Текст книги "Верь мне!"
Автор книги: Джин Реник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Его отсутствие давалось ей бесконечно труднее, чем его присутствие. И сначала она даже была в растерянности, что ей теперь делать. Но затем занялась разбором оставшихся припасов и наведением порядка в их небогатом имуществе, пакуя его на случай, если им придется немедленно уезжать. Она постоянно держала под наблюдением вход в пещеру, замирала при каждом звуке, оживая снова, когда убеждалась, что она здесь одна.
Аккуратно упаковав и составив вместе рюкзаки, она села ждать. Секунды превращались в минуты, и ее озабоченность и нетерпение постепенно перерастали в наваждение – в уверенность, что теперь она осталась одна и должна сама о себе позаботиться.
У нее снова начались спазмы в желудке. У Элисон давно уже не было этих приступов – с того самого дня в больнице, когда ей позвонили и сказали, что ее мать умерла. А до этого, до этого… был только злосчастный уик-энд. Она попыталась сделать несколько движений головой и плечами, чтобы расслабить мускулы живота. Наконец, она приняла элениум.
Ожидая пока лекарство возымеет действие, Элисон, которой не сиделось на месте от боли, еще раз обошла пещеру, чтобы убедиться, что ничего не упустила. И тут обнаружила жестянку с холодным «чаем». Она уже собиралась вылить темную жидкость, но вдруг передумала и, долив немного воды, подогрела ее на огне, а потом выпила, отхлебывая маленькими глотками крепкий горький взвар, зная, что от этой травы ей станет легче.
Через десять минут ее тревожного настроения как не бывало, напряжение тоже отпустило ее. Больше ни о чем не заботясь, Элисон подошла к выходу из пещеры и взглянула на сверкающую воду реки, покрытую жаркой дымкой тропического дня. Она физически ощущала пыль и грязь, въевшиеся в поры тела. Попытавшись расчесать волосы, она почувствовала, как чешется раздраженная от грязи и пота кожа головы. Все тело было покрыто липкой испариной: затылок, шея, спина; лифчик был весь влажный, и особенно неприятное ощущение доставляла металлическая застежка. Пот стекал по ее животу и дальше. Это, должно быть, и была знаменитая «Белизская пытка водой». Элисон хихикнула над своей глубокой мыслью и решила, что непременно скажет об этом Зекери. Она помахала краями рубахи Джейка, чтобы создать хоть какое-то подобие ветерка.
– Боже мой, я бы все на свете отдала за холодный душ!
Охваченная этим желанием, она направилась к рюкзакам и вынула пластмассовую мыльницу с кусочком душистого мыла. Как она и обещала, она проявила максимум осторожности при выходе из пещеры.
Подойдя к подножию водопада, где образовался маленький, скрытый от чужих глаз водоем, Элисон сняла ботинки и носки, аккуратно положив их на камень, чтобы те не намокли. Медленно, наслаждаясь, она вошла в прохладную, чуть плещущую воду и почувствовала, как пузырьки пошли вдоль ног, когда начали быстро намокать льняные брюки, пока, наконец, она не погрузилась по пояс, и ее футболка не поменяла свой светлый оттенок на темный, намокнув в воде.
Собравшись с силами, она наклонила голову назад, окунув волосы в прохладную чистую воду. Есть что-то таинственное в женском ритуале мытья волос, чего не дано понять мужчине, – философствовала она, зная, что Зекери будет страшно сердиться за эту вылазку к воде. Она намылила руки и, взбив пену, покрыла ею волосы. Ей было очень хорошо в этот миг. Мужчины выглядят мужественно и романтично с двухдневной щетиной на лице, но женщина с грязной головой выглядит просто ужасно, а тайна женственности именно в том и заключается, чтобы никогда не выглядеть «просто ужасно»…
Она опять наклонила голову в воду, чтобы сполоснуть волосы, и вновь мысленно представила перед собой Зекери Кросса. «Я уверена, что ты испытываешь как женщина нормальные чувства к этому мужчине, – сказал ей внутренний голос. – А сама ты, как считаешь, это возможно?»
