Текст книги "Дочь Лебедя"

Автор книги: Джоанна Бак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Не торопитесь, – сказал мне вслед доктор Эмери. – Выберите все, что хотите взять в Париж. Ваш отец позже оценит все вещи.

Я стояла у дверей ее спальни и смотрела на картины с изображением Везувия и на серебряную старинную шкатулку, где она хранила свои драгоценности. Я прицепила к ним ярлычки. Потом я увидела ее кровать и прилегла во впадину с ее стороны, свернулась клубочком и лежала до тех пор, пока не услышала, как они зовут меня и спрашивают.

– Вы уже закончили?

Вначале я крикнула:

– Да, – и потом добавила: – Еще не совсем.

Опустила ноги на пол и не, оглядываясь, вышла из комнаты.

Я вошла в мою комнату, там на стене были дырочки, оставшиеся после того, как сняли картинку с изображением Иисуса. Там были все мои лондонские куклы и мозаики, которые Тревор Блейк дарил мне на каждое Рождество. Там были боа из перьев, бархатные шляпки, которые я надевала только в Лондоне. Там лежал журнал, который я читала в кровати всего лишь двадцать дней назад.

Я пошла наверх в белую рабочую комнату Джулии. На столе лежала записка: «Купить берлинскую лазурь, позвонить Белинде Бельвиль, нитки 3 Х 12». Я взяла эти записи, потом сбежала вниз и бросила ярлыки на стол.

– Я не могу заниматься этим, – сказала я. – Пусть все решает отец.

– Но все принадлежит вам, – заметил мистер Леон.

– Тогда, со временем, я вернусь сюда и смогу заняться этим.

Я прошла мимо них, вышла в дверь и повернула на Белгрейв-сквер. Там не было жилых зданий, только резиденции посольств.

В самолете отец и Мишель тщательно охраняли лежащий между ними сверток.

– Так, это просто так, – ответил Мишель в ответ на мой вопросительный взгляд. Отец смотрел в иллюминатор.

– Что это? – спросил таможенник, показывая на сверток.

Отец посмотрел на Мишеля, и тот – на меня. Они спросили, можно ли мне пройти в переднюю часть салона. Таможенник не согласился.

– Вы же летите вместе. Вот и оставайтесь на своих местах. Откройте сверток.

Отец вздохнул. Я уже начала догадываться.

Мишель начал развязывать шнурок и развертывать коричневую оберточную бумагу. Там была маленькая бронзовая урна, с запечатанным горлышком. Таможенник попытался открыть урну.

– Не делайте этого, – сказал отец. – Там прах моей сестры.

4

Урну убрали, и мы больше никогда не вспоминали об этом. Иногда я пыталась отыскать ее в кладовке, за сервизами. Но они очень хорошо спрятали ее. Я не поехала в Лондон – вещи Джулии прибыли в Париж. Я хотела повесить в спальне картины с Везувием, но они были слишком большими.

Мне пришлось подписать какие-то бумаги.

– Это по поводу дома, – сказал отец. Я спросила, кто его купил.

– Мы их не знаем, – был его ответ.

– Драгоценности в банке, – заверил меня Мишель.

Я хотела посмотреть их, но он ответил:

– Позже.

Отец дал мне на подпись документ, согласно которому я могла приходить в хранилище. Но хотя я продолжала искать прах Джулии в глубине шкафов, мне не хотелось видеть ее украшения в хранилище.

Мишель сказал, что поскольку я не стану учиться в Курто, мне следует остановить свой выбор на Луврской школе.

– Там будет половина девушек, с которыми ты училась раньше, – добавил он.

А я бы предпочла снова работать в бутике, хотя отец настаивал на том, чтобы я помогала ему в магазине.

Теперь, обнаружив в аптечке наркотический сироп от кашля, я стала спать. Я приноровилась, выпивая сразу половину бутылки, проводить время в забытьи, лежа на диване. Я хотела увидеть Джулию во сне. Когда я чувствовала приближение забытья, то направлялась к дивану, чтобы упасть лицом вниз на его потертый плюш, и, крепко обхватив подушку, отдаться во власть сна. Она была рядом, она ждала меня с другой стороны темноты, желая объяснить мне, что она не умерла.

