Текст книги "Демоны Боддеккера"

Автор книги: Джо Клиффорд Фауст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Глава 10
Обоюдоострое лезвие вины

На следующий день идти на работу было невыносимо трудно – хотя я и знал, что иду туда в последний раз. А может, именно поэтому.

Строго говоря, день предстоял до предела загруженный. Мне полагалось проверить состояние кое-каких уже сданных сценариев – последних остатков не связанных с Дьяволами материалов, за которые я нес ответственность. А один, ролик для Церкви Сатаны, предстояло еще написать от начала до конца – до сих пор я все тянул с этим делом. Кроме того, мы с Дансигер должны были обсудить предполагаемый состав творческой группы. Я не сомневался, что меня попросят написать сообщение для прессы о смерти Шнобеля – я все еще не знал, как именно «старики» собираются объяснить ее общественности – и о присоединении к группе Грега Замзы. Вдобавок я помнил, что у феррета имеются записи о доброй полудюжине всевозможных встреч по тому или иному околодьявольскому поводу. И на всех встречах мне полагалось присутствовать.

Да, этим еще предстояло заняться, но ничто из этого меня не волновало. Я хотел лишь одного: собрать манатки и убраться восвояси. И собирался оставаться на работе ровно столько, сколько потребуется, чтобы забрать деньги, вложенные в акции. Ну и, пожалуй, слетать на цеппелине в Принстон – помахать кредитным слейтом перед носом хозяйки. Авось призадумается.

И что потом?

Я не знал. Единственное, что я знал тогда: надо спасаться от всесокрушающего притяжения Пембрук-Холла. Сегодня для меня наступили разом Четвертое июля, День Свободы и День Свободы от работы – личный день освобождения. Мой персональный Дюнкерк.

Шагая к своему офису, я старался раз и навсегда запомнить, сохранить в себе вид этого здания, саму его атмосферу. В памяти всплыло, как я впервые пришел сюда – меня запихнули в крохотную комнатенку на тридцать первом, а я все думал, что наконец-то удача улыбнулась. Зеленый двадцатидвухлетний выпускник, только что из колледжа, я получил это место после третьего собеседования и тотчас отверг более высокооплачиваемую должность корпоративного писателя ради того, чтобы стать частицей легендарного Пембрук-Холла, приобщиться к его славе.

И вот я стал неотъемлемой частью этой легенды. Хотя и помыслить не мог, что произойдет это именно таким образом. Обычная история. Так оно всегда и бывает.

Когда я был на полдороге к офису, из конференц-зала нашей группы высунулась голова Хонникер из Расчетного отдела.

– Вот и ты! – Она лучезарно улыбнулась. – Можешь на минутку зайти?

– Я не…

Хонникер выскочила за дверь и схватила меня за руку.

– Мы все удивлялись, как это феррет тебя не предупредил. Но ты ведь еще не проверял его, да? – Она заглянула мне в глаза, подмигнула и прошептала: – Надеюсь, ты уже не хандришь? Я скучала по тебе.

– Боддеккер! – раздался из комнаты чей-то голос. За ним другой. Харбисон и Мортонсен.

– Все в порядке. – Поддавшись Хонникер, все так же настойчиво тянувшей меня, я вошел внутрь.

И остолбенел. Дансигер тоже была там. А также Хотчкисс, Бродбент, Норберт, Биглоу, Ферман, Джет и Ровер плюс Грег Замза в новехонькой «дьявольской» униформе. Он неуютно подергивал нитки на плече и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– О нет, – сорвалось у меня.

– Наконец! – сказал Хотчкисс.

– Рада вас видеть, – сказала Бродбент.

– Мы пытаемся придумать имя новому Дьяволу, – объяснила Хонникер, – и мне подумалось: тут нужна старая добрая боддеккеровская нотка.

Стол чуть не ломился от пончиков, батончиков «Мюсли» и ваз со свежими фруктами. В воздухе висел запах кофе. Искушающая атмосфера – я любил рабочие встречи за завтраком – вот только комната была забита людьми, видеть которых мне хотелось меньше всего на свете.

– Боддеккер! – вскричал Ферман, слизывая с пальцев крем. – Как я рад, что ты здесь! Я пытался втолковать этим кретинам, что нельзя вот так запросто навесить на человека кличку и считать, будто от этого он станет настоящим Дьяволом. Мне надо поглядеть, что он за птица, и выбрать что-нибудь именно для него, что ему подходит.

