Текст книги "Демоны Боддеккера"

Автор книги: Джо Клиффорд Фауст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

В конце концов я решил, что это совершенно не важно. Я смертельно ранил Дьяволов, и они, хотя еще и не умерли, харкали кровью. Не приходилось сомневаться (работаю я на Пембрук-Холл или уже нет), агентство не допустит, чтобы я свидетельствовал перед судом. Уж больно невыгодные для них показания я могу дать. Окончательная гибель Дьяволов – лишь вопрос времени. Очень скоро вся эта история окончательно взорвется и «Миру Нано» придется рекламировать «Наноклин», «Нанопасту» и прочие свои товары с помощью пещерных людей или человекообразных обезьян.

Возвратиться домой оказалось удивительно приятно. Помнится, во времена Пембрук-Холла хоть я и презирал свою квартирку, но все равно неизменно обретал в ней убежище от Царящего в агентстве хаоса. Однако тогда, возвращаясь, я не испытывал такого блаженства, как сейчас, отворив дверь и войдя к себе. Больничный пакет с вещами я зашвырнул на кофейный столик, а сам вытянулся на диване и глядел на небо над Манхэттеном, пока глаза сами собой не закрылись и я не задремал.

Когда я проснулся, было уже темно. Я включил свет и заказал в «Пекин-бадди» большую порцию вегетарианского карри. Но в последнюю минуту сменил заказ на добрую порцию ростбифа – в честь ФБПЖ.

К десяти часам я поужинал и почувствовал себя более или менее прежним Боддеккером, а потому приступил к сборам для переезда в Принстон. Снял гравюры Дженсена и Магрита. Начал разбирать одежду на три кучи: взять с собой, отдать на благотворительность, сдать во вторсырье. Проредил коллекцию игрушек. Старинный проволочный Слинки, за которого я так дорого заплатил, и заводные роботы от мистера Себастьяна остались на прежнем месте. А полный набор двигающихся фигурок, прототипами которых служили Дьяволы – включая непременную смешную зверюшку Блупо, чудо-шимпанзе, – пошли прямиком в корзину для вторсырья. В последнюю минуту я все же спас оттуда две фигурки, так и не успевшие выйти в производство: Боддеккера и Джимму Джаза.

Около полуночи я как раз перебирал коллекцию музыкальных чипов, когда в дверь постучали – сперва тихонько, потом громче. Я замер на месте, не зная, стоит ли открывать. А вдруг это наемные убийцы или мстители из ФБПЖ? Я решил подождать. Если незваные гости явились с какими-то злодейскими целями, запертая дверь их не остановит – но пока они будут ее взламывать, я успею позвонить в экстренную службу спасения. Я вызвал на часы нужный номер и готов уже был нажать кнопку, когда постучали снова. На сей раз стуку вторил тихий голос:

– Боддеккер?

Я спрятал часы в карман, подошел к двери и, удостоверившись, что не ошибся, отпер замок и впустил Хонникер из Расчетного отдела. Она выглядела уже не такой измученной, как на той памятной встрече с ФБПЖ – наверное, успела слегка отдохнуть. Но феромоны были тщательно смыты, а платье и макияж поражали своей простотой. Может быть, это была лишь маскировка, но я, хоть убейте, не сумел отгадать, с какой целью.

– Привет, – тихо сказала она, скидывая с плеч пальто.

– Привет.

Хонникер оглядела гостиную.

– Куда-то уезжаешь? Я кивнул.

– За город.

– Надолго? Я пожал плечами.

– До тех пор, пока не смогу вернуться в бизнес. Она прошла к столу и взяла фигурку Боддеккера.

– Я слышала, тебя выгнали.

– В маленьком городе новости разносятся быстро. – По-моему, они совершили большую ошибку. Я покачал головой.

– Они поступили так, как лучше для компании. Ничего другого я и не мог ожидать.

– Вся эта история с Дьяволами принимает плохой оборот…

Фраза повисла в воздухе. Наступила долгая пауза.

– Боддеккер? – Хонникер произнесла это тем самым голосом.

– Это уже не моя проблема, – решительно сказал я.

