Текст книги "Верь мне!"
Автор книги: Джин Реник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
– В случае чего, ори, что есть сил, поняла?
– Все будет хорошо, – заверила она его.
Он неохотно отпустил ее и проследил за тем, как девушка ввела Элисон в одну из хижин. Элисон почти незаметно припадала на больную ногу, но он все же беспокоился: ее рана могла открыться из-за напряжения, которое ей пришлось испытать при переправе. Он все-таки должен был выбрать время и осмотреть ее поврежденную ногу.
Зекери волновался и вовсе не хотел разлучаться с Элисон, особенно сейчас. Но у него не было сил сопротивляться: усталый, выжатый, как лимон, он покорно последовал в хижину за старейшиной.
Старец восседал посреди комнаты и ждал его, спокойно покуривая свою самодельную тонкую сигару. Маленькая босоногая женщина средних лет взглянула на Зекери с явным любопытством и поставила ему деревянную табуретку рядом с мужем. А потом удалилась с полным достоинства видом в другое – смежное – помещение, отгороженное матерчатой занавеской.
– Меня привела к вам беда, которая случилась с молодой женщиной. Последние три дня нам довелось пережить многое. И эта женщина, в конечном счете, погибла… – так начал Зекери.
Но старец перебил его.
– Меня зовут Жорже Каюм, – сказал он по-английски, твердо выговаривая слова. – А как вас зовут?
Зекери проклял свою усталость, из-за которой он вел себя невежливо и даже не представился. Он быстро назвал себя и достал свое удостоверение и знак полицейского.
– Я полицейский из США, здесь нахожусь в отпуске.
Жорже мельком взглянул на полицейский значок и удостоверение и вернул их, не произнеся ни слова. Он изучающе разглядывал чужестранца, перепачканного кровью, голого по пояс, и ясно видел, что тот просто валится с ног от усталости.
– Твоя женщина сейчас находится в доме моей дочери и ее мужа Бола. А теперь расскажи мне о Луизите.
Зекери кивнул, почувствовав облегчение от этой новости.
– Ее застрелил человек по имени Паоло. Он тоже мертв. Это все, что я знаю о нем. Его тело лежит сейчас где-то на дне реки к востоку от вашей деревни.
– А в теле Паоло тоже застряло несколько пуль? – спросил старик, глянув на Зекери пронзительным взглядом.
Зекери понял, что его рассказ недостаточно убедителен, и факты как бы свидетельствуют против него самого, возбуждая подозрения старейшины.
– Паоло сломал себе шею. Дело в том, что он и огромный ягуар что-то не поделили, в результате проиграл именно Паоло. – Зекери видел, что при упоминании об ягуаре в глазах старца загорелся огонек интереса.
– Послушайте, я буду счастлив рассказать все подробно о том, что произошло, но, может быть, мы сделаем это в присутствии представителя местных властей? Это сэкономит время. Поверьте, мне, надо как можно быстрее вывезти отсюда эту женщину…
Восьмидесятилетний Жорже Каюм невозмутимо курил свою сигару; в его глазах читалась тревога, но в его движениях, однако, не было никакой суеты.
– У властей будет слишком много вопросов к тебе, – проговорил он, выпуская кольца дыма, которые медленно поднимались к потолку, заволакивая его лицо. Он ждал, что ответит иностранец.
Элисон вошла в хижину, крытую пальмовыми листьями. Когда она увидела ребенка, спящего в колыбели, она вздохнула с облегчением. По крайней мере, эта девушка поймет ее заботы о малыше. Не произнеся ни слова, она протянула свои ладони, покрытые пятнами засохшей крови. Девушка принесла холстину и глиняную миску воды. Элисон соскребла ржавые пятна с пальцев и смыла кровь с животика Адама.
Она была поражена юностью матери, хозяйки дома по имени Нак. И в то же время она прекрасно знала, что в культуре майя существуют древние традиции брака, по которым совсем юные мальчики вынуждены брать в жены зрелых женщин, и несозревшие девочки выходить замуж за стариков. Заключение брака зависело здесь от сочетания многих взаимовыгодных причин. И разница в возрасте никого не смущала, и меньше всего учитывали здесь предостережения христианских миссионеров, пугавших в подобных случаях карой Господней.