Телефон звонил и звонил. Я вставала с дивана и брала трубку – это, как правило, был Мишель. Он говорил, что я ему нужна в магазине с ключом или еще с чем-нибудь, что он забыл дома. Сначала я просто опять проваливалась в сон, но он продолжал тревожить меня. Мне приходилось вставать, брать такси и ехать в магазин. Отец, я и Мишель возвращались домой только вечером. Я чувствовала себя, как собака, которую силой выгоняли на прогулку.

Однажды Мишель разбудил меня в девять утра.

– Почему?..

– Ты нам нужна. Мод заболела.

Я протирала витрины специальной жидкостью, смахивала пыль с бронзовых фигурок животных из египетских пирамид и с терракотовых амурчиков – из греческих захоронений.

Покупатели приходили и уходили, я отвечала на их вопросы, иногда сама толком не зная правильного ответа. В первые две недели, когда я работала там, все зеленое было из Луристана, каждая фигурка женщины была Танагрой, а каждый черепок – этрусским. Я не знала цен: этим занимался Мишель, они были записаны в большой коричневой книге.

Утром я регулярно поднималась в девять и постепенно привыкла к этому. Я не звонила своим друзьям, они учились и стали чересчур серьезными. Они влюблялись и были счастливы. У нас не осталось ничего общего. И потом я же сказала им, что уезжаю, меня для них в Париже не было.

Однажды в магазине раздался звонок, я подошла к телефону – это была Мод.

– Вам уже лучше? – спросила я.

– Я прекрасно отдохнула, – ответила она.

– Я думала, что вы были больны.

– Больна? Я ездила в Англию повидать своих племянниц. Все было так чудесно. Спаси Бог, я не болела. Ваш отец просто дал мне отпуск на две недели.

Я перестала ходить в магазин. Они постарались найти мне работу. Мишель как-то сказал, что у него есть знакомый фотограф, которому нужен помощник.

– Я даже не знаю, как заряжать камеру, – сказала я. – Нет, из этого ничего не выйдет!

– Ему нужен не такой помощник. Ему нужен кто-то, кто будет делать макияж моделям и помогать им одеваться. Ты справишься!

Мишель договорился с фотографом.

Фотографа звали Делаборд. У него была короткая густая бородка и густые брови. На нем был плотный черный хлопчатобумажный пиджак, чем-то напоминавший униформу китайцев.

– Попробуем, – сказал он. – Мне нужен кто-то, у кого есть воображение.

Я уверила его, что чего-чего, а фантазий у меня хватает. Ему также нужна была энергичная молодая девушка. Мне казалось, что я идеально соответствую этим требованиям. Ему также понравилось, что я одинаково хорошо говорю по-английски и по-французски.

– Большинство фотомоделей – американки. Они слишком ленивы, чтобы учить французский. Так что мне придется переводить.

Я проявляла чудеса находчивости, когда нужно было найти огромные плюшевые игрушки, картонные лодки, фальшивые носы, парики восемнадцатого века, гипсовые отливки статуй и искусственные цветы. У меня уже не оставалось времени, чтобы баловаться сиропом от кашля, но Люк, помощник Делаборда научил меня сворачивать закрутки с травкой. Мы покуривали их в студии, когда Делаборд отбывал домой.

– Делаборд, – заявил мой отец, – заставит тебя двигаться.

– Или хотя бы оставаться на ногах, – заметил Мишель.

Иногда я набирала номер ее телефона в Лондоне, чтобы проверить, что же случится. Она не отвечала.

Отец ходил со мной на прогулку в Люксембургский сад, мы гуляли вдоль Сены и возле причалов. Мы разговаривали о любви, только чтобы не говорить о Джулии. Я спросила, были ли у него и Мишеля какие-то связи на стороне, и он мне ответил:

– Конечно!

– С женщинами?

– Нет, с разными людьми.

Потом он постарался утешить меня.