– Но это проблема агентства. Они там просто не понимают, как ты им нужен именно сейчас. Ну, то есть ты был нужен им, когда они чуть не потеряли контракт с «Радостями любви», ты был нужен им, чтобы заарканить «Бостон Харбор», они рассчитывали именно на тебя в борьбе за «Мир Нано». Но они не понимают, как ты нужен им сейчас, когда близится конец света.

– Тебя послал Левин? – спросил я.

– Нет. – На ее лице отразилась такая горькая обида, что У меня сердце дрогнуло.

– Не переживай. – Я шагнул и взял у нее из рук маленького Боддеккера. – В конце концов непременно отыщется выход. В Пембрук-Холле иначе не бывает.

Я поставил игрушку на стол.

– Да, но они собираются разыгрывать матч без одного из идущих игроков.

– И кто бы это? – резко осведомился я, снова поворачиваясь к ней. – Хотчкисс, Мак-Фили или Абернати?

Глаза ее начали затуманиваться слезами. Я отвернулся.

– Так нечестно, – пролепетала она.

– Я не сам уволился.

– Ты нужен им, Боддеккер. Твой талант, твои способности. Ведь это ты создал…

– Что?! – Я погрозил ей пальцем.

– Ты открыл Дьяволов, – сказала она. – Ты начал кампанию для «Мира Нано». И ты должен стать тем, кто завершит ее.

– Именно это я и сделал, – сообщил я. – Именно для этого и предназначалось «Стать Дьяволом». Все, что мне остается – только отойти в сторонку и наблюдать, как жернова правосудия сотрут этих мерзавцев в порошок.

– Не самое приятное занятие, – заметила она.

– Возводить их на пьедестал тоже было не пикником. Хонникер из Расчетного отдела судорожно сжала руки и

поглядела на фигурку Боддеккера. А потом – на меня.

– Пембрук-Холлу нужно, чтобы ты вернулся.

– Чтобы они могли бросить меня на растерзание? – Для пущего эффекта я выдавил из себя горький смешок. – Прости. Они уже это сделали.

– И… – Ее пальцы разжались, затрепетали и соединились вновь. – Мне тоже нужен ты.

– Я тебе нужен или ты меня хочешь?

– Ради тебя я даже переориентируюсь. Кажется, я готова пойти на такой шаг.

– Это ради тебя или ради твоего положения в Пембрук-Холле?

– Ради меня, Боддеккер. Я кивнул.

– Согласен. Но является ли мое возвращение в Пембрук-Холл непременным условием?

Она нервно сглотнула, руки ее опять затрепетали.

– Между нами с Моллен все кончено. «Стать Дьяволом» все разрушило. Стало ясно, что она выбрала один путь, а я другой. Мы пытались как-то все наладить, но…

Слова застряли у нее в горле.

– Ничего не вышло, – закончил я за нее.

– Она вышвырнула меня.

– И тебе негде жить. Хонникер покачала головой.

– Пока что я поселилась у Бродбент. Но я слышала, в Принстоне очень хорошо.

Я сделал вид, что не понял намека.

– Мне нужно, чтобы рядом со мной кто-нибудь был.

– Я? Или просто кто подвернется?

– Ты, конечно. А предложение переориентироваться? Клянусь Гайей, я бы не предложила этого ни ради кого другого.

– Мне придется вернуться в Пембрук-Холл?

– Боддеккер, дело совсем не в…

– Тогда пусть Левин сам придет ко мне и предложит работу, чтобы я мог отказать ему прямо в лицо. Но не впутывай сюда наши отношения.

– Мне нужно, чтобы рядом со мной кто-то был. – Глаза у нее покраснели, в любую минуту могло начаться извержение.

– А можно мне работать на «Штрюселя и Штраусса»? Можно работать на «Мак-Маона, Тейта и Стивенса»? Или, коли на то пошло – можно мне работать на «Красный Крест» или на «Фонд генетической поддержки Казахстана»? Или – просто сидеть дома и писать мемуары, потому что я получил сногсшибательное предложение от «Тайм-Лайф-Уорнер-Аней-зер-Буш»?

