Текст книги "Священное воинство"

Автор книги: Джеймс Рестон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава 8
КОРОЛИ И ЛЮБОВНИКИ

В 1170-х гг. папой римским был Александр III, активный и правоверный католический деятель. Его драматическое правление продолжалось 22 года и было отмечено выпадами противников папы и унижением короля Генриха II за убийство архиепископа Томаса Бекета. У папы Александра была репутация человека, неравнодушного к нуждам бедных и униженных. Он проявил сочувствие к положению иудеев, и говорили даже, что среди его советников был ученый раввин, который занимал почетную должность мажордома в Ватиканском дворце. Но в целом папа относился к иудеям так, как к ним вообще относились в его веке, что видно из его энциклики 1179 г.: «Мы указываем, что следует отлучать от церкви тех, кто пытается предпочитать иудеев христианам, поскольку иудеи по праву стоят ниже христиан, и им следует помогать лишь из человеколюбия…»

Но конечно, понтифика куда больше занимали не две сотни иудеев в Риме, а миллионы мусульман на Святой земле: он не мог не понимать, сколь уязвимо Иерусалимское королевство.

В последние годы своего понтификата (Александр III скончался в 1181 г.) он был очень обеспокоен успехами Саладина в Палестине и огорчен равнодушием европейских монархов к этой опасности. «Христиане не должны пребывать в сонном состоянии, когда такая опасность угрожает Святой земле, – писал папа. – Пусть Господь вселит в вас рвение!» Особенно возмущали Александра те христиане, которые имели какую-то выгоду от мусульман. Им он грозил отлучением от церкви в энциклике 1179 г.: «До такой степени алчность овладела умами иных из вас, что они, забыв о чести христиан, поставляют оружие и иные военные товары арабам, которые воюют с христианами, и потому они сами не менее, а еще более злонравны, чем мусульмане. Мы повелеваем лишить таких людей церковного общения и отлучить их от церкви за их нечестие».

Не меньшую тревогу папе доставляли жестокие междоусобицы в самой Европе. Какой бессмысленной и тупой была эта постоянная вражда между большими и малыми владетелями в тот «век рыцарства» и как отвлекала она их всех от реальной угрозы в Палестине! Следовало прежде всего примирить королей Англии и Франции, чтобы христианский мир мог наконец обрести спокойствие и сосредоточиться на подлинной угрозе своим основам. Но как раз такое примирение не было легким делом для папы, который столь сурово наказал английского короля за дело Бекета. Александр III все же благословил мир между двумя странами, который был заключен в 1180 г., но он не заблуждался и не считал этот мир вечным.

Генрих II, заключивший этот мирный договор, стал еще более амбициозным и непредсказуемым; во Франции же в это время был новый король, юный Филипп Август, сын Людовика VII от его третьей жены Адели де Шампань. Его рождение в 1165 г. многим казалось чудом, так как отцу мальчика, благочестивому и склонному к затворничеству Людовику VII, было тогда сорок пять лет, и он так и не смог зачать наследника с двумя предыдущими женами, включая леди Элеонору. В столичном округе Иль-де-Франс мальчика прозвали «Богом данным», но его рождение означало продолжение династии Капетингов, к разочарованию их соперников Плантагенетов – Генриха и Ричарда. Жители Парижа, услышав о рождении наследника, высыпали на улицы под оглушительный звон церковных колоколов, со свечами в руках. Они сжимали кулаки, грозя англичанам, и предсказывали, что новорожденный Капетинг превратится в «сокрушительный молот» для Плантагенетов.

Одна женщина на парижской улице говорила приезжему англичанину: «Теперь у нас есть свой могучий принц, наследник короля милостью Божьей! Он обрушит на вашего короля бедствия и утраты, отмщение и позор!»