– А я пытался втолковать, – не остался в долгу Норберт, – что у нас нет времени на то, чтобы Ферман составлял индивидуальный психологический профиль нового члена банды.

– Прозвище должно быть коммерчески выгодным, – добавила Биглоу. – Звучать в унисон со вкусами публики.

Ферман схватил тарелку, отошел в сторону с громадным куском пирога и смачно откусил.

– Ну да, оно конечно, – с набитым ртом проговорил он. – Но поймите же, имена, которые носят мои ребята, – не просто глупые прозвища. Имя должно по-настоящему липнуть к парню, как вторая шкура. Поймите, это как укрощение, ритуал…

Замза вопросительно взглянул на Фермана:

– Ты имеешь в виду – крещение? Ферман покачал головой.

– Меня от него уже выворачивает. Те же дурные манеры, что у Джимми Джаза.

– Ума не приложу, что плохого в прозвищах, которые мы придумали, – сказал Хотчкисс.

– Ну да! – Изо рта Фермана брызнули крошки. – Отличные прозвища – если ты старый гомик или один из Милашек.

– Вижу, обсуждение в самом разгаре, – сказал я и попытался задом выбраться из комнаты.

Хонникер из Расчетного отдела схватила меня за плечо.

– Ты должен непременно послушать эти имена. По-моему, очень даже милые. – Она повернулась к Биглоу: – Прочтите все по очереди.

Биглоу откашлялась и поглядела на экран ноутбука.

– Вонючка…

– Понимаешь, о чем я? – Ферман торопливо заглотил остатки пирога. Вокруг рта у него виднелись крошки глазури и пятна яркой начинки. – Да я бы собаку так не назвал!

– Ладно, – вздохнул Норберт. – Не самое удачное начало.

– Киллер, – зачитала Биглоу. Ферман вытер рот рукавом.

– Ну да! Расчудесно. Эй, Грегги, ты хоть раз в жизни кого-нибудь убил, если не считать гребаных комаров?

– В детстве у меня был «Луч смерти» для муравьев, – ответил Замза, как будто этого вполне хватало.

– Штык, – продолжила Биглоу. Ферман свистнул, точно подзывая собаку.

– Малиган.

– Мой вариант, – шепнула мне Хонникер.

– Это вроде бы ничего, – заметил Норберт.

– Только если он плохо играет в гольф, – пробурчал Хотчкисс.

– Псих.

Все присутствующие глухо заскрежетали и зловеще замахали воображаемыми ножами.

– Радик.

– Радик? – Ферман покачал головой. – А это еще что? Нервный тик или что-то в том же роде?

– Вообще-то это задумывалось как составное слово, – пояснил Нороерт. – Гибрид «радикала» и «невротика».

– Скорее – «тупого» и «безмозглого», – фыркнул Ферман.

– Джек-трескун.

Ферман вытащил из вазы яблоко.

– Да. Здорово – для каких-нибудь чипсов.

– Я думала, неплохое героическое имя, – сказала Биглоу. – Мне казалось, звучит совсем как имя главного героя из комиксов.

Ферман кивнул.

– Угу. Почему бы тогда не назвать его просто Кускусным Хрустиком? Пусть они станут его личными спонсорами, раз вы и их пасете.

– Сами-то вы, насколько понимаю, ничего предложить не можете, – заявила оскорбленная в лучших чувствах Биглоу.

– О, еще как могу. Целую уйму. – Ферман одним махом откусил добрую треть яблока.

– Но ничего, что мы могли бы использовать на публике, – возразила Харбисон.

– Я не хочу, чтобы меня звали Гнойным Шанкром, – поддержал ее Замза.

– А ты заткнись! – прорычал Ферман. – Все равно ты и этого имени недостоин, жалкий бездарь.

– Да я тебе сто очков форы дам! – завопил Замза.

– Ты… ты – гребаное насекомое, вот кто! – рявкнул Ферман, швыряя в Замзу недоеденным яблоком. Тот ловко поймал его на лету и легонько замахнулся, точно готов был обойти вокруг стола и хорошенько врезать Ферману этим же самым яблоком. Ферман согнулся пополам от смеха.

– Ой, не могу, – простонал он. – То-то здорово ты будешь выглядеть, когда выйдешь против Остроголовых Псов, вооружившись сочным яблочком.

