Текст книги "Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е"

Автор книги: Джо Бойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

В аэропорту Орли расстававшиеся всплакнули и обменялись адресами и телефонными номерами. Все хотели повторить то же самое в Штатах, и я был в полной уверенности, что такое турне можно организовать. Но следующей зимой я обнаружил, насколько малый интерес такая программа представляет для американских концертных промоутеров. Повторить Брайтон так никогда и не удалось. В последующие годы Мадди гастролировал со своей группой (в полном составе) по всему миру, записывался с Джимми Пейджем, а Мик Джаггер однажды крепко обнял его на сцене. Брауни, Сонни и Гэри много выступали в кругу любителей фолка, пока совсем не состарились. Розетта продолжала ездить в турне даже после того, как потеряла ногу. Казен Джо вернулся в свой бар в Новом Орлеане и время от времени гастролировал по Европе. Целая эра в американской культуре уходила безвозвратно, и в тот момент я лишь смутно догадывался, какое счастье выпало на мою долю – быть свидетелем ее закатного зарева.

Блюзовый бум шестидесятых стал вехой, отметившей конец естественного развития этого жанра Британцы научили белых американцев любить музыку своей собственной родины, и ребята из колледжей внезапно стали большими энтузиастами блюза. Однако, похоже, для основной части чернокожей аудитории этого было достаточно, чтобы решить, что настало время двигаться куда-то дальше. Чернокожая буржуазия уже и так стыдилась блюза, а остальные увлеклись соулом и музыкой фирмы Motown.К концу шестидесятых большинство блюзовых артистов выступали – если вообще делали это – только перед белой аудиторией.

В середине шестидесятых любовь к блюзу объединила большую часть мира американского фолка и британской поп-музыки. В репертуар большинства фолк-певцов входила по крайней мере одна песня, выученная по пластинке Ледбелли или Биг Билла Брунзи, в то время как многие английские поп-группы в начале своей карьеры были блюзовыми командами. Группа Pink Floydполучила свое название от Пинка Андерсона и Флойда Каунсила, двух малоизвестных певцов из сельской части Южной Каролины ^[58], чьи имена появились в статье на конверте пластинки-переиздания Блайнд Бой Фуллера. Каждое открытие заново какого-нибудь старика, чье имя красовалось на ярлыках драгоценных для нас пластинок на 78 оборотов двадцатых или тридцатых годов, встречалось с огромным воодушевлением. Однако блюз с поразительной быстротой превратился в клише. К началу семидесятых кривые-косые, визгливые или, хуже того, прилизанные гитарные соло извергались хард-роковыми командами и группами, игравшими по барам, а также украшали перепродюсированные синглы мэйнстримов-ских поп-певцов. Блюзовая фразировка пропитала большую часть поп-музыки, окончательно став при этом закавыченным постмодернистским артефактом.

Через тридцать лет после концерта в Брайтоне я с грустью покидал фестиваль New Orleans Jazz& Heritage Fair.Там было все, о чем только можно было мечтать в то время, когда мне был двадцать один год: семьдесят пять тысяч человек, заполнивших Фэйрграундс ^[59]с сумками NPR ^[60]и программками фестиваля, полными нанесенных со знанием дела пометок. Парад наследия американской «черной» музыки занимал два долгих уикенда и восемь сценических площадок. Но аудитория была почти полностью белой. Исполнители знали свой урок «на зубок», отказавшись от любого осовременивания или развлекательных придумок шоу-бизнеса. Они воссоздали стили прежних времен, которых жаждала искушенная аудитория. С одной стороны, это показывало уважение к глубокой культуре и неприятие пустых новшеств. Но оторванная от той (пусть и не самой благородной) почвы, на которой она выросла, эта музыка стала казаться лишенной жизни, напоминая актера, изображающего самого себя в молодости. Из того, что я слышал за два дня блужданий от сцены к сцене, мало что можно было назвать музыкой.