В XII веке соперничество Капетингов и Плантагенетов имело центральное значение. Филиппу с малолетства внушали, что он должен изгнать Плантагенетов с континента и восстановить в Европе империю Карла Великого. Сама новость о его рождении обескуражила английский правящий дом. Тем более что это случилось в месяце, когда армия крестоносцев потерпела поражение и в ночном небе над Англией появились две кометы. Придворные астрологи истолковали это небесное явление как предвещающее либо гибель короля, либо гибель страны.

Филипп был, казалось, нескладным ребенком. Одежды, полагавшиеся принцу, всегда сидели на нем кое-как, а волосы выглядели растрепанными, так что его за глаза прозвали «незадачливым юношей». Однако в 1179 г. его отца разбил паралич, и он, опасаясь смерти, решил короновать наследника еще при собственной жизни, хотя Филиппу было всего пятнадцать. Мальчику пришлось быстро взрослеть.

Коронация прошла в Реймсе 1 ноября 1179 г. и отличалась большой пышностью, тем более что архиепископ Реймсский Гильом был дядей Филиппа. Торжественные песни, прославляющие это событие, сочиняли самые славные трубадуры того времени, в том числе Блондэ де Несль, дружок принца Ричарда во времена его аквитанского детства. Слова его песни звучали лирично: «Мое веселье заставляет меня петь в это славное время, и звучит в моих песнях радость самой возвышенной любви. Наступает время щедрых даров и приветливых речей, и тому, кто следует этому, сужден добрый путь». Другая песня предсказывала наступление «весны и мира на лоне земли». Неудивительно, что на свадьбах и коронациях обильно льются слезы. Одиннадцать месяцев, до ухода из жизни Людовика VII в сентябре 1180 г., во Франции было два короля.

Филипп Август был на 8 лет младше Ричарда. Возможно, их страсть друг к другу была вызвана тем, что они были очень разными. Как бы то ни было, в период юности и ранней молодости этих двоих связывали любовные отношения. Они были повсюду вместе. Стремясь с помощью восторженных словесных упражнений превратить гомосексуальность в возвышенное чувство, Джеральд, архидиакон Уэльский, уверял, что «Ричард так почитал Филиппа, что днем они ели за одним столом, из одного блюда, а ночью спали в одной постели. А король Франции любил его, как собственную душу».

Их близким отношениям во многом способствовали тесные связи двух династий. Несколько лет Генрих, отец Ричарда, часто встречался со своим сюзереном Людовиком, а потом и с Филиппом, во французском городе Жизор под знаменитым вязом. Там и познакомились оба молодых человека. Жизор был центром Вексена – плодородной и привлекательной для многих части Нормандии, которая служила буфером между Англией и Францией и которую считали своей и англичане, и французы. В начале 1180-х гг. Генрих II уже был стариком, ворчливо жаловавшимся на дурное пиво и несвежую рыбу; его окружала «свита» из актеров, игроков, шлюх, шутов и всякого рода обманщиков, и он предавался мечтам найти могилы мифических короля Артура и Гиневры.

Утомленный бесконечными конфликтами, Генрих пошел на соглашение с Филиппом и его советниками относительно Вексена. Жизор и его окрестности были назначены в приданое красавице Алисе, единокровной сестре Филиппа, которую помолвили с Ричардом, когда ему еще было четыре года. Будущую невесту принца воспитывали при дворе Элеоноры Аквитанской, однако Генрих, никогда не упускавший лакомой добычи, похитил ее и обесчестил. Это насилие, конечно, не только было оскорблением для Филиппа и нарушало его династические планы, но и снижало ценность Алисы как предмета возможного торга и сделок – ведь теперь она была опорочена. Сам Ричард в этом конфликте стоял в стороне, а возможно, это его даже забавляло; он мало интересовался супружескими отношениями.

Эта сложная интрига породила взаимосвязанные «треугольники». С одной стороны, это были старый шалопай Генрих, его жена, находившаяся в заточении, и Алиса, красавица с сомнительной репутацией, и все трое чувствовали взаимное озлобление, как мы можем узнать из современной пьесы «Лев зимой». Второй «треугольник», включавший Ричарда, Филиппа и Алису, был иного сорта. Короля Франции и английского принца связывали любовные отношения, но для Филиппа сестра была средством получения Вексена и значительных выплат из английской казны, поэтому он требовал, чтобы его возлюбленный Ричард взял Алису в жены.