Замза сжал кулаки. Яблоко треснуло и разлетелось на куски. Ферман аж покатился по полу.

– Кто-нибудь хочет послушать остаток списка? – с досадой осведомилась Биглоу.

– Вот почему ты нужен нам, Боддеккер, – пояснила Хонникер из Расчетного отдела. – Так продолжается все утро.

Я открыл рот, думая, что бы сказать, и попытался высвободиться из ее хватки. Ферман, еще смеясь, подтянулся о край стола и встал, тяжело навалившись на столешницу.

– Ох ты! – прорыдал он. – Да с яблоком в руках ты просто непобедим.

– Ах ты, гребаный…

Замза ринулся на Фермана, но Хотчкисс и Норберт оттащили его.

– Пустите! – закричал Ферман. – Я сам с ним разберусь! Он же из моей шайки! – Он схватил из вазы второе яблоко и швырнул его Замзе. – Вот, возьми еще яблочко!

Замза не стал его ловить. Яблоко упало на стол, а затем скатилось на пол.,

– Подними! – заорал Ферман. Замза не шелохнулся.

Ферман схватил еще одно яблоко и со всей силы метнул им в актера.

– Я сказал, подбери! Новый Дьявол увернулся.

– Полегче, – прошептал Хотчкисс. – Это часть инициации.

– Этот червяк гребаный даже не защищается! – вопил Ферман. Подтянув к себе вазу, он схватил в обе руки по яблоку. – Подбери, жалкое насекомое! – Третье яблоко пролетело, и близко не задев Замзу. – Слизняк! – Четвертое гулко стукнуло в бронекуртку. – Тараканчик! – Очередное яблоко со свистом прорезало воздух, Хотчкисс и Норберт поспешно присели, а Замза развернулся, подставляя грозному снаряду спину. От силы удара он не удержал равновесия и грохнулся лицом вниз, а когда поднялся, все увидели, что яблоко впечаталось прямо посередине спины, образовав на бронекуртке вмятину, в которой и осталось торчать.

– Прилипло! – потрясенно проговорил Норберт. Ферман глупо хихикнул.

– Ага. А что, самое оно, а?

– Его бы убить могло, – сказала Мортонсен.

– Да бросьте, – отмахнулся Ферман. – И это клевое имя.

– Имя? – повторила Биглоу.

– Тараканчик, – ухмыльнулся Ферман. – Прилипает, да? – Он показал на Биглоу. – И совсем, как она говорила – звучит в унитаз со вкусами публики.

Все передернулись, однако никто не удосужился его поправить.

– А ведь правда, – сказала Хонникер из Расчетного отдела. – В смысле, подходит. Чувствуете?

Норберт кивнул.

– В этом что-то есть. Определенно есть. Хотчкисс хлопнул Замзу по спине.

– Ну, что скажешь? С таким прозвищем жить сможешь? Замза изогнулся, чтобы взглянуть на застрявшее яблоко.

– Если едой больше кидаться не будете.

– Отлично! – Ферман махнул рукой и двое старых Дьяволов поднялись. – Мистер Замза, отныне вы официально зоветесь Тараканчик.

– Что ж, – сказал я, освобождаясь от рук Хонникер. – Раз все улажено…

И вышел в коридор.

– Боддеккер! – вскричала она, выбегая следом. – Что случилось? Последнее время ты так странно себя ведешь – я просто не понимаю. Как будто больше не хочешь быть со мной.

Я вошел в офис. Феррет начал сообщать мне о пропущенной встрече за завтраком, но я велел ему заткнуться.

– Собственно говоря, – сказал я Хонникер из Расчетного отдела, – я специально собирался сегодня увидеться с тобой.

Улыбка ее просветлела.

– Хочу продать акции. Пора обрубать концы. Улыбка погасла.

– Но они еще не достигли срока выплат по вкладам. Сейчас тебе, наверное, хватит на дом, но через неделю, самое большее – десять дней, ты бы получил максимум и смог обставить дом по своему вкусу. Или даже осуществить необходимую перестройку!

– Сейчас мне уже не до того, – сказал я. – Я ухожу из Пембрук-Холла. Мне нужен плацдарм для отступления. Так что буду крайне признателен, если ты как можно скорее получишь эти деньги.