– Нашей связи ничего не угрожает. Семнадцать лет вместе – это целая вечность. Физическое горение длится не так уж долго. Даже самая пылкая связь может продлиться от силы два с половиной года. Мы уже говорили тебе об этом.

– Откуда ты знаешь?

– Тебе может объяснить Мишель. Это его теория, но он прав.

– А моя мать?

– Здесь все было по-другому. – И он больше ничего не сказал.

Через несколько недель Джорджи и Алексис привели к нам на ужин знаменитого американского писателя. Его звали Фред Гарднер, и он жил в Лондоне. Я сразу насторожилась: меня волновало все, что было связано с Джулией, и я вспомнила, что она его упоминала. Отец никогда не встречался с мистером Гарднером, но восхищался им. Я посмотрела на названия его книг, стоявших на полках: «Тело юноши», «Прекрасный Чарли», «Пята Меркурия», «Бычьи плечи». Они прибыли вовремя – он, Алексис и Джорджи. Он нарочито далеко встал от Куроса у нас в холле и кивнул улыбаясь. Потом медленно обошел нашу гостиную с видом будущего покупателя.

– Он все так оглядывает, как будто здесь выставлено на продажу, – прошептала я Мишелю.

– Ну, что ж, так оно и есть, – многозначительно ответил Мишель.

Нгуен приготовил вьетнамский суп. Фред Гарднер пил бурбон и рассуждал об Ангкоре Вате и Пномпене. Он вел себя как большой специалист буквально во всем. Я была за столом единственной женщиной и все время не сводила с него глаз.

– Такие хорошенькие глазки! – сказал он, глядя на меня.

Я хотела его спросить: «Вы знали мою тетю Джулию?» Но не было для этого подходящего момента.

После обеда мы вернулись в гостиную. Мишель обратил внимание на темные магнолии и сказал мистеру Гарднеру, что они начнут цвести через два месяца. Я уселась на диван, смотрела на голову Будды с его заостренными ушами и выжидала подходящего момента. «Если он сядет рядом со мной, – думала я, – я тихонько назову имя „Джулия“, и между нами распространится тепло, связанное с ней. Совсем как любовь».

Но мистер Гарднер уселся в кресло, а рядом со мной разместился Алексис, он склонился к писателю и начал болтать с ним.

– Помоги мне принести вино и рюмки, – попросил меня отец.

Я пошла с ним и сначала достала темные хрустальные стопки, но он сказал, что они не подходят, мне пришлось убрать их и достать крохотные рюмочки на тонких ножках. И когда мы вернулись – отец с бутылкой вина, а я с подходящими рюмками на подносе, я наконец услышала, как писатель впервые упомянул ееимя.

Фред Гарднер откинул голову на спинку кресла и, обращаясь к потолку, произнес самодовольным тоном:

– Джулия была такая дура!

Отец, казалось, не слышал его и продолжал расставлять бутылки на кофейном столике. Он сделал мне жест рукой, подсказывая мне, чтобы я убрала кучу каталогов и освободила место для подноса.

Джорджи и Алексис громко смеялись вместе с Гарднером, а тот продолжал:

– Она думала, что может иметь все, что пожелает. Она ни в чем не знала границ. Она даже старалась иметь малыша Купера!

– Она была удивительная женщина, – заметил Мишель.

Я затаила дыхание, отец молчал. Он перестал улыбаться. Я знала, что он сейчас вышвырнет мистера Гарднера, если тот произнесет хотя бы еще одно слово.

– Надо признать, – тихо сказал отец, – что мальчик Купер был неотразим!

– Он – продажная тварь, – вклинился Джорджи, – я знал его еще на Капри, и он – проститутка!

– Но он талантлив, – заметил Алексис, – если бы он только хотел работать.

– Но его талант, как мне кажется, ограничивается только умением привлекать к себе людей, – сказал Фред Гарднер. – В нем больше магнетизма, чем таланта, хотя обычно это слово применяется к политикам и хилерам. Этот юноша обладал им.

– Ему было невозможно противостоять, – тихо повторил отец.

Мне было любопытно, кто же этот юноша. Я его никогда не встречала.