Адам заворочался, проявляя недовольство. Ему срочно нужна была еда и сухая пеленка. Элисон раскрыла еще влажный чемодан и достала семь сухих памперсов, две банки детского молочного питания и бутылочку для кормления. Она поменяла подгузник, это вышло у нее довольно ловко, хотя она падала с ног от усталости. Нак следила за ее действиями с молчаливым одобрением.
Затем Элисон показала Нак банки из-под молочного питания и спросила:
– Где здесь молочная кухня?
Нак не ответила, а только выразительно потрясла головой. Элисон попыталась спросить ее еще раз, теперь уже на ломаном испанском языке. Но Нак только прыснула от смеха и опять покачала головой.
Адам настоятельно требовал еды, а Элисон боялась снова возвращаться к машине, видеть мертвое тело Луизиты. Но ей необходим был нож, чтобы вскрыть банку с детским питанием. А нож находился в машине в рюкзаке Зекери. Элисон начала бить дрожь, усталость и горечь одолевали ее. Оставалось всего две банки питания для Адама. А что делать дальше?
Нак подхватила Адама, прежде чем Элисон смогла воспрепятствовать этому, и сунула его под свою просторную блузу. Плач голодного ребенка сразу же прекратился.
Элисон засмеялась над своей несообразительностью. Конечно же, у Нак должно быть молоко! Она уселась на низкую, грубо сколоченную, деревянную койку напротив Нак и промолвила:
– Грасиас!
Наблюдая, как Нак кормит ребенка, Элисон почувствовала вдруг свинцовую усталость во всем теле. Спина и руки болели, натруженные непривычной ношей – маленьким Адамом. Ее мозг искал хоть какой-нибудь отдушины, чтобы отвлечься от вновь и вновь вспыхивающих в памяти сцен недавно пережитой опасности: бандиты, бурлящая река и, наконец, самое ужасное – смерть Луизиты.
Ей был безразличен сейчас собственный потрепанный внешний вид, перепачканные грязью ботинки, и она сняла рубашку Джейка, не заботясь, что окружающие увидят ее разорванную футболку, скрепленную на груди булавками. В первый раз чуть ли не за всю свою жизнь Элисон почувствовала запах собственного немытого тела, но думать о ванне не приходилось. Рана на ноге пульсировала ноющей болью в такт биению сердца, выматывая последние силы, и Элисон чувствовала в этой послеполуденной духоте, как неизбежно погружается в дремоту.
Она больше ни о чем не хотела думать. Они находятся в деревне, Зекери разговаривает со старейшиной, и ей совершенно не о чем заботиться. Через двадцать минут она, вздрогнув, пробудилась от своей дремоты и увидела, что Нак протягивает ей спящего Адама и белую хлопчатобумажную блузку, точно такую же, какая была на ней самой.
Элисон заботливо постучала по маленькой обнаженной спинке Адама и, убедившись, что в желудке не осталось пузырьков воздуха, нашла в чемодане Луизиты детскую распашонку. Надев ее на мальчика, она старательно завязала все ленточки. Потом Элисон распахнула свою разорванную футболку и немного обмыла тело водой, прежде чем надеть свежую белую блузку, за которую она была так благодарна Нак. Наконец, Элисон могла позволить себе улечься на койку, свернувшись калачиком, положив рядом спокойно спящего Адама. Коснувшись головой подушки, она сразу же погрузилась в благословенный сон.
Через два часа Нак разбудила ее, дотронувшись рукой до плеча. Элисон встала с большим трудом, увидев, что рядом с кроватью стоит Маленький Бол.
– Старейшина хочет видеть тебя, – объявил он. – Я провожу.
Элисон стала собирать спящего младенца.
– Ты можешь оставить ребенка с Нак, – сказал мальчик.
Она инстинктивно воспротивилась этому.
– Я возьму его с собой. А где мой друг? Где мистер Кросс?
– Американца нет здесь, – ответил мальчик.
– Где он? – настойчиво добивалась Элисон, чувствуя тяжесть в голове от усталости и внезапно прерванного сна.
