Текст книги "Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е"

Автор книги: Джо Бойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Является ли это частью наследия шестидесятых? Тот факт, что после того, как пионеры открыли настежь двери в мир, до того известный лишь на периферии общества, они двинулись дальше, предоставив массам добавить наркотики к бесчисленному множеству тех сил, что тянут наше общество к хаосу и посредственности? Что же касается музыкального наследия шестидесятых – другие поколения решат, окажется ли оно более долговечным, чем у последующих десятилетий столетия. Хотя я мог бы поспорить, что так; оно и есть.

Атмосфера, в которой в то время расцветала музыка, во многом была связана с экономической ситуацией. Это было время беспрецедентного процветания. Возможно, сейчас люди стали богаче; тем не менее, большинство ощущает, что денег у них недостаточно, а время стало даже еще большей ценностью. Предсказание, что самой большой нашей проблемой в новом тысячелетии станет то, как использовать бесконечные свободные часы, появившиеся благодаря компьютерам, оказалось наименее смешной шуткой футурологии. А в шестидесятые и времени и денег у нас было в избытке.

Мои друзья комфортабельно жили в Гринвич-Виллидж, на Гарвард-сквер, в Бэйсуотере, Санта-Монике и на Левом берегу, будучи, по нынешним стандартам, совершенно без средств. Тем не менее, они легко существовали на доходы от редких выступлений в кофейнях или работы на полставки. Сегодня горожане должны лихорадочно увеличивать до максимума свои экономические возможности только для того, чтобы содержать маленькую квартирку в Хобокене, Сомервиле, Хэкни, Кориа-тауне или Бельвиле ^[252]. Экономика в шестидесятые дала нам сильное послабление, оставив время для того, чтобы путешествовать, принимать наркотики, писать песни и переосмысливать устройство мира Было такое чувство, что нет непреложных истин, что любую жизненную аксиому стоит подвергнуть сомнению. Кроткие постоянно бросали вызов могущественным и часто побеждали – или, по крайней мере, борьба заканчивалась вничью. Студенты, не обремененные долгами, имевшие возможность распоряжаться своим временем, заставили Пентагон прекратить использование американских призывников в качестве пушечного мяса и изменили политический ландшафт Франции.

Закручивание финансовых гаек, начавшееся с нефтяного кризиса 1973 года ^[253], возможно, и не было заговором с целью обуздать эту опасную разболтанность, но, безусловно, разрабатывалось таким образом, чтобы дать преимущество сильным мира сего. С тех пор цены повысились в сравнении с оплатой отработанных часов, и результаты этого взвинчивания можно видеть повсеместно. Сегодня протестующие напоминают крестьян за воротами замка в сравнении с теми неистово решительными и сплоченными толпами, к которым я присоединялся в шестидесятые. Наша уверенность вырастала из чувства, что значительная часть населения – и средств массовой информации – были с нами, и в этом мы видели, насколько непоколебима мощь нашей музыки и наших убеждений. В нашем восторженном оптимизме мы верили, что «когда тональность музыки меняется, стены города сотрясаются». И мы многого достигли до того, как власти поняли, как использовать для своей выгоды нашу склонность к саморазрушению. Обозреватели правых взглядов до сих пор брызжут слюной от ярости, когда анализируют то, насколько существенно шестидесятые изменили общество. Экологическое движение и движение за права человека, а также за теоретическое равенство рас и полов является только верхушкой большого айсберга. Корни идеалов, которые остаются источником нашей надежды на будущее, лежат в шестидесятых.

Часть нашей силы проистекала из ощущения связи с прошлым Я помню, что, будучи подростком, чувствовал – прошлое настолько близко, что я могу к нему прикоснуться. Я слышал, как моя бабушка рассказывала о Вене на рубеже столетий и играла Брамса в давно забытом стиле, в то время как я сидел рядом с ней на скамеечке у фортепиано, глядя на ее длинные, испещренные жилками пальцы. Бабушка говорила мне, что когда была подростком, то могла положить основание левой ладони на окно, поднять безымянный палец, ударить им по стеклу и разбить его. В уме я мог слышать звук этого яростного удара (который был достижением сосредоточенной дисциплинированности, которое почти невозможно вообразить), он был почти так же близко, как завораживающие руки бабушки.