– Женщины, которые обладали красотой, верили, что им может сойти абсолютно все, – продолжал Фред Гарднер, глядя на прозрачную земляничную настойку.

– Это была ее подушка, – заметила я, показывая на вышитую подушку, которую подложил себе под руку Алексис.

– Ей всегда нравились хорошенькие мальчики, – заметил Алексис.

– Тревор Блейк был ужасен, – вставила я, пытаясь защитить Джулию.

– Итак, – сказал Фред Гарднер, меняя тему разговора, – когда вы начинаете свою учебу и где?

– Флоренс не стремится учиться, – заметил Джорджи. – Она предпочитает поработать.

– Вы об этом пожалеете, – продолжал Гарднер.

– Пожалею? – переспросила я. Мне стало понятно, что я его боюсь.

Мой отец встал.

– Всем нужно образование. Даже девушкам, – заявил Фред Гарднер.

– Может, попробуем вишни в бренди. Они превосходны, – сказал отец, выходя из комнаты и направляясь в кухню. Он старается остыть, решила я.

Я тоже встала, подошла к окну и села на желтый шелковый пуфик, чтобы подождать, когда вернется отец.

– Этот парень Купер, – услышала я слова Джорджи, – он на всех так действует…

– Только не на меня, – ответил Фред Гарднер. – У меня – иммунитет. Но конечно, мне тоже пришлось пережить несколько подобных драм в своей жизни, хотя и с более стоящими людьми… Итак, – он снова обратился ко мне, – такая взрослая девушка, и все еще живет с отцом в одном доме?

Я только собралась ответить ему, но вошел отец с другим подносом, там стояла глубокая ваза и шесть маленьких стеклянных пиал.

– Она была слишком чопорной. В этом все дело, – неожиданно вернулся к прежней теме Фред Гарднер.

– Кто чопорный, малыш Купер? – спросил Джорджи.

– Джулия.

Я подалась вперед, чтобы слышать, как отец будет защищать ее. Он сказал:

– Да, она стала такой в последнее время. Мне кажется, что это сделал с ней Лондон.

Защищай ее, подумала я. Я вложила ему в руки меч.

– Она страдала от недостатка чувства реальности, – опять сказал Фред Гарднер.

– А как насчет нас всех? – спросил Мишель, возвращаясь в комнату.

Я наблюдала за отцом, он раскладывал вишни по пиалам, стараясь, чтобы в каждой из них было одинаковое количество ягод.

«Покажи, на что ты способен», – молила я его.

Но он хотел проявить свою объективность.

– Она была немного жалкой, – ответил отец.

Я выбежала из комнаты и остановилась в холле. Мне хотелось отомстить отцу, и сразу же. Я позвонила Люку. Он был дома. Я слышала смех, мужской смех.

– Я могу приехать? – спросила я Люка.

Я слышала, как он тяжело дышит в трубку.

– Почему бы и нет? – ответил он. Люк был поражен, когда открыл мне дверь, и я стояла перед ним со своим чемоданом.

– Всего на несколько дней, пока я не найду себе квартиру, – успокоила его я.

– Ты поссорилась со своим приятелем? – спросил он, беря чемодан.

– Нет, со своим отцом, – был мой ответ.

5

У Люка была только одна кровать, и поэтому мы занимались любовью. В тот момент мне казалось, что это самая подходящая вещь. На следующее утро мы позавтракали в кафе и вместе пошли в студию. Одна фотомодель сказала мне, что она отказывается от квартиры и переселяется к своему жениху. Я прекрасно соображала, что Люк никогда не станет моим женихом, и пошла посмотреть квартиру. Так как Люк был занят работой, я позвонила Нгуену и попросила, чтобы он помог мне перевезти мои вещи от отца в маленькую квартирку на Рю дю Бак.

– Поклянись, что ничего не скажешь ни отцу, ни Мишелю, – просила его я. Нгуен кивнул и дал мне немного звездчатого аниса. Он утверждал, что эта приправа хорошо действует на пищеварение.