– Он отправился с мужчинами, чтобы раздобыть вам машину.
Она сразу же успокоилась и, баюкая на руках малыша, направилась за мальчиком. Если Зекери пошел за машиной, значит, дела их шли на лад. Седана на улице уже не было. Где-то в деревне тело Луизиты сейчас готовили к церемонии похорон. Элисон собралась с мыслями, настраиваясь на разговор со старейшиной. Вообще-то ей казалось странным, что старец захотел тратить свое время на разговоры с женщиной, но если он послал за ней, ей ничего не оставалось, как отправиться к нему на беседу.
Она вошла вслед за Маленьким Болом в хижину и приветливо кивнула спокойной, исполненной достоинства женщине, сидящей в глубине помещения. Старец сидел спиной к ней. Чисто интуитивно Элисон остановилась в ожидании того момента, когда он, наконец, соизволит заметить ее присутствие.
По прошествии положенного в таких случаях времени, Жорже обернулся и, одобрительно улыбаясь, кивнул ей. Ему понравилась вежливая деликатность этой женщины. Он указал на деревянную табуретку, на которой совсем недавно сидел американец. Элисон села, держа ребенка на руках. По-видимому, именно об Адаме должна в первую очередь зайти речь.
– Меня зовут Элисон Шрив, – сказала она, как можно более спокойно. – Я рада познакомиться с вами. Думаю, вы не будете возражать, что я принесла ребенка с собой. Ему многое пришлось пережить за сегодняшний день.
– Это ребенок Сары.
Она не могла скрыть своего удивления по поводу того, что он знает все о ребенке. И он видел, как женщина насторожилась.
– Да, Сара была сестрой Луизиты, – ее подбородок задрожал при упоминании имени умершей индианки.
– Он – индейский ребенок, – его глаза изучающе смотрели на утомленное лицо Элисон. Жесткий взгляд старика пытался проникнуть в заветные мысли этой женщины.
– Да, он из племени Ягуара.
Теперь настала его очередь удивляться.
– Это сказала мне Луизита. Она передала мне ребенка перед смертью, и я поклялась, что буду заботиться о нем. – Каждая частица ее существа начала ощущать сгущающуюся опасность. Пусть лучше старик знает, что у нее на уме!
– Он – индеец, – повторил старейшина твердым, как камень, тоном.
Элисон лихорадочно соображала, как она может убедить старика в своей несгибаемой силе и решимости идти до конца.
– Даже ягуар не посмел отнять у меня этого ребенка, – сказала она наконец, чувствуя тупую боль в голове. – Он проник в пещеру, где я пряталась, он выл и рычал, он пронесся так близко мимо, что коснулся меня своей шерстью. Но он не посмел отнять у меня этого ребенка! – она смотрела прямо в непреклонное лицо старика. – Река не смогла забрать у меня этого ребенка. А как вы видите, она пыталась это сделать, – Элисон показала ему свои перепачканные грязью ботинки и все еще влажные брюки. – Ничто на свете не заставит меня расстаться с этим ребенком, пока я жива! – сказала она твердо и решительно. – Я дала Луизите свое честное слово.
Старик снисходительно улыбнулся и погрузился в долгое молчание. До слуха Элисон доносились звуки деревенской улицы, а в висках стучала кровь. Она терпеливо ждала, что скажет старец.
– Этот ребенок – индеец, – снова повторил он. – А если ты заберешь его с собой, останется ли он индейцем?
Он опять уставился на нее, пытаясь проникнуть в ее заветные мысли. Она задыхалась в душной хижине, не зная, как ответить на этот вопрос. Конечно, он останется индейцем, – хотела крикнуть она. Но останется ли? Ведь он вырастет в США, среди американских детей, будет есть пиццу и горячие бутерброды, гонять на велосипеде, смотреть телевизор, говорить по-английски и пить апельсиновый сок. Он будет носить синие джинсы и спортивную обувь. Будет хранить верность американскому флагу. Имеет ли она, действительно, право увозить его из родной страны, от родного народа и культуры?