Одна из главных звезд фестиваля, Арета Франклин, оставила дома всю мишуру альбома Who’s Zoomin’ Whoи пела свои замечательные хиты шестидесятых, сидя за роялем на скамеечке. В течение примерно тридцати секунд я чувствовал, что меня «пробирает». Но и она, и зрители, казалось, в точности знали, что будет дальше. Волны самодовольного любования проходили между ними взад и вперед: она считала себя достойной уважения за то, что осознает, что слушатели хотят услышать, а они обожали себя за то, что настолько продвинуты, что хотят только «настоящего». Музыка оказалась зажатой где-то посередине, безжизненная и предсказуемая. Ничто в тот уикенд не имело ни малейшего сходства с тем, что я слышал в английских концертных залах в апреле 1964-го или в те незабываемые ночи, когда сидел совсем близко от великих мастеров, которые еще не были настолько здравомыслящими, чтобы перестать быть самими собой.

Глава 6

В первый рабочий день на фирме Джорджа Вэйна в январе 1964-го мне выделили свободный стол в его офисе на Сентрал-Парк-Уэст ^[61]. Это была большая комната в цокольном этаже внушительного здания – сегодня такое помещение не сможет позволить себе ни один джазовый промоутер. Раннее утро подходило к концу, когда зазвенел звонок и в комнату впустили Телониуса Монка ^[62]. Он был в своей знаменитой черной каракулевой шапке, толстом шерстяном пальто и перчатках. Все стали с ним здороваться, и Джордж сделал неопределенный жест в мою сторону, сказав: «А вон там наш новый парень, Джо». Монк обернулся и посмотрел на меня. Не снимая пальто, шапки и перчаток, он стал медленно двигаться через комнату. Казалось, он идет целую вечность, но в конце концов навис над моим столом какой-то расплывчатой громадой. Я нерешительно поднялся. Монк снял одну перчатку, осторожно пожал мне руку, посмотрел мне в глаза и тихим голосом сказал: «Ну, как оно здесь?» Не дожидаясь, а может и вовсе не ожидая моего ответа, он обернулся и стал разговаривать с Джойс Вэйн, а я вернулся к обзвону чикагских басистов.

В то время джаз вызывал у меня не меньший восторг, чем блюз. Поэтому, когда Джордж пригласил меня принять участие в европейском турне участников Ньюпортского фестиваля, намеченном на осень 1964-го, я занял денег, чтобы провести лето в Лондоне и дотянуть до того момента, когда меня снова внесут в платежную ведомость.

В то время мир европейского джаза окружала аура преуспеяния и изысканности. Промоутеры жили на широкую ногу; их состояния были в большинстве случаев либо получены по наследству, либо заработаны не на музыке, а на чем-то другом.

Я начал свое вхождение в этот мир избранных на самом пике послевоенного успеха джаза Проведя лето на диванах (а иногда и на полу) у своих друзей, в начале августа я сел на мотоцикл и пересек Ла-Манш на пароме. Прибыв в Париж после полуночи, я добрался до роскошного отеля Prince de Galles,который Джорджу Вэйну был вторым домом Консьерж рассматривал меня с ужасом: я был весь перепачкан смазкой, а защитные очки усеяны следами разбившейся мошкары. Однако к утру я был отмыт, вычищен и готов присоединиться к этому иному миру.

Когда наступило время ланча, мы поднялись по улице до ресторана Fouquet’sна Елисейских полях, чтобы встретиться с Филиппом Кекленом, редактором журнала Jazz Hot,и рассказать ему о составе участников осеннего турне. В нем должны были принять участие Майлз Дэвис, Дэйв Брубек, The Charlie Parker AU-Starsи Сонни Ститт, Джей Джей Джонсон и Ховард МакГи, Роланд Керк, Систер Розетта Тарп, The Original Tuxedo Brass Bandиз Нового Орлеана, The George Russell Sextetи The Coleman Hawkins/Harry Edison Swing All-Stars.Восемь групп, шесть различных намеченных маршрутов и четыре тур-менеджера. Я неплохо говорил по-французски, но из опасения обнаружить в своей тарелке что-нибудь незнакомое, заказал «entrecote Ыеп cuit avec pommes frites» ^[63].По дороге обратно в отель Джордж положил мне руку на плечо и сказал; «Знаешь, парень, если ты собираешься на меня работать, тебе нужно научиться есть». В течение следующих трех вечеров мы ходили по ресторанам, отмеченным «звездами» в справочнике Michelin ^[64],и Джордж исправлял мои вкусы, заказывая ужины из трех блюд с подходящими винами.