Но сложность положения не исчерпывалась драмой вокруг француженки, интригой между Ричардом и Филиппом и амбициями последнего, который в мечтах видел себя новым Карлом Великим. Сам старый Генрих, словно рассчитывая жить вечно, не спешил делиться королевской властью с сыновьями, а Ричарда и вовсе хотел бы лишить наследства. Любимец Элеоноры, он был зато больше всего нелюбим отцом – то ли из-за непокорного нрава, то ли из-за присущего ему чувства царственного достоинства, а может быть, оттого, что Ричард был больше других детей похож характером на самого Плантагенета. Герцогство Аквитанское было получено Ричардом от матери, а не от отца, а потому для Генриха он был опаснее других. Изо всех своих детей больше других Генрих любил младшего сына, Джона, самого нестоящего из всех.

В 1180–1187 гг. междоусобная война королей, более всего презренная в глазах Александра III, достигла уровня хаоса. Династия Плантагенетов воевала сама с собой, со своими подданными и со своим соперником во Франции, Домом Капетингов. В 1181–1183 гг. Генрих II стал требовать, чтобы Ричард воздавал почести старшему брату, Генриху-младшему, как следующему королю. Когда Ричард не пожелал этого делать, его старший брат вторгся в Аквитанию с благословения царственного отца, который настаивал: «Иди и смири этого гордеца Ричарда». К кампании против Ричарда с удовольствием присоединился и его младший брат Джеффри, получивший от Генриха-старшего в удел Бретань. Но сообщники по мятежу не были в восторге от Джеффри. Как писал хронист Джеральд Уэльский, этот Джеффри был «чрезмерно болтлив, мягок, как масло, упивался своим слащавым красноречием и замучил своими сплетнями два королевства; это был неутомимый интриган, лицемер и обманщик во всех его делах».

Итак, в Аквитанию прибыли войска из Бретани и Гаскони, и бароны внутри герцогства стали укреплять свои замки, чтобы защищать своего герцога. В Генрихе-младшем они видели средство подорвать власть Ричарда и охотно присоединились к заговору против него. Однако Ричард с небольшим войском ночью застал захватчиков врасплох южнее Лиможа. Многие из них были тогда перебиты, остальные попали в плен. Затем, словно желая подтвердить репутацию самого жестокого военачальника Европы, Ричард велел отправить пленных в Аи, где часть из них утопили, часть – обезглавили, а остальных ослепили. То, что Генрих-старший замышлял как дисциплинарную акцию против третьего сына, теперь вышло из-под контроля, и сам стареющий король вынужден был отправиться в Пуату, чтобы остановить это.

Все это сумасшествие прекратилось только после кончины Генриха-младшего в 1183 г. от внезапной болезни. Вопреки планам короля Плантагенета того, кого он считал наследником, не стало, аквитанские мятежники потеряли своего вожака, а независимый, неуправляемый и безжалостный Ричард теперь стал старшим сыном короля и наследником английского престола.

При таком неожиданном повороте английский король решил применить еще один прием. Поскольку Ричард теперь стал наследником Англии, Нормандии и Анжу, то что-то следовало дать и младшему сыну короля Джону, у которого вовсе не было владений. Генрих II потребовал, чтобы Ричард даровал свою любимую Аквитанию брату, приняв от него клятву вассальной верности. Это был беспочвенный замысел; Ричард не мыслил жизни без Аквитании, которую получил от матери, а не от отца. К тому же герцог Аквитании был вассалом только французского короля. Ричард наотрез отказался подчиниться отцу. Король умерил свои притязания и попросил уступить Джону лишь часть Аквитании, но его сын снова ответил отказом. И опять, как в случае с архиепископом Кентерберийским или с началом предыдущей междоусобной войны, Плантагенет пришел в ярость и дал Джону разрешение начать войну с Ричардом из-за Аквитании.