Я взяла с собой только один чемодан с одеждой, несколько книг и вышитые подушки из дома Джулии. Мне хотелось стать подобной быстрой и гладкой стреле. Ничем не отягощенной, как шпион во время задания. Мне следовало стать невидимой, осторожной и ничем не связанной.

Я вернулась в студию, выполнила свои сложные и никому не нужные обязанности, а потом отправилась домой, чтобы съесть свой немудреный обед, состоящий из яичницы и тарелки тертой моркови, я все это купила в кулинарии.

Я подумала, что после обеда придется мыть посуду и ложиться спать. Если бы я привыкла к простому течению моей новой жизни, четко зная свои обязанности и ограничения, я бы смогла выжить.

Но все это было подобно балансированию на плохо натянутой проволоке.

Моя комната была расположена на узкой улице. Нужно было войти в проход между кулинарией и булочной, подняться вверх по лестнице с толстыми деревянными перилами, пройти по коридору, выложенному красными плитками, подняться еще на два пролета, и там скрывалась моя дверь, как страшная жаба, под самой лестницей, которая шла вверх до самого чердака. Комната была хитро разделена на место для спанья, место для гостиной, если вам этого так уж хотелось, кухоньку и ванную комнату. Кухня была просто узкой щелью между ванной и внешней стеной. Ванная – узкий закуток между кухней и тесным туннелем, который служил мне вместо прихожей. Надо всем этим нависали антресоли, на них лежал мой матрац, как толстый слой синего желе. Антресоли так же были удобны для спанья, как верхняя полка в купе вагона второго класса. Их основная привлекательность состояла в том, чтобы влезать на них по широким деревянным перекладинам короткой лестницы.

Снаружи здание выглядело ужасно! Но еще хуже и тоскливее оно было внутри. Мне казалось, что если я буду здесь жить, я стану похожа на него. Я чувствовала, что меня окружают отчаянные попытки людей просто выжить. За перекошенными дверями жили потерянные души, артисты и алкоголики! Разбитые деревянные перила, облупившиеся каменные стены казались просто жуткими. До смерти Джулии я всегда ждала, что со мной будут случаться только прекрасные и удивительные вещи – это она сказала мне так. Я все ждала, когда же у меня начнется настоящая жизнь. Настоящая жизнь, полная великолепных свершений. Теперь я поняла, что лучше ничего не ждать от жизни.

Меня мог спасти только порядок. Я методично убирала постель утром, прежде чем идти на работу. Я записывала каждый потраченный мною франк. Я купила пылесос и пылесосила комнату несколько раз в неделю. Мне не хотелось, чтобы кто-то приходил ко мне в гости. Это была моя скорлупа, моя оболочка. Я не приглашала сюда Люка. Если у меня будет интимная связь в моей новой жизни, она будет с необыкновенным существом, с незнакомцем. Я верила, что ко мне вернется то, что я потеряла, не Джулия, но кто-то иной, чье существование на земле сможет как-то заменить все утраченное после смерти Джулии. Я верила, что мои страдания будут вознаграждены. Я с радостью терпела все лишения, мне хотелось страдать еще больше, чтобы быть уверенной в благополучном исходе.

Я беспрекословно выполняла все задания Делаборда: носила пакеты, мыла пол в студии, ездила на метро в разные концы Парижа, чтобы достать там самые невероятные, огромные и нелепые декорации. Я занималась макияжем его фотомоделей. Делаборд купил мне большой черный саквояж, который содержал в себе множество пластиковых баночек с косметикой для любого оттенка кожи. Я ненавидела развозить пакеты, боялась и не любила метро, плохо убирала студию, но у меня был запас упорства. Мне всегда было неприятно, когда мои пальцы в первый раз прикасались к лицам моделей, мне не нравилась их кожа. Но как только я накладывала на них тонирующий грим, закрывавший поры, и пудрила их так, что, казалось, кожа становилась как чистый фарфор, каждое лицо для меня становилось просто чистой поверхностью, над которой я работала с радостью. Делаборд предпочитал, чтобы у его моделей были бледные лица, как у мертвецов, и ярко-красные губы.