Чтобы положить руку мне на плечо, Джорджу пришлось немного потянуться. Он – мужчина невысокого роста, полный и лысеющий – ходячая карикатура на промоутера с сигарой во рту. На самом деле всю жизнь Джордж действует вопреки этому стереотипу (и не курит сигар). Для начала стоит сказать, что он джазовый пианист с хорошим образованием. Он привел в ужас своего отца, владельца небольшой фабрики по пошиву одежды, отвернувшись от семейного бизнеса, чтобы следовать своим музыкальным пристрастиям К тридцати годам Вэйн успел открыть джаз-клуб Storyvilleв Бостоне и жениться на Джойс, которая не только не была еврейкой, но более того, была чернокожей. В пятидесятые благодаря его энтузиазму был создан Ньюпортский джазовый фестиваль, и его же решимость вернула фестиваль к жизни в шестидесятые, после того как в результате беспорядков, подогретых употреблением пива, он был изгнан из города Намечавшееся турне было первой попыткой Вэйна утвердить торговую марку Ньюпорта в Европе. Двигали им отчасти большое самолюбие и экономические соображения, отчасти же соображения гастрономические. Больше всего на свете Джордж любил путешествовать от Парижа до Ривьеры, следуя по маршруту Michelin,а турне как раз давало экономическое обоснование такому путешествию.

У одного из партнеров Вэйна по этому рискованному предприятию была квартира в Париже, где на стенах в полном стилистическом беспорядке были развешаны полотна Дега, Матисса и Боннара. Мы часто ходили в клуб Blue Noteрядом с Елисейскими полями, где в одиночестве сидела пара девушек, а шампанское во льду и пустой стул служили приглашением получить дорогостоящее удовольствие. Невозможно представить себе атмосферу, более далекую от ауры английского паба или, если на то пошло, нью-йоркского джаз-клуба.

Когда в переговорах с Air Franceпо поводу скидок на авиабилеты возникла кризисная ситуация, Джордж вызвал меня на встречу в отель «Карлтон» в Каннах. Мы лежали на пляже и звонили турагентам и промоутерам с красных телефонных аппаратов, от которых тянулись провода длиной метров в двенадцать, а в это время официанты подносили нам ланч и напитки. В один из вечеров Вэйн отвез меня в городок Сен-Поль-де-Ванс на холмах, чтобы выпить в ресторане «Золотая голубка » ^[65].Он рассказывал мне историю рисунков Матисса и Пикассо, украшавших стены. Обратившись к большой фотографии Пикассо, висевшей над барной стойкой, Джордж провозгласил тост за здоровье изображенного, и в этот момент я слегка толнул его локтем На открытой террасе в лучах вечернего солнца сидел Пабло собственной персоной в окружении почитателей. За столом художника было шесть прекрасных женщин и маленький мальчик. Пикассо снял рубашку; он выглядел могучим и словно отлитым из бронзы, и женщины не могли оторвать от него глаз.

Из моего особняка недалеко от Трокадеро ^[66]я продвигал дела турне, бронируя номера в гостиницах и билеты на местных авиалиниях и организовывая интервью для прессы. По вечерам я гонял по Парижу на мотоцикле, торчал в Cafe Seineнедалеко от бульвара Сен-Жермен среди джазменов-иностранцев и псевдобогемных личностей. Эти недели расслабленности были нужны, чтобы создать «положительный баланс» жизненных сил; с того момента, как турне стартовало, у меня редко бывало более четырех часов на сон, и я жил с ощущением, что вот-вот может произойти катастрофа.