Начался новый цикл вражды, в котором отец был попеременно провокатором, посредником между сыновьями и их примирителем. Ситуация в Доме Плантагенетов уже напоминала фарс: сыновья то клялись в любви и верности у ног отца, то воевали с ним, а заточенная Элеонора могла лишь наблюдать все это издали как беспомощная свидетельница. Вдобавок король Франции требовал, чтобы его бывший любовник Ричард женился на опозоренной сестре Алисе.

Окруженный при своем дворе в Париже принцами из числа Плантагенетов, король Филипп чувствовал привязанность к младшему брату Ричарда, Джеффри. Филипп сделал его сюзереном Франции, не в последнюю очередь чтобы досадить старому Генриху. Но Джеффри был затоптан насмерть конями во время турнира 19 августа 1186 г., и его похоронили с большими почестями в соборе Нотр-Дам.

Горе короля Филиппа было велико, но вскоре он оправился от удара. Весной 1187 г. он снова обратил благосклонное внимание на Ричарда. Когда скандальные слухи об этом дошли до старого Генриха, он был расстроен, очевидно не питая иллюзий по поводу такой «дружбы». А вскоре старый король узнал, что Ричард захватил его шиньонский замок на Луаре и забрал оттуда все его сокровища, а затем отправился в Аквитанию и стал собирать войско против отца.

Однако летом того же года внезапные ужасные новости издалека навсегда положили конец этой мелочной вражде между несколькими царственными соперниками.

Глава 9
ВЫКУП ЗА НЕВЕСТУ

После великой победы при Хаттине 4 июля 1187 г. Саладин быстро продвигался на север, без особенного сопротивления взяв Акру, Бейрут и Сидон. Но Тир оказался для него сюрпризом. У султана были основания ожидать такой же легкой сдачи этого города. Граф Раймунд после бегства из окружения под Хаттином пробыл в Тире очень недолго, полагая, что защитить его едва ли удастся. Саладин уже договорился с правителем города о его сдаче без боя в обмен на безопасность жителей и их имущества, но к моменту прихода мусульманского войска оказалось, что город хорошо защищен. Миролюбивого правителя сменил воинственный и свирепый маркиз Конрад Монферратский.

Он прибыл в Тир всего за несколько дней до подхода Саладина с его войском. Этот решительный авантюрист, в прошлом, подобно Шатийону, заговорщик и убийца, бежал в Палестину на итальянском корабле от интриг при константинопольском дворе. Первоначально Конрад хотел высадиться в Акре, но, узнав, что этот город взят мусульманами, направился в Тир, остававшийся последним стратегическим оплотом Иерусалимского королевства.

Жители Тира увидели в маркизе посланца свыше и упросили его возглавить оборону города. Он согласился на это при условии, что будет признан единоличным правителем, и, подняв моральный дух крестоносцев, создал из их отрядов организованную боеспособную силу. Саладин, стоявший у стен города, видел, как его защитники демонстративно рвали абрикосовые знамена султаната. Узнав, кто ответствен за эту акцию, глава мусульман вспомнил, что отец маркиза – его пленник. Старого Вильгельма Монферратского доставили под стены Тира и в цепях провели вокруг города. Саладин направил посланника к Конраду и пообещал отпустить его отца с великим богатством, если город сдастся, как об этом договаривались прежде. Однако ответ маркиза, оглашенный со стены города, был злобным и презрительным: «Можешь привязать его к столбу. Мне-то что! Я бы первым подстрелил его. Он стар и ни на что не годен».

Сам старый Вильгельм, кажется, не был особенно огорчен подобным отношением со стороны сына, потому что он снизу крикнул ему: «Конрад, защищай город как следует!»

В ответ Конрад выстрелил в отца из арбалета.