Я не разговаривала с фотомоделями, но внимательно прислушивалась к их болтовне, рассказам о приятелях и билетах на самолет до Милана. Их приятели всегда доставляли девушкам только неприятности, забирали деньги, удирали из города и изменяли с их подругами.

Студия была местом, где высокие и тощие девицы работали в красноватой полутьме, чтобы получился так называемый холодный идеал в остром сером звездном свете, достигаемом с помощью вспышки и камеры «Балкар» на фоне неизменного серого картона. «Балкар», металлическая коробочка с длинным шнуром, прикрытая сверху серебристым зонтом, при работе щелкала, как выключатель. Звук ее затвора был тяжелым, металлическим, механическим и, как ни странно, округлым. Не было никакой музыки. Когда Делаборд работал, казалось, что весь воздух в длинной красной комнате был притянут к съемочной площадке. Люк и я готовили этот важный и мимолетный момент. Нас не было видно, мы находились вне освещения. Мы включали электрические фены, чтобы развевались волосы, и дергали за нейлоновые нитки, прикрепленные к подолу модели, чтобы создавалось восприятие движения. На мне был комбинезон, как у механика в гараже, я могла вытирать об него руки и не боялась ползать в нем по полу.

В первые месяцы работы у Делаборда мои действия были просто примерными, я все делала автоматически. Я выполняла работу, а он мне платил раз в четыре недели. Я стала лучше работать, и он повысил мне зарплату. Я научилась хорошо гримировать, и модели выглядели все более бледными и прекрасными.

Я разрешала Делаборду попивать кока-колу, купленную для себя, и от этого у него повышалось настроение. Я больше не заглядывала в глаза Люку, и он стал встречаться с одной из фотомоделей. Если я делала что-то не то, то на меня орали. Я экономила каждый франк и заставляла Делаборда оплачивать мне мнимые поездки. Мне никогда не приходилось выписывать чеки.

Самая большая ценность, которой я дорожила, была моя ссора с отцом. Необходимо было соблюдать дистанцию между нами, так же как и убирать мою комнатушку, чтобы не запустить ее окончательно и не сделать еще более убогой. Я не хотела быть его дочерью. Я буду стараться, чтобы во всем соответствовать стандартам Делаборда. Я стану подобием его ассистента с длинными темными волосами. Вот и все! Мне легко было находиться в этом ограниченном замкнутом пространстве, оно не слишком стесняло мои движения. Проходили месяцы, выполненные обязанности превратилось в рутину, и рутина стала моей единственной целью в жизни.

Однажды, когда я возвращалась домой с двумя бутылками минеральной воды, поднимаясь по бесконечным пролетам лестниц, я чуть было не упала, поскользнувшись на блевотине. Ее оставил бродяга, видимо из тех падших, которые спали у нас внизу и пользовались общественным туалетом, устроенным у лестницы. Запах мочи и пива вырывался из-за незакрытой двери. Мой внутренний голос вдруг сказал: «Ты слишком молода, чтобы так жить! Тебе не помешает немного развлечься!»

В тот же вечер приятель приятеля взял меня за руку, когда я потянулась за бокалом вина, сидя за столом, где кроме меня было еще четырнадцать человек. Мы собрались в дешевом ресторанчике. После этого я провела с ним ночь в дешевой гостинице.

Позже он сказал:

– Ты можешь здесь пока остаться. Моя подружка вернется только завтра днем.

Я подумала, как чудесно, когда ты все знаешь заранее.

Мне не хотелось, чтобы меня обманывали, поэтому я сама начала с обмана. Я не встречалась с холостяками и свободными мужчинами, а искала тех, кто был женат или жил с постоянной женщиной. До того момента, пока я знала, что некоторые вещи были для меня невозможны, я была спокойна. Манекенщицы ненавидели женатых мужчин, они тратили все свое свободное время, планируя заговоры против соперниц. Я хотела твердо знать, что мои соперницы уже существовали, что я не могла выиграть этот гейм. И мне это удалось.

