Текст книги "Дочь Лебедя"

Автор книги: Джоанна Бак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Без цветов на День Святого Валентина?! – кричит Дебора как резаная, и Флоренс хотелось бы знать, что по этому поводу думает секретарь Деборы.

– Понимаешь ли ты, какое это оскорбление! – продолжает она. – После всего того, что я сделала для этого парня?! Он просто не понимает, как ему повезло… Сейчас, можешь себе представить, я могла бы быть в Солнечной Долине с тем итальянцем, у которого ресторан на Амстердам-авеню.

– Так почему же ты не там? – спрашивает Флоренс, открывая поваренную книгу – ей еще раз нужно проверить пропорции. Она была уверена, что знает, как это готовить, но, должно быть, кое-что забыла.

– Из-за него! Я вычислила, что если останусь в Нью-Йорке, мы вместе проведем День Святого Валентина. Ты посмотри, сколько нервов я затратила на это ничтожество, Флоренс, это просто преступление!

– Ты знаешь его так мало, – говорит Флоренс. – Неделю? – Она считает: двенадцать, шестнадцать унций, потом масло, черт, она положила слишком много масла.

– Две недели! Ты что думаешь, я безумная? Две недели! Для Нью-Йорка это же уйма времени!

Бен очень чувствителен к переменам погоды. У него подскакивает давление, когда очень холодно. Батарея горячая; рукой он ощущает, что зеленая пластиковая панель в центре его рабочего стола стала клейкой – она коробится. Он любит сидеть лицом к окну. Но каждую зиму, потеряв терпение, он перетаскивает стол на середину комнаты. Он не знает, куда еще его поставить, и уже испробовал все варианты: угол, окно, левая стена, правая. Однажды на протяжении трех месяцев, весной, стол стоял лицом к двери чулана, куда они сваливали все их летние вещи.

Флоренс вошла в пальто и обняла его. Он потерся щекой о рукав ее пальто.

– Это мое пальто, – говорит он. Это является семейным ритуалом, потому что она носит его уже три года.

– Я собираюсь пойти за продуктами, ты хочешь чего-нибудь? – спрашивает она.

– Не знаю, – отвечает он.

– Хочешь пойти со мной? – спрашивает она. Когда стол стоит посреди комнаты, Бен нуждается в том, чтобы его водили гулять или в кино, чтобы он не начал пить.

Он закрывает глаза и не видит комнаты, открывает их – она уже не та, он все забыл.

– В кулинарию или бакалею? – спрашивает он.

Бен знает, что она не предложит ему пойти в супермаркет, – это как туалет, и никогда не упоминается в приличной компании.

В кулинарии светло-желтый пол, неоновый потолок, салаты за пуленепробиваемым стеклом, окаймленным блестящим хромом. Повсюду ряды коробочек с рисунками: снопы пшеницы, ветви винограда, кисти ячменя, помидоры, яблоки, груши, початки кукурузы, рой пчел… Все рисунки представляли собой что-то среднее между фотографией и простой графикой. Композиции на упаковках дополняют счастливые дети, фермеры и чернокожие полные женщины – они прикованы к большим коробкам со стиральными порошками и другими моющими средствами. На всех коробках с кашами почти всегда сияет солнце, а на коробках со стиральными порошками – белые облака. На туалетной бумаге – ангелы и птички. Бена такие магазины всегда приводят в замешательство. В его сознании эти рисунки не имеют ничего общего с пищей.

В бакалее совсем другое дело. Здесь все реально. Сахар и горчица, соль и мука в обыкновенных бумажных пакетах, орехи с маленьким совочком в них, дорогие, но настоящие овощи в деревянных ящиках. Если бы не цены, Бен мог подумать, что бакалейщик умышленно копирует старую, добропорядочную Америку, которую он любил вспоминать из своего детства в Калифорнии. Прошлое возвращалось к нему в виде громадного грейпфрута и вафель.

Ему не нравилось это соседство кулинарии и бакалеи. «Господи, дай мне силу изменить то, что я могу, и мудрость примириться с тем, что я не в силах изменить».

– Пойдем вечером, – говорит он.

Итак, он не идет. Она решает, что, после того как купит масла и сливок, зайдет в кафе и посидит с журналом за чашкой кофе с полчаса, только бы не быть дома. У нее наберется достаточно мелких монет, которые она насобирала по всему дому, чтобы купить журнал за четыре доллара, и это не покажется дорого. Использование мелочи это тоже своеобразная форма экономии.