Сидя и слушая старые пластинки в Принстоне, мы стали одержимы прошлым. Мы пытались пронзить завесу времени и постичь, как это прошлое выглядело, как звучало, каким было на ощупь или на запах. На Гарвард-сквер и в Лондоне я встречал многих людей, поглощенных тем же самым занятием; они совсем не казались чем-то необычным Когда старые блюзовые певцы стали вновь появляться на сцене, это вызвало у энтузиастов эмоциональный подъем и прилив адреналина. То обстоятельство, что я познакомился с Гэри Дэвисом и Лонни Джонсоном – и даже с Коулменом Хокинсом – и был вместе с ними в разъездах, стало для меня защитой от множества разочарований.

Сегодня история больше напоминает постмодернистский коллаж; мы окружены двумерными образами нашего наследия. Получение доступа ко всем этим бокс-сетам блюзовых певцов – или Ника Дрейка, если уж на то пошло – посредством сайта amazon.comили iPodнельзя приравнять к тому чувству открытия и связи с музыкантом, которое переживали мы. Само существование такого обилия информации создает чувство переизбытка, которое может заглушить яркие моменты откровения.

Мы подпитывались вдохновением, исходящим из нашего культурного наследия, и при этом помогли превратить его в дым Корни сегодняшней цифровой и сэмплированной культуры лежат в тех годах неподдельного энтузиазма и поиска. Шестидесятые в целом во многом отразились, как в зеркале, в том субботнем вечере в Ньюпорте, когда Дилан заставил Пита Сигера спасаться бегством в ночи. Это произошло под воздействием торжествующей агрессии в его музыке – той музыке, источником вдохновения для которой изначально был сам Сигер.

То, что последовало в результате произошедшего той ночью, собрало вместе большинство потенциальных молодых поклонников Телониуса Монка или Скипа Джеймса, двинуло их в залы Fillmoreи «снесло» им «крышу» с помощью упрощенческих звуков Grateful Dead.И лишь у немногих нашлось время, чтобы погоревать о том, что было так опрометчиво отброшено.

В конце столетия – девятнадцатого, конечно же, – существовало «андеграундное» поветрие, которое захлестнуло черную Америку. Кто-то придумал броскую двенадцатитактную структуру с печальными мелодическими интервалами и чередованием строчек текста по схеме ААВ ^[254]. Она предоставляла собой идеальный костяк для слов, повествующих о разбитом сердце, стихийных бедствиях, злых белых боссах и любой другой стороне жизни в конце столетия, лживо пообещавшего дорогу к свободе. Блюз сам по себе был новаторским всеобщим увлечением, которое смело с лица земли десятилетия – а возможно, и столетия – народных традиций. Мы слышали отзвук того, что исчезло, в записях Генри Томаса и Чарли Пэттона, но это похоже на попытку воссоздать город индейцев-чероки по нескольким наконечникам стрел и бусам, откопанным на стройплощадке в деловом центре Атланты. Разрушение, которое новшество приносит с собой, – процесс столь же старый, как сама история.

Англия, которая ожидала меня, когда я перебрался в Лондон спустя несколько месяцев после Ньюпорта, только еще выходила из долгого забытья, обусловленного классовой структурой общества. В восьмидесятые, когда я вместе со сценаристом Майклом Томасом работал над проектом по созданию фильма о Кристине Килер, Стивене Уорде и «деле Профьюмо», я уяснил, какое исключительно важное значение имел переворот в общественном сознании, произошедший в год, предшествовавший моему прибытию. Выпущенный под названием «Скандал» в 1988-м наш фильм помог Англии переписать заново часть ее собственной истории: успех фильма побудил увидеть Уорда и Килер скорее в роли жертв истэблишмента, нежели безответственных выскочек, какими в свое время их представила пресса. Эта история помогла объяснить то чувство авантюризма и эмоционального возбуждения, которое я обнаружил у столь многих людей в 1964 году. Они вели себя так, словно тяжелая ноша спала с их плеч. Но это чувство восторга от появления новых возможностей длилось всего лишь несколько лет, прошедших прежде, чем к власти вернулось правительство консерваторов и «трехдневная неделя» ^[255]1973-го положила всему конец. Но, как и остальной мир, Британия больше не вернулась к жизненным и общественным устоям, существовавшим до шестидесятых годов.