Ничего подобного не приходило ей в голову до тех пор, пока старик не задал своего вопроса. Во время долгой и трудной дороги к деревне Элисон обдумывала, какие изменения в ее жизнь внесет усыновление Адама, но она даже не помышляла о том, какие изменения в судьбу ребенка вносит сама.
– Я клянусь… – пробормотала она. – Я клянусь, что хорошо воспитаю его. Я клянусь, что привезу его однажды сюда, чтобы он узнал свою родину и культуру.
Она остановилась и спросила себя, будет ли все так, как она говорит. И не находя причин сомневаться в том, что выполнит свои обещания, продолжала, чувствуя нарастающую мощь и уверенность в своем голосе:
– Я предоставлю ему право самому решать, когда он достаточно подрастет, где ему жить. Клянусь ягуаром! Клянусь собственной жизнью.
Она следила за своим голосом, чтобы в нем не слышалось большего вызова, чем это было необходимо.
– Я подумаю над тем, что ты сказала, – произнес старец.
Ему понравился ее ответ, хотя он не был, на его взгляд, убедительным. Но, во всяком случае, его стоило хорошенько обдумать.
Она помедлила у двери.
– Вы не… я хотела бы знать, где похоронят Луизиту? – выговорила Элисон с трудом. – Я хочу присутствовать на похоронах.
– Чужаки не имеют права участвовать в этом обряде, – бросил старейшина и прошел за занавеску в смежное помещение.
Тихая женщина, сидящая в углу, взглянула на Элисон, покачала головой и снова потупила взгляд. Приговор старца обжалованию не подлежит.
На улице ее поджидал Маленький Бол, он проводил Элисон назад к дому Нак. Элисон шла молча, погруженная в раздумья. Ее мужество угасало вместе с последними лучами солнца. Где Зекери? Ей необходимо снова увидеть его лицо, услышать его голос, ощутить его силу.
В хижине Нак Элисон взглянула на безмятежное личико Адама, покоящегося у нее на руках, и уложила ребенка на кровать. Рядом с чемоданом стоял рюкзак Зекери. Элисон, прихрамывая, подошла к нему и разыскала мазь. Сняв ботинки, она осмотрела рану, рана открылась и кровоточила, носок прилип к ней, но все же нагноения не было заметно.
Она нанесла мазь на открытую рану, а Нак протянула ей широкую ленту хлопчатобумажной ткани, чтобы перебинтовать ступню.
– Спасибо, – поблагодарила Элисон по-испански. – Большое спасибо.
Она нанесла мазь также на свое изуродованное плечо, а потом снова легла на кровать, чтобы подремать немного в ожидании Зекери. Адам мирно посапывал рядом с ней.
Ее разбудили звуки подъезжающих машин. И Элисон, проснувшись, затаила дыхание. Это, должно быть, приехала полиция.
21
В хижину заглянул Зекери и облегченно вздохнул, увидев Элисон. Она лежала на кровати, рядом на полу стояли ботинки. Очевидно, она перебинтовывала свою ногу. Он опустился рядом с ней на колени, зная, что она с нетерпением ждет его.
– Ты спала, когда я уходил, – объяснил он хрипловатым голосом. – Я не хотел будить тебя. Мы вытащили джип из канавы, прицепив его тросом к седану. А как ребенок?
– Думаю, нормально, – она с трудом могла соображать от охватившей ее радости при виде вернувшегося Зекери. – А что случилось? Это полиция подъехала сейчас к дому?
– Нет. Старейшина решил не вовлекать в это дело гватемальские власти и тихо похоронить Луизиту. Я считаю, он прав, – Зекери внимательно смотрел на нее, произнося эти слова. – Если полиция осмотрит труп, то сразу же установит, что она умерла от выстрелов в спину. А дальше, как ты знаешь, они начнут задавать свои бесконечные вопросы, и мы застрянем тут на несколько недель.
У него разрывалось сердце при виде ее смертельной усталости, огромный синяк на подбородке приобрел бледный красновато-желтый оттенок. Зекери все еще мучило чувство вины за свою несдержанность.
– Кроме того нет никаких сомнений, что Паоло погиб. Если он не сломал себе шею при падении, то наверняка утонул. Мы не смогли бы вытащить его тогда. Вода слишком быстро прибывала.