Мне казалось, что вся моя жизнь разделена пополам. В студии я хорошо работала и слыла очень исполнительной. За ее пределами я была кем-то другим. Я никогда не приводила мужчин к себе домой. Я никогда не спала с ними ночью, а только днем, в чужих комнатах. Иногда между занятиями любовью я могла поспать и когда просыпалась, то никак не могла сориентироваться, где же нахожусь. Но мне, как ни странно, нравилось, прикосновение незнакомого влажного полотенца и запах чужого мыла. Стиль подобных встреч соответствовал моей точке зрения на мир – неприятный, жестокий и краткий контакт. Вот и все!

Единственная этическая норма, которую я приняла на вооружение, это то, что я никогда не заводила связи с мужчиной, женатым на знакомой мне девушке. Это стало нормой для меня. А так я шла по жизни, как конь по шахматной доске. Я могла двигаться по кривой, и мне нравились разные мужчины.

Проходили месяцы, и у меня было множество встреч, и я поняла, что мои желания возросли, и часто я уже не могла бороться с ними.

Когда я хотела мужчину, я не останавливалась ни перед чем, пока не завлекала его в постель. Но очень часто это была даже не постель. Было здание, где были собраны под одной крышей студии, и проявочные, и печатные лаборатории, оно называлось Фо-Леб. Я посещала его несколько раз в неделю с поручениями от Делаборда. Там были фотографы и ассистенты и темные просмотровые залы и комнаты, где можно было запереть дверь.

Мои две стороны жизни редко пересекались. Если вдруг в студию забредал привлекательный мужчина, я не могла нормально вести себя я или уходила или глупо себя вела.

Однажды мы фотографировали какую-то актрису. Пока она была на площадке, ее приятель, высокий англичанин с ясными глазами, ожидал в гримерной, где я уговорила мастера Реми, чтобы он занялся моей прической. Англичанин тем временем просматривал записную книжку так, чтобы мы могли понять, какой он занятой человек. Он также следил, что делал Реми с моими волосами.

– Густые черные волосы, тяжелые и прямые, – сказал он таким голосом, как будто ел сладкий персик. – Азиатские волосы!

Я почувствовала на себе его взгляд: он обжег меня, как заряд слепящего электричества, горячий и пульсирующий.

– Спасибо, большой мальчик, хочешь еще Май Тай? – ответила я ему тоненьким певучим голоском. Мне казалось, что именно так может разговаривать китайская девушка из бара. Он вскочил и почти выбежал из гримерной.

В следующий раз был писатель, чей портрет Делаборд делал для обложки его книги. Так случилось, что мы вместе вышли из студии. Дверь закрылась, и мы остались одни в ярко освещенном холле. Он был уже немолодым и не слишком-то интересным. Он стоял недалеко от меня, и я видела у него на щеках веснушки и ощущала запах его кожи. Мне хотелось прижаться ртом к его губам. Я почувствовала поцелуй еще до того, как это случилось. Пока мы стояли друг против друга, я так покраснела и… ничего не случилось.

– Нам лучше все прекратить, или же могут быть неприятности, – сказала я и пробежала мимо него к двери. Я не оборачивалась и больше никогда не видела его. На следующий день, чтобы доказать самой себе, что я не струсила, я провела час в постели с мужем женщины, работавшей в Элле, и еще некоторое время с фотографом, жившим недалеко от Плас-Пигаль.

В шкале оценок отношений дружба недалеко ушла от сексуальных приключений. Я относилась к ней почти так же, только вместо совокупления мне нужны были признания. И вместо огромного количества разных тел у меня был только один друг, и это была Сильви. Я знала о ее жизни почти столько же, сколько и она обо мне. А она знала о моей жизни гораздо больше, чем могла это переварить! Сильви была нимфоманкой. Она была пухленькой блондинкой, похожей на куколку. Даже пожилые мужчины приставали к ней на улице. Она вполне могла работать манекенщицей, ей бы хорошо платили за то, как она выглядела, но она не занималась ничем.

Она жила то с матерью, то с мужчиной по имени Марк. Ему тогда было сорок, а Сильви – семнадцать. Если у меня были приключения, у Сильви были любовные связи. С пятнадцати лет у нее было три связи. Ее мать не возражала, она сама была такой же.