Она побледнела. Но вместо того, чтобы выйти из комнаты, как я ожидал, закрыла дверь и шагнула ближе ко мне.

– Это из-за меня?

– Нет. Может быть. Наверное, отчасти. Но совсем чуть-чуть. У меня целая куча проблем, а ты – лишь одна из составляющих.

Она сплела пальцы, сжала их так, что они побелели.

– Я могу хоть как-то исправить ситуацию? Честное слово, по-моему, ты должен остаться.

– Ты имеешь в виду: я должен остаться, потому что иначе мы не сможем продолжать наши отношения? Да?

– Что? – Хонникер схватилась руками за горло и отшатнулась.

– Я заметил, что каждый твой шаг словно нацелен на то, чтобы я был доволен и счастлив в агентстве. Готов поклясться, Левин специально приставил тебя ко мне, чтобы я не отказывался возиться с Дьяволами…

– Да как ты смеешь! – закричала она. – Я никогда не лгала тебе! Я действительно сама тебя выбрала!

– Успокойся, – сказал я. – Я не считаю Левина до такой степени Макиавелли и знаю, что ты для этого слишком честна. Кроме того, начало нашего романа пришлось на такое время, что эта версия отпадает.

– Спасибо хоть за какую-то кроху доверия, – саркастически произнесла Хонникер.

– Дело в том, что я гадаю – а произошло бы между нами хоть что-то, будь я больше похож на Хотчкисса. Судя по тому, что я как-то краем уха слышал, внешне он куда симпатичнее меня. Ему удалось на время завоевать Дансигер…

– Дансигер! – прорычала она. – Все из-за нее. Ты…

– Тише! – прикрикнул я. – После всего, что я нахлебался с Бэйнбридж, я научился, если надо, говорить неприятную истину прямо в лицо. Да, мне нравится Дансигер, да, это чувство было взаимным, но теперь это не имеет никакого значения. Потому что по каким-то причинам я хранил тебе верность достаточно долго, чтобы загубить саму возможность отношений с ней.

– По каким-то причинам? Что ты имеешь в виду?

– Не важно. Дело в том, что в отношении творчества Хотчкисс – неудачник. Даже он сам это сознает. Но я не видел, чтобы ты за ним бегала. Знаешь, в этом есть своя ирония. С ним тебе было бы куда лучше, потому что он никогда и никуда отсюда не уйдет. И станет полноправным партнером за счет чистого упорства – не мытьем, так катаньем.

– А с какой стати Хотчкисс должен мне нравиться? – презрительно осведомилась она.

– Потому что он точно такой же, как ты. Считает, будто Пембрук-Холл не может сделать ничего дурного. А когда дурное все-таки происходит, закрывает глаза и заставляет себя поверить, что так и должно быть.

– Что происходит? Что так и должно быть?

– Вся эта история с Дьяволами Фермана.

– Боддеккер, да они же настоящая находка! Ты видел числа на кривой продаж «Наноклина»? Они абсолютные…

– Попробуй утешить этими числами Лоррейн Ле Рой. Или семью Чарли Анджелеса. Или меня, коли уж на то пошло. На случай, если ты не заметила – я потерял половину творческой группы. И след от каждой потери ведет прямиком к Дьяволам.

– Знаешь, это не моя проблема, что твои люди не сумели вынести давления известности…

– А вот и нет. Они не смогли вынести мысли, что самое эффективное средство продаж со дня изобретения самопроникающих вирусов довело одну из нас до самоубийства. Знаешь, по-моему, для них жизнь дороже очередной цифры на кривой продаж. И поверишь ли – для меня тоже.

– Но для тебя всегда найдется место в семье…

– Это ущербная семья, – перебил я. – Позволь задать один вопрос. И мне бы очень хотелось, чтобы ты ответила на него честно. Идет?

Хонникер из Расчетного отдела кивнула. Я показал на дверь.

– В конце сегодняшнего дня я собираюсь выйти за эту дверь. Спуститься в лифте. Пройти через вестибюль. И никогда не возвращаться назад…

– Что ты будешь делать?

– Решать проблемы по мере их поступления, – сказал я. – Пожалуйста, дай мне задать вопрос.

Она кивнула.

– Вот я вышел. И даже не оглядываюсь. Наши отношения продолжаются?

Хонникер отступила еще на один шаг назад.