Зекери видел, что мысли Элисон находятся далеко отсюда. Она выдержала серьезный удар – смерть Луизиты, но большего выдержать она уже не сможет. Ему тоже ни к чему суета полицейского расследования. С улицы прохладный вечерний ветерок донес звуки протяжной песни.
– Должно быть, началась похоронная церемония, – она села на кровати и опустила ноги на пол. – Нам запрещено участвовать в ней. Это сказал мне старейшина.
– Ты виделась с ним, пока меня не было?
– Он хотел поговорить со мной о ребенке, – ее снова начала одолевать тревога.
– А что будет с ребенком? – Зекери не задумывался о дальнейшей судьбе мальчика.
– Луизита отдала его мне. Но старейшина не хочет, чтобы я забирала малыша с собой.
Он с изумлением посмотрел на нее.
– Подожди, подожди… О чем ты говоришь? Она же была без сознания, как она могла…
– Нет. Перед смертью она говорила со мной.
Для Элисон было крайне необходимо, чтобы он поверил ей. Старик собирается оставить ребенка в деревне. Элисон повысила голос.
– Я обещала Луизите, что позабочусь о нем, – она положила ладонь на грудь спящего младенца, – а старейшина пытается удержать Адама здесь.
Зекери лихорадочно обдумывал эту информацию, рассматривая теперь в новом свете свою беседу со старейшиной. Что было сказано тогда о ребенке? Обрывки фраз складывались сами собой в цельную картину.
– Я сказал ему то же, что она говорила нам – что подонок, который потом убил ее, хотел заполучить младенца для своего рода шантажа.
Он пробежал рукой по волосам, досадуя на себя.
– Я не знал, что Луизита поручила тебе ребенка. А ты уверена, что все было именно так?
Усталость и напряжение этого дня, наконец, возымели свое действие на нее, и Элисон взорвалась.
– Да! Да! Неужели ты думаешь, я стану врать?
Как он мог сомневаться в ее правдивости? Как он мог сомневаться в ее честности по отношению к такому важному делу?
– Я имел в виду ребенка. Ты уверена, что ты хочешь это сделать?
– Да, – сказала она, подчеркивая каждое слово, – я не знаю, хотела ли я этого в момент смерти Луизиты… или я просто старалась, чтобы она отошла с миром в душе. Пожалуй, это все, о чем я тогда была способна думать. Но сейчас, сейчас я хочу увезти ребенка с собой.
Постепенно успокаиваясь, умиротворенная спокойным дыханием младенца, она снова взглянула на Зекери, пытаясь объяснить ему все.
– Что-то случилось, чего я не могу выразить словами. Но теперь он – мой. Она вручила мне его, я приняла его, и теперь он – мой.
Это было безнадежно, нельзя было проследить и объяснить словами это моментальное превращение, произошедшее с нею. Абсолютный перелом во всем ее мироощущении, в ее психике, произошедший внезапно и преобразовавший, казалось, не только ее душу, но и тело. Она чувствовала в себе мощный голос материнского инстинкта, заглушавший все остальное.
– Он – мой, я не могу этого объяснить, но я не уеду отсюда без этого ребенка.
Это было ее последнее слово.
– Хорошо… – Зекери уселся на пол по-турецки, подавив тяжелый вздох. – Ты представляешь, какую работу мы должны будем задать своим ногам, улепетывая отсюда, если захотим увезти ребенка против воли старейшины? Его слово – закон для всех здесь. И если он говорит «нет», то изменить что-то будет очень сложно.
Зекери еще приуменьшал всю серьезность ситуации. На самом деле он был уверен, что старец просто не допустит, чтобы они увезли малыша из деревни.
В хижину вошла Нак, она взяла чемодан и рюкзак. Остановившись у двери, она показала знаком, чтобы американцы следовали за ней, и подождала, пока Элисон обует свои ботинки. Она проводила их уже в полной темноте к хижине, стоявшей в некотором отдалении. В комнате висела колыбель, в очаге был разведен огонь. В горшочке, стоявшем на огне подогревались бобы, рядом в небольшой полой тыкве лежали лепешки, завернутые в чистую холстину. Второй глиняный горшок, наполненный горячей водой, стоял около очага.