В разгар десятилетия мы оставались оптимистичными до такой степени, которую сегодня – когда мы видим, что наш мир становится жертвой «общества потребления» – невозможно представить. Контраст между весной и осенью 1967-го в Лондоне заронил у меня первые сомнения. Насилие в Алтамонте подорвало оптимизм у многих; Чарльз Мэнсон и деградация Хейт-Эшбери освободили нас от иллюзий в гораздо большей степени. А открытие – благодаря книге Майкла Герра ^[256]«Репортажи» – того, что американские летчики-истребители могли расстреливать вьетнамских фермеров просто для забавы, слушая в это время в наушниках Дилана и Хендрикса, покончило для меня с тем, что еще оставалось. Однажды, когда мой срок работы на Warner Brothersблизился к концу, я стоял на вершине холма в Лорел Каньон и смотрел на дым, поднимавшийся на южном горизонте – это лос-анджелесский СВАТ ^[257]сжигал дотла членов «Симбионистской армии освобождения» ^[258]. К тому времени идеалы шестидесятых в основном представали в виде отражений в кривых зеркалах «комнаты смеха». Сегодня, когда тональность музыки меняется, стены города покрываются рекламой корпораций, спонсирующих псевдобунтарских артистов.

Я не слишком горюю о своих друзьях и коллегах, чьи жизни унес накал тех времен. Я думаю о Нике и Сэнди, о Мартине Аэмбле и Джини Тейлор, о Бобе Сквайре (который сам нарушил свой собственный запрет на употребление героина и умер от этого). Я скорблю по Крису МакГрегору, Дуду Пукване, Монгези Фезе и Джонни Дияни, которые, привлеченные лживыми обещаниями нашей риторики, умерли такими молодыми и так далеко от дома.

Я думаю о Джими Хендриксе, которого знал только по работе над фильмом, но о котором узнал так много. О человеке, которого мечты привели к жизни под постоянным давлением со всех сторон и в окружении людей, которым не было дела до его устремлений. Девон Уилсон преследует меня: ее харизма и ум во время той поездки на такси сверкали так ярко, что я не мог позабыть ее. Если дать волю эмоциям, то я хотел бы, чтобы Джими вернулся к ней, возможно, они бы и спасли друг друга.

Рой Гест умер печальной и одинокой смертью в девяностых. Для него, так же как и для Стивена Уорда, шестидесятые наступили слишком поздно, чтобы возместить ущерб, нанесенный аристократическим снобизмом и бессердечием.

Я скорблю по Дону Симпсону; человек, которого я знал, имел мало сходства с тем обрюзгшим мультяшным персонажем, который был найден мертвым рядом со своим бассейном в 1996 году. Он по-прежнему гнался за голливудскими мечтами, которые какое-то время были для нас общими.

Мне не хватает Майка Херона и Робина Уильямсона досайентологической эпохи. Как бы мне теперь хотелось, чтобы я не оставлял их наедине с Дэвидом Саймоном или не позволил бы спрятаться от вудстокского дождя.

Хотел бы я знать, что могло бы произойти, останься я в 1971-м в Лондоне.

Тони Ховард и Пол Ротшильд не были жертвами эпохи, однако умерли слишком рано, и мне их не хватает. Где бы я сейчас был, если бы не они? Я также думаю и о Хоппи, который, хотя и сияет сегодня так же ярко, как и всегда, оставил в тюрьме свой оптимизм и уверенность, которые были маяком для столь многих из нас.