– Боддеккер…

Ожидаемый мной поток наконец хлынул. Слезы лились ручьями, по обеим щекам. Хонникер не всхлипывала, не рыдала. Как будто кто-то взял и включил кран. Вся беда в том, что я знал – это настоящие слезы. И мог только вообразить, что она чувствует – не самые приятные ощущения. Мне хотелось лишь одного: подхватить ее на руки, отнести в спальню, бережно уложить в кровать и прошептать слова, которые она так жаждала услышать. «Только ради тебя…»

Я отыскал в больничном пакете носовой платок и протянул ей. Она промокнула лицо.

– Уже поздно, – сказал я. – Тебе лучше идти.

Она невольно шагнула назад, открыв рот от удивления.

– Мне надо складываться, – пояснил я. – Я уезжаю.

– Боддеккер… – Голос ее прервался.

Тщательно следя за тем, чтобы невзначай не коснуться ее, я обошел Хонникер и открыл дверь.

– Уже поздно.

– Слишком поздно?

Я промолчал, все также держа дверь нараспашку.

– Уже слишком поздно, Боддеккер? Ответь мне!

– Тебе лучше идти.

Еще несколько секунд она простояла, замерев на месте. Именно такой я и помню ее по сей день.

– Я не забуду тебя.

– Это хорошо или плохо? – спросил я.

– Узнаешь, – произнесла она – и направилась к двери. Мое сердце сжималось при каждом ее шаге.

Я ничего не мог с собой поделать. Когда двери лифта отворились, я окликнул ее.

– Эй.

Она оглянулась. В глазах вспыхнула надежда.

– Для тебя, – сказал я. – Это все для тебя.

И поспешно отступив в квартиру, закрыл дверь, запер ее и привалился к ней спиной, медленно сползая на пол. Я крепко-крепко зажмурился и, чтобы дать Хонникер время спуститься в вестибюль и выйти из подъезда, досчитал до ста. Потом досчитал до пятисот, чтобы дать ей время поймать велорикшу, а поскольку час был поздний, прибавил до тысячи. Досчитал до двух тысяч, с учетом остановки у винного магазинчика, и наконец дошел до трех тысяч четырехсот двадцати, прикинув, что теперь-то она должна добраться до жилиша Бродбент.

Я поднялся и медленно вернулся в гостиную перебирать музыкальные чипы.

Раздался громкий настойчивый стук в дверь. Она меня пересчитала! Я ринулся к двери и распахнул ее настежь.

– Ты верну…

Передо мной стоял коренастый круглолицый мужчина с редеющей шевелюрой.

– Мистер Боддеккер? – произнес он, вопросительно посмотрев на меня.

– Я вас знаю? – Вид у него был смутно знакомый, но я не мог вычленить этого мужчину из дымки имен и лиц последнего времени.

– Меня зовут Рик Араманти, я сержант департамента полиции города Нью-Йорка, участок на Мэдисон-авеню.

Я шагнул назад, меня разбирал смех.

– Да, я вас помню. Чем могу служить? Он показал свой значок.

– Можете пойти со мной. Вы арестованы по обвинению в заговоре, преступном намерении и подстрекательстве к жестокому обращению с животными, убийству животных и осквернению смертных останков животных.

Я непонимающе уставился на него.

– Собака была уже мертва, когда мы получили ее. Араманти поставил меня лицом к стене, обыскал и заковал в наручники. Снова разворачивая к себе, он заметил:

– По-моему, вы правы. Я вас знаю. Так как там насчет рекламы службы знакомств, которую вы собирались выпустить?

– Не прошла, – ответил я.

Когда он выводил меня к ждущему у подъезда велорикше, я разглядел на противоположной стороне улицы несколько знакомых лиц. Увидев, что я смотрю на них, они отвернулись, печально покачивая головами. Их было пятеро: Левин, Харрис, Финней, Спеннер и Хонникер из Расчетного отдела.

В тюрьме оказалось не так уж и плохо. Мне оставили ноутбук, так что я мог читать и писать. Моим соседом по камере стал растратчик, отданный на милость донельзя загруженного и страдающего от непризнанности общественного защитника. У нас с соседом было крайне мало общего.