Она ступила в глубокой задумчивости на песчаный берег и расчесала пятерней длинные мокрые волосы. Она соглашалась – это возможно. Она так мучилась из-за него там, на раскопках… ей было так хорошо с ним, пока не исчезла Луизита.
И она спокойно спала прошлую ночь, приняв минимальную дозу элениума. Элисон улыбнулась, вспомнив, как они вместе смеялись над летучими мышами. Она выловила скользкое мыло из воды и положила в мыльницу. Он действительно страдает из-за смерти брата. Она совершенно забыла, что мужчины сами причиняют много страданий. Когда-то она хорошо знала эту истину, или думала, что знает…
И он достаточно бывалый и сообразительный человек, чтобы спасти их обоих в ситуации, которая становилась все опаснее и опаснее. Она чувствовала себя с ним до такой степени в безопасности, что готова была поверить ему… Доверить ему часть своей души. До этой жуткой сцены на поляне, где бандиты мучили старика и убивали животных, все шло так… Элисон не могла подыскать соответствующего слова. Она подождала, пока с ее одежды стекут ручейки воды, чувствуя прохладу от дуновения ветерка. Конечно, «прекрасно» – не то слово. Нет, конечно. Она взяла свои ботинки. Но слово «хорошо» вполне подойдет.
Странный звук донесся до ее слуха. Похожий на кашель. Или ей показалось? Она вдруг ясно осознала, что была слишком беззаботна, она находилась полностью в поле зрения тех, кто мог следить за ней с противоположного гребня каньона. Зекери приказал ей быть осторожней, а она вела себя, как ворона! Подавляя охватившее ее, парализующие все тело мысли, ощущая, что за ней наблюдают, стараясь не выдать своего состояния тем, кто следил за ней, она бессознательно затаила дыхание, бегло осматривая уступы и гребень каньона.
Никого.
И вдруг опять тот же звук.
Но вокруг не было абсолютно никого. Она позволила себе немного расслабиться. Это, должно быть, ее разыгравшееся воображение. Она глубоко вздохнула.
И опять кто-то кашлянул. На этот раз громко! Она застыла в оцепенении и пригляделась к окрестностям более внимательно, осмотрев и ближайший берег. Перед ней были скалы, бросавшие длинные предвечерние тени… Как ей не хватало сейчас Зекери! И вдруг Элисон в ужасе отпрянула в сторону. В ветвях одного из прибрежных деревьев сидел черный огромный ягуар и глядел на нее неотрывно бестрепетными золотисто-топазовыми глазами. Он был совсем рядом – но слава Богу! – на другом берегу реки. Элисон различала его небольшие уши, направленные, как локаторы, в ее сторону, и нервно подергивающийся хвост. Ягуар не спускал с нее глаз.
12
Луизита молча сидела в старой индейской хижине. Беспощадное солнце проникало в комнату сквозь открытую настежь входную дверь, в его лучах мельтешили мириады пылинок. Жорже Каюм стоял рядом с ней, погруженный в невеселые мысли.
– Умерла? – повторила она, ошеломленная страшным известием. Как может Сара умереть? Может быть, она не поняла. Старейшина и его сын были местными майя, а они с Сарой покинули Гватемалу, когда были маленькими детьми, и местный диалект отличался от того, на котором они говорили теперь.
– Три дня тому назад, – сказал маленький мальчик, которому по виду было не более восьми лет. Старик кивнул головой в подтверждение сказанного. И сложил свои руки, как бы баюкая грудного ребенка.
– У нее был ребенок, – сказал мальчик.
Нет, Луизита все поняла верно. Сара умерла. А теперь они говорят ей, что ребенок тоже умер. Это слишком для нее. В душе Луизиты не было живого места, она глубоко страдала. Старейшина знаком что-то приказал мальчику, и тот вывел ее за руку на яркий солнечный свет и повел мимо ритуальной хижины по узкой тропке через заросли тропических деревьев.
Тропа резко оборвалась у кладбища, каждая могила которого была ориентирована строго с севера на юг. Мальчик подвел ее к свеженасыпанному холмику.
– Твоя сестра здесь, – сказал малыш. – Уже три дня.