«Этот человек жесток, и для него нет ничего святого», – заметил пораженный султан.

Саладин понимал, что ему не следует задерживаться под Тиром, начиная осаду, иначе он потеряет полученные преимущества. Его люди устали от боев, но им по-прежнему хотелось добычи. Султан, зная это, повел их туда, где добыча могла быть более легкой. Повернув на юг, Саладин взял Кесарию, Арсуф, Яффу и дошел до Аскалона. Аскалон, один из пяти городов филистимлян с превосходно укрепленной гаванью, представлял собой южную оконечность Латинского королевства; стратегическое значение этого города, находившегося всего в одном дневном переходе от Иерусалима, состояло в том, что он был «ключом» к Египту. Овладев Аскалоном, мусульмане получали прекрасную базу как для сухопутных, так и для морских сил.

Хотя город был хорошо укреплен, там не было достаточного числа людей для его защиты, и султан знал, что сможет завладеть им без больших усилий. Саладин всегда рад был возможности добиться успеха малой кровью и без длительной осады. Он торопился в Иерусалим, как жених к невесте, помня изречение из Корана: «Тот, перед кем открыты двери успеха, должен воспользоваться случаем, ибо никто не может знать, когда они закроются».

Чтобы облегчить сдачу города, Саладин решил прибегнуть к услугам еще более знатного пленника – Ги Лузиньяна. Султан обещал ему свободу, если тот уговорит отцов города сдать Аскалон. Короля доставили к городским воротам, и он произнес следующую речь: «Господа! Саладин сказал, что он отпустит меня, если я сдам ваш город. Было бы неправильно сдавать без боя такой славный город ради одного человека. Поэтому если вы считаете, что сможете сохранить Аскалон ради блага христианства, то сохраните его. Но если вы, по-вашему, не в состоянии его удержать, то я прошу вас сдать его и освободить меня из плена».

Вдобавок к этому король обещал, если получит свободу, обратиться за помощью к европейцам. Граждане города не соблазнились этими предложениями, потому что доверяли опозоренному королю даже меньше, чем султану. Ги вернулся в арабский лагерь ни с чем, поняв, что ему придется остаться пленником султана.

Пока шли эти переговоры, «саперы» Саладина продвигались вперед. Мусульмане уже были готовы начать подрыв городских стен, и это обстоятельство подействовало на отцов города больше речей. Они решили сдаться, пока еще могли это сделать без потерь. Позднее Саладин так объяснял своему брату Мелик-аль-Аделю свое милосердие по отношению к горожанам: «Мы даровали им его по убеждению в том, что одно зло могло бы повлечь за собой другое. Мною двигало желание уберечь женщин и детей мусульман в городе от насилия крестоносцев, а сам город спасти от разграбления».

Таким образом, город, захваченный крестоносцами 34 года назад после семимесячной осады, один из стратегических узлов Иерусалимского королевства, теперь плавно вернулся в руки мусульман. Пока султан вел переговоры о сдаче Аскалона, его отряды брали другие слабо защищенные центры крестоносцев, такие как Газа, Ларрун, Ламра, Дарум. В Газе, оплоте тамплиеров, Саладин использовал еще одного своего заложника, их магистра Жерара де Ридфора, чтобы уговорить защитников сдать крепость. Речи де Ридфора, видимо, оказались более убедительными, и он получил свободу. Вскоре после этого он увел помилованных храмовников на север, в Тир, и тем самым в перспективе доставил султану новые хлопоты. Но своей ближайшей цели Саладин достиг: кольцо вокруг Иерусалима сомкнулось. Несколько дней султан отдыхал в Аскалоне, чтобы духовно подготовить себя к последнему броску.

Иерусалим являлся для Саладина высшей наградой и целью его жизни, а кроме того, он был мечтой его предшественников Зенги и Нур ад-Дина, главным смыслом последних девяноста лет истории ислама, конечной целью джихада. Иерусалим был обиталищем Авраама, местом, где являлись пророки, городом Давида и Соломона. Взятие этого города ознаменовало бы завершение отвоевания Палестины после почти вековой иностранной оккупации.