Проблемы начались в Берлине, в первый же день гастролей. Европейские промоутеры настояли на включении в состав турне Роланда Керка, но бюджет был скромным, и Джордж отказался взять вместе с ним его группу. Он включил Керка в одну программу с The Charlie Parker AU-Stars,так что он мог играть с их ритм-секцией – Томми Поттером и Кенни Кларком Для Керка это был прекрасный выход из положения, но он терпеть не мог играть без своих постоянных музыкантов. В качестве компромисса по его желанию в турне добавили пианиста из Европы, с которым он уже работал, каталонца Тете Монтолиу. Мы знали, что Роланд – слепой, и его будет сопровождать жена, но понятия не имели, что Монтолиу тоже слеп, и поэтому потребуется присутствие и егожены тоже. Бюджет турне был уже практически утвержден, а это означало дополнительные расходы на авиабилеты, номера на двоих и суточные.

Группа Роланда впервые собралась вместе после обеда в день первого концерта. Поттер и Кларк были музыкантами старой боп-школы. С их точки зрения (как и с точки зрения Джорджа), манера Роланда играть на трех саксофонах сразу была просто трюком, и еще меньше смысла они видели в его сложных тактовых размерах. Но Роланд провел целое утро с Тете, работая над упрощенными версиями аранжировок. Когда они начали играть их за кулисами, остальные двое только рассмеялись. В рамках турне в каждом городе был запланирован один концерт. «Да назовите просто несколько стандартов, выберите тональность и отбивайте ногой темп», – сказал Томми.

Первые два концерта прошли без происшествий, но взаимное неудовольствие нарастало. На третий день я посадил Розетту и The Tuxedo bandна самолет из Гамбурга в Цюрих, потом слетал в Бремен, где забрал The Parker All-Starsи Роланда В Цюрихе мы встретили группу Хокинса и Эдисона, прибывавшую из Франкфурта, и я посадил их на самолет до Женевы, где их должен был встретить другой тур-менеджер. Я привез Роланда и AllStarsв концертный зал, потом сел в бернский поезд, чтобы доставить Розетту и Tuxedosна вечерний концерт. Вернувшись после концерта в Цюрих, я обнаружил, что мой почтовый ящик набит записками, большинство из которых гласило: «Обязательно поговорите со мной прежде, чем с кем-либо другим…»

По просьбе промоутера существовала договоренность, что Роланд будет выступать последним По этой причине Сонни Ститт, Джей Джей Джонсон, Ховард МакГи и Уолтер Бишоп-младший провели антракт, обсуждая с целой толпой девушек, куда лучше пойти после концерта На вечеринку отправились все – за исключением Кенни и Томми. В таком свете дополнительные 200 долларов, которые Джордж платил им за выступления с Роландом, начинали казаться сущими грошами.

На сцене Роланд выглядел диким и необузданным По сторонам от тенор-саксофона на его шее висели манзелло и стритч – язычковые инструменты его собственного изобретения. Керк был одним из первых, кто носил африканский дашики ^[67]и яркие цветные головные уборы, что в сочетании с темными очками и бородой делало его похожим на жреца какого-то экзотического культа, совершающего обряд. Рубящим движением он резко бросал руку вниз, давая знак, что ритм-секции нужно остановиться, чтобы он мог играть без аккомпанемента Используя свою технику циркулярного дыхания, Керк играл одновременно на трех инструментах одно арпеджио за другим, создавая трехголосные гармонии. Кенни и Томми согласились за этим понаблюдать и даже оказались способны раз или два «попасть» в импровизацию – в Берлине и Бремене, но в Цюрихе все время играли «мимо».

Ярость добавила страсти в его игру, и Керк произвел фурор. Зрители бурно аплодировали стоя, требуя сыграть еще. Кенни и Томми привыкли провожать своих незрячих коллег со сцены после окончания концерта, но на этот раз Роланд сердито вырвал свою руку и произнес что-то, чего из-за шума невозможно было расслышать. Кенни сказал, что воспринял это как «отвали», поэтому они с Томми только пожали плечами и ушли со сцены. За несколько секунд они надели пальто и вышли через заднюю дверь, направившись в бар в надежде, что пока еще не все девчонки заняты.