Луизита смотрела на комья сухой, горячей земли, и в горле у нее было сухо и горячо, а на глазах закипали слезы. Все кончено. Такая маленькая могилка для ее Сары… Внутри этой могилы лежит собачка, сделанная из пальмового листа, чтобы проводить душу сестры и защитить ее в долгом путешествии по подземному миру, а еще в могилу положена кость, чтобы бросить ее злобным псам Кисина, и тогда душа сестры останется невредимой; и миска с зерном, чтобы душа Сары питалась в пути. Душа Сары должна проделать огромный путь и разыскать доказательство своего рождения, плаценту, зарытую в их родной деревне, расположенной за много миль отсюда на западе. Луизита закрыла глаза и начала молиться.
Прошлую ночь она провела в семье водителя, который подобрал ее на дороге. Ей подтвердили, что Жорже Каюм является старейшиной в деревне; но никто из домашних не знал, приезжала ли молодая женщина с ребенком несколько дней назад и останавливалась ли она у старейшины. На рассвете после завтрака, состоявшего из бобов и хлеба, хозяин отвез ее в деревню, расположенную неподалеку. Один из соседей Жорже Каюма, сказал ей, что он уехал за озеро. Сосед не сказал ни слова в ответ на вопросы о Саре и зашагал прочь, что было здесь в порядке вещей. Старейшина являлся непререкаемым авторитетом и властью, он и должен был отвечать на все вопросы.
Луизита прождала целый день, уверенная, что Сара с ребенком где-то здесь поблизости, и старейшина скажет, где их найти.
И вот несколько минут назад Жорже Каюм со своим младшим сыном, наконец, вернулся. Это был восьмидесятилетний старик, ростом в пять футов, с величественной прямой осанкой, одетый в традиционную белую рубаху, достигавшую колен, длинные черные волосы обрамляли лицо старика. Он не произнес ни слова, но, каким-то образом, мальчик читал его мысли. Когда Луизита представилась, как сестра Сары, глаза старика сказали ей, что Сара мертва, она поняла это прежде, чем мальчик произнес слова вслух.
Луизита чувствовала опустошенность. Все ее усилия оказались тщетными.
– А где ребенок? – спросила она.
– Ребенок не здесь, – торжественно сказал мальчик.
Они вернулись в деревушку, миновали несколько домов, и, подойдя к одной из хижин, мальчик вежливо позвал хозяев.
Их пригласили войти. Внутри хижины Луизита увидела молодого индейца, которому было на вид лет 16, и его жену, сидящую у колыбели. Женщина кормила грудью младенца.
– Это моя сестра Нак, – сказал мальчик. – А Бол – ее муж. Меня зовут маленький Бол.
Луизита пробормотала вежливое приветствие, но ее глаза были прикованы к колыбели. В ней лежал еще один младенец. Ее охватило радостное предчувствие.
– Это – ребенок Сары, – гордо сказал Маленький Бол, указывая на младенца, сосущего грудь Нак. Глаза Луизиты наполнились слезами. Она пересекла комнату, чтобы подойти к малышу, потрогать его и убедиться, что это не сон. Когда маленький кулачок крепко сжался на ее большом пальце, боль, сковывающая все нутро Луизиты, отпустила ее, и она смогла улыбнуться. Она грустно улыбалась своей сестре, которая теперь вечно будет пребывать в безопасности – в подземном мире, улыбалась малышу, жадно сосущему грудь, и улыбалась себе: Бог Балум был все-таки добр к ней.
Когда сытый младенец заснул, Нак передала его Луизите и пошла готовить ужин для семьи. Луизита, укачивая ребенка на руках, вышла на улицу. На западе медленно плыли облака, пересекая «павлиний хвост» – Гватемальский закат окрасил небо в золотые, желтые, красные и лиловые тона.
Ребенок Сары – теперь ее ребенок. Теперь ей предстоит решить массу новых проблем. Она чувствовала тяжесть денег и пачки документов в своей кошелке. Времени оставалось в обрез.