– Может быть, макароны? – говорит она.

– Ты, кажется, называла их спагетти, – отвечает он.

– Мы называли их pâtes, не приписывай мне это. Ты, возможно, называл их спагетти.

Над головой яркое зимнее небо. Витрина каждого магазина была украшена сердцами, продавец одного из магазинов поздравляет ее с Днем Святого Валентина, у нее замерзли руки. Она останавливается перед аптекой – витрина украшена гирляндой из кусков мыла в форме сердца, и она решает купить Бену подарок.

Он слушает радио. Звучит Шопен.

– Радиостанция «Нью-Йорк Таймс», – говорит сердечный женский голос, как будто сообщает приятную новость.

Мужской голос продолжает:

– Стравинский… Шостакович… Римский-Корсаков… Бородин… Берлиоз… Гуно… Чайковский… балет…

Бен выключает радио и начинает шарить глазами по столу, но тут раздается телефонный звонок.

Кейти приглашает их сегодня вечером на обед.

– Я в последний момент решила собрать всех, – сказала она.

Бен оживляется.

– Нам что-нибудь принести? Флоренс готовит какой-то десерт.

– Великолепно, – говорит Кейти.

Он забывает спросить, сколько будет народу.

– Как ты мог? – упрекает его Флоренс, разматывая шарф. – Я готовила лишь для нас двоих. Если там соберется человек шесть, то смешно будет принести такой крошечный пирог. Перезвони ей.

У Кейти собралось пять человек. Квартира была в новом доме; стены казались толстыми, паркетный пол был уложен в шахматном порядке. Здесь был Эд, который издает небольшой демократический информационный бюллетень, и Филлис, его жена, художница; Фрэнк, который работает с производителями шелка в Китае, и Глория, которая работает в офисе мэра. Кейти одна.

Для начала она подала салат на блюде в форме сердца. Он был холодный и имел вкус не то помидоров, не то клюквы – Флоренс не смогла точно определить.

Эд и Филлис женаты четыре с половиной года; а перед тем, как пожениться, они год жили вместе. Эд интересный, высокий, со светлыми волосами и густой бородой. Филлис уже была однажды замужем, и у нее шестилетний ребенок; она говорит, что только теперь обрела свое счастье. Фрэнк не из тех, кто способен остепениться, но они с Глорией живут уже двенадцать лет. У нее бывают любовные приключения, о которых Флоренс знает, потому что Глория ей об этом рассказывает. Как правило, это интрижки с более молодыми людьми из Бруклина. Глория носит браслет на лодыжке и никогда не выходит без косметики. Кейти разведена. Единственной ее страстью является ненависть к мужу, Роберту, на деньги которого она живет. Это довольно значительная сумма, но Кейти как-то сказала Флоренс:

– Мне все равно, сколько их, я надеялась, что буду замужем до конца своих дней, и деньги не могут возместить мне одиночества.

Филлис и Эд с недавних пор на диете, это даже больше, чем диета – «новый подход к питанию», как они говорят. Эд гордится тем, что сбросил уже шесть фунтов, и горд тем, что он называет своим новым сознанием. Флоренс не пьет; она просит кока-колу. Кейти никак не может найти нужного стакана.

– Это не имеет значения, я могу попить и из банки, – кричит ей Флоренс, но когда она подносит ее к губам, Эд останавливает ее.

– Это очень опасно, – говорит он.

– Я не порежусь, – возражает Флоренс.

– Я имел в виду не это, – говорит Эд.

– Что она, грязная? – спрашивает Флоренс. – Я уверена, что в доме Кейти не может быть грязной банки, – говорит она и делает глоток.

– Доказано, что алюминий вызывает рак, – говорит Эд. К нему приковано всеобщее внимание.

– Он прав, – говорит Глория.

– Микроэлементы, – продолжает Эд. – Вызывают карциному, как и мыло для мытья посуды.

– Я всегда очень тщательно мою тарелки, – говорит Филлис.

– Я надеюсь, в посудомоечной машине вся эта гадость как следует смывается, – замечает Кейти.

– Осторожность никогда не помешает, – говорит Эд. – Я сам из династии жертв рака. Нужно просто стараться исключить риск.