Роланд конечно же пытался сказать Кенни, что им нужно будет сыграть на бис Сначала он повернулся к Тете, спокойно сидевшему за роялем, потом к пустой барабанной установке и тому месту, где обычно стоял Томми, объявил название номера, тональность и дал «отмашку». Аудитория в ужасе смотрела, как, сыграв несколько тактов, Роланд и Тете поняли, что они на сцене одни, и остановились.

Я провел все утро, переходя из комнаты в комнату, выслушивая различные версии произошедшего и клятвы музыкантов в том, что никогда более их нога не ступит на одну сцену с «этими идиотами». Моя челночная дипломатия в конце концов принесла плоды в виде репетиции перед концертом в Женеве и обещания обеих сторон сотрудничать и стараться лучше понимать друг друга. Вдобавок к этому доплата Кенни и Томми была поднята до 250 долларов в обмен на более уважительное отношение к коллегам.

Я понимал причины, приведшие к трещине в отношениях, ведь музыканты принадлежали к разным поколениям и придерживались различных взглядов. Но я считал, что обе группы состояли из замечательных музыкантов, и в особенности любил игру Сонни Ститта и Ховарда МакГи. Впервые я встретился с МакГи в Лос-Анджелесе тремя годами раньше, во время того пропущенного университетского семестра, когда я работал на Contemporary Records.Лес Кениг, владелец фирмы, был голливудским сценаристом, попавшим в черный список в эпоху маккартизма. Он продолжал писать сценарии анонимно, за других, но когда и эти доходы иссякли, его хобби – запись джазовых оркестров – превратилось в бизнес. Список звезд его фирмы включал имена Арта Пеппера, Шелли Мэнн, Тедди Эдвардса и МакГи – ключевых фигур в создании звучания Западного побережья. Когда Мэнн записал альбом мелодий из «Моей прекрасной леди», разошедшийся тиражом в четверть миллиона копий, Contemporaryпревратилась в успешное предприятие.

Боб Кестер из чикагского Jazz Record Martпосоветовал мне поговорить с Кенигом во время летней поездки в Калифорнию. Тот пригласил меня заскочить на минутку в его офис и взял на работу после десятиминутной беседы. Оказалось, что в конце тридцатых Кениг был студентом в Дартмуте ^[68]; как-то раз туда приехал Каунт Бэйси, чтобы сыграть на танцах. Лес уговорил Бэйси взять его на работу «парнем на подхвате» и уехал на автобусе оркестра той же ночью.

В углу экспедиторской, располагавшейся в задней части офиса Contemporaryна Мэлроуз-плейс (в то время это был безобидный квартал антикварных магазинов), стоял рояль. Раз в неделю или две я снимал с рояля чехол и выдвигал его на середину комнаты. Наши замечательные инженеры Ховард Холзер и Рой Дю Нэнн подключали микрофоны и превращали помещение в студию звукозаписи. За домом останавливалась машина, и Филли Джо Джонс или Рой Хэйнс начинали выгружать свою барабанную установку. В такой прозаической обстановке на пленку запечатлевалась потрясающая музыка.

Обычно я работал в помещении дирекции, в приемной рядом с секретаршей Пэт, которая была просто кладезем всевозможных слухов и домыслов. У нее был роман с Фрэнком Фостером, тенор-саксофонистом Каунта Бэйси и близким другом Куинси Джонса. Я выслушивал ежедневные отчеты о том «продвинутом» мире, в который Пэт окуналась после работы. Ее речь была уморительной тарабарщиной, и этот поток сознания изливался, пока она полировала ногти в промежутках между телефонными звонками.

Теперь, после трех лет, проведенных в американских кофейнях и английских пабах, я снова был в мире джаза. Более опытные люди сопровождали Майлза и Брубека. Я был младшим тур-менеджером, а это означало, что я работал на периферийных участках турне, дополнительных выступлениях, призванных заполнить географические и финансовые пробелы между фестивалями по уикендам После первой недели я путешествовал с Коулменом Хокинсом и Гарри «Суитс» Эдисоном.