Что же до остальной части населения тюрьмы, я сделался чем-то вроде знаменитости местного масштаба. Едва уяснив, что собака была уже мертва, когда ее отдали Дьяволам, все принялись осыпать меня вопросами о мире рекламы и о том, какие Дьяволы на самом деле. Пара-другая гангстеров заходила узнать, как бы им заключить контракт с рекламным агентством. Я самым учтивым образом посоветовал начинать с мелких местечковых агентств и постепенно продвигаться наверх.

Единственно, с кем возникли проблемы – это с двумя членами ФБПЖ, дожидающимися отправки в Буффало: они взорвали исследовательский центр, уже почти создавший искусственный аппендикс. При этом бомбисты поджарили нобелевского лауреата и двух его ближайших помощников. Однако власти привели в действие какие-то юридические механизмы и обоих негодяев довольно быстро убрали. Вся эта история заставила меня задуматься: почему же Линду Утконос-Хилл так и не посадили за взрыв в агентстве и дальнейшее подстрекательство к массовым беспорядкам? Я решил, что Пембрук-Холл положил дело под сукно в попытке умилостивить ФБПЖ. Если процессу и дадут ход – то, без сомнения, лишь после слушания моего дела.

Глобальная ирония заключалась в том, что я бы мог в любой момент выйти из тюрьмы. За меня назначили залог, пусть и высокий, но не совсем непосильный. Мне требовалось всего-навсего заложить дом, в который я не успел даже ногой ступить, – и меня бы ждала свобода. Но я категорически не хотел этого делать. Просто не мог. Я столько всего перенес, чтобы начертать на доме в Принстоне свое имя – и ни за что на свете не собирался снова оставаться на мели. Дому придется подождать меня.

Кроме того, оставаясь в тюрьме, я тоже в некотором роде делал заявление – и надеялся, что мои бывшие коллеги по Пембрук-Холлу услышат его.

И наконец, время в тюрьме заставило меня задуматься…

Но дни проходили не только за размышлениями. Пару раз в неделю я встречался с адвокатом и обсуждал процесс, который готовило против меня государство на пару с ФБПЖ. Мы прикидывали, какую помощь могут получить мои обвинители от Пембрук-Холла. Адвокат не проявляла особого энтузиазма касательно шансов на победу, но не была и совсем уж пессимисткой. По данным последних опросов, ФБПЖ имел отрицательный рейтинг сорок пять процентов, и никаких признаков, что он станет лучше, видно не было. Если бы я просидел в тюрьме достаточно долго, ФБПЖ бы, глядишь, взорвал еще один медицинский центр, после чего в мире не нашлось бы суда, который бы признал меня виновным. С другой стороны, если ФБПЖ удастся внушить двенадцати разгневанным присяжным, что именно я стою за тем, что получило название «Инцидент с собакой», тогда… Тут моя защитница обычно умолкала и отворачивалась к окну.

В остальное время я скачивал себе на ноутбук книги из удивительно богатой тюремной библиотеки и развлекался кое-какими собственными писаниями. Теперь я получил возможность смотреть телевизор, наблюдая при этом непосредственную реакцию рядового – ну, в определенном смысле, рядового – зрителя. Остальных заключенных ужасно забавляло, что я в восьмидесяти пяти процентах случаев могу определить, какое именно агентство выпустило ту или иную рекламу, еще до окончания ролика.

Помимо телевизора и волокиты, связанной с положением подследственного, я практически не общался с внешним миром. Часы у меня конфисковали, так что обычными каналами я не получал ни звонков, ни писем. За решетку ко мне дошло только два послания. Одно от Весельчака, который интересовался, как у меня дела и чего это я такого вытворил, что меня упрятали в тюрягу, а заодно сообщал, что он специально записывает выпуски «Бей-Жги-шоу», чтобы мы могли как-нибудь посмотреть их вместе. А второе от Рингволд – она спрашивала, можно ли меня навестить. Я так истосковался по новостям, что думал принять ее – лишь для того, чтобы обнаружить ее имя в списке супружеских посещений. Я решил больше с ней не связываться.