– Вы видели последний номер «Нью-Йорк Таймс»? – спрашивает Глория, чтобы переменить тему. Можно поговорить о мэре, погоде, политике, о планах… сегодня вторник.

– Синдром Уипла? – спрашивает Фрэнк.

Они могли бы поговорить о политике или о любви, поскольку сегодня День Святого Валентина, но проще говорить о том, что имеет к ним непосредственное отношение, как они считают. По вторникам в «Нью-Йорк Таймс» раздел здоровья выявляет очередного врага человеческого тела, определяет его происхождение. Каждую неделю нужно быть в курсе чего-то, нужно знать, чего бояться…

– Одна женщина думала, что ее будут лечить от колита, а вместо этого ей отрезали ногу, – сказала Филлис.

Фрэнк рассказал о молодой девушке, у которой во время операции выявили опухоль мозга.

– Так что же такое синдром Уипла? – спрашивает Флоренс.

– О, – отвечает Глория, – это ужасно и поразительно.

– Продолжай, Филлис, – говорит Глория.

Она поворачивается к ней:

– Обычно все самое плохое случается с женщинами, вот что я имею в виду.

– Что же при этом происходит? Пожалуйста, объясните же кто-нибудь, – просит Флоренс.

– Позвольте объяснить, – говорит Эд. – Синдром Уипла поражает мужчин в возрасте от двадцати восьми до сорока лет. Это постепенное ослабление осязания, подвижности, сексуального интереса, постоянное желание спать, отсутствие аппетита, головные боли, потеря способности разумно мыслить…

– Вы хотите сказать, что они превращаются в женщин? – спрашивает Флоренс. Глория громко смеется, а Филлис выглядит испуганной.

– Нет, все значительно серьезнее, – возражает Эд, решив быть серьезным. – Это постоянно ведет к слабоумию и смерти.

– И как же быть? – интересуется Флоренс.

– Они нашли лекарство, не правда ли?! – с надеждой в голосе спрашивает Кейти.

– Полная безнадега! – с усмешкой замечает Бен.

– Вы уже за границей опасного возраста, потому так и циничны, – обиженно произносит Филлис.

– Спасибо, – откликается Бен.

– Да, – продолжает Кейти, – лекарство, кажется, уже есть, но у него есть побочные эффекты, я, правда, забыла какие.

– В основном, облысение, – поясняет Эд, – увеличение веса, потеря зрения.

Бен громко смеется.

– Ну, это чепуха, есть вещи и пострашнее.

– Именно, – говорит Эд. – Я сейчас работаю над экономическим проектом для Центральной Америки. Прежде чем мы что-то сможем сделать, нам нужно полмиллиарда долларов…

Флоренс предлагает Кейти помочь убрать со стола.

– Ты выглядишь слегка подавленной, как он с тобой обращается? – спрашивает ее Кейти на кухне.

– Кто? – удивляется Флоренс.

– Бен.

– О, чудесно, – отвечает Флоренс.

– Ладно, – говорит ей Кейти. – Представляешь, сегодня мне звонил Роберт.

– И что он хотел? – поинтересовалась Флоренс.

– Ну, ты же знаешь, что сегодня День Святого Валентина. Не правда ли, мило с его стороны?

– Так что же он сказал? – допытывается Флоренс.

– Ах, он просто интересовался, когда мне будет нужен дом на острове, – в июле или в августе. Ну и по поводу медицинской страховки, ничего особенного.

– Что еще? – продолжает расспрашивать Флоренс.

– Ну, что еще он мог сказать!

– Но ты же говоришь, что он был мил. – Флоренс всегда строго логична, это именно то, что ее друзья в ней не любят. Это единственный способ для Флоренс чувствовать, что она действует, живет.

– Да ничего особенного, просто важно, что он позвонил именно сегодня. Я думаю, что это что-то да значит.

И не собираясь больше ничего объяснять, Кейти протягивает ей стопку тарелок и ставит на поднос пирог, который испекла Флоренс…

– Меня это просто не интересует, – говорит Бен в комнате.

Филлис поворачивается к нему.

– Почему? – спрашивает она, но это не вопрос, а скрытый вызов.

Бен поднимает руки вверх.

– Просто не интересует. Может, у меня синдром Уипла.

– Это из-за твоего искусства, Бен! Оно отнимает у тебя слишком много времени.