Иерусалим всегда был одной из главных святынь ислама, третьим по значению священным городом мусульман после Мекки и Медины. По исламскому преданию, эти три города (вместе с городом Куфа в Ираке) были созданы из священной пены даже еще до сотворения земли. По преданию, за пятьсот восемьдесят три года до описываемых здесь событий пророк Мухаммед из Святилища в Мекке долетел на прекрасном крылатом скакуне Бураке до отдаленнейшей мечети Иерусалима, где все пророки прошлого и сам Иисус устроили в его честь роскошный пир. Затем в славную ночь двадцать седьмого числа месяца раджаб пророк поднялся ввысь по опущенной с неба лестнице и был допущен в райские сады вечной жизни. Поднимаясь на семь небес, Мухаммед не опустил взора нигде, даже перед сияющим престолом Аллаха. Эта история ночного путешествия Мухаммеда – один из самых великолепных мифов всех религий.

Итак, Иерусалим, который мусульмане сравнивали с невестой, похищенной неверными, был накануне своего освобождения после плена, продолжавшегося 88 лет. «Мусульмане скорбят об Иерусалиме, – писал один из главных арабских хронистов. – Мы готовы отдать свои жизни за освобождение Иерусалима, словно выкуп за невесту, чтобы вызволить ее из тяжкого плена, чтобы принести ей благословенную радость взамен нынешней муки. Пусть эхом отзовется повсюду клич о помощи Иерусалиму, находящемуся в руках врагов, пусть свет веры вернется в свою страну, и да будут изгнаны из Аль-Аксы те, кого сам Аллах отметил проклятием».

В это время предвкушения великой радости Саладин боролся со своими чувствами. Как писал его придворный летописец, султан «смирил свои бушующие страсти и отдал силы своей души выращиванию добрых плодов». Саладин смирял свой гнев и естественную жажду отмщения захватчикам.

19 сентября Саладин велел сняться с лагеря и начать наступление. Положившись на волю Аллаха, он надеялся, что счастье не уйдет от него. Его выступившее в поход войско поднимало такие тучи пыли, что, по утверждению очевидцев, солнце было скрыто, и видимость стала как в тумане. Воины, как и их полководец, были полны радостных ожиданий и громко славили Аллаха. На развевающихся абрикосовых знаменах красовалась надпись: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – Пророк его». Посреди этой шумной процессии победоносно восседал в своем деревянном шатре на колеснице сам Саладин, благодетель верных и всего исламского мира, султан, дарующий победу, как его именовали восторженные воины.

На другой день войско мусульман уже стояло под Башней Давида, у западных стен Священного города. Султан не мог не понимать торжественности этого исторического момента. Он знал о позоре и унижении, связанных с Первым Крестовым походом. Восемьдесят восемь лет назад полководец крестоносцев Танкред стоял со своим войском на том же месте, у той же башни, у стен также хорошо укрепленного, но только принадлежавшего мусульманам города. Франки также по-своему были преданы своей вере. Перед тем как пойти на приступ, они постились, исповедовались, причащались, раздавали бедным милостыню и смиренно ходили босыми. Им также очень хотелось освободить свой Святой город, город их Спасителя. Но при этом они находились во власти кровожадной ненависти, и в этом заключалась слабость их веры. Для них тогда наступил великий час мести.

Осада продолжалась пять недель, с 7 по 15 июля 1099 г. Раймунд де Сен-Жиль, один из предводителей крестоносцев, завалил ров перед южными крепостными валами, и его люди принялись ревностно разрывать их. Пока солдаты ходили в атаку, инженеры соорудили две осадные башни, огромный таран и много приставных лестниц для взятия стен. Однако после четырех недель осады Танкред решил оставить в покое Башню Давида и переместился на восток, к воротам Святого Стефана (мусульмане именовали их Дамасскими), где его войско соединилось с главными силами Готфрида Бульонского, главнокомандующего крестоносцев, который стал для них главным героем, образцом доблести, защитником Гроба Господня, а позже – первым фактическим королем Иерусалимского королевства.