История с Рингволд только растравила обиду, мучавшую меня сильнее всего прочего – от коллег по Пембрук-Холлу я не получил ничего, вообще ничего. Как будто я сбежал и стал парией, как тогда смеялись надо мной братцы-Черчи. Интересно, хоть кто-нибудь вообще вспоминал или скучал обо мне? Заметили ли, что мой офис пустует, что табличка с моим именем снята? Может, бывшие друзья и думали обо мне, но боялись что-нибудь предпринять и не могли даже послать сообщения, опасаясь, что чужой феррет его перехватит?

Все это лишь добавляло пищи для размышлений.

Вот почему для меня оказалось таким сюрпризом, когда в День Благодарения сказали, что ко мне пришел посетитель. Я не знал, чего ждать. Только что я закончил разговор с рыдающей матушкой, которой сквозь зубы лгал, какие у меня отличные шансы. Было тяжело признаваться ей, что я за решеткой, но поневоле пришлось сделать это почти сразу – я боялся, что она услышит это в очередном монологе Гарольда Болла. И хотя бы однажды оказался в чем-то прав. Через три дня после моего ареста новость просочилась в прессу, и мистер Болл со своими писаками не преминули наброситься на меня.

Я спросил охранника, кто ко мне пришел. Он глянул на свой слейт.

– Пожилой джентльмен. Фамилия… Левин.

Я задрожал, глаза у меня наполнились слезами.

– Вам нехорошо?

– Передайте ему, – прохрипел я, – проваливать ко всем чертям.

Охранник кивнул.

– Он предполагал, что вы можете так сказать.

– Зачем вы мне об этом рассказываете?

– Он велел передать, что если вы не примете его, он обчистит кого-нибудь в подземке и попадется, чтобы вам уж точно пришлось с ним поговорить.

Я покачал головой.

– Флаг ему в руки.

Охранник вздохнул.

– Сегодня День Благодарения. Ну неужели вы не можете хоть на день отложить все разногласия в сторону и хотя бы поздороваться со стариком? Ведь именно он привел вас на этот свет, разве не так?

«Нет, не он», – чуть было не сказал я, однако вовремя спохватился. Левин и впрямь выказывал мне чисто отцовское доверие, а в схватке за «Их было десять» практически выполнил роль повитухи в нелегком рождении Дьяволов.

– Просто скажите: «Привет, папа». Вас не убудет, особливо в День…

– Да помолчите, пожалуйста, – сказал я охраннику. – А то меня так затошнит, что я даже индейку есть не смогу. Передайте мистеру Левину, что я его приму.

Меня отвели в залитую светом комнату с большим деревянным столом и такими же стульями. Посередине стола стояла кофеварка, а рядом чашки, сахар и синтетические сливки. За одним концом стола, улыбаясь и кивая, сидел Левин.

Я поглядел на охранника.

– Разве нас не полагается разделять стеклянной перегородкой или чем-то в этом роде?

Охранник пожал плечами и оставил нас одних.

– Я уладил это с мэром, – объяснил Левин, показывая на зеркало у себя за спиной. – Это одна из комнат для допросов. Они не слушают, но наблюдают – на случай, если ты вздумаешь оторвать мне голову. Хотя, думается, у тебя на то все права.

Я так и стоял у двери.

– Что привело вас сюда?

Левин подошел ко мне, похлопал по плечу и пожал руку.

– Как поживаешь, сынок? Кофе? Или старого доброго «Бостон Харбор»?

– Боюсь, я не вполне понимаю, зачем вы здесь. Левин налил себе полную чашку кофе, понюхал и стал

прихлебывать, не добавляя молока.

– Боддеккер, я когда-нибудь говорил тебе, почему мне так не хватает Пэнгборна?

Я закатил глаза и покосился на двустороннее зеркало. Быть может, если принять угрожающий вид, меня уведут?

– Мне не хватает Пэнгборна, – продолжал свое Левин, – из-за того, кем он был. Начинал он писателем, сочинял рекламы. Ты ведь знал, да?