Хокинс был одним из моих героев. С того самого момента, когда я впервые услышал его рваные, полные радости соло на пластинках The Mound City Blue Blowers1929 года и увидел его на пожелтевших фотографиях странствующей водевильной труппы Ма Рэйни, он стал для меня идеалом музыканта. Это был человек, который играл еще с самыми ранними местными группами двадцатых и в конце концов стал патриархом тенор-саксофона, перед которым преклонялись Колтрейн и Роллинс; человек, стоявший рядом с Беном Уэбстером и Лестером Янгом, наводя мосты между свингом и бибопом. Я не мог дождаться того момента, когда сяду рядом с ним во время долгого путешествия и смогу расспросить о старых временах. Как оказалось, эти надежды были столь же тщетны, как и в тот раз, когда мы ехали в Бостон вместе со Слипи Джоном Эстесом.

Коулмен всегда требовал, чтобы в его футляре для саксофона была бутылка бренди – «для согрева». Каждую ночь он закрывал на ключ дверь в свою комнату в отеле и снимал трубку с телефона. Таким образом, звонки, оповещающие, что пора вставать, оставались незамеченными. И я сидел в холле вместе со Суитсом, сэром Чарльзом Томпсоном, Джимми Вудом и Джо Джонсом и ждал Коулмена. Никто ничего не говорил – Коулмен был вне всякой критики. Как это бывает осенью, авиарейсы были заполнены пассажирами, отправляющимися в деловые поездки, и на то, чтобы выпросить места, уходили часы, так что часто мы были вынуждены мчаться в концертный зал прямо из аэропорта.

Коулмен обладал способностью двигаться медленнее, чем любой человек, которого я когда-либо встречал. Когда я вел его через аэропорт или железнодорожную станцию, то пытался сконцентрироваться на том, чтобы переставлять ноги как можно более осторожно, не делая широких шагов. Но внимание мое неизбежно рассеивалось, и Коулмен неожиданно оказывался метрах в четырех позади меня. Или иногда вообще исчезал из поля зрения.

Пересаживаясь с поезда на поезд в Тулузе, я был настолько зациклен на «отслеживании» Хокинса, что Гарри Эдисон ушел по платформе далеко вперед и сел не в тот поезд. В результате он оказался в Перпиньяне, в то время как мы играли концерт в Марселе. Суитс был человеком бывалым и немного говорил по-французски, так что уже на следующий день присоединился к нам в Бордо. Казалось, он был даже рад улизнуть из турне и спокойно поесть в маленьком ресторане за хорошей бутылкой вина.

Для остальных это происшествие тоже что-то прояснило. Гарри в течение многих лет после ухода от Каунта Бэйси играл на трубе в голливудских павильонах звукозаписи. Он был прекрасным музыкантом с красивым чистым звуком, но в какой-то мере утратил ту жажду соревнования, которая продолжала двигать Коулменом. Тем вечером в Марселе The All Starsбыли в программе вместе с секстетом Джорджа Рассела Я видел их мельком в начале турне и думал, что это потрясающая группа. Рассел был одним из лидеров авангарда, но при этом сохранял сильное чувство мелодии. Его запись «You Are My Sunshine»с Доном Эллисом на трубе произвела впечатление на критиков и разошлась в предыдущий год вполне приличным тиражом Эллис был белым интеллектуалом, игравшим очень технично, но без огонька. Для этого турне Рассел пригласил трубача Тэда Джонса, попросив его сыграть в точности те аранжировки, которые он записал с Эллисом. Но контраст оказался просто разительным Джонс, который обычно играл с мэйнстримовыми биг-бэндами, буквально взорвал Sunshineсвоей трубой с сурдиной и превратил номер в шоу-стоппер ^[69]. Его влияние на остальных музыкантов – Тути Хита, Джо Фаррела, Бэрра Филипса и Гарнетта Брауна – было столь же сильным группа Рассела стала неожиданной звездой турне.