Два года, проведенные в США, многое изменили в жизни Луизиты, но не поколебали ее уверенности в том, что она принадлежит к Верному Народу. Правильно ли будет с ее стороны увезти маленького индейца в Америку? Здесь, конечно, много трудностей. Смерть детей в Центральной Америке – ежедневная реальность, от тяжелых болезней лечат какими-то простенькими таблетками. Об этом она читала в газетах в Майями. Но зато в индейских деревнях мальчики учатся читать мысли мудрых стариков. Только Балум и Хечекум умели это делать прежде. Она должна сначала спросить совета у старейшины. Будущее малыша зависит от его решений. Переливающийся всеми цветами радуги закат погас неожиданно в одну минуту, и Луизита вернулась в хижину.
Сидя на табурете, с которого недавно встала Нак, она смотрела на спящего младенца. Нак приглядела за своим собственным ребенком, а потом опять засуетилась у очага. Бол в это время устраивал гамак для Луизиты.
Вдыхая давно забытые запахи: аромат непроваренных черных бобов, чистого белого риса, поджаренного хлеба из красного зерна, Луизита вспоминала свое детство и жизнь в деревне. Она улыбнулась Нак и предложила ей помочь по хозяйству. Укладывая своего племянника в колыбель рядом с младенцем хозяев, Луизита размышляла: Сары больше нет на земле. Может быть, она подаст о себе весточку сегодня ночью, во сне, укажет, как ей быть дальше.
И как бы в ответ на ее мысли в дверях появился Маленький Бол и кивнул, чтобы она следовала за ним.
– Отец хочет поговорить с тобой.
Луизита поняла, что о ней все это время думали.
Жорже Каюм взглянул на Луизиту.
– Малыш из племени Балума?
Она кивнула.
– И племени Ка, по отцу.
Взгляд старца был устремлен прямо ей в глаза. Дым его самосада струился медленно вверх.
– Ты хочешь его забрать с собой?
– Я прошу твоего наставления. Что мне делать?
Старец потупился, опустив глаза в пол.
– Ты два года жила с чужаками и все еще хочешь подчиняться моим решениям? – он был доволен ею.
– Да.
После долгого молчания Жорже заговорил.
– Творится недоброе дело. Чужаки хотят приехать сюда, – он опять замолчал. Она ждала. – Очень холодно. Очень холодно и страшно в мире. Холод и страх поселились в душах всех живущих существ, просочились в сердца деревьев и плодородной почвы. Скоро поля не будут давать нам урожая. Это наказание Хечекума.
Наконец он снова вернулся к судьбе ребенка.
– С мальчиком ничего не случится, если он останется у нас в деревне, но он увидит здесь смерть лесов и животных, которые будут долго погибать на его глазах, – в голосе старца слышались скорбь и печаль.
Луизита вздрогнула, услышав это пророчество, но ничего не сказала. Взглянув на женщину, старейшина понял, что ее мысли далеко.
– Будь осторожна с тем, что увидишь во сне, – сказал он ей со вздохом.
Луизита медленно возвращалась к хижине, у нее было тяжело на сердце.
Погруженная в свои мысли, она сидела за накрытым столом, не чувствуя вкуса пищи. Нак и Бол ели молча, тактично не задавая вопросов о результатах ее беседы со старейшиной. После ужина Бол пошел навестить своего брата, а Луизита, помогая Нак, замочила красное зерно и поставила его на теплый очаг набухать к утру. Малыш Сары тихо спал в колыбели рядом с ребенком Нак, седьмым внуком Жорже.
– Где моя сестра зарыла доказательство его рождения? – спросила Луизита.
– Под деревом, вон там, – Нак указала на маленькое деревце, крепкое и зеленое, в нескольких футах от входа в хижину.
Луизита одобрительно кивнула.
– Твой отец не дал мне определенного совета. Он сказал, я сама должна решать, – наконец, призналась она.
Нак кивнула. Она не удивилась этому обстоятельству.
– Мой отец сильно сдал с тех пор, как правительство разрешило рубку красного дерева, – Нак говорила об этом, как о всем известном факте, – уже вырубили почти все священные сейбы… Хечекум разгневался на это. Мой отец говорит, что скоро наступит Ксу-тан. Он считает, что это хорошо. Боги смогут тогда приняться за сотворение нового мира.