Но я с радостью думаю о тех друзьях, которые продолжают выступать, исполненные того самого духа, что привел меня в восторг, когда я впервые услышал их более тридцати лет назад, – среди них в первую очередь о Норме Уотерсон, Ричарде Томпсоне, Джеффе Малдауре и Дэнни Томпсоне.

Что касается меня, то я лукавил. Я никогда не был слишком «под кайфом». Я стал тем «серым кардиналом», которым жаждал быть, и опроверг по крайней мере один миф о шестидесятых: я тогда жил, и я их помню.

Приложение I

Глава, не вошедшая в английское издание книги, рассказывающая об истории фильма «Скандал», посвященного знаменитому «делу» ^[259]

Фильм «Джими Хендрикс» питал мои иллюзии относительно того, будто бы я стал кинопродюсером. И в 1974 году я оставил теплое местечко на фирме Wamer brothers,вложил свои продюсерские отчисления от «Midnight at the Oasis»в опционы на приобретение прав на литературные произведения и в заказы на написание сценариев, еще не зная, что это пагубный способ израсходовать деньги, заработанные тяжелым трудом Дон Симпсон присоединился ко мне в продюсерском офисе в Голливуде.

Со свойственной ему блистательной близорукостью Дон сразу и открыто оценил вероятность моего успеха в Голливуде. Возвращаясь после одной встречи в Сенчури-сити ^[260], мы проезжали мимо здания Schubert Center,где вот-вот должен был начаться лос-анджелесский международный кинофестиваль, и Дон забежал за программкой. Пока мы тащились в автомобильном потоке поздних послеполуденных часов, он зачитал несколько рекламных аннотаций, в том числе абзац о фильме Жака Риветта «Селин и Жюли совсем заврались» ^[261].

– Угу, пометь вот этот, похоже, это интересно, – сказал я. Повисла долгая пауза.

– Джо, а ты знаешь об этом фильме что-нибудь еще, кроме того, что я только что прочитал?

Я сказал что нет.

– Ладно, погоди, дай мне разобраться. На основании вот этого описания ты действительно хочешь посмотреть этот фильм?

Я промямлил что-то утвердительное.

Дон швырнул буклет на пол.

– Джо, это безнадежно. Ты отравлен европейской чувствительностью. Ты никогда не сделаешь коммерческий фильм для американского рынка!

Месяц спустя равное по степени недоумение у него вызвала моя рекомендация комедийного сериала ВВСпод названием «Монти Пайтон» ^[262], который дебютировал на общественном телевидении США. Дон остался дома, чтобы его посмотреть, а на следующее утро ворвался в офис, разъяренный на меня за то, что потратил свое время на такое идиотское и несмешное шоу.

Вскоре после этого Дон претерпел два из самых худших бедствий, которые только могут выпасть на долю начинающего продюсера в Голливуде: он разбил свою машину (не имея страховки на случай столкновения) и превысил лимит своей кредитной карты. Друзья предложили ему деньги взаймы, но положение было настолько отчаянным, что мы боялись, как бы эта история не закончилась для Дона возвращением назад в Валдез, штат Аляска, – в тот город, из которого он сбежал, будучи подростком Для того чтобы пойти на интервью к Дику Силберту, вице-президенту по производству кинокомпании Paramount, Симпсон взял взаймы машину и чистый пиджак. Должность помощника с окладом в триста долларов в неделю снова поставила его на ноги.

Я обычно встречался с Доном для полуночных пиршеств в мексиканском ресторанчике Lucy’s El Adobe,расположенном через дорогу от территории киностудии: каждый вечер он проводил в офисе, изучая содержимое папок с документами – фильм за фильмом. Когда произошла смена руководства студии, сотрудников вызывали на встречу с новым президентом Майклом Айснером ^[263]. Большинство было освобождено от занимаемых должностей, но энциклопедические познания Симпсона относительно каждого проекта Paramountизумили Айснера. «Устройте этому парню офис рядом с моим», – сказал он своей секретарше, когда Симпсон ушел Годом позже Айснер сделал его начальником производства кинокомпании (одним из наибольших успехов Дона в этой должности стал фильм «Житие Брайана по Монти Пайтону»).