– Если ты захочешь, я тоже готов. Но уже вне стен Пембрук-Холла. Меня больше ничто не будет с ним связывать. Наши отношения продолжатся? Да или нет?

Из ее глаз полились слезы. У меня все так и перевернулось внутри, но я не сдался.

– Ну ладно. Так я и думал. – Я поднял руку с часами и поглядел на них. – А теперь мне очень хочется, чтобы ты знала: я никогда не забуду время, которое мы провели вместе. Ты была самой незабываемой и яркой женщиной в моей жизни и той, кто придет тебе на смену, придется выдержать нелегкое состязание с таким идеалом. – Второй рукой я нажимал кнопки часов, перебирая функции, пока не добрался до необходимой. – Я стираю тебя из своих часов. – Номер высветился в списке и я дал команду «УНИЧТОЖИТЬ». Раздался подтверждающий писк. Хонникер сдавленно вскрикнула и упала в одно из дутых кресел. Плечи у нее затряслись.

– Это все из-за меня.

– Нет, – попытался я утешить ее. – Из-за меня.

– Я никогда не найду второго такого, как ты.

– Прости, мне стыдно, что я так сказал насчет тебя и Хотчкисса. Такая девушка, как ты, непременно найдет того, кто ее достоин. Поверь, мне очень больно признавать, что им оказался не я.

– Наверное, я снова вернусь к Моллен. Я на миг остолбенел.

– Я думал, ты все еще…

– Моллен не любит меня, когда я с мужчинами, – просто произнесла она.

Предо мной молниеносной вспышкой сверкнула та сцена у нее в квартире: одна спальня, Моллен стягивает белье с дивана, испепеляя меня взглядом. И то, как Хонникер из Расчетного отдела отдавала, отдавала и отдавала, но никогда не брала взамен. Лицо у меня вспыхнуло – каким же слепым дураком я был!

– Ты… – пробормотал я. – Моллен – твоя…

– Любовница, – сказала напрямик Хонникер. – Когда я не завожу роман с каким-нибудь мужчиной.

Я отвернулся, скрывая стыд.

– Не надо, – произнесла она. – Это мой свободный выбор. И я хочу, чтобы ты кое-что знал, Боддеккер.

Ноги у меня ослабели, от головы отхлынула кровь. Я плюхнулся на стол, жадно глотая воздух.

– Я не хотела делать тебе больно, Боддеккер. Никогда. Но не хотела, чтобы ты после узнал и решил, что я это из-за тебя. Просто не могла так обойтись с тобой.

Я прижался ладонями к столу, борясь с головокружением.

– Если ты… то есть… есть же специальные технологии. Почему ты не… почему…

– Почему я не пошла в «Транс-Майнд» и не переориентировалась?

Я кивнул.

– А я ходила.

Я глубоко вдохнул.

– Но если не сработало, то…

– Все сработало.

Я покачал головой, уже окончательно ничего не понимая.

– Я решила стать лесбиянкой. – Она поднялась и обошла вокруг стола. – Боддеккер, ты не знаешь, что значит родиться с такой внешностью, как у меня. Говорю это отнюдь не из тщеславия. С моей стороны было бы глупо отрицать, что мужчины видят во мне нечто вроде сексуальной вершины и тратят потом все оставшуюся жизнь, чтобы залезть на нее. Я рано поняла, что большинство из них интересуются исключительно моими внешними данными. А потом, как только они достигают желаемого, тайна уходит – и они тоже уходят навстречу новым победам. Первое время я думала: «Ну, в следующий раз все будет по-другому». Но всегда было одно и то же. Наверное, это моя ошибка – не следовало быть такой шикарной и такой доступной. Следовало бы разыгрывать недоступность. А мне это и в голову не пришло. Какой же я была наивной! Считала, будто могу обрести желанные отношения, если буду давать мужчинам то, чего они хотят.