Луизита не возразила ей. Ее не удивили такие мысли мудрого старика. Когда она много лет тому назад просила совета у своего старейшины, собираясь уехать в США, он говорил ей подобные же вещи.
– Этот мир слишком стар, – сказал он тогда. – Слишком стар годами.
Их старейшина перестал соблюдать обряд обновления алтаря. Каждый индеец знает, что глиняные чаши для возжигания фимиама в домашних алтарях, посвященных богам, должны обновляться каждые 7–8 лет, через 5 циклов Венеры по календарю майя. Если этого не сделать вовремя, боги разгневаются, что будет иметь самые жестокие последствия для мира и каждого живущего в нем. Когда жители деревни спросили старейшину, почему тот прекратил обновлять курильницы на своем алтаре, тот ответил:
– Это не спасет нас, а лишь чуть замедлит время наступления Ксу-тана.
Через несколько минут Луизита покинула хижину и направилась к могиле Сары. Она поставила в изножие могилы маленькую глиняную курильницу, зажгла священные пахучие травы и вознесла свой голос к Балуму.
– Это для тебя, Балум, чтобы умилостивить тебя. Сохрани в этом мире ребенка Сары целым и невредимым. Это для тебя, Балум, чтобы ты ниспослал хлеб насущный этой деревне. Это для тебя, Балум, чтобы ты наставил меня, объявил мне свою волю, подал знак, как мне жить дальше.
Фимиам горел ровным зеленовато-голубым пламенем, и ароматный дымок медленно подымался прямо вверх, достигая ее плеча, и затем, извиваясь, легкой дымкой растворялся в ночном воздухе. Через некоторое время она вернулась по тропе на грязную деревенскую улицу, уверенная, что теперь сможет принять правильное решение.
Позади себя на дороге она услышала громкие, чужеродные в этой первобытной тишине, звуки мотора. Она оглянулась. Это был джип, он медленно приближался с потушенными фарами. Сердце Луизиты дрогнуло. Может быть, это и есть знак. Она уже хотела проголосовать, но что-то помешало ей поднять руку. Американцев, с которыми она приехала сюда в этом джипе, сейчас не было в машине. Она быстро спрятала лицо. Когда машина проехала мимо, Луизита заметила человека с крысиным выражением лица, сидевшего за рулем, и другого, лица которого она не разглядела. Луизита забеспокоилась. Что же случилось с американцами?
Она поспешила в хижину Бола. Малыш проснулся и заплакал, голодный. Луизита открыла банку с детским питанием и приготовила бутылочку для кормления. Она устроилась в гамаке и начала кормить ребенка, слегка покачиваясь.
– Адам, – решила она. – Твое имя будет Адам.
Его глазки окинули ее лицо туманным взором и уставились в одну точку, не мигая. Он с аппетитом ел, припав к соске бутылочки. Через двадцать минут, когда половина бутылочки опустела, она пожелала Нак и Болу спокойной ночи и свернулась калачиком в гамаке, прижав к себе тельце спящего ребенка. Она еще раз помолилась Балуму, прося сохранить жизни американцев, и постаралась уснуть.
13
Под блистающим всеми цветами радуги закатным небом, позолотившим верхушки деревьев, Элисон с восхищением рассматривала огромную черную кошку. На ее шкуре, освещенной отблесками закатного солнца, были хорошо различимы темные, почти черные пятна на иссиня-черном угольном фоне. Черное на черном – редчайший, изысканнейший окрас! Здесь этих кошек звали пантерами, опаснейшими хищниками. Из разговоров с Эмилио и Озари Элисон знала, что увидеть пантеру – не так просто, это дело большого везения.
Но такое «везение» не спасало ее от испуга перед этой первобытной жестокой силой, выслеживающей ее с того берега.
– Ты похож на ночной кошмар, – сказала Элисон ягуару.
Он замер при звуке ее голоса.
– Оставайся, пожалуйста, на своем берегу, а я останусь на своем.