– Я не занимаюсь искусством, Филлис. Я оставляю это занятие для женщин.

Филлис продолжает:

– Дешевый прием. Тебе следовало бы рисовать, а не терять время на образцы для простыней. Ты понимаешь, о чем я говорю?!

– Но я не хочу рисовать, – возражает Бен.

– Минутку, – вмешивается Глория. – Вы вправе распоряжаться только своей жизнью. Я не думаю, что стоит спорить о карьере Бена.

– Но я к ней не стремлюсь, – говорит Бен.

– Вот это и обидно, – говорит Филлис.

– Перестаньте, – опять встряла Глория. – Он говорит так, чтобы вызвать к себе сочувствие.

– Я сказал это просто ради забавы, – усмехнувшись, сказал Бен. – Люди думают, что жизнь это только продвижение по службе, успех…

– Ты хочешь сказать, что тебе на все наплевать?! – спрашивает Филлис. – Прекрати притворяться, что у тебя нет никаких чувств!..

– Я понимаю, – опять вступает в разговор Глория, – почему тебе все это неинтересно. Ты просто ничего не даешь обществу.

– Ты отрезал себя от Америки, когда уехал, Бен, – раздраженно добавляет Филлис. – Ты забыл, кто ты есть и откуда взялся! Париж и Вена, конечно, прекрасны, но сейчас ты в Америке. – Филлис перевела дыхание.

Флоренс все еще стоит на пороге комнаты с горой тарелок в руках.

Что значит – ты сейчас в Америке, подумала она. Это значит, что ты должен думать о том, что есть такая вещь, как будущее. Ты должен интересоваться Центральной Америкой, потому что она близко, а Европа слишком далеко, от тебя совсем не ждут, что ты будешь интересоваться Парижем или Веной. Ты должен бороться за жизнь даже в том случае, если каждое утро просыпаешься с мыслью о том, нет ли у тебя рака. Ты должен притворяться, что хочешь жить. Бедный Бен, она любит его потому, что он так же мало верит в жизнь на земле, как и она. В каком-то смысле им даже легче в Нью-Йорке, где каждый день так жесток и где даже маленькое милосердие означает победу. Флоренс открывает рот, чтобы защитить его, но все, что она может сказать, это:

– Пирог?..

– Уже пять лет, как вы здесь, – продолжает Эд. – Не пора ли открыть глаза?

– Восемь, – поправляет его Бен. – И что же я должен сделать? Остановить войны, спасти весь мир? Продолжай. Я знаю, что бы я ни сказал или ни сделал, все это не имеет ровно никакого смысла.

Эд удрученно качает головой.

– Сделать можно много. Начать с того, что нам нужно полмиллиарда долларов, чтобы начать работать над проектом для Центральной Америки. – Когда он говорит, он проверяет свой пульс – новая привычка.

Глория направляет дискуссию в практическое русло.

– Нам нужно найти людей, которые будут собирать этот фонд, продавать произведения искусства, распространять обращения, принимать в члены, – может быть, ты смог бы разработать значок, Бен?

– Значок сделаю я, – вмешивается Филлис.

– Да? – с усмешкой оборачивается к ней Эд.

– Вот видите? – говорит Бен. – Вы во мне не нуждаетесь.

– Твой пирог превосходен, – говорит Глория Флоренс.

– У всех у нас есть какая-то цель, – говорит Кейти. – Все мы к чему-то привязаны, Бен. Какая цель у тебя?..

Бен прикуривает сигарету:

– Я просто хочу как-то устроиться, – отвечает он. – У меня нет никаких иллюзий по поводу своей значимости в этом мире.

– Ты не должен курить, – замечает Эд.

Флоренс достает сигарету и прикуривает нарочито медленно.

– Я знаю, что Бена многое волнует, но он это держит в себе, просто не хочет этого показывать, – говорит Кейти.

– Все дело в том, что вы слишком долго жили в Европе, Бен. Вы не принимали участия в жизни Америки. Вы с Флоренс здесь такие же чужие, как и в Париже. – Это говорит Фрэнк. – Держу пари, что вы даже ни разу не голосовали…

– Кофе? – предлагает Кейти. Все дружно отказываются, лишь слышен голос Эда.

– Без кофеина?

Флоренс чувствует ногу Бена рядом со своей, настойчивая просьба уйти. Она поднимается.