Когда я поступила в Пембрук-Холл, передо мной забрезжил хоть какой-то просвет. Я была новичком в Нью-Йорке, и в результате начала снимать квартиру вместе с Моллен. Мы болтали с ней до глубокой ночи – ну знаешь, как это водится у девушек – и всегда соглашались, что очень трудно завязать с кем-то настоящие, прочные и надежные отношения. А потом как-то ночью я сказала что-то вроде: «Эх, и почему я не могу приводить своих мужчин к тебе, чтобы ты объясняла им, что мне надо, а я бы делала то же самое для тебя?». А она ответила: «А почему бы нам не опустить все эти промежуточные глупости и самим не дать друг другу то, что нам надо?» Самое смешное, я прекрасно поняла, что она имеет в виду, и сразу же осознала: она давно потихоньку меня обрабатывает, выжидая, пока я не паду ей в объятия. Ну, я и пала. Позволила ей… Точнее, попыталась. Но не смогла. У меня просто мурашки по коже бегали. Наверное, я была слишком гетеросексуальной. Некоторое время нам снова приходилось нелегко. Моллен ждала меня, я внушала себе, что хочу ее, но не позволяла к себе даже притронуться. Примерно тогда же нашим клиентом стал «Транс-Майнд». Я провела небольшое исследование и выяснила, что если хорошенько заплатить кому надо, переделываться физически не придется.

Я уже сам не знал – я это сижу здесь с отвалившейся челюстью или не я. Судя по следующей реплике Хонникер, физиономия у меня и впрямь здорово перекосилась.

– Прости. Я не хотела вываливать на тебя все это, а уж особенно сейчас. Я всегда думала, что расскажу тебе, если наши отношения станут достаточно серьезными, но, наверное, была слишком слаба и хотела сохранить Моллен в качестве безопасной гавани. Глупость, да? – Хонникер невесело рассмеялась. – Но я хочу, чтобы ты кое-что знал – пусть даже и не поверишь мне. И пусть даже мои слова никак не повлияют на то, что ты собираешься делать дальше. Я хочу, чтобы ты знал – ты действительно значил для меня очень много. Очень много. Наверное, я любила тебя – насколько женщина вроде меня вообще может любить мужчину.

Я изо всех сил старался что-нибудь сказать… ну хоть что-нибудь. Однако только и пролепетал:

– Мне… мне тоже очень жаль…

– Мне кажется, у нас бы могло что-то получиться, если бы ситуация сложилась чуть проще. Правда. А ты так не думаешь? Не думаешь, что мы вполне бы могли встречаться, если бы не эти Дьяволы?

– Мы ведь и так встречались, – сказал я.

– Ну да. Ты прав. Что ж, теперь нам никогда не узнать. – Она вздохнула и, встав с кресла, медленно побрела к выходу. – Кажется, это одно из вечных «если бы»… И мне остается только надеяться, что ты сохранишь его в душе, Боддеккер. И холодными ночами, когда женщина, которую ты заслуживаешь, мирно спит, а ты никак не можешь заснуть, ты будешь вынимать это «если бы» и глядеть, как оно сверкает и переливается, точно хрустальная безделушка, шарик со снежинками, который надо потрясти, чтобы полюбоваться метелью. И ты вспомнишь меня и улыбнешься. – Хонникер открыла дверь и шагнула в коридор. – А я сделаю то же для тебя.

Дверь закрылась, оставив меня среди обломков моего эго. И пока они медленно догорали, вся решимость пойти и сообщить Финнею или Спеннеру о моем уходе куда-то улетучилась.

Вместо этого я занялся рутиной, к которой приступал, когда мне становилось совсем хреново. Я отключил на феррете персональные настройки и отправил копии лучших своих работ на внешний ящик, откуда мог бы забрать их с домашнего терминала. Послал Хотчкиссу письмо с предложением угостить его ленчем у Огилви. Подготовил информацию о собственном увольнении для общей сети Пембрук-Холла, вызвал личные послания, которые давно уже написал отдельным людям – вот только пришлось стереть те, что предназначались Деппу, Гризволду, Сильвестр и Бэйнбридж. Вытащил из стенного шкафа большую сумку, набил ее касси моих более или менее прославившихся реклам и поставил у входа. Потом вытащил вторую и сложил туда личные вещи, включая пачку чудесной бумаги, которую подарили мне мои коллеги перед тем, как мы сделали мир совсем иным местом.

После этого мне осталось только подняться наверх. Затягивая время, я поглядел за окно, на улицу. Там все еще толпилось две-три дюжины упрямцев, бросающих вызов первым зимним ветрам в надежде увидеть мельком какую-нибудь знаменитость или попасться на глаза тем, кто будет подбирать кандидатуры для следующего хита. Вот уж по чему я скучать не стану – зрелище вдохнуло в меня мужество, подстегнув намерение уйти, пока я не раскис окончательно. Я готов был подхватить сумки и бежать, как в дверь постучали.