Элисон не испытала ужаса при появлении гигантской кошки, но ей было неуютно от сознания, что она с ней сейчас один на один. И совершенно беззащитна. Она также сознавала, что никто никогда не увидит эту живописную сцену, которая навечно останется только в ее памяти. Элисон старалась продлить минуты любования этой картиной, чтобы получше запечатлеть ее в своей душе. Ягуар еще некоторое время позволял ей наслаждаться своим грациозным видом, затем мягко спрыгнул с толстой ветки на землю, поблескивая шерстью в лучах угасающего солнца, и, упруго ступая, исчез в тенистых зарослях, мелькнув пару раз на прощание. Будто его никогда и не было.
Блистающий закат сразу же начал гаснуть, на землю спускались ранние сумерки. Элисон, сомневаясь в том, было ли все это на самом деле, и в то же время все еще видя перед собой образ грациозной кошки, поспешила вверх по уступам скалы к пещере.
Она чувствовала себя чистой и освеженной, вода капала с ее влажной одежды. В памяти светилась яркой точкой картина, виденная на берегу, и Элисон совсем не заметила скорпиона, а только почувствовала нарастающую боль от вонзившегося в ее ногу жала – на внешней стороне стопы чуть пониже лодыжки. В ужасе, схватив ботинок, она сбросила каблуком грязно-серую тварь на песчаный пол пещеры. Извивающийся скорпион тщетно пытался впиться в кожу придавившего его тяжелого ботинка. Боль в ноге быстро усиливалась, так что у Элисон не оставалось сил ее терпеть. Надо было что-то делать. Срочно.
Сильно припадая на раненую ногу, ошеломленная самим фактом, что это с ней случилось, Элисон первым делом схватилась за рюкзак. Ее руки дрожали. Стараясь не кричать от нестерпимой боли, она разыскала бинт, армейский складной нож и бутылочку со спиртом. Глаза ее заволокли слезы, но она все-таки сумела извлечь лезвие ножа.
Кожа вокруг укуса затвердела и приобрела синюшный оттенок. Новый приступ боли заставил Элисон задохнуться и чуть не потерять сознание, но она, собравшись с силами, вонзила нож в тонкий чувствительный эпителий и, сделав разрез, припала ртом в ранке, пытаясь в этой неудобной позе высосать яд. Она выплюнула кровь на песок, потом залила рану спиртом и тут же скорчилась в три погибели от нового приступа острой боли. Наконец, ей удалось перебинтовать ногу дрожащими пальцами.
В нескольких футах от нее скорпион упорно продолжал свои усилия, стремясь выбраться из-под тяжелого ботинка. Придя в бешенство, Элисон подошла к нему, хромая. Он больше никуда не убежит и больше никого не укусит! Она взяла пластмассовую мыльницу, чтобы поймать эту тварь. Но мыло прилипло к стенкам. Тогда Элисон вдавила скорпиона в мягкий влажный кусочек размокшего мыла и плотно прикрыла мыльницу пластмассовой крышкой, перевязав сверху резинкой для верности.
Сделав все это, она задумалась – что же дальше? И вдруг до нее дошла вся дикость и нелепость предыдущего поступка. Элисон в ярости отшвырнула мыльницу в сторону и упала на пол пещеры, зарывшись лицом в куртку Джейка, чтобы заглушить свои безудержные рыдания.
После этой эмоциональной разрядки ей полегчало, и, тяжело дыша, но уже успокаиваясь, она решила взять себя в руки. Плачем делу не поможешь. Это она поняла еще три года назад.
– Это ничего не изменит! – сказала она себе вслух. – У тебя были обстоятельства и похуже, вспомни!
По крайней мере, эта проклятая тварь ужалила ее всего один раз. Приступ глухого безудержного смеха, граничившего с истерикой, вырвался из ее груди.
Озябнув в мокрой одежде, она надела носок и ботинок на левую ногу и захромала к рюкзаку. Элисон достала оттуда свой дневник и шариковую ручку.
– Соберись… Ты должна быть спокойной и… разумной… Если хочешь выбраться живой…
Она уселась на большой камень, раскачиваясь из стороны в сторону, стараясь усыпить свою боль.
– Спокойной и разумной, – повторяла она, – спокойной и разумной. Пока он не вернется. Спокойной и разумной…
Она начала свой отчет о происшедшем с ней несчастье:
Укус скорпиона.