Единственная кровать была застлана двумя черно-красными домоткаными одеялами. Рядом с очагом висел гамак, на котором была разложена их одежда, отстиранная от крови Луизиты.
Зекери положил ребенка в колыбель. С улицы все еще слышалось отдаленное пение. А внутри помещения уютно потрескивал огонь в очаге, наполняя хижину светом и теплом. Нак оставила их одних.
Элисон подошла к гамаку и взяла рубашку Джейка.
– Она уже сухая, – рассеянно произнесла Элисон. – Почему бы тебе не надеть ее, пока высохнет твоя рубашка?
Зекери попробовал на ощупь тонкую ткань и увидел наклейку, помещенную на внутренней стороне воротничка: Сделано в Ирландии для Джейка Олстона. Итак, его, оказывается, звали Олстон. Он натянул рубашку, упрямо отказываясь замечать восхитительную мягкость выделки ткани, ласкающей кожу. У него за всю жизнь никогда не было таких рубашек. Кто бы ни был этот Джейк, он обладал, по всему видно, изысканным вкусом и деньгами, чтобы этот вкус удовлетворять. Парень был таким же рослым, как и сам Зекери, рубашка свободно сидела на плечах. Его опять начал занимать вопрос, кто был для Элисон этот Джейк Олстон.
Они сели за стол в мрачном настроении – с улицы все еще слышалось заупокойное пение местных жителей. Элисон накормила Адама и уложила в колыбель.
– Завтра его нечем будет кормить, – сказала она с отсутствующим видом.
Она, прихрамывая, направилась к двери, чтобы выглянуть на улицу, мысли о Луизите не покидали ее. Зекери подошел к Элисон и тоже остановился на пороге, слушая заунывное пение и чувствуя запах фимиама, курящегося в глиняных чашках алтарей.
– Завтра мы заедем в Сан-Руис и купим все, что нам необходимо. А сейчас тебе надо поберечь свою ногу. И, вообще, нам обоим не мешало бы крепко выспаться.
Он отвел ее на кровать и уложил под одеяло, отчаянно мечтая лечь рядом и забыться крепким сном без сновидений. Может быть, он так и поступит, но сейчас ему надо повидаться с Жорже Каюмом.
Как только Элисон закрыла глаза, он вернулся к дому старейшины, настроив себя на поединок с ним.
Силе надо противопоставить такую же силу. Войдя в хижину, Зекери понял, что старец давно поджидает его, и даже сам, может быть, вызвал Зекери к себе каким-то непостижимым образом. Отогнав эту нелепую мысль, он вгляделся в угольно-черные глаза Жорже Каюма.
– Мы собираемся завтра уехать из вашей деревни, – сказал он. – Как я понимаю, вопрос упирается в ребенка.
Старик указал ему на деревянную табуретку.
– Ты мне ничего не сказал о ребенке, – раздался старческий шелестящий голос, в котором, однако, слышались стальные нотки. – Он индеец.
Мысли Зекери метались, он пытался скрыть свое состояние замешательства от проницательного взгляда старца и в то же время найти достойный ответ на произнесенные им слова. Старец являлся властью в этой деревне не в силу своего почтенного возраста, а совсем по другим причинам. И если он поймает Зекери на лжи, тому не поздоровится. Он поверил его рассказу о смерти Луизиты, но одна секунда, один неверный шаг мог изменить его решение, чего Зекери очень не хотел.
Но Зекери вдруг понял, что он просто неспособен солгать этому старику, его глаза не позволят ему сделать этого. Зекери сцепил пальцы обеих рук и рассказал все, как на духу.
– Я не сказал вам ничего о ребенке, потому что сам ничего не знал. Луизита умерла как раз в ту минуту, когда я отошел, чтобы подогнать машину. Элисон говорит, что они беседовали в последние секунды жизни Луизиты, и та поручила ей заботу о младенце. Я верю Элисон, – сказал он твердо.
– Но ты не слышал разговора, который состоялся между женщинами, – в глазах Жорже не отражалось ни одно чувство.