– Боддеккер? – окликнул Хотчкисс. – Ты там? Я открыл дверь.

– Обеденный перерыв, а ты угощаешь. Если только твой феррет не заврался окончательно.

– Обеденный перерыв? Уже?

– Ну, почти.

Я взглянул на часы. Как же, еще добрых сорок пять минут.

– Хорошо, – сказал я, привычно вынимая «ключ года», но тут же остановился и уставился на лежащую в ладони карточку. Не забыть бы взять ключ с собой, когда пойду объявлять об уходе.

– Что-то не так?

Я перевел взгляд на Хотчкисса.

– Со мной? Нет. Ничего. Идем.

Мы выбрались из здания без приключений и через пятнадцать минут уже сидели за столиком у Огилви перед тарелкой сандвичей. Хотчкисс жадно впился зубами в свою порцию, большими глотками прихлебывая «Почти вино». Я к своему сандвичу едва притронулся, гадая, как бы сообщить сотрапезнику новости. В конце концов я решил вести себя загадочно.

– Знаешь, – заметил я, – я буду скучать по этому месту. Мерно работающие челюсти чуть замедлились.

– Почему? Садишься на диету? По-моему, ты вполне в норме.

– Помнишь, ты как-то сказал, что грядет конец света – когда Левин закатил большую речь и объявил конкурс на рекламу «Наноклина»?

Хотчкисс облизал губы и рассмеялся.

– Старина, теперь кажется, это было сто лет назад, правда?

Я кивнул.

– И многое изменилось. Я имею в виду себя. Не думал, что займу последнее место – однако ж занял. И рад. Наверное, благодаря этому я стал лучше писать – наконец-то научился не запихивать в каждый сценарий пещерных людей. – Он поглядел на сандвич, примериваясь, какой кусок отхватить в следующий раз, но вдруг остановился. – А с чего ты вдруг вспомнил?

– Потому что многое изменилось. И потому что ты был прав. Это и был конец света.

Хотчкисс засмеялся.

– Ну, теперь-то тебе чего бояться? После всего, что ты сделал для Пембрук-Холла? Ты, верно, шутишь. Эй, да ты и сам все знаешь, не тебе выслушивать мои излияния в период депрессии.

– Я ухожу из Пембрук-Холла, – заявил я. – Сегодня мой последний день.

Он замер, не откусив до конца, и с набитым ртом произнес что-то совершенно неразборчивое.

– В чем ты ошибся, так это предсказывая, что настал конец твоего мира. Нет. Моего. И что еще хуже, я сам во всем виноват.

Хотчкисс аккуратно положил сандвич на тарелку.

– Тебя бросила Хонникер? Я покачал головой.

– Я сам порвал с ней. По собственной воле.

– И теперь хочешь из-за этого оставить агентство? Боддеккер, не теряй головы. Бросить карьеру из-за женщины? Кто знает, может, вы с ней еще сойдетесь…

– Я стер ее имя из часов. Хотчкисс присвистнул.

– Я сделал это потому… – Тут я осекся, глядя на своего собеседника. Не мог же я рассказать ему, что произошло между мной и Хонникер сегодня. Прикрыв глаза, я лихорадочно пытался придумать что-нибудь правдоподобное.

– Я знаю, как это больно, – посочувствовал Хотчкисс. – Не торопись.

Мне вовсе не было больно, хоть я и не собирался ему об этом говорить.

– Я не хотел, – продолжал я, – чтобы на ее работе в компании сказалось все, что я натворил по собственной глупости.

Он кивнул.

– Боддеккер, тебя давно пора поместить в музей. Таких, как ты, на земле раз-два и обчелся.

Ах, если бы, подумал я.

– Меня достала история с Дьяволами. Все, чем я хотел заниматься в Пембрук-Холле, – это писать сногсшибательные сценарии, а меня лишили такой возможности. Превратили в няньку при банде несовершеннолетних преступников.

– Это и называется продвижением по служебной лестнице.

– Это не та лестница, по которой я хочу продвигаться, – возразил я. – Я хотел быть королем рекламных текстов. Хотел стать старшим партнером исключительно благодаря умению нанизывать на нитку слова. Хотел возглавить отдел по передаче личного опыта и учить начинающих, таких, каким сам был когда-то. Жонглировать словами – вот мое ремесло. Берешь десять слов – и люди смеются. Меняешь их местами – люди сердятся. Прибавляешь еще одно – люди плачут. Вычеркиваешь три – и публика бежит в магазины за покупками. Вот чем я всегда мечтал заниматься. А теперь не могу.