– Нам пора, – говорит Флоренс.

– Нам тоже, – поддерживает ее Филлис. – Эти споры просто убивают меня, в спорах рождается истина, верно?..

– Я к Кейти больше не пойду, – говорит Флоренс.

Бен обнимает ее.

– Они не могут простить тебе Парижа, – продолжает она. – Как будто это дало тебе что-то, чего нет у них.

– Ну, я думаю, так оно и есть, – отвечает он.

Они идут вдоль пустынной холодной улицы, на которой расположены антикварные магазины, смотрят сквозь витрину на колонны, диваны, кровати, консоли, ширмы…

– У папы была такая же, – говорит она, показывая на тахту.

Бен смотрит на ограду. Она удивительно похожа на ту, какая была у загородного дома Нины.

– Как ты думаешь, сколько… – начинает она, но останавливается.

Их прошлое выставлено в витрине этого магазина, но купить его невозможно.

– Я думаю, – говорит Бен, – мы что-то делаем не так. Нужно избавиться от ностальгии, если мы хотим достичь своей цели.

«Но ведь прошлое – это все, что у меня есть, – думает Флоренс. – Все, что у меня когда-то было».

– Ты прав, – отвечает она.

Позже, когда мимо окон такси проносятся новые серебристые здания, она спрашивает:

– А мы приехали сюда, чтобы достичь чего-то? Именно поэтому мы приехали сюда?

– Я не знаю, зачем мы сюда приехали, – отвечает Бен. Все, что он знал, до того, как уехал, было заменено рисунком, фотографией, лозунгом.

«Мы потеряны», – думает Флоренс.

3

Этот вечер Бен проводит в барах. Это места, куда приходят выпить его друзья художники, в одном из баров меню написано прямо на стене. Сейчас он у Сэма в Вест-Сайде. Сэм – поэт, и… бармен. У него болят ноги оттого, что он всю ночь проводит за стойкой, и он носит тапочки на войлочной подошве. Бен сидит на стуле, который слишком высок и слишком изящен для того, чтобы быть удобным.

– Посмотри, они опять начали пить, – говорит Сэм, протягивая Бену четвертый бурбон.

Он имеет в виду посетителей, но Бен отодвигает стакан от края стойки. Он желает сливовицы, но у Голди этого нет. Он вспоминает Рим, ему хочется попробовать ликер из артишоков и укропа, удивительный на вкус, хочется малины, шнапса со вкусом маленьких желтых слив.

– Ну? – спрашивает Сэм. Он проявляет такое сочувствие, что Бену кажется, что все его проблемы не столь уж велики. На нем старое пальто, шея замотана шарфом. Сэм считает Бена элегантным. Ему тоже хотелось бы обладать такими аристократическими манерами; ему хотелось бы знать, как этого можно достичь. Сэм честен и правилен, и всегда остается молодым.

– Я никогда не видел тебя здесь так поздно, – говорит Сэм.

– Сюда противно добираться, – говорит Бен. Он знает, что такое шторм и наводнение, грязевой поток и землетрясение, но ядовитые испарения на улицах зимой все еще пугают его.

– Тебе нужно привыкнуть к подземке, – говорит ему Сэм.

– Никогда, – возражает ему Бен. – Жизнь слишком коротка.

Сэм подходит к нему через несколько минут.

– Пойдем, – говорит он. – Будет лучше, если ты расскажешь о своих проблемах.

Бен молча уставился на свой стакан.

– Как скажешь, – проговорил он, глядя на дно стакана.

– Думаю, тебе лучше перестать пить, – говорит Сэм.

– Невозможно перестать делать то, к чему ты привык.

– Это не так, – качает головой Сэм. – Я пробовал наркотики и завязал. Привык жить с Сашей и ушел. Воровал машины, перестал. Человек способен совершенствоваться.

– Ты так думаешь? – спрашивает Бен.

– У меня не было выбора. Жизнь может быть хорошей, но для этого ты должен сам постараться сделать ее такой.

– Я старше тебя, – говорит Бен, – и все это ерунда. Позволь мне сказать тебе, что ты не прав.

– Чепуха, – возражает Сэм.

– Разве ты сейчас счастливее, чем был в двадцать лет?

– Черт возьми, конечно. Когда мне было двадцать, я был в исправительной колонии.