Еще до повышения Дона, году в 1976-м или 1977-м (не помню точно), однажды вечером я присоединился к нему, чтобы поужинать с Ховардом Розенманом ^[264] в ресторане La Scalaв Беверли-Хиллз. Ховард являлся центральной фигурой в сообществе, которое, по недавнему утверждению Майка Овитца ^[265], было «гей-мафией», но мы в те времена именовали его словечком «гоминтерн». Ховард был (и, благодаря фильму «Баффи – истребительница вампиров», остается до сих пор) продюсером с контрактами на написание сценариев везде и повсюду, остроумным шарлатаном, к которому я всегда рад присоединиться на каком-нибудь общественном мероприятии. Мы втиснулись за маленький столик рядом с тележкой для подачи десерта; нас окружали скамьи, заполненные в тот оживленный субботний вечер до отказа. Вместе с нами там ужинали Кирк Дуглас (слева от нас), Джоан Дидион вместе с Джулией Филипс (за соседним столиком), затем Стэнли Джаффе и, наконец, группа людей, среди которых были Рэй Старк и Дэвид Меррик ^[266].

В то время как мы с Доном занимали свои места, Ховард обходил комнату, приветствуя знакомых знаменитостей и слегка (дабы не повредить косметику) касаясь их щек своей щекой. После сплетен на темы киноиндустрии за закуской предмет нашего разговора переместился на недавнюю вспышку насилия на Ближнем Востоке. Я заметил, что Израиль, возможно, был бы в большей безопасности, если бы прекратил нарушать резолюции ООН, касающиеся незаконных поселений на палестинских территориях. Тут Ховард взорвался, обвинив меня в антисемитизме и всех прочих разновидностях клеветы, которые только пришли ему на ум Когда я попытался защититься, Дон толкнул меня ногой под столом – все остальные разговоры в маленьком ресторане стихли. Мы перешли к более приятным темам, и остальные ужинающие вернулись к своим беседам. После того как мы оплатили счет и поднялись, чтобы уйти, Ховард совершил еще один круг по комнате. Я мог слышать приглушенные голоса, спрашивающие: «Кто этот мудила?»

Когда мы стояли на тротуаре, ожидая, пока парковщик подгонит машину, Ховард похлопал меня по плечу и весело сказал; «Ну что, Джо, думаю, ты больше никогда не будешь работать в Голливуде!» И действительно, я никогда там не работал. И, если уж на то пошло, мне так и не удалось посмотреть фильм «Селин и Жюли совсем заврались». А вот что удалось – так это, в конце концов, стать продюсером полнометражного художественного фильма с драматичным сюжетом И этот фильм собрал в американском прокате 10 миллионов долларов. И был, естественно, о шестидесятых.

В 1975-м Крис Блэкуэлл попросил меня закончить вместо него альбом Reggae Got Soulгруппы Toots and the Maytals ^[267]. Сам Туте вместе с ритм-дорожками, которые он записал в Кингстоне, был в это время в Лондоне, а Боб Марли, требовавший внимания Блэкуэлла – в Нассау ^[268].

Счастливее я и быть не мог – записанные дорожки получились замечательными, а сам Тутс был моим героем Альбом, кажется, вышел очень хорошим, за исключением попсоватых наложений в заглавной песне. Блэкуэлл настоял на их добавлении, перед тем как «отчалил» в Нассау. Поскольку он платил мне деньги, стереть их я не мог.