Около 4:00 болевой шок.
Сделан надрез. Рана обработана спиртом.
4:30 глупый легкомысленный поступок.
Она опять поскакала на одной ноге к рюкзаку, держа на весу поврежденную ногу. В аптечке она не нашла ничего обезболивающего. Аспирин был в этом случае бесполезен. Ее сердце гулко билось, стараясь справиться с парализующей весь организм болью. Она приложилась к фляжке Зекери, но вспомнила, что алкоголь повлияет на работу сердца, усилит кровообращение, и яд начнет быстрее распространяться по всему телу. Поэтому Элисон снова спрятала фляжку в его рюкзак и прибегла к испытанному средству – элениуму. Расслабляющему и успокаивающему. Он не поможет от боли, но придаст ей спокойствия пережить ее. Запив таблетки водой, она поскакала назад к камню и записала:
Две таблетки аспирина и элениум от боли 4:35.
– Это для Зекери, – повторяла она, выводя буквы потными от напряжения пальцами. – Если ему понадобится узнать, что со мной случилось.
Через полчаса ступня распухла по лодыжку; боль не утихала. Элисон била дрожь, на лице выступила испарина, раскачивание из стороны в сторону не приносило никакого облегчения. Ничего не помогало. Ее силы таяли, из глаз бежали слезы. Она приняла еще таблетку элениума. И снова взялась за дневник, чтобы сделать очередную запись.
– О Боже! – вспомнила вдруг Элисон. – Что говорил полковник Шарп недавно о скорпионах! Укус некоторых смертелен!
Она была близка к панике. Сделай что-нибудь! Нельзя же просто так лечь и умереть! Ее мозг лихорадочно работал. Итак, сейчас уже стемнело. Надо идти на дорогу и поймать машину. Наверняка ей встретятся рабочие, возвращающиеся домой в сумерках.
Застонав от боли, Элисон натянула на опухшую ступню носок и с трудом затолкала ногу в ботинок; ей удалось даже завязать шнурки. Ставший тесным ботинок жал больную ноги и причинял нестерпимую боль. У Элисон снова брызнули слезы, застилая туманом взор. Она судорожно собрала заново свой рюкзак и тут вспомнила о Зекери. Он скоро вернется. Ему надо оставить что-то вроде объяснительной записки. Элисон нашла чистый лист в дневнике и принялась писать:
Зекери, меня укусил скорпион.
В мыльнице. Рядом ягуар.
Пошла к дороге. Время…
Она взглянула на свои часы. В сумеречном свете сквозь пелену набежавших слез ей с трудом удалось разглядеть циферблат. Наконец, Элисон занесла время в дневник:
…5:15. Поймаю машину.
Кого-нибудь пошлю за тобой.
Она собиралась положить дневник на рюкзак Зекери. Но тетрадь была объемистой, и у нее никак не получалось оставить ее открытой на нужной странице. Она огляделась вокруг в поисках какого-нибудь подходящего камня и заметила пластмассовую мыльницу со скорпионом внутри. Она подняла ее и прижала страницу дневника. Теперь Зекери наверняка заметит тетрадь. Элисон взяла свой рюкзак и, ковыляя, медленно вышла из пещеры, отправляясь в казавшийся ей бесконечным путь до переправы.
Дойдя до валунов, она с трудом начала переправляться через реку. В голове стоял туман, она явно теряла последние силы. Не в состоянии больше тащить рюкзак на плече, она теперь волочила его за собой. Потеряв в сгущающихся сумерках ориентировку на местности, Элисон уже не понимала, где находится. И все-таки, несмотря на сильное головокружение от проникающего в кровь яда и выпитых лекарств, несмотря на страшную боль в ноге, Элисон сумела добраться до другого берега и бросила рюкзак на землю.
Крутая тропинка вела вверх по скалистому склону. Взойдя на несколько уступов, Элисон поняла, что наступил предел, дальше она идти не может. Надо возвращаться. Она ухватилась за ветки наклонившейся над обрывом сосны, хрупкое деревце неожиданно с хрустом переломилось и, не удержав упора на больную стопу, Элисон упала ничком в прибрежные воды. Потеряв сознание от болевого шока при падении, она, оказавшись в холодной воде, на мгновение пришла в себя и тут же, почувствовав, что ее плавно относит течением, окончательно лишилась чувств.