Я кивнул.

– А знаешь ли ты о его вкладе в Пембрук-Холл?

– Кроме «С-П-Б»?

Левин хохотнул и снова отпил кофе.

– Он выбился на самый верх с должности писателя. Не продавец, не контактное лицо, не посредник по общению с прессой, не художественный редактор. Не будь он писателем, он бы не мог вечно бдеть, не мог бы рассматривать проблемы, размышлять о них, взвешивать, терять из-за них сон и покой, никогда бы не принял самых важных решений. Полагаю, совсем как ты в эти несколько месяцев между возвышением Дьяволов и твоим арестом.

Я скрестил руки на груди.

– Простите мою нетерпеливость, но что-то не вижу, при чем тут все это.

– Благодаря Пэнгборну в Пембрук-Холле существует славная и благородная традиция рассматривать предложения наших служащих и, если возможно, проводить их в жизнь. Если же мы почему-то вдруг допустим ошибку, недосмотрев или пропустив нечто важное, мы льстим себя мыслью, что не слишком зазнались, дабы произнести три простых слова: «Простите. Мы ошиблись».

Ноги у меня вдруг ослабели.

– Наверное, я все же присяду, – сказал я, выдвигая себе стул.

Левин кивнул.

– А в твоем случае, Боддеккер, я могу с полным правом прибавить еще несколько слов: «Мы уволили не того, кого следовало».

– Вы пытаетесь сказать, что у Пембрук-Холла возникли проблемы?

– Возникли, – произнес Левин. – Хотя не уверен, что увидел бы их, если бы и предо мной, в свою очередь, не встал вопрос, лишающий сна и покоя.

– И что же за вопрос?

– Почему, ради всего святого, этот молодой человек позволил засадить себя за решетку?

– Понятно. – Я хотел улыбнуться. Но не улыбнулся.

– Мне даже кроссворды не помогали заснуть, – продолжал Левин. – А ответ ну никак не приходил, пока я не собрался идти за доброй порцией психотропов покрепче. Чтобы хоть одну ночку поспать нормально.

– И что же за ответ? – спросил я.

– Ответ был в том, что ты сидишь здесь потому, что не сидит кое-кто другой. Точнее, другие. Чтобы быть уж совсем точным, четверо других.

– По-моему, – сказал я, – мы видим одну и ту же картину.

– Именно. Наш график продаж, индекс рентабельности. Сердитых клиентов, не желающих иметь дело с Дьяволами.

Я прикрыл глаза рукой, чтобы он не заметил, как я возвожу их к потолку.

– Да, меня это тоже крайне огорчило. И мы пытались сделать все возможное, чтобы переломить ход событий. Даже отозвали другие ролики и начали заново с «Их было десять». Бесполезно. Полная катастрофа.

– А вы не думали сместить Фермана и сделать вожаком Дьяволов Тараканчика? – поинтересовался я.

Лицо Левина побледнело, он жадно приложился к кофе и пил, пока на щеки к нему не вернулась краска.

– Силы небесные, нет! С этим славным молодым человеком произошла самая пугающая перемена, какую я только видел. В дни моей молодости у нас было в ходу выражение «уехал в Голливуд». Знаешь, что оно означает?

– Что кто-то затонул в море на глубине пятьдесят футов? – предположил я.

Левин покачал головой.

– Что кто-то забыл и родню, и друзей и так о себе возомнил, как будто он пуп Земли. Что самолюбие его совсем ослепило, а реального мира вокруг себя он не видит. Точь-в-точь про мистера Замзу. История с Дьяволами ему совсем голову вскружила. О небо, мы бесконечно увязли с этими Дьяволами под предводительством мистера Мак-Класки.

– Что вы сказали?

– Что нам бесконечно лучше иметь дело с Дьяволами под предводительством Мак-Класки.

– Вы сказали, что «бесконечно увязли».

Плечи Левина поникли, будто он выдал государственную тайну.

– Ну и это тоже. Кажется, «Мир Нано» хочет раз и навсегда отмыть руки от Дьяволов.