15 июля 1099 г., в Страстную пятницу, когда Христос, согласно Евангелию, принес искупительную жертву ради спасения мира, Танкред наконец пробил брешь в стене. Его воины ворвались в Еврейский квартал, а солдаты Готфрида – в ворота Иосафата на востоке. Они встретились на Храмовой горе, где нашло свое последнее убежище множество мусульман.

Началась страшная резня. Два дня крестоносцы предавали смерти каждого человека, который не был европейцем. Только на Храмовой горе погибли десять тысяч человек, по всему же городу было убито до сорока тысяч мусульман – мужчин, женщин и детей. В храме Святого Гроба Господня, величайшей христианской святыне, пол был залит кровью.

Крестоносцы нашли также иудеев, столпившихся в синагоге, готовых принять мученичество. Они подожгли молельню, после чего плясали вокруг пожарища и распевали «Те Деум» (католическая молитва. – Пер.).

За резней последовали грабежи. Была разграблена мечеть Омара, посвященная второму халифу пророка, разрушено захоронение Авраама. Крестоносцы делали свое дело весело, думая, что служат Господу (так, как они, на свой лад, понимали служение), а потому уверенные в его праведности.

«В храме и на крыльце Соломона всадники ехали по колено в крови, – писал один из экспансивных участников этих событий, Раймунд де Агильер. – Воистину то был правый суд Небес, ибо это место должно было быть обагрено кровью неверных, поскольку город столь долго страдал от их святотатства».

Когда все было кончено, Готфрид Бульонский и остальные крестоносцы омыли кровь со своих рук и украшенных крестом одеяний, смиренно облачились в сутаны и отправились в храм Святого Гроба Господня, чтобы помолиться и покаяться. Хотя на деле они были довольны собой и уверены, что совершили славные дела, в лучших традициях католического рыцарства. Патриарх Иерусалимский во главе величественной процессии отправился на Храмовую гору, где было «торжественно и громко» исполнено новое песнопение, а затем они проследовали на быстро устроенное кладбище крестоносцев у Золотых Ворот. Наконец процессия направилась к пробоине в городской стене. Там состоялась церемония благодарения, и патриарх благословил воинство.

«Если мы рассмотрим битвы языческих времен и вспомним великие военные предприятия, во время которых завоевывали царства, то и тогда не найдем ни одной армии, ни одного свершения, сравнимых с нашими», – писал ведущий историк Первого Крестового похода Гвиберт Ножанский. Он не осуждал и зверского обращения с женщинами, заявляя буквально следующее: «Франки не делали ничего худого с женщинами, которых обнаружили во вражеском лагере, только вонзали им копья в живот».

«О страстно желанный день! – писал другой историк, Фульк из Шартра. – Желанный, ибо все верные католики в душе лелеяли надежду, что город, где наш человеколюбивый Господь силой своего рождения, смерти и воскресения даровал искупление роду людскому, вновь обретет первозданную чистоту и достоинство. Они желали, чтобы это место, оскверненное суевериями неверных, было очищено».

Но то, что было делом славы для католиков, являлось позорным и преступным для мусульман. Если в городе еще несколько месяцев после резни стояло зловоние, то злая память об этом сохранилась и на девяносто лет, и даже на девять сотен. Эти рассказы отпечатались в памяти и в душе Саладина с самого детства, питая его решимость и ненависть. Позорная память о Первом Крестовом походе заставляла султана обуздывать свою ярость и свое желание мести, воздаяния, расправы.

