. Они не могут пить, иначе они становятся просто бешеными, но они продолжают напиваться. Белые люди забрали их земли.

– Как они играют в пул?

– Плохо, я всегда выигрывал. Я хорошо научился играть в Вене.

Я пошла в английский книжный магазин и купила книгу о Нью-Мехико, магазин был на Рю де Риволи. В путеводителе не перечислялись бильярдные, но там было много названий.

– Ты был в Таосе? – спросила я Феликса через несколько дней.

Он сидел на подушках.

– Да, откуда ты знаешь?

– Таос – это местечко для художников. Деревня была построена в тринадцатом столетии. Франциско Васкес де Коронадо открыл Нью-Мехико.

– Это все сведения из книг, – сказал он, махнув рукой. Я покраснела, так как боялась, что он видел книгу, хотя я старалась ее от него прятать. Он показал мне некоторые фотографии Вены – деревья и статуя в летнем парке, лица людей. Он сказал, что это его друзья.

– Там кругом фонтаны. На каждой площади. Зимой их закрывают деревянными щитами, а летом они играют.

Так как он сказал «играют», можно было подумать, как будто они во что-то играли или исполняли музыку. Он перечислял мне названия кондитерских.

– Ты любишь пирожные? – спросила я. Пирожные, по моему представлению, могли есть только старые леди.

– В Вене все едят выпечку, кроме страшных интеллектуалов! – ответил он. – Они едят маленькие сандвичи с рыбой и пьют кофе.

Я купила еще одну книгу, о венской сдобе, но у меня не было духовки и я засунула книгу подальше.

Казалось, все не связанное с чувствами было табу. Слишком сложным, чтобы разобраться в этом вместе. Мы могли разделять только тишину. Необычные ощущения от наркотиков, вкус фруктов и ощущение тел друг друга.

Я покупала только оригинальные вещи. Мне хотелось, чтобы моя комната стала священным местом, продолжением нашего удовольствия. Я отыскала настолько тонкие тарелки, что они были почти прозрачными, с сияющей красной окантовкой. Ножи с ручками в виде луковиц, внутри пустые и посеребренные. Они так странно балансировали на ладони. Казалось, внутри их что-то заложено, потому что они так забавно скатывались с тарелок. Вилки для рыбы в виде трезубца. Они были замысловато изогнуты, и на ручках были рыбки из перламутра. На бокалах были маленькие листья, белое вино играло в них, как быстро бегущая кристально чистая вода.