Мать Сильви была клиенткой моего отца. Ее звали Сюзи Амбелик, и она жила вне брака с разными богатыми мужчинами. У нее было сложное прошлое и неприятный голос. Когда я маленькой бывала в лавке отца, я с ужасом и интересом слушала рассуждения мадам Амбелик по поводу тонов, в которых выдержана ее столовая, и о разных красивых подарочках, которые ей дарили ее мужчины.

От ее голоса могли треснуть стекла в витринах. Мишель прозывал ее василиском. Отец объяснил мне, что это была волшебная змея, живущая в колодце и способная напускать на человека порчу. Я не думаю, что мадам Амбелик была волшебницей – ее простые платья, животик и седина сразу же исключали ее из ранга искусительниц. Я всегда знала, что у нее есть дочь, немного моложе меня, но мы не ходили в одну и ту же школу, и отец никогда не был расположен к близкому знакомству со своими покупательницами.

Я встретила Сильви вскоре после того, как умерла Джулия, и когда еще жила в доме отца. Мы оказались вместе на одном ленче, Сильви и я почти не разговаривали друг с другом, но опять случайно встретились в тот же вечер в одной компании на Рю-Фонтен, и подружились.

Сильви умела внимательно слушать. Ее мать говорила, что это одно из двух самых ценных качеств женщины. Другое достоинство – уход за собой. Пока я говорила, Сильви не сводила с меня глаз. Она никогда не осуждала меня за мои поступки. Она могла плохо отзываться только о тех людях, с кем никогда не встречалась, поэтому она никогда не соглашалась со мной, что мой отец был страшным грешником. Но зато Делаборд, которого она никогда не встречала, был в ее глазах настоящей свиньей. Я могла рассказывать Сильви о всех моих похождениях, хотя, чтобы не выглядеть совсем развратной, я ей каждый раз объясняла, что немного была влюблена в того или иного мужчину.

Поэтому человек, исправно плативший мне за мои труды, стал объектом нашей общей ненависти, а незнакомцев, с которыми я спала, мы могли обсуждать хоть целыми часами. Иногда она мягко замечала:

– Мне кажется, у тебя в жизни слишком много мужчин.

Она была единственной, кто посещал мою маленькую квартирку.

Я писала Джеральдине и доктору Эмери. По моему новому адресу пришло письмо от мистера Леона. Он сообщал, что скоро мне поступят деньги из Швейцарии. Я решила, что не допущу, чтобы наследство Джулии помешало мне вести жизнь нищенки, но сумма оказалась небольшой. Мистер Леон намекал, что попозже придет более значительная сумма, и прислал мне бумаги, которые я должна была подписать и отправить обратно в течение месяца. Иногда мне звонили старые друзья Джулии, которые смогли узнать номер моего телефона. Обычно они звонили рано утром.

– Первое, что я должен сделать утром, – это позвонить тебе, обычно говорили они. Джеральдина писала мне длинные письма о своем весеннем (летнем) саде и тому подобном.

Мне кажется, тебе будет приятно узнать, что мы назвали малышку Джулией, написала она мне. Меня от этой новости передернуло. Джеральдина заехала ко мне как-то летом, пригласила на чашку чая в кафе. Она купила мне книгу о Беллини. Мы обе уверены, что Джулия хотела бы именно этого.

Американцы были совершенно другими. Приезжали мужчины, знавшие Джулию еще в юности в Нью-Йорке, «до всех этих европейских дел». Были богатые матроны, посещавшие вместе с ней школу. Они казались мне такими допотопными из-за своих традиционных светлых крашеных волос и бежевых туфель. Эти ее сверстницы выглядели гораздо старше Джулии!

Они останавливались в больших отелях и приглашали меня на бокал вина. Им хотелось выплакаться, и, еще не сделав первого глотка, они заливались слезами, а потом и я тоже начинала плакать.

– Так рано, – говорили они. Миссис Поумренд, лучшая подруга Джулии, когда они были подростками, открыла свою коричневую сумочку из кожи ящерицы и дала мне стодолларовую бумажку. Я попыталась вернуть ее назад.

– Мне не нужно, – объяснила я.