Ее дневник, оставленный в пещере, потеряв равновесие, вместе с пластмассовой мыльницей упал на песок.
Зекери тихо обошел вокруг всю поляну, прячась за кустами, прежде чем приблизиться к хижине.
– Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Он стоял на пороге, не решаясь войти в чужой дом. Зекери тяжело дышал и сильно вспотел. Ответа не последовало. Он осторожно заглянул внутрь через открытую дверь. Хижина была пуста.
Вся обстановка дома была проста и продуманна: поперечные деревянные балки вверху, перекрытые густым слоем пальмовых листьев, на стене маленькая полка, загруженная глиняными горшками с закопченными днищами. Связки листьев табака и разнокалиберные тыквы свешивались с ремней, привязанных к балкам. В углу стоял сноп сжатых колосьев.
Одна из убитых коз была уже разделана и висела, привязанная к потолочной балке, ее прикрывала мешковина. Стаи жужжащих мух, привлеченных запахом, кружили вокруг и ползали по лужицам крови на полу. Второй козы не было видно. Остальные животные находились в маленьком загоне рядом с хижиной.
Зекери обратил внимание на холодные камни и золу очага. Большие полые тыквы, корзины и грубошерстные одеяла находились вверху над головой, прямо на потолочных балках. Мебель же хижины составляли детская тростниковая кровать, свернутый гамак и деревянная табуретка, покрытая шкурой. Конечно, здесь в этой глуши и речи не могло быть о телефоне, но старик наверняка знает, где его можно найти в ближайшей округе. Сидя на табуретке и отбиваясь от мух, привлеченных запахом пота, Зекери разглядывал козью тушу и ждал крестьянина, размышляя над событиями последних суток.
Кто-то украл их машину, это были еще цветочки по сравнению с дальнейшим развитием ситуации. Парни, разыскивающие Луизиту, были способны на большее, чем пустые угрозы… Плевал он на них с большого дерева, но, однако, с реальной опасностью приходится считаться. Если старик не придет сегодня вечером домой, то он, Зекери, вернется в пещеру и предложит новый план: на этот раз они должны будут выйти на рассвете и направиться по той дороге, по которой приехали. И к черту деревню! До нее наверняка пилить и пилить по непролазной грязи раскисшей дороги, если эта деревня вообще существует.
Крестьянин, по-видимому, понес куда-то вторую тушу. Тогда рядом обязательно должен находиться населенный пункт: деревня, город или ферма. Во всяком случае, как бы то ни было, но у кого-то есть поблизости машина, лошадь или другой транспорт. И он сможет добраться до ближайшего телефона. Кто-то из местных должен знать всю округу, как свои пять пальцев. Зекери шагал из угла в угол по хижине среди назойливых мух, не дающих ему покоя. Часы показывали, что он покинул пещеру час и 18 минут назад. Он думал о ней. Бывшей фотомодели Галле. Она была не так уж плоха, когда он уходил. Она рассказывала ему, что с ней случился нервный срыв. Что же это за срыв, который сумел разрушить столь блестящую карьеру?
Он припомнил их разговор перед тем, как эти сумасшедшие открыли пальбу по козам. Она тогда собиралась поведать ему что-то важное о себе. Но он перебил ее, когда она заговорила о похоронах матери. Господи, что на него нашло? Что ему стукнуло в голову? Что заставило его рассказать все подробности о смерти Джерри? Он не замечал за собой прежде такой раздражительной нетерпеливости и болтливости. Кросс ругал самого себя. Она только сказала, что ее мать умерла и ее похоронили, пока она, Элисон, лежала в клинике, а он ни с того ни с сего накинулся на нее со своей откровенностью.
Зекери прокручивал в голове обрывки разговора и особенно ту часть, когда она пыталась утешить его. «Он знает, что ты не хотел его смерти», – снова услышал Зекери ее голос. Ему самому это никогда не приходило в голову. Конечно, Джерри знает…