– А теперь ты счастлив, подавая напитки? – спрашивает Бен.

– Это нечестно, – возражает Сэм. – Кто ты такой, чтобы судить? Когда могу и хочу, я работаю над книгой.

– И ты счастлив? – снова спрашивает Бен.

– Нет, мне еще много хочется, но я разумный взрослый человек, и не могу быть счастлив. Но я, по крайней мере, не сумасшедший.

– Она сумасшедшая, – говорит Бен.

– Она? – спрашивает Сэм, радуясь, что наконец начинается исповедь, к которой Бена подтолкнуло его сочувствие. – Да?

– Флоренс, – говорит Бен.

– Я понял, – отвечает Сэм.

– Я не могу этого объяснить. Она очень замкнута.

– Когда она стала такой? – допытывается Сэм тихим голосом.

– Она всегда была такой, – поясняет Бен. – Именно это мне в ней и нравилось.

– Если ты ее выбрал именно поэтому, – рассуждает Сэм, – то может быть, меняешься ты сам? Ты не думал об этом?

Бен озадачен.

– Нет, – говорит он.

– Жизнь – это постоянные изменения.

– Нет, – опять возражает Бен. – Лишь до определенного момента, потом все останавливается.

– Ты не прав, – возражает Сэм. – Может быть, тебе нужно чего-нибудь новенькое. Ты просто еще не осознал этого. Если ты изменишь свою точку зрения лишь слегка, то ты увидишь…

– Так случилось, что я люблю свое прошлое, – говорит Бен. – Оно было чудесным.

– Ты не можешь быть привязан к чему-то так долго. Если ты любишь кого-то, дай волю чувствам.

 – Это глупейшая мысль, какую я когда-либо слышал. Что это значит?

– Если ваши с Флоренс отношения стали плохими, может быть, их прервать, вот что я имею в виду, – говорит Сэм.

Бен задумался.

– Может быть, тебе стоит встретиться с кем-нибудь, – предлагает Сэм, наливая себе пиво.

– С кем-нибудь, что это значит? Найти другую женщину, завести роман?

– Нет, просто встретиться с кем-нибудь, чтобы поговорить.

– С другой женщиной, чтобы потрепаться, но не спать?

Сэм становится нетерпеливым.

– Поговори с доктором.

– Но со мной все в порядке, – говорит Бен.

– Она тянет тебя назад.

– Но я никуда не стремлюсь.

– Возможно, стремился бы… – с видом знатока говорит Сэм.

– Найти жену получше и, как все, карабкаться вверх по лестнице. В этом для меня слишком много Калифорнии. Я оставил дом, чтобы избавиться от этого. Я не…

– Ты ведешь себя так, будто что-то ей должен, – перебивает его Сэм. – Это как долг чести, не так ли?

Он старается спровоцировать Бена. Если бы люди чувствовали меньшую ответственность за других и большую за себя! Каждую неделю Сэм посещает группу, где именно об этом и идет речь – о личной ответственности.

– Послушай, послушай, – говорит он, – я уверен, что она сумеет о себе позаботиться. Она существовала до того, как встретилась с тобой, и будет существовать и дальше. Когда с тобой расстанется.

– Не спорю, – соглашается Бен. – Я на двенадцать лет старше ее.

– Ты должен побеспокоиться о себе, – говорит Сэм. С тех пор, как они стали друзьями, ему ужасно хочется, чтобы Бен был похож на него, ну, хотя бы немного.

Флоренс снится сон. Семейный пикник на опушке леса. У матери светлые волосы, у отца – темные, это счастливая улыбающаяся пара, будто сошедшая с этикетки. Два маленьких мальчика в полосатых рубашках и шортах бегают вокруг расстеленной на траве клетчатой скатерти. Один из них открывает корзинку и начинает распаковывать сандвичи, завернутые в вощеную бумагу. Два динозавра выходят из леса, привлеченные запахом сандвичей. Они выше деревьев, больше домов. Быстро двигаясь на своих громадных лапах, они добираются до скатерти. Родители скрылись в лесу. Динозавры, покончив с сандвичами, съедают детей…

Она с криком проснулась, потянулась к Бену, но его рядом нет. Свет проникает в комнату через плотные шторы, и от этого комната кажется бело-голубой… У Флоренс в голове рождаются всевозможные вопросы, на которые у нее нет ответа.