– Отлично, – промолвил я. Левин покачал головой.

– И сказать не могу, как глупо я себя чувствую. А самое пугающее, мне просто не верится, как близок я был – это я-то, Боддеккер! – к тому, чтобы продать одного нужного за четырех ненужных. Хороша еще до меня доперло прежде, чем мы сказали арбитрам, что принимаем предложенную ФБПЖ сделку.

Я рассмеялся.

– ФБПЖ. Тут-то они для разнообразия были правы. Хотя не по тем причинам.

Левин кивнул и отпил кофе.

– И как же прошел арбитраж? – поинтересовался я.

– Именно затем я и предпринял эту небольшую вылазку. Теперь я понимаю, что ты сделал для нас и почему. И понимаю, что ты согласен гнить здесь, потому что убежден, будто нанес Дьяволам смертельный удар. Но, сынок, должен сказать тебе – ты ошибся. Если твоя уловка не сработает, мистер Мак-Класки со своими тремя друзьями продолжит делать что вздумается, а мир так и будет стыдливо отворачиваться, потому что это парни, которые продают «Наноклин».

Я видел, к чему он клонит.

– Простите, Левин, – Сказал я. – Я много думал с тех пор, как попал сюда, и ни за что не вернусь к вам.

– Даже ради того чудесного дома в Принстоне, который мне показывала Хонникер из Расчетного отдела?

Я метнул на него более суровый взгляд, чем он в тот момент заслуживал.

– Ни ради дома. Ни ради Хонникер.

– А как насчет Ранча Ле Роя? Или Сильвестр? Или Хотчкисса, Мак-Фили и Абернати? Ради Чарли Анджелеса? Как насчет твоего личного чувства справедливости?

Я чуть сменил позу.

– Для них уже слишком поздно. И для моего чувства справедливости тоже. Меня сейчас все устраивает. Я затеял эту историю с Дьяволами, и, пусть заплатил за это дорогой ценой, я же их и прикончил. – На лице у него было такое выражение, что я не удержался и задал вопрос, который не хотел задавать: – Ведь с ними же покончено, да?

Левин пожал плечами.

– Честно говоря, это-то меня и волнует. Ты сам сказал – во всем Нью-Йорке не хватит электричества, чтобы поджарить их на электрическом стуле. Уж как-нибудь они да выберутся из этой ситуации, и кто-нибудь подпишет с ними контракт: «Дельгадо и Дельгадо», «Маулдин и Кресс», «Штрюсель и Штраусе»…

– К сути, – перебил я.

– К сути. – Он кивнул. – Ты мне всегда нравился, я внимательно следил за твоими успехами. Твои работы напоминали мне лучшие образцы Пэнгборна, а поведение – меня самого, когда я был в твоем возрасте. Я старался чем можно облегчить тебе путь, включая и мои попытки свести тебя с Хонникер из Расчетного отдела. Увы, тут ничего не вышло. – Он покачал головой и налил себе еще кофе. – Это все еще не по сути. А суть, молодой Боддеккер, в том, что я вижу в тебе одну слабость, которая меня огорчает. И я хочу как-то это исправить.

– Так теперь вся беда в моей слабости? – Ситуация переставала мне нравиться.

Он снова отпил кофе и кивнул.

– Боюсь, что ты сражался во всех битвах, кроме Армагеддона, и собираешься как раз с нее и сбежать. Я хочу дать тебе шанс нанести завершающий штрих. Последний удар. Вбить последний гвоздь в крышку гроба. Покончить с этой историей раз и навсегда. Поставить в конце сценария жирную точку.

– Я не вернусь в Пембрук-Холл, – отрезал я.

– Я и не предлагаю тебе возвращаться, – ответил Левин. – Если ты сам не решишь. Все, что я хочу, – это чтобы ты закончил то, что начал.

Я во все глаза уставился на него. Сам не знаю, сколько времени я глядел. И наконец, заново проиграв в голове все, что он сказал, и убедив себя в его искренности, подался вперед и жестом попросил налить кофе.

– А теперь поподробнее, – сказал я, когда он протянул мне чашку.