– Нет, она не станет лгать, – Зекери говорил с искренней убежденностью.
Жорже Каюм ушел в себя.
– Мы поговорим об этом завтра.
Разговор был окончен. Старец встал и вышел за порог. Зекери видел, как он направился по тропе в маленькую хижину, где его ждали жители деревни, возносившие молитвы богам за спасение души Луизиты.
Когда Зекери вернулся в свою хижину, он увидел, что Элисон положила малыша рядом с собой на койку. Сонная, она вопросительно взглянула на него. Он пожал плечами.
– Я не знаю, как открыть этот замок. Он сказал, что сообщит нам о своем решении завтра утром. Давай поспим до утра.
Он снял сделанную в Ирландии рубашку Джейка и свои ботинки, а потом склонился, чтобы поцеловать Элисон в лоб. Его тело требовало отдыха, он лег в гамак и, успев еще мысленно пожелать ей спокойной ночи, провалился в сон.
Несмотря на ощущение уюта, которое вселяло в нее маленькое теплое тельце ребенка, лежавшего спокойно рядом, Элисон не могла не думать об угрозе, сквозившей в словах старейшины. Она не могла забыть фразы старого индейца:
– Если ты возьмешь с собой этого ребенка, станет ли он настоящим индейцем?
Она притянула ребенка ближе к своей груди и постаралась заснуть. Но не могла. Страх, который, казалось, она преодолела раз и навсегда, снова понемногу завладевал ее существом. Ее преследовала безумная мысль: если она уснет, Адама заберут у нее.
К утру похолодало, и Элисон набросила на Зекери куртку. Он крепко спал, похрапывая, в гамаке. Потом она разбудила Адама и дала ему поесть. Некоторое время она тихо сидела на кровати, держа ребенка на руках. Ночью пение внезапно смолкло, и с тех пор стояла полная тишина. Наконец, Элисон приняла решение. Она знала, что ей нужно делать. Она взяла рюкзак Зекери и, покопавшись в нем, нашла то, что искала. Завернув ребенка в одеяло, она вышла с ним из хижины.
Еще находясь в полусне после изнурительного дня, Зекери ощутил сигнал смутной тревоги. Он пробился сквозь оцепенение тяжелой дремоты к реальности раннего утра и, наконец, очнулся. Вокруг была незнакомая обстановка, три-четыре секунды Зекери не мог сообразить, где он. И вдруг увидев, что кровать и колыбель рядом с ним пусты, окончательно пришел в себя. Чувство опасности и тревоги за Элисон придали сил и энергии всему организму.
Он прошлепал босыми ногами к кровати и удостоверился, что одеяло еще хранит тепло ее тела. Значит, Элисон ушла совсем недавно. Зекери натянул свою футболку, успевшую высохнуть у огня, и надел тяжелые ботинки, кожа которых ссохлась и затвердела. Открыв дверь, Зекери с порога увидел ее. Она отошла уже на порядочное расстояние и направлялась, по-видимому, к молельной хижине, неся ребенка на руках. Зекери набросил куртку на плечи и взял пистолет. Так, на всякий случай.
Неслышно ступая крадущейся кошачьей походкой, Зекери видел в неясном свете мглистого утра, как Элисон вышла из молельной хижины и пошла по грязной тропе куда-то в сторону от деревни. Наконец, она добралась до большой поляны, окруженной огромными черными деревьями, силуэты их густых крон темнели на фоне голубовато-золотистого предрассветного неба.
Зекери понял, куда именно она пришла: это было сельское кладбище, где только что похоронили Луизиту. Он видел, как Элисон нашла свеженасыпанный холмик на самом дальнем краю поляны и встала перед ним на колени. Он услышал звук чиркнувшей спички и через несколько секунд до него донесся сладковатый запах курящегося фимиама, зажженного на небольшом плоском камне, установленном в изножии могилы.
Элисон повернулась к соседней могиле и снова опустилась на колени. Благоухание стало заметно сильнее; к прежнему аромату добавился свежий запах сосны, который исходил теперь от медленно горящих смолистых лепешечек. Зекери тихо подошел к могиле и накинул на плечи Элисон свою куртку.