Через несколько дней раздается звонок от Джекоба, в пять утра. Флоренс снимает трубку.

– Привет, дорогая! – слышит она. Рядом с ней вздрагивает Бен.

– Папа, – говорит она и садится по-турецки на кровати – старая привычка.

В это время отопление еще не работает, в комнате прохладно. Флоренс хочет перейти в кухню, к другому аппарату, но это означает попросить Бена подержать трубку, а потом ее повесить, – слишком много для спящего человека. Вместо этого она не говорит, а шепчет.

– Ты что, спишь? – спрашивает Джекоб.

– Нет, – отвечает она.

– Я могу позвонить позже, – предлагает Джекоб.

– Нет, нет, все в порядке, – лжет она. – Что-нибудь случилось? – Она вспоминает о каталогах в кладовке, которые лежат там несколько месяцев, а она клялась распространить их.

– Ничего, – говорит он. – Как ты? Как Бен?

– Может быть, ты все-таки позвонишь позже? – предлагает она. – Еще рано.

– О Господи! Я думал, что у вас сейчас вечер, перепутал время.

– Все в порядке, папа. Что ты хотел сказать?

– Мне просто хотелось поговорить с тобой. Звонила Сильви. Она хотела знать, как тебя найти.

Сильви?! Какое-то мгновение Флоренс не могла сообразить, о ком идет речь.

– Кто? – переспрашивает она.

– Сильви Амбелик. Дочь Сюзи, твоя подруга.

– Сильви… – произносит Флоренс.

Голос Джекоба доходил до нее волнами.

– Она переезжает в Нью-Йорк. Я дал ей твой номер.

– Лучше бы ты этого не делал, – говорит Флоренс.

– Вы с Беном должны пригласить ее пообедать. Я говорил ей, что ты великолепно готовишь, но она мне не поверила.

– Лучше бы ты этого не делал! – снова говорит Флоренс, уже громче.

Бен ворчит, хватает подушку и накрывает ею голову.

– Ну что же делать? Это же папа.

И еще раз в телефонную трубку:

– Я не хочу ее видеть.

– Ну, поступай как знаешь. Я перезвоню позже. Иди спи. – Голос Джекоба, такой короткий, пропадает. Флоренс кладет трубку. Она была неласкова с ним и причинила ему боль.

– Ты закончила? – спрашивает Бен из-под подушки.

– Ты же слышал, что я положила трубку.

– Ты разбудила меня, – бормочет он. – Сколько сейчас времени? Середина ночи. Почему он звонит в это время?

– Он перепутал время. Пожалуйста, не надо. Он стареет. – Бедный Джекоб. Как ему, должно быть, одиноко.

– Я тоже старею, а люди не дают мне спать, – откликается Бен. Флоренс уже не может заснуть.

Она не виделась с Сильви пятнадцать лет.

Флоренс все время ловила себя на мысли о Сильви. Ей кажется, она видит ее на Мэдисон-авеню, со светлыми волосами, в меховом пальто и коричневых ботинках. Несколько кварталов она идет за незнакомой женщиной, затем обгоняет ее и заглядывает ей в лицо – нет, не Сильви. Она боится встретиться с ней и в то же время не может дождаться ее звонка. Она решает сама позвонить отцу и узнать номер Сильви. Ей хочется узнать, какой стала Сильви. Но она ассоциируется у нее с неудачами, и Флоренс чувствует, что если увидит Сильви, то все, что она построила, мигом развалится: ее относительно спокойная жизнь, Бен… Земля разверзнется, и на этот раз гореть ей в огне.

Однажды, когда она пришла из магазина, Бен сказал:

– Звонила Сильви.

Флоренс не отвечает. Он кладет перед ней листок бумаги. Она ставит на него тарелку. Позже, вечером, он спросил:

– И все же, кто такая Сильви?

– Некто, кого я не хочу видеть, – отвечает она.

Позже он уходит и проводит вечер с Сэмом.

– Ей будет полезно встретиться со старыми друзьями, – произносит Сэм в середине разговора.

Когда Бен возвращается домой, Флоренс еще не спит, читает книгу о Вене. Он смотрит на обложку.

– Я не знал, что тебе это интересно.

– Есть много вещей, которые меня интересуют, но ты об этом не знаешь, – отвечает она.