В тот вечер в Марселе я спросил Джонса, не сыграет ли он с The All Starsвместо отсутствующего Эдисона. Выступая с Расселом, Тэд исполнял свои партии строго в рамках утвержденной аранжировки; попав в состав Хокинса, он получил полную свободу интерпретировать свинговые стандарты по своему усмотрению. Он играл с таким напором, что Коулмен завелся больше, чем когда-либо на протяжении всего турне. Перекличка их инструментов была ошеломляющей, и чем дольше длился вечер, тем более и более интенсивной становилась их игра. Я сидел в первом ряду, аплодируя вместе с остальной аудиторией, в то время как они бисировали раз за разом.

Несколько дней спустя, дождливым вечером в Лиможе, я стоял за кулисами и смотрел, как начинается концерт. После того как основная тема была сыграна пару раз, Коулмен начал свое соло, а Суитс ушел со сцены и встал рядом со мной.

– Знаешь, не привык я ко всему этому, – сказал он.

Я спросил, имеет ли он в виду переезды.

– Ну я уже порядочное количество лет не ездил на такие гастроли, но дело не в этом Меня порядком измотали все эти опоздания на поезда и ожидания Коулмена. Думаю, я мог бы выйти из игры и отправиться обратно в Лос-Анджелес. Коулмен вполне может продолжать и без меня.

Я оторопел;

– Вы хотите сказать, что собираетесь покинуть турне?

– Я же сказал, что не могу выносить эту неорганизованность. Я люблю Коулмена, но не желаю терпеть все это еще десять дней.

Я стал умолять его изменить свое решение, но в этот момент Хокинс закончил соло. Гарри вышел на сцену, чтобы сыграть несколько следующих рефренов, пройдя мимо Коулмена, который прошаркал за кулисы и встал рядом со мной. Несколько минут мы молчали, и в это время я судорожно обдумывал, как же спасти положение. То дипломатическое чутье, которое я пустил в ход во время кризиса с Керком, в этот момент изменило мне. В состоянии помешательства я выложил Коулмену, что Гарри готов покинуть турне из-за его, Коулмена, опозданий и неорганизованности. И что я надеюсь, что он приложит усилия к тому, чтобы вставать по утрам вовремя, соблюдать график отправлений и вообще привести себя в форму.

Гарри заметил, что мы разговариваем, быстро закончил соло и присоединился к нам Коулмен сразу же перешел к сути дела:

– Этот белый парень говорит, что ты собираешься покинуть турне из-за меня. Это ведь неправда, да?

Гарри посмотрел на меня так, будто бы говорил: «Извини, малыш».

– Да ты что, Коулмен, нет, я бы никогда не сказал ничего подобного.

Хокинс обратил на меня взор, полный убийственного презрения:

– Никогда, за все те годы, что я гастролирую, я не слышал такой чуши собачьей. Никогдабольше не говори обо мне такую чушь, ты слышишь?

И с этими словами они присоединились к музыкантам на сцене. Я был унижен, но Коулмен стал лучше соблюдать расписание, а Гарри остался до конца турне.

Турне продолжалось. Как-то раз я провел всю вторую половину дня в аэропорту Копенгагена, покупая выпивку агентам Scandinavian Airlinesи умоляя их задержать рейсы в Стокгольм и Хельсинки, чтобы застрявшие из-за тумана музыканты смогли сделать пересадку. В другой раз мне пришлось взять напрокат машину и проехать пол-Франции с барабанной установкой, привязанной ремнями к крыше, чтобы другая группа могла начать концерт, в то время как Коулмен и The All-Starsуспели сесть на более поздний поезд. Я проносился мимо виноградников по забрызганным красным соком дорогам, через города, окутанные запахом молодого вина. Когда турне завершилось и я, очутившись в Париже, буквально рухнул от изнеможения, я стал размышлять о том, как много раз мы оказывались в сотнях километров от места концерта, практически безо всяких шансов доставить музыкантов на сцену вовремя. Однако каким-то образом нам удалось отыграть все концерты. И я пришел к выводу, что после этого все остальное будет сравнительно легкой работой. Конечно, оказалось, что это не совсем так, но у меня появилась та уверенность в своих силах, которая была нужна, чтобы сделать карьеру в музыкальном бизнесе.