Они вместе следили теперь за зеленовато-голубыми язычками огня, мерцающими и подрагивающими в легкой дымке утреннего стелящегося по земле тумана, заволакивающего все кладбище. Два столбика дыма подымались вверх и сливались в один, достигая уровня человеческого плеча, а затем завивались тонкими полупрозрачными кольцами, касаясь теплыми ароматными струями их лиц, и таяли в утреннем воздухе.
Элисон горячо молилась в предрассветной тишине.
– Я молюсь богу Балуму. Мы просим его, чтобы Луизита и Сара целыми и невредимыми добрались до Подземного мира. Позволь им навечно забыться безмятежным сном у подножия связанного дерева сейбы, – она глубоко вздохнула. – Я обещаю вырастить сына Сары крепким и мужественным, и обещаю рассказать ему, что ты – его покровитель.
Фимиам догорел, превратившись в кучку белесой золы, которую внезапно подхватил легкий порыв утреннего ветерка.
– Аминь, – тихо вымолвил Зекери.
Элисон поправила одеяло на спящем ребенке и взглянула на Зекери.
– Мне нужно было сделать это. И я не хотела будить тебя…
– Ты правильно поступила, – отозвался он и взял ее за локоть. – Пойдем. Старик может разозлиться, если проведает, что мы были здесь.
Они торопливо спустились по тропе и подошли к своей хижине. Он вошел первый и заметил тень человека, поджидающего их в комнате.
Это был Жорже Каюм. Он испытующе взглянул на рослого американца.
– Я давно жду вас, – произнес старец спокойно.
Элисон вошла вслед за Зекери.
– Мы были на могиле Луизиты, – сказала она. – Я носила туда ребенка.
Зекери напряженно ждал ответа старца и с облегчением заметил, что тот, хотя и недоволен ее поступком, но воспринял его со спокойствием.
– Я знаю, – только и сказал Жорже.
Взгляд старейшины был прикован теперь к ребенку, которого Элисон держала на руках. Она сразу же насторожилась и приготовилась дать старику бой.
– Вы сказали, что нам запрещено участвовать в обряде похорон, но вы не сказали, что нам нельзя пойти попрощаться с ней на ее могилу. Луизита была нашим другом, мы должны были отдать ей последнюю дань уважения, – Зекери пытался умилостивить старика.
Жорже Каюм, казалось, не слышал, что говорил ему Зекери. Он продолжал смотреть на Элисон со строгим торжественным видом.
– Я обдумал все, что касается ребенка, и пришел к окончательному решению, – его голос не был больше спокойным и бесцветным.
В хижине воцарилась мертвая тишина. Элисон почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Она открыто встретила взгляд старца, трепеща, но не отводя своих глаз.
Жорже Каюм был столь же непреклонен, как и она.
– Ты пережила в своей жизни многое, много страдала. Мне жаль тебя. Но все-таки ты знаешь, у меня есть веские причины для подобного решения, – тяжелый каменный взгляд, казалось, проникал в самое сердце Элисон. – Этот ребенок – индеец майя, собственность бога Балума. Он должен остаться индейцем майя.
Голос старца громовым эхом отдавался в ушах Элисон.
– И вопрос здесь не только в его культуре и традициях и не в том, как распорядятся ваши законники, законники чужаков, белых людей.
Жорже двинулся к выходу.
– Ты можешь взять ребенка, раз Луизита хотела этого. И заботиться о нем. Но ты должна поклясться от чистого сердца, что ты позволишь ему, когда он достигнет десятилетнего возраста, сделать свободный выбор. И если он захочет вернуться в деревню, привезти его сюда. Если же ты этого не сделаешь, Хечекум покарает тебя и покарает так страшно, как ты и вообразить себе не можешь.
Нервное напряжение Элисон достигло предела. И вдруг до нее дошло, что старик сдался: он разрешает ей забрать с собой Адама!
Она закивала головой, не в силах произнести ни слова от закипающих на глазах слез.
– Да… Да! Я клянусь!
Старец перевел строгий взгляд на Зекери, по всей видимости, считая его в равной степени ответственным за судьбу ребенка.
Зекери ответил моментально, без запинки.