Потеплело. За окном их гостиной на деревьях набухли почки.

Однажды она переходила улицу. Стоя на перекрестке в ожидании, когда загорится зеленый свет, Флоренс почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она обернулась. На нее из машины смотрел мужчина. Флоренс почувствовала состояние, которое было ей хорошо знакомо, но которое она не могла определить словами. На светофоре зажегся красный свет, и машина уехала.

Сильви позвонила снова. Флоренс покорилась обстоятельствам и взяла трубку из рук Бена.

– Ты думаешь, мы узнаем друг друга? – спросила Сильви.

– Надеюсь, – отозвалась Флоренс. Они договорились встретиться за ленчем.

– Прошу прощения, что не позвонила раньше, но я подыскивала квартиру, встречалась с декораторами и была страшно занята. Ну и жизнь здесь! Как вы выдерживаете этот темп?

– Справляемся, – ответила Флоренс. – Где вы жили все эти годы?

– Монте Карло, Женева, в основном. Итак, до завтра. Я заказала в «Ларнак» столик на час дня. До скорого свидания.

«Ларнак» – первое французское слово, которое употребила Сильви. Флоренс не имела никакого представления о том, где это заведение, и справилась в телефонной книге. Там такого не было. Она пошла к Бену и сказала:

– Человек, которого я не видела пятнадцать лет и которого не хотела видеть, только что пригласил меня на ленч в ресторан, которого не существует.

– Позвони в справочную, – советует он.

Это новый ресторан на Шестнадцатой улице. Как случилось, что Сильви так хорошо со всем здесь знакома, удивлялась Флоренс. Она натягивала через голову один из свитеров Бена, как вдруг остановилась. Может быть, ей вообще лучше не ходить? Другой мир ее раздражал.

4

Сильви сидит на своем месте в зале, которое стало постоянным за те три недели, что она живет в Нью-Йорке. Ресторан обслуживается молодыми итальянцами и часто посещается ими же, только немного постарше. Она в лисьем манто; Сильви не холодно, но манто она не снимает. Ее светлые волосы разбросаны по меху, дополняя гамму цветов, и мужчинам кажется, что они видят сон. Они ей так и говорят. Темные очки в красной оправе, такого же цвета губная помада, в ушах изумрудные серьги в золотой оправе. Тяжелая золотая цепь с кулоном из сапфира. Золотые часы с золотым браслетом. Платье из светло-бежевого кашемира. Цвета притягивают взгляды: красный, голубой, зеленый, золотистый. Она ни на кого не смотрит. Нет нужды обращать внимание на незнакомцев.

Она часто пудрит нос, так как беспокоится, чтобы он не блестел. Осторожность никогда не помешает в отношении того, что могут заметить люди. Для Сильви тридцать пять лет – трагедия, а это уже не за горами. Она беспрестанно смотрится в зеркало и поправляет прическу. Когда-то Сильви была девушкой и хотела многого достичь, а теперь она уже всего добилась. Пятнадцать лет с Марком – чудо! Никогда не уходит мужчина, всегда женщина, и у нее было достаточно развито чувство здравого смысла, чтобы всегда помнить об этом. Она оставалась рядом с Марком, невзирая на свои любовные увлечения. Потому что, как внушала ей мать и продолжает внушать до сих пор, после двадцати пяти все лучшие мужчины уже разобраны…

Она в нетерпении смотрит на часы. Флоренс опаздывает. Раньше с ней этого никогда не случалось, она не такой человек. Не такой?.. Или казалась не такой? Сильви раздражена. Она оказывает Флоренс любезность, пытаясь поддерживать с ней отношения, когда в том нет особой нужды. Если она никогда не звонила, то это было не от недостатка преданности, а от усталости, которая возникала после каждой попытки общения. Тот факт, что она разыскала Флоренс в Нью-Йорке, убеждал Сильви в том, какой она замечательный человек.

Час тридцать.

– Сильви, – вдруг слышит она свое имя, произнесенное на французский манер.

Перед ней стоит высокая женщина в мужском пальто. С ненакрашенным лицом и коротко остриженными волосами. Она уже и забыла, что Флоренс такая высокая. И прежде чем поздороваться, прежде чем протянуть руки своей старой подруге, она видит, что Флоренс выглядит на десять лет моложе, чем она, как будто время не коснулось ее.