Я привык к заведенному порядку работы в студии Basing Street Studiosфирмы Island,появляясь в середине дня и засиживаясь за работой до поздней ночи. Толпа местных растафарианцев все время околачивалась в продюсерской, давая советы, скручивая косячки и поглощая еду айтал ^[269], которую студия обеспечивала каждый день. Единственный момент неловкости наступил, когда из ресторана приехал курьер с готовой едой и спросил, кто заказал кебаб из свинины. «Здесь!» – заорал я, и последовавшая сцена напомнила карикатуры Бэйтмана ^[270] в журнале Punch,когда какой-нибудь старый пердун признается, что голосовал за лейбористов. Трубки выпадали изо ртов, парики взмывали ввысь, отставные полковники были сражены наповал, оленьи головы на стенах Клуба джентльменов недоуменно поднимали брови. Со временем растаманы оправились от полученного потрясения, а я научился получать удовольствие от вегетарианской диеты айтал.

Человек, который готовил еду для еженощного пиршества, появлялся в середине вечера, неся хозяйственные сумки, наполненные загадочными карибскими клубнями. Его звали Лаки, он носил берет и кожаное пальто до пола и всегда был коротко подстрижен. Имена, оброненные им во время разговоров, принадлежали персонажам джазовой сцены пятидесятых в Сохо, таким как Ронни Скотт ^[271]и Энни Росс ^[272]. Однажды утром, когда солнце вставало над Портобелло-роуд, я ехал из студии и заметил Лаки, одиноко стоявшего на углу. «Продинамили меня с подвозом, чувак», – сказал он. Я отвез его домой, а потом принял приглашение выпить чашку чая. Его маленькая гостиная была вполне обычной, за исключением поразительного оформления одной из стен. Она была покрыта вырезками из бульварных газет начала шестидесятых, заголовки которых были полны упоминаний о «скандале Профьюмо» и имени Кристины Килер. И тут до меня дошло: «Так вы, должно быть, Лаки Гордон!»

За чашкой чая PG TipsЛаки донес до меня свой сбивчивый, едва связный рассказ о тех самых печально известных событиях с его собственной точки зрения – рассказ любовника Килер из Вест-Индии, устроившего из-за нее поножовщину, повлекшую за собой цепь событий, которая и привела к досрочной отставке правительства тори в 1963-м.

«Дело Профьюмо» заинтриговало меня еще до того, как я приехал в Лондон. Казалось, оно неповторимо английским образом сочетало в себе колорит и противоречия ранних шестидесятых. Зачарованный, я оставался у Лаки до девяти утра.

Майкл Томас, австралийский киносценарист, с которым я впервые встретился, когда он писал статью о The Ineredible String Bandдля журнала Eyeв 1968-м, тоже встречался с Лаки. Мы работали вместе над разными киносценариями вместе с Симпсоном в середине семидесятых и решили, что это та история, которую англичанам стоит увидеть. Чтобы заполучить права на жизнеописания Кристины Килер и Мэнди Райс-Дэвис, потребовалось несколько лет, но в конце концов нам это удалось. До момента подписания контракта и перечисления лицензионного вознаграждения, мы не имели права встречаться ни с одной из них. Как только высохли чернила, мы заказали два ужина: сначала с Мэнди в гриль-зале отеля Dorchester ^[273],затем с Кристиной – на следующий вечер, в маленьком итальянском ресторане недалеко от ее муниципальной квартиры в противоположном конце Челси.

Со времени разгара скандала в 1963-м линии их жизней значительно разошлись. Мэнди сбежала в Израиль, вышла замуж за пилота авиакомпании «Эль-Аль», обратилась в иудаизм и открыла дискотеку в Тель-Авиве. Сейчас (в 1982 году) она замужем за миллионером, занимавшимся утилизацией отходов, близким другом Дэниса Тэтчера ^[274]. Она появилась, опоздав на несколько минут, как принято в свете, и выглядела безупречно. Мэнди была остроумной и восприимчивой, мы разговаривали легко и непринужденно. За кофе Майкл спросил ее о судебном процессе Стивена Уорда Когда она стояла на месте для дачи свидетельских показаний, ей сказали, что лорд Астор отрицает, что когда-либо занимался с ней сексом Ее ответ – «Конечно, а что еще ему остается?» – сейчас входит в «Оксфордский словарь цитат». В киножурналах того времени Мэнди появляется улыбающейся и машущей толпе, которая собиралась вокруг нее, чтобы получить автограф. Когда из такси выходила Кристина с печальным, прекрасным лицом, скрытым темной косынкой, толпа швырялась в нее, обзывала «шлюхой» и «ведьмой», и ей требовалось сопровождение полицейских, чтобы добраться до дверей суда. Почему, хотели мы знать, реакция была такой разной?