– Ты говорил об этом «старикам»? Или кому-нибудь из старших партнеров?

– Думаешь, их волнует, какой я писатель? Если бы волновало, я бы сейчас не изображал вакеро при новехоньком стаде прибыльных коров.

Хотчкисс покачал головой.

– Да уж, учитывая, что всегда наготове еще с полдюжины писак вроде меня. – Он алчно покосился на сандвич. – А вдруг найдется другой способ все уладить? Если для тебя так важны слова, может, тебе последовать примеру Гризволда и взяться за роман? А как свалишь с плеч Дьяволов, уже не будешь сочинять рекламу и сможешь приберечь самые удачные штуки для своих книг.

– Такого никогда не случится, и мы оба это прекрасно знаем, – сказал я. – Это еще одна вещь, в которой нельзя вернуться к началу, к тому, как было раньше.

– И куда ты пойдешь? – Не успел я ответить, он махнул рукой. – А, не важно. С твоим-то резюме можешь сам выбирать.

– Главное, чтобы не пришлось писать сценарии для уличной шайки.

– Беда в том, что после Пембрук-Холла куда ни пойди – все шаг вниз.

– Иногда приходится идти и на это, – заметил я. Хотчкисс протянул мне руку.

– Что ж, желаю тебе всего самого-самого. Я пожал ее.

– Спасибо. Я благодарен. А теперь доедай свой сандвич. Он медленно поднял его.

– Хотелось бы мне узнать еще одну вещь.

– Какую?

Он пожал плечами.

– Наверное, не стоит и спрашивать.

– Сегодня мой последний день, Хотчкисс. Так что тебе хотелось бы узнать?

– Понимаешь, я знаю, что ты сейчас переживаешь, я и сам прошел это все с Дансигер, когда мы расстались. Поэтому если невзначай наступлю на больную мозоль, так и скажи, я не обижусь. Меньше всего на свете мне хочется…

– Кончай извиняться и выкладывай, что тебя интересует. Хотчкисс несколько секунд помолчал, точно собираясь с

духом, а потом выпалил:

– Какая она?

– Кто? Хонникер из Расчетного отдела? – Я внимательно посмотрел на своего собеседника. По губам его скользила мечтательная полуулыбка, глаза затуманились и влажно поблескивали.

– Ну… – начал я. – Как будто…

– Ладно, понимаю. Не следовало спрашивать. Это слишком личное.

Мечтательное выражение исчезло, и мне не понравилось то, что пришло на замену ему. Конечно, памятная карусель с конкурсом на рекламу для «Наноклина» не стала концом мира – его мира, – но поселившаяся в глазах пустота намекала, что конец лично Хотчкисса куда ближе, чем все думают. И тут мне вдруг пришло в голову: а почему бы не создать еще один маленький сногсшибательный сценарий?

– Ничего подобного. – Я снова глубоко вдохнул. – В смысле, ну как можно найти слова, чтобы описать Хонникер из Расчетного отдела? – Глаза у него загорелись, а уголки губ поползли вверх. – Для меня это были потрясающие деньки и я никогда, никогда их не забуду. Ты ведь знаешь, одного слабого дуновения ее феромонов довольно, чтобы все только на нее и смотрели. Всякий хочет бежать на них, омыться в них, дышать лишь ими.

Она изумительна, невероятна. Знаешь, в ней есть все. Красота, ум, сексуальность, душевная теплота – да, я схожу с ума, потому что вынужден от всего этого отказаться. Мне пришлось заглянуть в самые глубины сердца и сделать труднейший выбор в своей жизни. Знаешь что, Хотчкисс? Она ведь умоляла меня, чтобы я позволил ей уйти вместе со мной, позволил бросить карьеру ради того, чтобы мы были вместе. Такая уж она. Но я твердо стоял на своем. Сказал: «Нет, ты не можешь пойти туда, куда пойду я. Вдруг я проиграю – и как мне жить, зная, что я увлек тебя навстречу неудаче?» Мне было тяжело, но она меня поняла. Должно быть, для нас обоих в жизни не было ничего более трудного, чем расстаться, но мы сумели себя преодолеть.