И вот настал его час. Пять дней люди султана занимались рекогносцировкой и готовились к атаке. На шестой день Саладин велел начать обстрел. В войске оборонявшихся насчитывалось около десяти тысяч человек, и вели они себя довольно шумно. Стоя на стенах, они под звуки труб кричали во весь голос: «Истинный Крест и Иерусалим!», «Иерусалим не погибнет!» и «Защитим Гроб Господень!» Воины шумно подбадривали друг друга, уверяя, что каждый из них в бою стоит сотни неверных. Чтобы показать свою решимость драться, они передавали по кругу ритуальные «чаши смерти». Когда же начался обстрел, то, по словам одного из крестоносцев, никто не мог даже безопасно поднять руку над стеной, так как ее бы сразу прострелили – в воздух взвились тучи мусульманских стрел.

Однако урон защитникам города от всего этого был невелик, и вскоре Саладин решил переменить тактику. Крестоносцы наблюдали со стен, как палатки и шатры арабов переносились на Оливковую гору, гору Радости и в долину Иосафата. Сначала все это выглядело как отступление. «Царь Сирии бежал! – разнесся по городу торжествующий клич. – Он не может причинить вреда Иерусалиму». Но султан лишь переместил свое войско на более высокие позиции у стен вокруг ворот Святого Стефана. Теперь его главные силы расположились на том же месте, что и войска Танкреда и Готфрида Бульонского восемьдесят восемь лет назад.

А у северных стен города Саладин велел расположить осадные машины. Сначала там появилась громадная катапульта. По приказу командира она была приведена в действие, и первый тяжелый камень, лежавший в углублении ее огромной чаши, полетел к городской стене. На следующее утро у северных стен стояло уже одиннадцать таких метательных машин. Как писал позднее один арабский историк, они «подобно щипцам зубного хирурга, удаляли зубцы с бойниц». Кроме катапульт, арабы использовали также огромные арбалеты, стрелявшие не стрелами, а дротиками. Обстрел крепостных стен продолжался и днем и ночью.

Тем временем инженеры Саладина вели подкоп под стены города, чтобы обрушить их. Через два дня они добились первого успеха. Мусульманским саперам удалось уничтожить часть башни ворот Святого Стефана – пробоина образовалась на том же месте, где когда-то ломали городскую стену крестоносцы. В момент обвала в крепостной ров полетели камни и крест, восемьдесят лет назад установленный в память об этом событии. Когда это произошло, мужество оставило воинов, защищавших ворота, и они обратились в бегство.

Командование войсками в Иерусалиме осуществлял один из военачальников старой гвардии, Балиан Ибелинский, а его духовным наставником был сам патриарх Иерусалимский Ираклий. Балиан, высокий, статный аристократ, правил своим уделом в Наблусе, так же как до него – его предки. Именно он на руках принес малолетнего Балдуина V на коронацию в храм Гроба Господня после кончины его дяди Балдуина IV. Он же вместе с графом Раймундом, вторым из столпов королевства, мудро увещевал короля Ги повременить, а затем доблестно командовал арьергардом крестоносцев при Хаттине. Вместе с горсткой крестоносцев ему чудом удалось спастись во время резни на Лювийской равнине и добраться до Тира. Балиан хорошо знал Саладина, и потому из Тира передал султану личную просьбу разрешить ему отправиться в Иерусалим, чтобы оказать помощь своей жене. Саладин согласился на это с условием, что рыцарь отправится туда без оружия и проведет там всего одну ночь. Однако в Иерусалиме жители упросили Балиана принять на себя командование. Подобная просьба только во времена рыцарства могла растревожить человеческую совесть. Балиан действительно был человеком чести, а поскольку он дал клятву Саладину, то, прежде чем согласиться, снова лично обратился к султану с просьбой освободить его от клятвы. Султан согласился, так как его не очень интересовало, кто именно будет командовать обороной города. Возможно, такой достойный человек, как Балиан, не нуждался в наставлениях патриарха, пусть это и был человек умный и ученый. Он пользовался скандальной славой, так как открыто жил с любовницей, женой торговца тканями из Наблуса, которую в Иерусалиме насмешливо называли «мадам патриархесса».