«Я ведь выросла поблизости от животных. Жила рядом с ними всю свою жизнь». Мы устремили на нее недоуменные взгляды. Немного помедлив, она объяснила, что, будучи молодой девушкой из низов среднего класса в Мидленде, она всегда жаждала занять более высокое положение. Мэнди проводила в конюшнях долгие часы, учась ездить верхом, но никогда не имела собственной лошади. Она кормила животных и могла успокоить самых норовистых. На соседском поле она могла подойти к быку и шлепнуть зверя по носу, совершенно не чувствуя себя в опасности. Идти через толпу для нее было всё равно, что идти по тому полю. Мэнди никогда не сомневалась в своих способностях заставить их есть с ее руки.

Сколь бы очаровательной она ни была, мы не забывали, что Мэнди могла относиться к правде «экономно», рисуя все в розовом свете. Она любила владельца трущоб Питера Рэкмана, несмотря на его манеру обращения. Когда они занимались сексом, он настаивал, что будет лежать на спине, а она сядет сверху, лицом к его ногам. Рэкман также требовал, чтобы она постоянно чистила зубы и никогда не целовала его в губы. Мэнди всегда помнила, что он убирал отхожие места в Бухенвальде ^[275]. Она никогда – как сама утверждала, – не занималась сексом ради денег. Когда мы углубились в эту историю, самым трудным было осознать, что в то время, когда началась цепочка событий, изменившая историю Великобритании, Мэнди и Кристина были детьми пятнадцати и шестнадцати лет соответственно.

Следующий вечер разительно отличался от предыдущего. Кристина сохранила свои скулы «индейцев чероки», но выглядела опустошенной. Ее зубы были испорчены, а глаза красноречивее всяких слов говорили о разных судьбах этих двух женщин. Она очень хотела рассказать правдивую историю, не щадя ни себя, ни других. Да, она занималась проституцией, но Стивен Уорд никогда не был сутенером, что бы ни говорилось в приговоре суда, доведшем его до самоубийства.

Самой большой бедой Кристины было то, что она не могла разобраться в своих отношениях с людьми другой расы. Для Лаки она была любовью всей жизни. Если бы только она осталась с ним, все было бы отлично.

С точки зрения Кристины, эта связь началась с изнасилования и так и оставалась изнасилованием. Она отрицала, что когда-либо добровольно занималась сексом с чернокожим Ее отношения с Джонни Эджкумом, которого она описала как сутенера, были попыткой отделаться от неистового Лаки. Результатом чего и стала драка между двумя мужчинами в клубе на Уордор-стрит, которая, в свою очередь, привела к тому, что Джонни стал искать Кристину на квартире Стивена Уорда на Хартли-стрит с пистолетом в руке и стрелял по двери, пока его ждало такси. Прибыли полиция и пресса, история (Уорд был известен среди журналистов как неисправимый болтун) попала на первые страницы газет. И кто-то «слил» информацию о любовной связи Кристины с военным министром, имевшей место в то же самое время, когда она занималась сексом и с Лаки, и с советским «военноморским атташе» Евгением Ивановым ^[276]. Сама мысль о том, что выпускник Хэрроу Джек Профьюмо, женатый на кинобогине Валери Хобсон из фильма «Пигмалион», делил девушку с «коммунякой и черномазым», была выше того, что могла вынести британская душа. Не говоря уже об ущербе, нанесенном безопасности страны в условиях холодной войны!