Глава 7

Когда я приехал в Лондон весной 1964-го, происходящее там произвело на меня именно то впечатление, на которое я и надеялся. Музыкальная атмосфера будоражила, жанровые каноны рушились, и поп-сцена казалась открытой всем разновидностям музыки. Мир фолка был несколько более узколобым, – доказательством чего стал знаменитый выкрик «Иуда!» во время английских гастролей Дилана в 1966-м. Но я считал все это увлекательным.

Мое представление о британской фолк-музыке было довольно ограниченным; Ивэн МакКолл, поющий шанти ^[70]с пальцем в ухе. От этого предвзятого мнения не осталось камня на камне, когда я зашел в один из лондонских пабов, чтобы послушать The lan Campbell Yolk Group,исполнявшую традиционные песни. В их гармониях чувствовалось легкое влияние Weavers,но это с лихвой возмещалось энергичными ритмами, сильными голосами Иэна и его сестры Лорны, а также виртуозной игрой на скрипке Дэйва Суобрика. После того как я появился на их втором лондонском выступлении, Иэн пригласил меня нанести им визит в Бирмингем.

Я остался почти на неделю, ночуя в гостинной Иэна на раздвижном диване вместе с Суобриком, чей храп был таким же блистательным, как и его игра на скрипке. (Наши колкие отношения длились долгие годы: он стал ключевой фигурой в Fairport Conventionв то время, когда я был их менеджером и продюсером в конце шестидесятых.) Я присутствовал на репетициях, ходил на концерты и, чтобы выручить группу, водил Али и Робина, маленьких сыновей Иэна, в парк, качал их на качелях и держал за руки, когда мы переходили улицы. Через двадцать лет братья соединят хорошую дикцию и гнусавый тембр отца с ритмами регги, и пластинки их группы UB 40разойдутся миллионными тиражами. (Примерно в это же время я встретил и девятилетнего Криса, сына певца-кокни Джона Формена, в будущем гитариста Madness.)

Иэн представил меня местному телепродюсеру, который пригласил меня в паб, расположенный посреди архитектурного кошмара под названием «Буллринг» ^[71], чтобы послушать местную команду. Мое первое приобщение к британскому блюзу произошло несколькими неделями раньше, когда один друг взял меня в The Central School of Artпослушать The Pretty Things.Я был под впечатлением – не столько от музыки, довольно вторичной, сколько от их шоу. У лидер-вокалиста Фила Мэя были блестящие волосы до пояса, он ходил по сцене гоголем в стиле Мика Джаггера и выглядел явно «голубым» (слово «гей» в те времена никто не употреблял). Друг посмеялся над моей американской наивностью, и после концерта мы увидели, как Мэя окружили девушки-поклонницы. Время добавило к этому событию два примечания: во-первых, то, что другой областью, в которой проявился талант Фила, был теннис (мы подружились, и в восьмидесятых он помог улучшить мой удар слева), и во-вторых, то, что на самом деле он всегда был бисексуалом. The Pretty Thingsдо сих пор регулярно гастролируют, а вот волосы у Фила сейчас значительно короче.

Я также посетил и один блюзовый клуб в Сохо – это произошло в свободный день во время турне The blues and Gospel Caravan, со мной пошли и некоторые из моих тогдашних подопечных. Там я заметил странное создание, которое слушало музыку, стоя в дверном проеме. У него были необычайные волосы – выкрашенные под блондина, вздыбленные и распушенные во все стороны. Пальто военного покроя было жеманно собрано у пояса, на ногах какие-то невообразимые ботинки. Мне только предстояло усвоить, что в отличие от Америки, где все бунтари поголовно носили джинсы и каждый был слишком зажат, чтобы играть в игры с половой принадлежностью, английские ребята бунтовали, изо всех сил стараясь одеваться эксцентрично. Я спросил об этом стильном слушателе, и мне сказали, что он неплохой блюзовый певец и его имя очень просто запомнить – Род Стюарт.