Кристина встретилась с Уордом, когда они с Мэнди были танцовщицами в клубе Murray’s Clubв районе Мэйфэйр. Он не хотел заниматься с ней сексом, она ему слишком сильно нравилась. Он заползал в ее постель после того, как делал это обычно с проституткой в соседней комнате. Уорд любил держать Кристину при себе и таким образом иметь возможность наблюдать весь тот хаос, который она сеяла среди его высокопоставленных друзей. Однажды во время оргии она посмотрела вниз между своих ног и обнаружила голову Стивена, со знанием дела углубившегося в ее промежность. Он так никогда и не сказал ей, знал ли, чью «киску» вылизывал.

Уорд представил Кристину Лаки во время «экспедиции» с целью покупки марихуаны на Уэстборн-Парк-роуд летом 1962-го. То кафе, где они встретились, находилось за углом от места первых выступлений Pink Floyd.За четыре года, разделяющих эти два события, мир изменился до неузнаваемости. Тогда наркотики были экзотической редкостью, употребляемой только выходцами из Вест-Индии и небольшим количеством хипстеров. Когда Кристина нашла убежище в лице Джонни Эджкума, Карибский кризис еще неясно маячил на горизонте. А когда соперники выясняли отношения в рукопашной схватке в Сохо, советские корабли, везущие ядерные ракеты, уже плыли по направлению к Гаване. За ними неотступно следовали американские истребители и подводные лодки. В тот момент, когда нож Джонни располосовал лицо Лаки, «Хрущев моргнул» ^[277]и корабли повернули назад. Могу поспорить, что из этих двух событий именно поножовщина в Лондоне в большей степени повлияла на политическую историю Британии. Без этого лейбористы едва ли пришли бы к власти на следующих выборах. Единственный способ, которым мы могли воздать должное этому совпадению, заключался в том, чтобы пустить запись в стиле ска «Please Mr Kruschev (Don’t Drop That Bomb)»на заднем плане во время танцев перед сценой драки. Восемнадцать месяцев спустя во Flamingo Club,где дрались Эджкум и Гордон, пройдет первый концерт английского турне Джона Ли Хукера на следующий день после его изящного поклона в зале Hammersmith Odeon.

Мы с Майклом – и наши партнеры Стив Вули и Ник Пауэлл из компании Palace Pictures ^[278]– планировали «Скандал» как мини-сериал на три вечера. Это было идеально для телевидения: несметное число сюжетных линий с действующими лицами от самых низов до самых верхов английского общества, сходящихся в заключительный вечер, когда Профьюмо сначала отрицает, а затем вынужден признать свою связь с Кристиной и тем самым приводит к отставке правительство Гарольда Макмиллана. На судебном процессе по обвинению Уорда в сводничестве английский истэблишмент излил свою ярость на этого «зарвавшегося сына викария». Уорд был успешным остеопатом, у которого не было никакой необходимости зарабатывать деньги, занимаясь сутенерством Он скорее бы умер, чем взял бы что-то со своих друзей, таких как принц Филипп ^[279], за то, что представлял их девушкам. Но как большинство пробившихся наверх, он недооценивал жестокость правящих классов. Его приятель лорд Астор, которому Уорд поставлял девушек целыми автомобилями «бентли» и которого таким образом познакомил с его будущей женой, Бронуин, предпочел уехать из страны, вместо того чтобы появиться на суде и свидетельствовать в его защиту.

Мы заключили с ВВС контракт на написание сценария, но, как только об этом узнал Совет управляющих, он был разорван. Channel Four,по идее склонный к риску новый телеканал, отверг нас, найдя, что тема «в самом дурном вкусе, который только возможен». Казалось, ни один из телевизионных управленцев не хотел из-за нашего проекта в самом конце карьеры потерять полагавшийся за многолетнюю безупречную службу рыцарский титул. В конце концов Стив Вули убедил остальных, что единственным нашим вариантом является полнометражный художественный фильм. Мы пригласили Джона Херта на роль Стивена Уорда, Джоан Уолли на роль Кристины и, что было гениальным ходом Стива, Бриджит Фонду на роль Мэнди. А еще мы с Майклом провели несколько пьяных послеполуденных часов, вынимая страницу за страницей из нашего горячо любимого сценария на четыре с половиной часа и швыряя их в камин.